§ 2. О концепции отчуждения прав требования

и ценных бумаг "сообразно своему существу"

Несмотря на то что решающим итогом разделения имущественных прав в римском праве на вещные и обязательственные явилось обретение обязательством подвижности, а затем разграничения всех вещей на телесные и бестелесные, тем не менее в дореволюционной литературе превалировало суждение о проведении римскими юристами жесткого разграничения между вещными и обязательственными правами. Именно в данном обстоятельстве заключалась, по мнению Н.О. Нерсесова, главная причина разнообразия воззрений на юридическую природу ценных бумаг <49>.

--------------------------------

<49> Там же. С. 205.

Казалось бы, сам факт использования основной отчуждательной сделки гражданского права в виде купли-продажи для отчуждения прав требования в римской истории предполагал необходимость констатации, что с обретением легальной подвижности обязательства появляется тенденция "тяготения" обязательственных прав к вещным, что имеет важное значение в настоящее время в связи с неоднозначностью теоретической и практической оценки цессии и связанной с ней конструкции "права на право".

Вместе с тем обращение к дореволюционным источникам позволяет отметить отражение в современных исследованиях научных разногласий прошлых столетий об отнесении обязательственных прав к предмету купли-продажи как к некой искусственной вещи наподобие искусственной личности обществ и товариществ, что было характерно и для первоначальной оценки конструкции юридического лица.

Естественно, что обнаруживаемые противоречия не могли быть преодолены в нерыночный период хозяйствования России в силу того, что главным основанием возникновения обязательств между хозяйствующими субъектами, включая акты товарообмена, был, как известно, план. Являясь основой возникновения договорных обязательств, он предопределял тем самым соответствующую типизацию товарообменных актов и их правовое сопровождение.

И лишь в качестве явления непрерывности исторического осмысления в таких условиях могут восприниматься работы отечественных цивилистов, посвященные анализу соотношения вещных и обязательственных прав, поскольку в советское время не было практической потребности в изучении закономерностей торгового оборота, традиционно развивающих конструкции гражданского права.

Наверное, невозможно было бы представить более точной картины для общей оценки научных исследований конца XIX и начала XX в., нежели она дана Г.Ф. Шершеневичем: "Кому не известно, сколько затруднений представляет почти каждая статья нашего гражданского законодательства... сколько вопросов возбуждается при исследовании ее исторического происхождения", и далее: "Мейер и Победоносцев остаются до сих пор единственными средствами ознакомления с системой гражданского права" <50>.

--------------------------------

<50> Шершеневич Г.Ф. Наука гражданского права в России. М., 2003. С. 143.

Доверие к мнению мэтра гражданского и торгового права предполагает исходить из неоднозначности существующих в доктрине соответствующих новелл Свода законов гражданских суждений о соотношении обязательственных и вещных прав и тем самым ограничиться анализом лишь тех его положений, которые можно соотнести с современными воззрениями.

Статьей 1384 Свода предусматривалось: "Продавать можно только то имущество, коим владелец может распоряжаться по праву собственности", причем в перечень движимого имущества включалось не только наличное, но и долговое имущество.

Кроме перечня видов наличного имущества в ст. 401 специальной нормой (ст. 402) оговаривалось отнесение к движимому имуществу наличных капиталов, заемных писем, векселей, закладных и обязательств всякого рода.

Имущества долговые определялись в ст. 418 как "суть все имущества, в долгах на других лицах состоящие, и все то, что нам принадлежит по договорам, заемным письмам, векселям и всякого рода обязательствам".

Казалось бы, в силу приведенных новелл обязательственные права и ценные бумаги могут быть предметом купли-продажи, но в комментариях к ним обнаруживается масса примечательных оговорок.

Так, в качестве довода об отнесении наличных капиталов к движимым наличным имуществам К. Анненков ссылается на принадлежность их к вещам, а не к обязательствам, потому что "государство по ним не состоит должником и к чему не обязано". "Всякого же рода права на срочную аренду, в том числе и на аренду из выстройки, принадлежат к разряду обязательственных, а не вещных прав на недвижимость", - уточняет автор, проводя тем самым последовательно границу между вещными и обязательственными правами <51>.

--------------------------------

<51> Анненков К. Система русского гражданского права. Т. 1. Цит. по: Законы гражданские с разъяснениями Правительствующего Сената и комментариями русских юристов / Сост. М.М. Тютрюмов. Книга вторая. М., 2004. С. 41.

"Приноравливаясь к выражению закона" - так оценивает Г.Ф. Шершеневич отнесение Сенатом к движимости исполнительных листов в "качестве актов, удостоверяющих обязательственные отношения", правда, при этом считает необходимым признать характер движимости за всеми исключительными правами <52>.

--------------------------------

<52> Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. Цит. по: Там же.

Иными словами, несмотря на использование в законодательной лексике понятий наличных и долговых имуществ, в научном лексиконе проводится их резкое размежевание на вещи и обязательства, что позволило Г.Ф. Шершеневичу утверждать: "С точки зрения русского законодательства продавать и покупать можно только вещи, так как законы наши указывают лишь на материальные предметы, а не на права" <53>.

