Лекция 3. Объективный критерий наличия психики. Психика и мозг

На двух предыдущих лекциях мы в основном получили ответ на вопрос, что такое предмет психологии. Мы исходили из того, что образ существует и используется в ориентировочной деятельности. Можно ли обойтись без образа? — вот в чем состоит вопрос. Если представить животное, человека как сложную машину, может ли она обходиться без образа? Это старый вопрос об объективной необхо­димости психики, и на него нельзя ответить просто «да» или «нет». Есть ситуации очень сложные, но все же не нуждающиеся для сво­его понимания в привлечении анализа психики, где эффект получа­ется совершенно механически, а есть и такие, в которых совершен­но невозможно понять, каким образом эффект получается без до­полнительного регулирования психики. Что же это за ситуации?

Первая группа ситуаций — это такие, где психика не нужна: например, все отношения внутри организма не требуют для своего объяснения привлечения психического знания. Работа всех внут­ренних органов организована так, что происходит строго по како­му-то заданному циклу, где органы пригнаны друг к другу в этой деятельности. Для газообмена, теплообмена психика не нужна. Так, например, газообмен выступает в виде дыхания; задержка его на несколько минут ведет к смерти. Это самая насущная человеческая потребность. А механизм дыхания очень прост. Повышенный уро­вень углекислого газа в крови ведет к раздражению дыхательного центра. Получив этот импульс, центр передает команду мышцам ди­афрагмы. Тогда между ней и грудной полостью образуется безвоз­душное пространство. Достаточно произвести это мышечное движе­ние, чтобы воздух вошел в легкие и в них попала порция кислоро­да, так как кислород неразрывно связан в атмосфере с воздухом. Красные кровяные тельца соприкасаются с кислородом, и кровь разносит кислород к месту его назначения. Это происходит в сред­нем 16 раз в минуту. Здесь налицо кислородная среда и достаточно автоматизированный аппарат дыхания. Процессы такого рода не нуждаются в психике.

Ведут свою жизнь без психики также низшие животные: акти­нии, например; губки ведут неподвижный образ жизни, прогоняя воду через себя, они соответствующим образом реагируют, когда в прогоняемой ими воде попадается что-то годное для пищи, и про­исходит задержка этой пищи и ее переваривание. Это механический процесс. Они просто прогоняют воду, и точно так же автоматичес­ки происходит реагирование на попадающую пищу. Или такие рас­тения, как мухоловки. У них на каждом листочке есть капелька лип­кой жидкости, к которой прилипает муха, усевшаяся на эту капель­ку. Лист тут же сворачивается, и насекомое поймано. Лист выделяет сок, разлагающий муху и переваривающий ее. Когда от мухи ниче­го не остается, лист снова раскрывается. Такое поведение листа не требует никакой психической деятельности.

Есть и другие формы, даже у высокоорганизованных животных. Мы приводили пример змей, которые плюют капелькой яда прямо в глаз жертве, иногда со значительного расстояния — до 5 метров. А ведь глаз — это слизистая; яд мгновенно всасывается, и буквально через несколько секунд жертва погибает. Тут тоже не требуется ни­какой психики. Просто выработаны определенные биологические механизмы, обеспечивающие и саму реакцию выплевывания яда в ответ на воздействие блестящего глаза, и попадание — пусть не все­гда, но в большинстве случаев. Вспомним подробно проанализиро­ванное в лабораторных условиях поведение птенцов грача. Обычно птенцы спокойно сидят, но когда подлетают родители, возникает боковое покачивание гнезда. Родители издают характерный призыв­ный крик, и при их подлете возникает воздушное движение с одно­го бока. Каждый этот фактор в отдельности, а тем более все они вместе вызывают характерную реакцию птенцов. Они поднимают вверх голову, открывают клюв и ждут, когда туда будет положена пища. Здесь психика тоже не требуется. Все это проделывалось в ла­боратории без птиц-родителей, и птенцы отзывались на каждый из раздражителей, искусственно производимых исследователем.

