Договор Олега с греками. Уголовные законы. Гражданские законы

По порядку, сперва обратимся к Олегову договору 911 года. Договор сей по содержанию своему разрешает много юридических вопросов, относящихся к Олегову времени на Руси; из статей его мы отчасти можем видеть насколько в то время Русский закон обнимал разные условия, разные случаи народной жизни. Чтобы удобнее и в большей связи рассмотреть разные понятия Олеговых Руссов о праве, высказанные в договоре, я разделяю статьи договора на уголовные, гражданские и статьи государственного права.

Уголовные законы. Начнем с статей относящихся к уголовному праву. Сюда относятся статьи 2, 3, 4, 5 и 12 Олегова договора с Греками.

Вторая статья договора свидетельствует, что русское общество, во время Олега, при разборе обид и преследовании преступников уже не допускало самоуправства, и требовало суда над преступниками, чтобы обиженные представляли свои жалобы общественной власти, a не сами разделывались с обидчиками. Статья говорит: «А о головах, когда случится убийство, узаконим так: ежели явно будет по уликам, представленным на лицо, то должно веритъ таковым уликам. Ho ежели чему не будут верить, то пусть клянется та сторона, которая требует, чтобы не верили и ежели после клятвы, данной по своей вере, окажется по розыску, что клятва дана была ложно, то клявшийся да приимет казнь». Здесь явно и прежде всего выступает суд, как главное основание общественного благоустройства. На суде главным доказательством и основанием обвинения считалось поличное; тогдашний суд решал дело по одному поступку, каким он есть на лицо; обвиняемый в убийстве был признаваем убийцею, ежели труп убитого был ему уликою. Но, впрочем, и при главном основном судебном доказательстве закон не отвергал других доказательств,— он допускал и спор против улик: обвиняемый мог по закону требовать, чтобы не верили уликам, т. е. отводить их от себя; но в таком случае он должен подтверждать свое требование клятвою, и ежели после клятвы по розыску оказывалось, что клятва была дана ложно, то клявшийся за это подвергался особой казни. Таким образом в числе судебных доказательств того времени кроме поличного мы находим клятву или присягу и розыск, может быть допрос свидетелей. Клятву по закону должен был давать тот, кто отрицал или отводил от себя улики. Сии судебные доказательства вполне согласны с доказательствами, находящимися в Русской Правде и других последующих узаконениях; следовательно нет сомнения, что суд и судебные доказательства Олегова договора принадлежат русскому законодательству. Теперь рождается вопрос,— кто по Олегову договору производил суд над преступниками? Ответа на этот вопрос договор не представляет, но, судя по тому, что по свидетельству летописи, князья были приглашены именно для того чтобы судить по праву, должно допустить, что суд производили или сами князья, или лица от них для сего поставленные, т. е. княжие мужи, наместники, тиуны и вообще судьи, которые, вероятно, бывали и между Руссами. приезжавшими в Константинополь; ибо известно, что между русскими купцами, ездившими в Грецию, отправлялись и гости, посылаемые собственно князем с его товарами, из которых, конечно, князь, выбирал людей, которым поручал в случае надобности и суд над отъезжающими в Грецию. A может быть таковые судьи выбирались и самими отъезжающими купцами на основании общинных начал, ибо ездить целыми обществами, с своими старостами и судья ми, было в то время в обычае повсюду — и у нас, и в западной Европе. Доказательством тому служат все торговые договоры того времени. В XII и XIII веках писались особые уставы, по которым купцы должны были поступать, живя в известном городе. До нас дошли уставы ганзейские, известные под названием «Скры». В каждом городе, куда приезжали ганзейские купцы, были конторы, где хранились эти законы.