--------------------------------

<53> Законы гражданские... Книга третья. С. 472.

Примечательно, что свойство вещи не признавалось и за ценными бумагами, когда телесность документа отнюдь не завораживала цивилистическую мысль в той мере, какую она приобрела в современном правосознании.

"У нас, - писал Д.И. Мейер, - нередко говорят о покупке или продаже векселя, заемного письма и т.п. Но с юридической точки зрения тут нет покупки или продажи, а только передача, уступка права". Выдвигаемый им довод заключался в том, что "купля-продажа не обнимает вещей отвлеченных, прав на чужие действия", "передача векселя, заемного письма и тому подобного есть не купля-продажа, а особая сделка... она обсуждается особо, сообразно своему существу" <54>.

--------------------------------

<54> Мейер Д.И. Русское гражданское право. Ч. 2. М., 1997. С. 225.

Неприменимость купли-продажи к обязательственным правам В.И. Синайским аргументировалась следующим образом: "Требования (по обязательствам), как вещи (документы), хотя и подлежат владению, но владение ими не есть титул права собственности", так как "заемное письмо, акция, вексель и т.п. есть выражение лишь обязательственного права. Права же эти могут быть только уступаемы (цессия), но не продаваемы. Поэтому если нельзя приобретать право собственности на требование, то и владение соответствующим документом не может быть титулом права собственности на требование" <55>.

--------------------------------

<55> Синайский В.И. Русское гражданское право. М., 2002. С. 235.

Нельзя не отметить, что автор, признавая возможность владения правами требования как вещами, вместе с тем исключает возможность их продажи в силу несопоставимости с правом собственности.

Какие выводы напрашиваются из приведенных доводов, имеющих практическую значимость в настоящее время?

Во-первых, обнаруживается полярность в отраженной в п. 4 ст. 454 ГК концепции, в соответствии с которой права требования приобретают значение вещи - товара, в то время как к движимому имуществу отнесены лишь ценные бумаги.X

Именно последнее обстоятельство нередко порождает определенные сомнения в обоснованности законодательного подхода в отношении обязательственных прав. Так, В.А. Белов, справедливо отмечая выведение дореволюционными цивилистами общего правила "о возможности уступки требований всякого рода через свойство оборотоспособности требований как объектов гражданских прав", вместе с тем полагает, что "с точки зрения современного российского ГК эта позиция не может быть оправдана, ибо ГК знает категорию движимых вещей, не причисляя права и долги к вещам" <56>.X

--------------------------------

КонсультантПлюс: примечание.

Статья В.А. Белова "Предмет договора сингулярной сукцессии (уступки требования)" включена в информационный банк.X

<56> Белов В.А. Предмет договора сингулярной сукцессии (уступки требования) // Правоведение. 2000. N 2. С. 154.

Во-вторых, условное, но все же отнесение к вещам прав требования объяснялось телесностью подтверждающих их наличие документов, а тем самым предопределило использование обозначения нового кредитора как в общегражданском обязательстве, так и по ценным бумагам не в качестве "собственника", а "владельца" <57>, тем самым отразив невозможность использования понятия "кредитор" при уступке прав.

--------------------------------

<57> Следует отметить, что далеко не всеми учеными разделялась возможность использования понятия владения в отношении прав требования. Как утверждал Е.В. Васьковский, "владеть можно только вещами, а не правами, так как последнее нашему законодательству неизвестно", а кроме того, "по своей юридической природе владение с точки зрения нашего законодательства представляет собой факт, а не право" (см.: Законы гражданские... книга вторая. С. 183, 185). Отношение к понятию владения как к факту, а не к праву встречается и у других исследователей (см.: Мейер Д.И. Русское гражданское право. Ч. 2. С. 8 - 9).

Хотя, казалось бы, исходя из занятой В.И. Синайским позиции вполне логичным было оперировать понятием "цессионарий", а не понятием "владелец", если права требования могут только уступаться, но не продаваться, почему обнаруживаемое при этом лексическое противоречие являлось неслучайным, поскольку оно проистекало из иного качества прав новых кредиторов по сравнению с первоначальным.

Одно дело, если в силу закона или договора право требования не подлежит уступке, когда обязательственное правоотношение сохраняет свой первозданный облик, т.е. представляет собой лишь относительную правовую связь кредитора с должником. И совершенно другое положение дел возникает при перемене кредитора в обязательстве, когда в силу недобросовестной или ошибочной уступки одного и того же права требования различным лицам возникает угроза возможного конфликта интересов нового кредитора с третьими лицами и, соответственно, возникновение ситуации, подобной ситуации в отношении вещного права, т.е. спора о принадлежности обязательственного права.

Что касается обозначения принадлежности конкретному лицу прав требования в меньшей степени, а по ценным бумагам - в большей, понятие "владелец" явилось неким осторожным компромиссом между понятиями "кредитор" и "собственник".

В данном понятийном отборе более всего находит отражение условность отнесения к вещам документа ценной бумаги, фетишизация которого в современном учении явилась главным камнем преткновения при оценке бездокументарной формы ценных бумаг.