Очень много таких автоматических реакций и у человека, кото­рые могут осуществляться без всякого участия психики. Но надо различать двигательные реакции и действия на основе образной ориентации. Вот вы идете по краю тротуара. Ходить вы умеете, навык у вас есть. Но, хоть и незаметно, вам приходится смотреть, куда вы ставите ноги. Навык навыком, а ориентация необходима.

Значит, целый ряд ситуаций не требует участия психики. И если присмотреться, что же общего есть во всех таких случаях, т. е. поче­му не нужно участие психики, то мы видим, что все эти случаи харак­теризуются очень важными обстоятельствами. Во-первых, предметы, которые вызывают реакцию со стороны организма, всегда налицо и действуют как раздражители по отношению к организму. Скажем, для змеи, поднявшейся навстречу жертве, наличие глаза у жертвы как светящейся, блестящей точки есть раздражитель для плевка. Или для птенцов: один из трех раздражителей или тем более их сумма вызывает соответствующую реакцию. Во-вторых, этот раздражи­тель, действуя на организм, вызывает с его стороны нужную реак­цию в силу того, что в организме есть соответствующий, уже врож­денный механизм. Внешний предмет действует как раздражитель определенного механизма, который в ответ на это действие и срабатывает. Это второй момент — наличие готового механизма. И в-третьих, — это подгонка внешнего объекта и действующего органа со стороны организма, которая бы обеспечивала успех действия. Эта подгонка обеспечивается видовым приспособлени­ем. Скажем, когда неосторожная муха садится на блестящую капель­ку на листе, это вызывает раздражение листа и он сворачивается, так что муха оказывается пойманной. Или если змея встречает жертву и видит перед собой ее светящийся глаз, то она плюет в этот глаз. И устройство, которое, конечно, не она в себе индивидуально выра­ботала, а выработано развитием этого вида змей, — оно таково, что капелька эта попадает в глаз (хотя иногда змея и промахивается), принося тем самым полезный для змеи результат. И во всех других случаях то же самое.

Конечно, человек может обмануть птенцов грачей. Он может вызвать колебания гнезда, вызвать их реакцию и не накормить не­счастных птенцов. Но это же специальные, искусственно созданные условия. А в нормальных, естественных условиях прилетают родите­ли, и реакция со стороны птенцов ведет к тому, что они получают свою пищу. Значит, очень важны эти три обстоятельства. Повторю: во-первых, налицо предмет, который вызывает эту реакцию; во-вто­рых, в организме есть готовый механизм, отвечающий на раздражи­тель нужной реакцией; в-третьих, необходимое соотношение объекта и эффектора (эффектор — это действующий орган) заранее обеспе­чено видовым приспособлением.

Если эти три условия есть, тогда зачем же психика? Что она еще здесь прибавила бы? Она была бы лишним фактором, который, меж­ду прочим, в ряде случаев обнаруживается у человека. Часто бывает, что человек думает о том, о чем ему думать не положено, и наруша­ет автоматически работающие механизмы в своем организме. Чело­век начинает следить за своим сердцем, за своим желудком, за сво­ими руками, и у него расстраивается и деятельность сердца, и дея­тельность рук, и деятельность желудка — вообще, человек может расстроить себе все, если захочет, если он станет думать о том, о чем ему и не надо думать.

Эти ситуации интересны тем, что многие формы реакций, ко­торые сюда входят, внешне представляют собой как бы настоящие действия, а между тем это только реакции, которые не требуют пси­хической регуляции и не дают оснований в этих случаях предпола­гать наличие психики. Значит, нельзя судить по внешнему виду. По внешнему виду вы можете иметь очень целесообразное проявление. Однако целесообразность не есть доказательство наличия психики. Это установил еще Дарвин. Целесообразность может достигаться биологическим приспособлением без участия психики.