По свидетельству третьей статьи договора, убийца по русскому закону подвергался смерти на месте преступления, но в то же время закон допускал выкуп, или вознаграждение ближних убитого имением убийцы, ежели убийца скрывался, при чем ближние убитого получали только то имение, которое по закону принадлежало убийце, и не могли брать имения, принадлежащего его жене. Статья говорит: «Убъет ли Русин христианина, т. е. грека, или христианин Русина, да умрет там же, где учинитъ убийство. Ежели же убежит учинивши убийство и ежели он имеет достаток, то часть ею, т.е. что ему принадлежит по закону, да возмет ближний убиенного, но и жена убившего да удержит то, что ей принадлежит по закону. Ежели убийца, убежав, не оставит имения, то иск не прекращается до тех пор, пока ею не отыщут и не казнят смертию». Настоящая статья указывает на замечательное развитие права в Олегово время, именно в том, что по закону невинная жена не отвечала за виноватого мужа, так что с первого взгляда эту статью можно почесть за заимствованную из римского права и внесенную в договор Византийцами; но назначение смертной казни, мало употребительно в подобных случаях по римскому праву, и особенно применение смертной казни выкупом или отдачею имущества убийцы ближним убитого, совершенно неизвестное по римскому праву и сильно развитое в древнем русском праве, ясно указывают, что настоящая статья выражает чисто русский закон Олегова времени; даже та часть статьи, где жена не отвечает своим имением за виноватого мужа, нисколько ни может указывать на византийское влияние, ибо с одной стороны во всем последующем русском законодательстве невинная жена никогда по закону не отвечала за виновного мужа, a с другой и в древних исландских законах, известных под именем Grаgаs, тоже говорится, что ежели между супругами общность имения не была утверждена особым актом, то в случае денежного взыскания на одном из них, виноватый платит только с своего имения, не касаясь имения принадлежащего другой половине. То же встречаем и в древних Моравских законах, как видно из грамоты Премысла Оттокара (1229 года), где сказано: «Всякий убийца обязан был платить суду 200 денаров, a жена его оставалась без проторей». Следовательно этот закон поскольку был общим для многих скандинавских и славянских законодательств, постольку был общим и для Руси, как составленной из элементов славянских и скандинавских. Обстоятельство, что кровавая месть в случае бегства убийцы могла быть заменена имуществом бежавшего, показывает, что русское общество во времена Олега стояло на той степени развития, когда месть была ограничена судом и голова убийцы могла быть выкуплена его имуществом. Но этот выкуп был только что вводим, он еще не был определен, назначался только в случае бегства убийцы и обычай торговаться с родственниками убитого о выкупе убийцы еще не существовал. Эту первую степень смягчения мести мы видим в славянских, скандинавских и вестготских законах. По этим последним убийца мог вступать в договор о выкупе с родственниками убитого, но прежде этого он должен был бежать в пустыню, в дикие леса и только по прошествии 40 дней после убийства мог вступать в переговоры чрез своих родственников. Если родственники убитого не соглашались на выкуп, то убийца снова мог возобновить свое предложение через год; если во второй раз его предложение отвергалось, то по прошествии года он мог вступать еще раз в переговоры. Но если и на этот раз не было согласия, то убийца лишался всякой надежды выкупить свое преступление.

Четвертая статья договора свидетельствует, что личные обиды, именно побои и раны, в современном Олегу русском обществе, также подчинялись суду и обиженный получал определенное законом денежное вознаграждение. Вот изложение самой статьи: «Ежели кто ударит кого мечем, или прибьет каким-либо другим орудием, то за сие ударение или побои по закону русскому да заплатит пять литр серебра. Ежели же учинивший сие не будет иметь достатка, — да отдаст столько, сколько может, да снимет с себя и ту самую одежду, в которой ходит, a в остальном да клянется по своей вере, что у него некому помочь в платеже, после чего иск прекращается», Эта статья вполне согласна со всем последующим русским законодательством, в котором постоянно личные обиды оценивались денежными пенями; так в Русской Правде читаем: «Аще ли кто кого ударит батогом, любо жердю, или рогом, то 12 гривен», Окончание настоящей статьи договора, по которому виновный должен поклясться, что у него некому помочь в платеже, весьма важно для нас тем, что указывает на русский закон о дикой вире, развитый вполне в Русской Правде, по которому община некоторым образом отвечала за своего члена и участвовала в платеже виры. Очевидно, что начатки этого общинного закона уже существовали при Олеге, в виде круговой поруки членов общины по своем члене, обязанном платить виру или продажу, точно также как подобные общества были в Скандинавии под именем герадов, которые были ничто иное, как гражданский союз, заключенный по общему согласию различных землевладельцев для охранения взаимного спокойствия и безопасности.