В-третьих, наиболее, пожалуй, принципиальный аспект заключается в признании за цессией самостоятельного основания перехода обязательственных прав.

Проще всего такой подход мог бы быть охарактеризован в качестве вынужденного, поскольку из признания в качестве основания перехода прав договора купли-продажи следовало "нарушение границ" между вещными и обязательственными правами, поскольку предполагало неизбежность признания за последними свойства вещи.

Но допустить саму по себе мысль, что отечественные цивилисты ради чистоты разграничения вещных и обязательственных прав и недопущения конструкции "права на право" могли исходить из ненужности правовой регламентации материально-правовых оснований перехода прав требования к новым кредиторам, а тем самым возможность их неосновательной передачи, наверное, было бы несправедливо.

Гипотетически в утверждениях о переходе прав собственности на документы в переносном смысле или об условности применения законодательства о купле-продаже при уступке обязательственных прав, по всей вероятности, могли находить отражение сомнения различного свойства, выявление которых представляет первостепенное значение для уточнения утверждений о сложившихся в отечественной цивилистике воззрениях о соотношении вещных и обязательственных прав.

Только ли бестелесность обязательственных прав являлась причиной своеобразной научной обструкции положений ст. 401, 402, 418 и 1384 Свода законов гражданских?

И только ли заботой "о чистоте" вещных и обязательственных прав была озабочена цивилистическая мысль при решении вопроса о применимости (условной или безусловной) купли-продажи к правам требования, поскольку он затрагивал более острый и болезненный вопрос, может ли вообще договор купли-продажи быть основанием перехода права собственности на вещь?

Представляется, что острота именно этого вопроса определялась различием мнений о необходимой для России системы перехода права собственности, т.е. по модели ФГК (консенсуальной) или же ГГУ (реальной), так как от исходных позиций зависели представления об объекте права собственности, а тем самым и предмете купли-продажи.

Поскольку при консенсуальной системе право собственности возникает в момент заключения, то, соответственно, основанием (и одновременно способом) его возникновения является договор купли-продажи. Это предполагает признание права собственности за приобретателем, не получившим еще вещь во владение, когда он до получения вещи может осуществлять лишь правомочие распоряжения.

Вместе с тем, обратившись к свидетельству Д.И. Мейера, мы отметим неготовность российской науки к восприятию консенсуальной системы: "В нашем законодательстве понятие о праве собственности устанавливается только в Новейшее время, законодательной деятельностью императрицы Екатерины II" и "обыкновенно развивается из владения". Из этого следовало определение им права собственности как совокупности "права владения, права пользования и права распоряжения", что характерно лишь для реальной системы перехода права собственности <58>, в то время как в Своде законов гражданских была закреплена консенсуальная система.

--------------------------------

<58> Мейер Д.И. Русское гражданское право. Ч. 2. С. 5 - 6.

В качестве некоего поучения современности воспринимается утверждение Д.И. Мейера о недоступности малоразвитому юридическому быту граждан отвлеченных понятий, а также о том, что необходима "материальная основа, осязательный остов" для права собственности <59>.

--------------------------------

<59> Там же.

Таким образом, материальная, фактическая сторона собственности, а именно владение вещью, оказалась неким оселком, предопределившим в качестве первостепенного вопроса дореволюционной цивилистической мысли необходимость разграничения права собственности с владением.

Поэтому не случайно, отмечая слабость собственной философской мысли в работе Н.В. Варадинова "Исследование об имущественных или вещественных правах по законам русским", Г.Ф. Шершеневич вместе с тем положительно оценивает часть работы, посвященную владению <60>. Исходя из занимаемой Г.Ф. Шершеневичем позиции о неразрывности права собственности с фактическим владением, следует полагать, что именно эта часть названной работы воспринималась приемлемой.

--------------------------------

<60> Шершеневич Г.Ф. Наука гражданского права в России. С. 96.

В приведенном исследовании Н.В. Варадинова нельзя не отметить наличие суждений, которые если и были отвергнуты по разным причинам, то приобрели интерес при объяснении многих положений о собственности, которые нашли отражение в современном гражданском законодательстве.

Так, давая характеристику наличным имуществам в качестве вещей, укрепленных и переданных в юридическом значении, "посредством отказа и ввода во владение" приобретателю, а долговых имуществ - в качестве предметов, принадлежащих известному лицу по договорам, заемным письмам и другого рода обязательствам", <61> автор, опираясь на взгляды отечественных и германских авторов, акцентирует в итоге внимание не на фактической, а на юридической стороне собственности.

--------------------------------

<61> Варадинов Н.В. Исследование об имущественных или вещественных правах по законам русским. С. 92 - 93.

С одной стороны, он пишет: "Собственность, по законам римским, есть право располагать существом вещи осязаемой", "составные части собственности римской суть пользование и принадлежность", а с другой - говоря об отношениях, возникающих по поводу пользования вещами и их принадлежности, отмечает наличие в них столько "отдельных властей, сколько действий обнаруживает хозяин на вещи для удовлетворения своих необходимостей" и "при такой обширной власти человека на вещь было бы бесполезно исчислять все права хозяина и этим исчислением объяснять собственность" <62>.