Теперь — ситуации другого рода, где психика становится не­обходимым фактором успешности поведения. Возьмем случаи чи­сто физиологического взаимоотношения организма человека с ок­ружающей средой. Например, дыхание. В нормальных условиях мы не должны регулировать свое дыхание, так как оно регулируется само, причем в довольно широких границах. Если вы сидите в зам­кнутом помещении много часов вместе с большим количеством на­рода, то вам начинает не хватать кислорода. И по мере того как в помещении уменьшается количество кислорода, начинается пока еще незаметное для человека учащение дыхания, т. е. количество вздохов в минуту увеличивается и за счет этого возмещается недо­статок кислорода. Это происходит автоматически. Вы можете даже не замечать учащения своего дыхания. Но затем количество кисло­рода настолько уменьшается, что уже никакое учащение вдохов не может возместить его недостаток. Если бы человек был ограничен только своим физиологическим аппаратом, то дело бы закончилось плохо. Накапливаемая в крови углекислота все сильнее раздражает дыхательный центр, он отвечает все более и более частыми вдохами, и потом уже человек просто замирает в состоянии вдоха. Когда воз­можности приспособиться организмом исчерпаны, человек пытает­ся открыть окно в данном помещении или выйти наружу Но открыть окно или выбежать — это реакции совершенно иного рода: вы ог­лядываетесь, смотрите, где расположено окно и как к нему можно добраться, просите кого-то открыть окно или пытаетесь сделать это сами. Одним словом, вы предпринимаете акты, которые предполага­ют изучение ситуации и выбор метода действия в этой ситуации, т. е. вы уже переходите к действию на основе образа наличного положе­ния вещей и возможных путей действия в этом положении.

Существует много других самых обычных, не таких экстремаль­ных положений, когда необходимо перейти от простого взаимоотно­шения с внешними условиями к новому типу приспособления. Здесь мы имеем дело с сопоставлением двух основных типов жизни. Это растительная жизнь и животная жизнь. Растительный тип жизни ха­рактеризуется прямым соприкосновением организма с условиями его существования, и растение действительно активно существует лишь до тех пор, пока у него есть возможность прямого взаимодействия со средствами существования. Как только такие возможности уменьша­ются или нисходят до того, что ими уже нельзя пользоваться (на­пример, для растений в зимнее время), тогда растение начинает замирать. Оно не умирает окончательно, но замирает на то время, пока такое прямое взаимодействие для него исключается. А если это происходит не в положенном порядке, а в каком-нибудь чрезвычай­ном случае, скажем засуха и т. п., то растение погибает.

У животных другой тип жизни. Для животного характерно, что необходимые ему условия существования — не все, но некоторые — имеются там, где оно находится. И если их нет, то ему приходится искать эти условия. Это значит, что животное, после того как поело, выспалось у себя в норе или берлоге, начинает следующий период здорового голода и должно отправляться на поиски добычи. Живот­ное не имеет возле себя чего-то такого, что оно чисто физиологи­чески могло бы усвоить. Оно должно отправиться на поиск. Между животными и средствами их существования имеется разрыв, диапа­зон, который должен быть преодолен, чтобы животное пришло в со­прикосновение с объектом своего потребления. Но еще до этого должно произойти многое.

Во-первых, то обстоятельство, что животное не находится в не­посредственном взаимодействии с условиями своего существования, ведет к тому, что возбудителем активности животного становится не внешний раздражитель, как в тех случаях, о которых мы говорили ранее и который вызывал предустановленную реакцию. Нет этого объекта, который должен быть захвачен и потреблен. Так, если бы животное просто ждало, пока добыча набредет на него сама, оно бы умерло с голода. Поэтому у животных источником деятельности становится недостаток известных веществ в организме. Словом, го­лод. Это не что иное, как сигнальное ощущение, возникающее отто­го, что уровень питательных веществ в крови снижается, и это вос­принимается соответствующим центром. Поэтому раздражение, ко­торое служит источником активности животного, исходит не из внешней среды, а из процессов обмена внутри самого организма. Но ведь это принципиально другое начало — это начало собствен­ной активности животного.