Пятая статья договора говорит, что по русскому закону в Олегово время, при преследовании ночного вора, хотя и допускалось некоторое самоуправство, но только в крайности, когда вор был вооружен и оказывал сопротивление; в статье именно сказано: «при поимке вора хозяином во время кражи, ежели вор станет сопротивляться, и при сопротивлении будет убит, то смерть его не взыщется». Но в противном случае, т. е. когда вор не сопротивлялся и дозволял себя связать, законы Олегова времени, равно как и Русская Правда, строго наказывали и запрещали всякое самоуправство и требовали, чтобы вор был представлен на суд и подвергся наказанию, определенному законом. В Олеговом договоре по русскому закону было постановлено: «ежели вор при поимке во время сопротивления был убит, то хозяин возвращал себе только покраденное вором; но ежели вор был связан и представлен на суд, то должен был возвратить и то что украл, и сверх того заплатить хозяину тройную цену украденного». Здесь относительно тройной цены, кажется по византийскому настоянию, в договор внесено было римское quadrupli, по которому открытое воровство наказывалось вчетверо, т. е. возвращалась покраденная вещь, или цена ее и сверх того в наказание тройная цена вещи. По Русской же Правде, в наказание за воровство назначалось не тройная цена покраденной вещи, a особенная пеня, называвшаяся продажею. Настоящая статья Олегова договора, преследуя воровство, в то же время запрещает и наказывает почти одинаково с воровством насилие, делаемое кем-либо под видом обыска, будто бы по подозрению в воровстве. Именно в статье сказано: «Ежели по подозрению в воровстве, кто будет делать самоуправно обыск в чужом доме с притеснением и явным насилием, или возьмет под видом законного обыска что-либо у другого, то по русскому закону должен возвратить в трое против взятого».

Наконец, преследование преступников по русскому праву, современному Олегу, не прекращалось и за пределами русской земли; закон требовал их возвращения и тогда, когда они успевали скрыться за границу, как прямо говорит 12-я статья договора: «между торгующими Руссами и различными приходящими в Грецию и проживающими там, ежели будет преступник и должен быть возвращен в Русь, то Руссы об этом должны жаловаться христианскому царю, когда возьмут такового и возвратят его в Русь насильно». Это настойчивое преследование преступников даже за пределами Русской земли служит явным свидетельством о могуществе власти и закона в тогдашнем русском обществе.

Законы гражданские. Рассмотревши статьи договора, относящиеся уголовному праву, или те законные меры, которые русское общество употребляло против нарушения прав, признанных законом, мы теперь перейдем к статьям, указывающим на тогдашнее частное или гражданское право, т. е. рассмотрим те права, которые русское общество предоставляло своим членам в отношении друг к другу. Здесь мы встречаем указание относительно прав на имущество. Владение имуществом, по тогдашнему устройству русского общества, тогда только почиталось правильным и заслуживающим общественное покровительство и законную защиту, когда имущество признано за владельцем по закону, как прямо говорит вторая статья договора: «да частъ его, сиреч иже его будет по закону». Но в чем состояла законность владения, из договора не видно; впрочем для нас уже важно и одно указание на различие между владением законным и не законным, ибо мы из него можем заключать о благоустроенности тогдашнего русского общества и о силе закона.

Законное понятие о принадлежности имущества лицу, a не роду, в тогдашнем русском обществе уже до того было развито, что закон признавал отдельное имущество мужа и отдельное имущество жены и, в случае взыскания за преступление мужа, в удовлетворение поступало только мужнино имущество, a женино имение закон в таком случае признавал неприкосновенным, как прямо сказано в третьей статье договора: «Ежели убежит учинивший убийство, и ежели он имеет достаток, то часть его, т. е. что ему принадлежит по закону, да возьмет ближний убиенного, но и жена убившего да удержит то, что ей принадлежит по закону». На отдельное имущество жены от мужнина имущества есть указания и в летописях; так Нестор, описывая браки в племени Полян, говорит, что невесты несли за собою приданое; или говоря об Ольге между прочим пишет, что ей принадлежал в отдельную собственность Вышгород: «Бе бо Вышгород град Волзин». Это кажется указывает на вено, которое муж давал жене в отдельную собственность от своего имения, ибо Ольга, псковитянка по происхождению, не могла иметь своим приданым Вышгорода, который находился в приднепровском краю. О вене ясно же упоминается при Владимире, как о давнишнем обычае в русском обществе.

В одиннадцатой статье договора изложен тогдашний русский закон о наследстве, по которому в тогдашнем русском обществе были уже известны два вида наследства: наследство по завещанию и наследство по закону. Статья договора прямо говорит: «Ежели кто из русских умрет, не распорядившись своим имением, или не будет иметь при себе своих, то имение его да отошлют к его ближним в Русь. Но ежели он по своему имению сделает распоряжение, то тот, кою он напишет наследником имения, да возьмет назначенное ему, да наследит имение». Закон о наследстве по завещанию ясно свидетельствует, что на Руси в Олегово время имущество принадлежало лицу, а не роду; ибо ежели бы имущество принадлежало роду, то не было бы места для завещания: член рода не мог бы распоряжаться и отдавать в собственность после своей смерти то, на что и сам не имел права собственности при жизни. Наследство же по закону указывает на то, что родственные отношения и в то время имели то же значение, какое они имеют и теперь, т. е. что закон не отрицал права родственников на имение после умершего, ежели тому не противоречило завещание, оставленное умершим.