--------------------------------

<62> Там же. С. 5 - 8.

Как вывод, позволяющий перейти от "осязательного" аспекта собственности, связанного непременно с владением вещи, можно расценить следующее опирающееся на мнение Пухты утверждение автора о проявлении "собственности в 5-ти раздельных рассуждениях": о собственности, о владении, о пользовании, о распоряжении, об управлении - в "этих пяти правах вся теория имущественных прав" <63>.

--------------------------------

<63> Там же. С. 5 - 9.

Вряд ли приведенные положения работы Н.В. Варадинова дают возможность полагать о развитии им концепции "бестелесного имущества" или "права на право", но переход им от трактовки права собственности, немыслимого в римском праве без владения вещью, к различным проявлениях собственности, когда право собственности на вещь не сводится только к триаде правомочий, но и предполагает иные варианты правомочий, в том числе наличие у собственника лишь одного из названных им пяти правомочий <64>, интересен именно отличием от взглядов иных ученых.

--------------------------------

<64> В частности, при всем различии возможной интерпретации прав публичного собственника в случае закрепления им имущества на праве полного хозяйственного ведения или оперативного управления на законодательном уровне обнаруживается отнюдь не триада собственности, а только лишь право собственности. Правомочия же владения, пользования и распоряжения в соответствии с законом осуществляются уже иными субъектами, приобретающими имущество в процессе осуществления публичным собственником права управления принадлежащим ему имуществом.

На фоне игнорирования большинством дореволюционных цивилистов легального закрепления в Своде возможности продаж имуществ, а не только вещей (ст. 402, 1384) позиция Н.В. Варадинова бесстрастно отражала те допускаемые гражданским законодательством правоотношения, которые возникали по поводу принадлежащих собственнику вещей. Справедливости ради следует отметить наличие позиций, в которых отражалось несогласие с таким толкованием закона, в силу которого происходила замена понятия "имущество" на понятие "вещь".

Например, К.Н. Анненков обращал внимание при толковании ст. 1384 на следующее: "На том основании, что правилом означенной статьи допускается продажа имущества, на которое продавец имеет право собственности, безотносительно к тому, находится ли оно в действительном его фактическом обладании или только в действительном владении, можно прийти к заключению, что закон дозволяет продажу такого имущества совершенно безотносительно к тому, находится ли оно при этом в его фактическом обладании или же находится во временном держании другого лица по какому-либо основанию" <65>.

--------------------------------

<65> Законы гражданские... Книга третья. С. 472.

И хотя буквальное толкование закона К.Н. Анненкова не переломило тенденцию большинства ученых связывать возникновение права собственности непременно с владением вещью, тем не менее оно позволяет остановить внимание на отсутствии практической разницы между вещью и правом ее требования при консенсуальной системе перехода права собственности на вещь. Сам по себе механизм возникновения права собственности на вещь без обязательного поступления ее во владение покупателя предполагал возможность "двойного" статуса приобретателя вещи, т.е. и собственника, и кредитора одновременно.

Имеющая в настоящее время в целом значение частного случая ситуация, когда в соответствии с законом или договором право собственности возникает ранее передачи вещи во владение приобретателю (п. 1 ст. 223 ГК), тем не менее являет пример эволюционного "пересечения" вещных и обязательственных прав, поскольку последующая продажа вещи в таком случае может производиться путем использования цессии требования к предыдущему собственнику.X

Востребование консенсуальной системы перехода права собственности не исключается в оптовой торговле, необходимость специальной регламентации которой отмечается во многих работах по коммерческому праву. Наибольшее же значение роли и значению оптовой торговли как отрасли экономики и виду коммерческой деятельности в настоящее время придается в работах Б.И. Пугинского <66>.

--------------------------------

<66> Пугинский Б.И. 1. Коммерческое право России. М., 2000. 2. Коммерческое право России: Учебник. М., 2005.

Отмечая, что оптовая торговля и снабжение по своим целям, содержанию и правилам существенно отличаются от розничных сделок, Б.И. Пугинский полагает, что "отсутствие в законе в качестве самостоятельного договора оптовой купли-продажи подталкивает миллионы предпринимателей к заключению договоров поставки, даже когда для этого отсутствуют объективные основания" <67>.

--------------------------------

<67> Пугинский Б.И. Коммерческое право России: Учебник. С. 138.

При отсутствии опыта доктринального взвешивания навряд ли можно было бы определить плюсы и минусы реальной и консенсуальной систем перехода права собственности, а тем самым и неизбежные риски, определяемые не только неисполнительностью договорного контрагента по первоначальной продаже, но и массу иных обстоятельств, первостепенное юридическое значение из которых приобретает индивидуализация предмета отчуждения генерических вещей.

Представляется, что в процессе разработки концепции правового сопровождения оптовой купли-продажи неизбежно решение вопроса об определении момента перехода права собственности, и первостепенное значение при этом приобретает анализ складывающихся в этой сфере обычаев торгового (делового) оборота <68>.