У растения собственная активность выражается только в какой-то регуляции, восприимчивости к внешним воздействиям. Скажем, если слишком сухой воздух грозит растению высыханием, оно зак­рывает устьица. Вот все, что оно может сделать. А если неблагопри­ятные условия сохранятся дальше, оно погибнет. Растение вообще находится под влиянием внешней среды полностью и только регу­лирует меру воздействия на себя этой среды, и то в очень ограничен­ных масштабах. А у животного начало его активности возникает из кругооборота веществ внутри организма. При голоде питательные за­пасы, питательные вещества в крови снижаются ниже допустимого уровня, и это становится раздражителем соответствующего нервно­го центра. Раздражителем не какой-нибудь специальной активнос­ти, а активности, направленной на поиски того, чего ему недостает в этой среде. Очень важно, что этот второй тип жизни — животный тип характеризуется появлением нового начала — собственной ак­тивности животного, возникающей из внутренних процессов, из цикла жизни самого организма. Итак, животное отправляется на по­иски недостающих ему веществ: воды, еды и т. д.

Во-вторых, очень часто и у многих животных возникает необ­ходимость активного захвата добычи; но даже там, где этого нет (например, травоядные животные), есть потребность защиты от хищников. Значит, возникает подвижное и чрезвычайно изменчивое соотношение организма с условиями его существования. Вот вопрос: всегда ли змея плюет в блестящий глаз или только тогда, когда она защищается от врага, который иначе мог бы ее растоп­тать? Видимо, двойная реакция — это реакция и добычи, и защиты от противника. А вот еще вопрос: если человеческое дыхание мож­но расстроить, вмешиваясь произвольно, как это бывает при беге, во время занятий спортом и т. д., то можно ли настроить его на специ­альные условия? Важно, что мы можем вмешиваться в это. Если мы вмешиваемся, не понимая, для чего и как нужно делать, тогда, конеч­но, мы часто нарушаем ритм. Если мы это делаем в помощь своему специальному поведению, например во время бега, то тогда, конеч­но, мы можем помочь организации нового типа поведения. Важно то, что мы можем это делать.

Подвижность, которая является характерной особенностью жизни подавляющего большинства животных, ведет к следующим обстоятельствам. Важнейшее условие успешности поведения — со­отношение между эффектором и объектом, на который этот эф­фектор направлен. Это соотношение становится чрезвычайно из­менчивым, индивидуально изменчивым. Дело осложняется еще вот чем. Возьмем самый простой пример. Волк и его добыча — овцы. Чтобы волк мог питаться не одной только определенной овцой, а овцами вообще, для него овцы должны выступать как обобщенный раздражитель, т. е. можно есть любую овцу, а не только ту, которую он съел в прошлый раз. Значит, раздражитель должен выступать очень обобщенно. Скажем, овца — это все, что обладает подобным запахом или приблизительно такими контурами. При этом реакция, допустим прыжок на добычу, должна быть каждый раз очень тонко подогнана, тонко приспособлена, потому что если волк прыгнет обобщенно, то он может недопрыгнуть, перепрыгнуть, прыгнуть куда-нибудь в сторону и т. д. Значит, раздражитель должен действо­вать обобщенно, а реакция должна быть строго приспособлена к конкретной ситуации. Таким образом создаются такие подвижные отношения между объектом и действующим животным, что ника­кой прошлый опыт — не только врожденный, но даже индивиду­ально приобретенный — не может быть годен, если его не подо­гнать под конкретные обстоятельства. Значит, тут недостаточен не только врожденный механизм, но даже и индивидуально приобре­тенный, потому что если даже точно повторить движение, которое в прошлый раз было успешным, то на этот раз оно уже может быть неуспешным.