Законы государственные. Наконец в Олеговом договоре мы находим несколько указаний на права лиц, вытекающие из различных отношений лиц к самому обществу, или вообще на тогдашнее государственное право в русском обществе. Здесь самые важные указания мы встречаем в вступлении и первой статье договора. Именно вступление указывает нам на верховного властителя Руси, великого князя, на князей — его подручников, на светлых бояр и на всю Русь подвластную великому князю. Первая статья также говорит о князьях, которых называют светлыми и властителями народа; далее десятая статья упоминает о гостях и.рабах. Таким образом из их упоминаний мы видим, что по отношению к обществу были особые права верховного властителя Руси, великого князя, потом особые права князей подручников великого князя, особые права бояр, высшего класса подданных, носивших название светлых бояр, особые права всех свободных людей, принадлежащих к русскому обществу, и наконец значение невольников или рабов. В договоре, конечно, мы не находим полного определения прав того или другого класса членов тогдашнего русского общества, но уже самое различие наименований, присвоенных каждому классу, намекает на различие прав, ибо ежели в языке образовались различные наименования, то это уже есть явный признак различия в значении и правах.

Впрочем договор представляет несколько данных и для определения прав того или другого класса. Так Олег, великий князь русский, называется властителем всей Руси,— ему подчинены и светлые бояре и другие князья; в договоре сказано: «Мы от рода русского, иже посланы от Ольга, великого князя русского, и от всех, иже суть под рукою его, светлых бояр, похотеньем наших князь и по повеленью великого князя нашего, и от всех иже сутъ под рукою его, сущих Руси». Здесь мы даже видим, что в сношениях с чужеземным народом распоряжался не один великий князь, но также имели голос и другие князья, подвластные великому князю, бояре и вся Русь. Некоторые думают, что название великого князя не есть Русское, туземное, а титул, приданный византийцами русскому государю; но этому мнению именно противоречат византийцы. До нас дошел придворный византийский обрядник, писанный императором Константином Порфирородным, в котором прямо сказано, что государь русский в византийских официальных грамотах титуловался просто князем, а не великим князем. Вот подлинный титул, записанный в обряднике: «грамота Константина и Романа христолюбивых царей римских князю русскому». Ясно, что в договоре Олега титул великого князя был домашний, а не византийский

Далее, первая статья договора называет властителями, владеющими над народом, и низших князей, подчиненных Олегу; статья гласит: «не вдадим елихо наше изволене, быти от сущих под рукою наших князь светлых, никакому же соблазну или вине». Но бояр договор нигде не называет властителями и оставляет за ними только титул светлости, благородства, особого почета в народе; отсюда мы можем заключить, что бояре не были властителями и не принадлежали к состоянию князей.

Десятая статья договора представляет нам данные для некоторого отделения прав, присвоенных тогдашним русским обществом сословию гостей; она говорит: «аще украден будет челядин русский и жаловати начнут Русь, да покажется таковое от челядина, да имут й в Русь; но и гостъе погубиша челядин; и жалуют, да ищут й». Здесь, как мы видим, гости противополагаются вообще другим Руссам, приезжающим в Грецию; следовательно признаются особым, отдельным сословием, особым классом, с своими правами. A Игорев договор ставит гостей после послов и указывает на них, как на торговцев, отправляющихся с товарами в чужие земли; в договоре Игоря сказано: «А великий князь русский и бояре его да посылают в Греки к великим царем Греческим корабли елико хотят со слы и с гостъми, ношаху сли печати злати, и гостье сребряни».

Наконец девятая и десятая статьи договора дают некоторые указания для определения состояния невольников, рабов, называвшихся тогда челядью. Так девятая статья говорит, что невольниками были пленники, что они продавались как товар и проданные отсылались в разные земли, что Олеговы Руссы вели большую торговлю невольниками и в этой торговле не только продавали своих пленников, но даже скупали невольников в других местах. В десятой статье указывается на невольника, как на вещь, на которую права хозяина были неприкосновенны и охранялись законом, — хозяин мог требовать своего невольника где бы его ни отыскал.