--------------------------------

<68> Хотя "торговый обмен, кредит и т.д. подчиняются своим собственным законам", писал И.А. Покровский, "и под влиянием этих универсальных законов перестраиваются законы национальные" (Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. С. 58 - 59), это обстоятельство не отменяет специфики гражданско-правового регулирования торговой деятельности в разных странах.

Именно этот фрагмент сугубо российской торговой деятельности позволяет определиться, сохранить ли для оптовых продаж действие п. 1 ст. 223 ГК, оставив тем самым возможность установления иных правил за самими субъектами торговой деятельности (с момента заключения договора, оплаты имущества и т.п.), или же, напротив, предусмотреть в законе в качестве общего правила переход права собственности с момента заключения договора оптовой купли-продажи.X

Не последнюю роль при этом приобретает опыт дореволюционных исследователей, которые, несмотря на закрепление в Своде консенсуальной системы перехода права собственности, яростно стремились к установлению реальной, в силу чего преимущества той и другой систем оставались вне должной научной оценки. Причем эта тенденция сохранилась и в советский период, поскольку установление в ГК РСФСР 1922 г. консенсуальной системы перехода права собственности <69> мало что могло изменить уже не столько в связи с наличием научных разногласий, сколько в связи с превалированием нерыночной системы хозяйствования.X

--------------------------------

<69> Содержание ст. 711 Свода законов гражданских (движимые имущества могут быть приобретаемы по одним словесным договорам и соглашениям) хотя и позволяло придавать договору купли-продажи значение и основания, и способа приобретения права собственности, тем не менее предопределило в качестве главной проблемы соотношение собственности с владением. В ГК РСФСР 1922 г. многие неточности Свода были преодолены. С одной стороны, в ст. 66 прямо устанавливался момент перехода права собственности: в отношении индивидуально-определенной вещи с момента совершения договора. Кроме того, в случае перехода права собственности к покупателю ранее передачи имущества на продавца возлагалась обязанность сохранять имущество (ст. 186), не допуская его ухудшения. Тем самым недвусмысленно предусматривалось обретение статуса собственника без владения имуществом. Хотя наличие в ст. 66 правила о переходе права собственности в отношении вещей, определенных родовыми признаками, с момента их передачи нередко давало повод для утверждений о закреплении ГК РСФСР 1922 г. смешанной системы, следует полагать, что значение данной оговорки заключалось лишь в уточнении пределов использования консенсуальной системы, поскольку без индивидуализации предмета отчуждения право собственности априори не может переходить к приобретателю. Главный аспект разграничения систем перехода права собственности заключается прежде всего в установлении общего правила в национальной правовой системе о моменте перехода права собственности, поскольку иное правило может быть установлено законом или договором. В связи с этим моментом, а соответственно, и основанием перехода права собственности к приобретателю может быть и не договор, и не передача имущества, а оплата, когда его передача в фактическом владении приобретателя не порождает титула собственника (ст. 491 ГК).X

Вряд ли нуждается в особом обосновании то, какими доктринальными потерями оборачивается игнорирование практической разницы, которая может быть обнаружена прежде всего при анализе дореволюционных исследований.

Отмечая, "что право на чужое действие имеет характер имущества", поскольку отношения по обязательствам примыкают к сфере имущественных отношений, Д.И. Мейер пишет: эти отношения "требуют наибольшей свободы", поскольку "каждое ограничение без нужды неблагоприятно отражается на экономическом положении общества". Кроме того, "почти вся торговля движется кредитом: кредитные знаки, векселя заменяют деньги - ими производятся платежи точно так же, как наличными деньгами", поэтому без передачи прав в обязательстве "не может развиваться кредит, а без него развиваться торговля" <70>.

--------------------------------

<70> Мейер Д.И. Русское гражданское право. Ч. 2. С. 114 - 115.

Кроме того, обращая внимание на проблему владения правами, "о котором нередко идет дело в действительности", Д.И. Мейер поясняет: "Некоторые явления юридического быта указывают на готовность действительности допустить фактическое отношение лица к праву, точно так же, как существует фактическое отношение лица к вещи" <71>, но при этом пишет, что "о покупке и продаже права" следует говорить в переносном смысле, поскольку "в юридическом же смысле можно говорить только о передаче, уступке права" <72>.

--------------------------------

<71> Там же. С. 15.

<72> Там же. С. 116.

Но в суждениях о продаже прав в переносном смысле, а в юридическом - представляющих только передачу, уступку права, обнаруживается дилемма: предполагается ли материально-правовое основание перехода прав в обязательстве или же закон должен оставаться "глух" в этом случае, доверившись тем самым саморегулированию торгового оборота.

Вольно или невольно можно прийти к выводу, что выход при этом усматривался в независимости передачи права по обязательству от основания <73>, что не могло не проистекать из признания абстрактного характера цессии.

--------------------------------

<73> Такой вывод напрашивается только потому, что, упомянув о соглашении между цедентом и цессионарием, Д.И. Мейер тут же поясняет, что существо передачи прав "независимо от основания" (Мейер Д.И. Русское гражданское право. Ч. 2. М., 1997. С. 117).