Так как же быть в этом случае? Сплошь и рядом дело обстоит так, что просто повторять действия нельзя, как в данном случае с овцой. Овца, правда, глупая, поэтому она может вести себя не так, как разумное животное, но, во всяком случае, всякий другой объект не будет ждать, пока волк второй раз прыгнет и пока вообще он на­конец прыгнет... Неудачный прыжок — и добыча убежала. Это же по­вторяется с каждой новой охотой; значит, животное осталось бы без добычи и должно погибнуть голодной смертью. Следовательно, нуж­но подгонять тот опыт, который у него есть, к конкретным обстоя­тельствам. Подгонять, но не делая при этом внешним образом ника­ких проб, потому что кто же станет ждать, пока вы пробуете? Точно так же есть ситуации (я уже говорил немного о них), когда вообще исключается возможность повторного действия. Например, когда нужно перепрыгнуть с одного дерева на другое, далеко стоящее, пе­репрыгнуть через расщелину в скале и т. п. Здесь нельзя ошибаться. А как же не ошибаться, когда прошлое действие, такое, какое оно было, не годится? Его нужно подогнать к совершенно новым усло­виям. А подогнать явным образом нельзя. Вот здесь и проявляется качественно новый механизм, видоизменяющий или приспосабли­вающий выработанный механизм к данным условиям.

Я об этом уже говорил: это касается буквально каждого навыка, которым вы овладели. Ведь некоторые думают так: приобрел на­вык — и теперь можно ни о чем не думать. Это неверно. Навыком вы располагаете, но реализовать навык можно только в том случае, если вы научились приспосабливать его к индивидуальным положе­ниям. Вот есть самые простые вещи: по хорошему тротуару или хорошей мостовой вы можете идти как бы не глядя под ноги. Хотя на самом деле боковым зрением вы все время контролируете поло­жение вещей. Но если вам приходится пройти по разрытой мосто­вой или ухабистой дороге, так тут уже приходится смотреть, куда ставить ноги, хотя у вас и имеется навык движения, ходьбы. Значит, навык — это общая форма действия. Вы его приобрели — очень хорошо! Но чтобы успешно применять навык, надо все время «смот­реть под ноги». Другое дело, что здесь контроль иного рода, чем в новом действии, но контроль обязателен. Если его не будет — на­вык-то может сработать, а вы при этом останетесь в проигрыше, потому что действие, в общем-то верное, окажется не приспособ­ленным к конкретным условиям. Причем речь здесь идет не о каких-то исключительных задачах, где прежнего опыта недостаточно. На­оборот, речь идет о том, что всего накопленного предыдущего опы­та не хватает и новые действия требуют индивидуальной подгонки. И это не исключение, а сама повседневная жизнь. Поэтому вы може­те иногда даже не думать и не замечать; часто вы говорите, что дей­ствуете автоматически. А на самом деле вы действуете в силу авто­матичности, но этот автоматизм находится под контролем, а без контроля не работает.

Во всех этих случаях подгонка осуществляется на основе при-меривания действия в плане образов. Вот вы идете и видите перед собой препятствие — и вы примериваете: сумею я прыгнуть на это расстояние или нет? Скажем, когда лужи большие, вы примеривае­те: перепрыгну я эту лужу или нет? Так вы сначала примериваете, а потом уже прыгаете. Другое дело, что вы можете ошибиться, но все-таки сначала вы примериваете и благодаря этому большей частью не ошибаетесь. Значит, есть ситуации, где весь накопленный опыт не может быть достаточным, если он не регулируется на основе об­раза среды и идеальных действий в этом образе, т. е. действий, при­мериваемых только на глаз, или, говоря более широко, — в сенсор­ном поле. И это очень важное обстоятельство, потому что в нем и заключается объективная необходимость психики. Животные не могли бы развиться в сторону подвижного и поэтому чрезвычайно широкого приспособления, если бы не был выработан дополнитель­ный аппарат индивидуальной подгонки внешних реакций к конк­ретным ситуациям, которые возникают именно в связи с этой под­вижностью.

Значит, необходимость индивидуальной подгонки имеющихся способов действия или порождение совсем новых способов примени­тельно к условиям конкретной ситуации и составляет объектив­ную необходимость психики. Отсюда следует и решение вопроса об объективном критерии психики, который до последнего времени считался вообще нерешаемым. Это реакция на такое изменение зна­чения раздражителей и на такое значение раздражителей, которого животное не имело в прошлом опыте. Если вы имеете раздражитель, который в прошлом опыте вызывал данную реакцию, то он может вызывать только такую реакцию, которую он вызывал в прошлый раз. А если сейчас происходит измененная реакция, то откуда берет­ся это изменение? Из измененного значения раздражителей, прав­да? А откуда же взялось это измененное значение, когда соответству­ющего внешнего опыта не было? Прошлый опыт не годится, т. е. не­достаточен, а вот сейчас, когда это изменение произошло, тоже никакого внешнего поведения не было. Вот он и берется из этого действия, происходящего только в плане образа, из примеривания наличных действий в плане образа. Реакция на измененное значе­ние раздражителей, какого не было в прошлом опыте, и есть объек­тивный показатель психики.

Если сделать краткий и очень схематичный обзор различных уровней развития действия, начиная от неживой материи и заканчи­вая человеком, мы можем наметить четыре таких уровня действия. Первый уровень — это физические действия. Под физическими дей­ствиями мы будем понимать и химические, и биохимические, и про­чие действия. Потом я это поясню. Второй уровень — физиологи­ческие действия. Затем третий уровень — это действия субъекта, в данном случае — животного субъекта; и четвертый уровень — это действия личности, т. е. человеческие действия. Принцип разделе­ния этих уровней — это отношение результата действия к механиз­му, который это действие производит.

Физические действия с этой точки зрения характеризуются тем, что они приводят к такой констелляции сил, которая дает рав­нодействующую. Причем эта равнодействующая и ее результат со­вершенно безразличны к механизму, породившему это действие. Эта констелляция сил такова, что она что-то производит, а что по­лучается — это совершенно неважно. Механизм не заинтересован в результате, а результат или не имеет отношения к механизму, или если и действует на него, то лишь как физическая сила, которая мо­жет нарушать эти действия, разрушать их и т. д. Значит, здесь меха­низм безразличен к своему результату, а результат безразличен к произведшей его констелляции сил.

А если вы имеете физиологические действия, то здесь уже на­ступает такое положение, когда результат имеет значение подкреп­ления, если он положителен; т. е. результат укрепляет тот механизм, который произвел соответствующее действие. Но если результат отрицательный, то он затормаживает, а потом вообще устраняет механизм, произведший этот результат, неблагоприятный для организма. Значит, здесь впервые возникает обратное подкрепляющее действие.

Если вы имеете действия субъекта, то здесь очень характерная вещь заключается в следующем. На уровне физиологического дей­ствия результат оказывается подкреплением (положительным или отрицательным) в отношении к производящему механизму лишь тогда, когда он реально достигнут; здесь обязательно надо получить этот результат. Вот когда вы его получили или не получили, тогда он действует как положительный или отрицательный. Но сначала надо получить. Тут уже действует механизм обратной связи, но при нали­чии вещественного взаимодействия. А когда вы имеете субъект дей­ствия, то здесь благодаря примериванию в идеальном плане, т. е. в плане восприятия, скажем у животного, — здесь происходит под­крепление, положительное или отрицательное, еще до получения результата, т. е. вы только примериваете свое действие и уже уста­навливаете, что если я его сделаю так, как делал раньше, возникнет отклонение. Здесь открывается возможность учитывать результат действия еще до начала его выполнения и благодаря этому заранее вводить поправки. Получается громадный выигрыш в возможностях, потому что одно дело, когда уже что-то совершилось, скажем, ошиб­ка, и эта ошибка бьет исполнителя; а здесь можно предупредить ошибку, заранее учтя ее возможность и внеся соответствующую по­правку в действие. Значит, это колоссальное расширение возможно­стей успешного выполнения действия.