Не в последнюю очередь в силу неразвитости учения об абстрактных сделках, по всей вероятности, имела место и сугубо фактическая сторона, а именно срочность обязательственных прав - свойство имущества, не только несопоставимое с миром вещей, но, по всей вероятности, не воспринимаемое в качестве достаточно значимого для правового регулирования явления.

Именно такой вывод напрашивается и при ознакомлении с позицией К.П. Победоносцева, отмечавшего отсутствие "явственной практической необходимости в установлении общего правила передачи обязательства", которая "становится ощутительной лишь на некоторой степени экономического развития", когда "право требования по договору получает значение вещественной ценности и само становится орудием мены и кредита" <74>.

--------------------------------

<74> Победоносцев К.П. Курс гражданского права (по изд. 1896 г.). Часть третья. М., 2003. С. 230.

Причем констатация им факта "господствующей неопределительности ценностей" отнюдь не означала каких-либо сомнений в применимости купли-продажи при отчуждении прав требования. Так, говоря о передаче прав по заемным письмам, не обеспеченным залогом, он поясняет, что "такая передача есть продажа заемного письма: преемник платит при этом заимодавцу деньги за должника и вследствие этого вступает в права кредитора" <75>.

--------------------------------

<75> Там же. С. 231.

В отличие от других авторов К.П. Победоносцев исходит при этом из анализа фактических отношений, складывающихся в жизни: "Основанием передачи служит обыкновенно предшествующий договор, имеющий целью обмен ценностей"; "Передача может быть сделана за деньги (т.е. продается право требования по обязательству) в удовлетворение долга, для уравнивания ценностей при разделе наследства и т.п.". Кроме того, им приводятся примеры продажи товара путем использования торговых маклерских записок, когда "покупщик товара, владелец записки, перепродает свое право на товар" <76>.

--------------------------------

<76> Там же. С. 232, 227.

Подобное отношение можно отметить у С.В. Пахмана, который, указывая на деление в законе имуществ на наличные и долговые для целей разграничения вещных прав от обязательственных, вместе с тем отмечает, что "само по себе это деление имуществ не имеет практического значения" <77>.

--------------------------------

<77> Пахман С.В. История кодификации гражданского права. М., 2004. С. 478.

Но для того чтобы оборот вещей и прав требования принял общую форму правового сопровождения, как это характерно для современной купли-продажи, необходимым оказалось сначала еще более точное и последовательное проведение границы между вещными и обязательственными правами, когда не специфика предмета отчуждения (их телесность или бестелесность), а прежде всего выявляемая в процессе обращения специфика правоотношений, т.е. атомарная правовая субстанция, обыкновенно позволяет вносить коррективы в цивилистические учения, а тем самым и в развитие гражданского законодательства.

Представляется, что причиной тяготения дореволюционной научной мысли к установлению реальной системы перехода права собственности являлся не сам по себе факт предпочтения германской модели перед французской, но прежде всего авторитет римского права, различающего в договоре купли-продажи две разные по направленности сделки: обязательственный договор, которым определялись условия отчуждения, сделку традиции - передачу вещи, в соответствии с которой происходил переход права собственности <78>.

--------------------------------

<78> Новицкий И.Б. Основы римского гражданского права: Лекции: Учебник для вузов. М., 2000. С. 93; Хвостов В.М. Система римского права: Учебник. М., 1996. С. 238; Пухан И., Поленак-Акимовская М. Римское право. С. 157 - 159 и др.

Смысл такого разграничения в римском праве, когда обязательственная сделка признается основанием для совершения другой - распорядительной, порождающей право собственности у покупателя, может быть обнаружен прежде всего в связи с действием правила о правопреемстве, в силу которого отчуждение недвижимого и движимого имущества неуправомоченным лицом не влекло перехода права собственности к приобретателю.

Поскольку действие этого правила предполагало неограниченную виндикацию, то добросовестность приобретения вещи могла приобретать значение юридического факта для возникновения права собственности только по давности владения вещью.

В связи с этим разграничением в договоре обязательственной и распорядительной сделки могла достигаться лишь цель разграничения с правом владения имуществом, возникающим по иным основаниям - аренды, хранения и т.п., т.е. как своеобразное средство укрепления права собственности в случаях отчуждения его собственником или управомоченным им лицом.

Подчеркивая действенность и авторитет римского правила о правопреемстве в начальный период его рецепции в германском праве, И.А. Покровский обращал внимание на то, что оно отчасти привело к умалению на отдельных территориях противоположного правила из системы старогерманского права - "Hand muss Hand wahren" ("Рука руке должна верить"), в силу чего были установлены ограничения в виндикации от добросовестного приобретателя.

Ученый отмечал также, что "последовательное проведение римского принципа создавало бы общую неуверенность оборота: покупщик никогда не мог быть уверен в том, что он стал собственником, что завтра не явится некоторое другое лицо, которое докажет свое право собственности на вещь и отберет ее себе" и если "при покупке движимых вещей нелегко проверить легитимацию продавца, то при покупке на рынках, ярмарках и т.п. такая проверка в особенности затруднительна" <79>.

--------------------------------

<79> Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М., 1998. С. 53, 197 - 198.

Как мешающий развитию торговли принцип неограниченной виндикации был в итоге заменен в германском праве началом "Hand muss Hand wahren", будучи закрепленным сначала в торговом праве, а затем и в праве общегражданском.

В.И. Синайский, констатируя отсутствие в гражданских законах ясного решения вопроса о моменте перехода права собственности и превалирование мнений о признании в качестве такого момента передачи владения вещью, вместе с тем отмечает, что Сенат признает в качестве общего правила переход права собственности в момент достижения соглашения, т.е. заключения отчуждательной сделки. Лишь в качестве исключения передача признается Сенатом в качестве способа приобретения права собственности в отношении вещей, определяемых родовыми признаками, при продаже движимых вещей в кредит или с задатком <80>.

--------------------------------

<80> Именно такая позиция и нашла отражение в содержании ст. 66 ГК РСФСР 1922 г. - переход права собственности с момента заключения договора в отношении индивидуально-определенных вещей и реальная - в отношении генерических.X

Интерес вызывает аргументация В.И. Синайского причин несогласия большинства ученых с позицией Сената. Он пишет, что "передовое право (и наш проект) признает моментом перенесения права собственности на движимую вещь не соглашение о перенесении права собственности, а передачу владения вещью"; "если владение есть титул права собственности на движимую вещь, то передача владения есть способ приобретения права собственности".

Казалось бы, причина невосприятия сенатской практики понятна - без владения вещью нет собственности, и в этом вся суть. Но из последующего обоснования просматривается совершено иной аспект: "В противном случае пришлось бы отвергнуть вышеизложенное значение за владением движимыми вещами как средством укрепления оборота движимых вещей" <81> (выделено Н.К.).

--------------------------------

<81> Синайский В.И. Русское гражданское право. М., 2002. С. 235.

Иными словами, сущность проблематики усматривалась в необходимости укрепления оборота движимых вещей, поскольку недействительность основания перехода права собственности, в частности договора купли-продажи, не могла способствовать развитию торговли. В придании же передаче вещи значения не только способа приобретения права собственности, но и значения вещного договора <82> усматривалась необходимость признания бесповоротности перехода права собственности на движимое имущество, что в итоге приводило к разграничению вещных и обязательственных прав на ином уровне, т.е. изменению соотношения между охранительными средствами гражданского права.

--------------------------------

<82> Там же. Именуя вещный договор способом приобретения права собственности, В.И. Синайский обращает внимание на то, что вопрос "об абстрактной передаче" в литературе недостаточно выяснен (более подробно о разграничении обязательственных и вещных договоров дореволюционными цивилистами в современной литературе см.: Бердников В.В. Распорядительная сделка как способ изменения имущественно-правового положения лица // Законодательство. 2002. N 2. С. 16 - 22, N 3. С. 36 - 39; Синицын А.С. Концепция вещного договора в германской и российской цивилистике: дискуссионные аспекты // Там же. 2004. N 7. С. 5 - 13). Заметим, что в отличие от других ученых, опирающихся в своих работах прежде всего на исследования вещного договора германскими исследователями, Д.И. Мейер в качестве истока его появления называет разграничение в римском праве договоров на вещественные (contractus reales), совершаемые посредством передачи вещи, и на консенсуальные (contractus consensuales), совершаемые простым соглашением (Мейер Д.И. Русское гражданское право. Ч. 2. С. 157 - 158), т.е. обнажая тем самым первоначальную основу как обозначения систем перехода права собственности по ФГК и ГГУ, так и последующего выделения в купле-продаже обязательственных и вещных договоров.

И если учение о разграничении обязательственных и вещных договоров в германской юриспруденции развивалось на основе легального закрепления реальной системы перехода права собственности, т.е. в благодатных условиях, то российской цивилистике пришлось преодолевать неизбежные сложности в переориентации законодателя на изменение системы перехода права собственности, без чего оказывалась невозможной квалификация договора купли-продажи в качестве лишь основания, но не способа приобретения права собственности, что далеко не всегда принимается во внимание в современной литературе.

Таким образом, можно прийти к следующему выводу: если в римском праве смысл разграничения сделок на обязательственные и распорядительные заключался в необходимости укрепления права собственности на имущество для целей разграничения с правом владения, то смысл подобного разграничения в дореволюционной цивилистике усматривался в ином - в обеспечении бесповоротности перехода права собственности на движимые имущества <83>.

--------------------------------

<83> Исчерпывающий анализ мнений о бесповоротности перехода права собственности на движимые имущества см.: Бердников В.В. Распорядительная сделка как способ изменения имущественно-правового положения лица.

Что же касается изменения при этом начал вещно- и обязательственно-правового регулирования, в частности позволяющих объяснить соответствующие новеллы современного гражданского законодательства, то они предельно внятное объяснение получили в исследовании Н.Л. Дювернуа.

Говоря о переработке простого естественного явления для целей юридических, ученый отмечал, что как для характеристики человека "в юридическом смысле вполне безразличны те или другие его моральные или физические особенности", так и "для юридической квалификации вещи могут не иметь никакого значения весьма многие ее физические свойства", поскольку в "состав понятия лица, как и понятия вещи, вводится только некоторая доля действительного содержания понятий человека и вещи" <84>.

--------------------------------

<84> Дювернуа Н.Л. Чтения по гражданскому праву. Т. 2. М.: Зерцало, 2004. С. 8 - 9.

Например, Н.Л. Дювернуа пишет, что при передаче в состав имущества общества недвижимости участник получает взамен акции или паи, которые "силой закона отнесены к движимым имуществам" <85>.

--------------------------------

<85> Там же. С. 31 - 32.

Можно было бы продолжить анализ суждений о смысле придания силой закона обязательственного характера возникающему при этом правоотношению по поводу оплаты акции, доли участия или пая как итоге юридической переработки простых элементов в учениях о лицах и вещах <86>.

--------------------------------

<86> Там же. С. 68 - 69.

Именно осознанием необходимости укрепления права собственности добросовестного приобретателя объясняется устремление дореволюционной цивилистики к реальной системе перехода права собственности, которая позволяла за договором купли-продажи признавать значение основания для перехода права собственности от продавца к покупателю, а за фактическим действием в виде передачи имущества - значение не просто способа, а особой сделки, влекущей бесповоротность перехода права собственности к его приобретателю.

В условиях легального установления, предполагающего переход права собственности на отчуждаемое имущество не с момента передачи имущества, а с момента заключения договора купли-продажи, ценные бумаги не могли рассматриваться в качестве предмета отчуждения в силу несовместимости в этом случае с порядком возникновения прав из бумаги и на бумагу. Невозможность возникновения прав по ценным бумагам ранее передачи документа приобретателю, вступая в конфликт с консенсуальной системой перехода права собственности, исключала тем самым правовую регламентацию их оборота по правилам вещи.

Данное обстоятельство не учитывается в полной мере, когда цессии придается значение самостоятельного договорного вида или подвергается сомнению обоснованность выпуска бездокументарных ценных бумаг только по причине сложившихся в российской цивилистике устойчивых позиций о соотношении вещных и обязательственных прав.

Навряд ли справедливо было бы говорить об их устойчивости, принимая во внимание, что основа несогласия дореволюционной доктрины с законодателем и практикой Сената в определении момента перехода права собственности на вещь заключалась как раз в стремлении сохранить изначальную границу между вещными и обязательственными правами, несомненное нарушение которой существует в условиях действия консенсуальной системы, когда собственник приобретаемой вещи одновременно является кредитором в обязательстве по передаче вещи ее отчуждателем.

Тот факт, что в условиях консенсуальной по ГК РСФСР 1922 г. (ст. 66) и реальной по ГК РСФСР 1964 г. (ст. 135) систем перехода права собственности не произошло отказа от используемого в Своде законов гражданских (ст. 1381, 1402) единого для вещей, прав требования и ценных бумаг понятия "имущество" <87>, в то время как в рыночном во всех отношениях ГК РФ 1994 г. (п. 1 ст. 454 ГК) произошла замена на понятие "вещь", дает повод предполагать различие правового сопровождения актов отчуждения данных объектов гражданского прав.X

--------------------------------

<87> Следует отметить, что при общности понятия имуществ в Своде (ст. 1381, 1402), ГК РСФСР 1922 г. (ст. 189, 181) и ГК РСФСР 1964 г. (ст. 237 ГК) только в ГК 1922 г. (ст. 181) особо оговаривается, что предметом купли-продажи может быть лишь имущество, не изъятое из гражданского оборота.X

Верные по своей направленности утверждения в современной литературе о невозможности безусловного применения положений о купле-продаже при отчуждении прав требований позволяют поставить вопрос: а насколько безусловно применение положений о переходе права собственности на вещи в отношении даже ценных бумаг документарной формы выпуска? <88>

--------------------------------

КонсультантПлюс: примечание.

Статья В.А. Белова "Предмет договора сингулярной сукцессии (уступки требования)" включена в информационный банк.X

<88> Приводя высказывания Д.И. Мейера о неприменимости купли-продажи при отчуждении не только прав требования, но и ценных бумаг, В.А. Белов обращает внимание на то, что это словно написано нашим современником, критикующим п. 4 ст. 454 ГК РФ (Белов В.А. Предмет договора сингулярной сукцессии (уступки требования). С. 153). Но в данном случае первостепенное значение приобретает все-таки причина, по которой ценные бумаги в актах обращения не приравнивались к вещам и не обособлялись тем самым от прав требования в общегражданских обязательствах.X

Без концепции права собственности на ценные бумаги, появление основ которой немыслимо вне сопоставления с основаниями возникновения права собственности на вещь, любой ответ на поставленный вопрос навряд ли может быть точным. Оказавшийся для российской доктрины безуспешным, многотрудный поиск оснований возникновения прав по ценным бумагам показателен прежде всего невозможностью совместить правовое регулирование актов отчуждения ценных бумаг с порядком, установленным для отчуждения вещей, почему обращение к анализу отдельных теорий ценных бумаг по-прежнему сохраняет практическое значение и в условиях принципиально изменившего свой облик гражданского законодательства.