А что касается человека, то человек такое хитрое существо, что полностью понять эти хитрости весьма затруднительно. Но чтобы обойти все его хитрости, мы с вами сделаем тоже хитрый ход. Жи­вотное учитывает только естественную обстановку и естественное соотношение вещей в этой обстановке. Сейчас очень много разго­воров о социальной жизни животных, о социальной иерархии в группах животных, но там дело очень простое! Там есть вожак, ли­дер, и все остальные его боятся — и всё. Всё этим и определяется. Один кусает, а другой — покусанный. Там без хитростей. Один мо­жет давать подзатыльники, а другой не может дать сдачи; он даст подзатыльник кому-нибудь послабее. Вся иерархия строится на этом принципе. Значит, хоть об отношениях в группах животных и гово­рят как об общественных, но на самом деле они весьма естествен­ные, очень простые.

А вот у человека осложнения начинаются тогда, когда он обра­щается с вещами согласно не только их естественному значению, но и общественному значению. Это особенно проявляется в различных запретах: например, существуют виды растительной или животной пищи, которые можно потреблять, чтобы избавиться от голода, но их не потребляют, потому что они являются или священными, или запретными. И вот люди не едят такую пищу, хотя помирают с голо­ду, а нельзя — запрет. Поэтому у человека действие определяется не только естественными, натуральными свойствами предмета, но и его значением, установленным в данном обществе. Точно так же и само действие следует не только естественным возможностям его выполнения, но и общественным образцам этого действия.

Чтобы еще раз подчеркнуть человеческую хитрость, так сказать, невольную хитрость, я отмечу следующее. У Маркса есть замечатель­ное положение в шестом из «Тезисов о Фейербахе» относительно того, что Фейербах раскрыл религиозную сущность как собственно человеческую сущность, однако не понял, что сущность человека — это система общественных отношений. Согласно этому положению, сущность человека первоначально заключается не в нем самом, а вне его — в системе общественных отношений, в которые он вклю­чен, и в своем индивидуальном развитии он должен присвоить себе эту сущность. Потому что сначала она выступает как система, а по­том он ее присваивает, усваивает — и она становится содержанием его самого. На пути присвоения этой сущности и превращения ее в достояние личности происходит очень много сложных превраще­ний, поэтому человек сплошь и рядом оказывается совсем не тем, чем он мог бы быть. Большей частью он значительно хуже, а изред­ка — лучше того, чем это намечалось системой отношений. Словом, как всегда: все, что лучше, то встречается реже.

Итак, имеется четыре уровня действия, которые очень характер­ным образом различаются. В случае физического действия вы име­ете констелляцию просто сил и устройство, которое производит продукт, не думая об этом продукте, а продукт вообще уходит куда-то или действует на эту же констелляцию просто как любая внешняя вещь. На физиологическом уровне действия впервые возникает об­ратная связь и действие плюс-минус подкрепление на механизм, производящий физиологическое действие. Но только действие, так сказать, физическое, вещественное. Уже на уровне животных мы имеем такое положение, когда животное еще до реального выполне­ния действия предусматривает его возможный результат и поэтому получает возможность внести необходимую поправку в это дей­ствие. Точно так же, как потом, конечно, на протяжении самого дей­ствия, действия субъекта. А на уровне личности все это еще чрезвы­чайно осложняется тем, что само действие строится не только так, как диктуют вещи, но по образцам, установленным в данном обще­стве. Оно направляется на объекты, которые оцениваются челове­ком не по их естественным свойствам, но по их значению, зафикси­рованному в общественной жизни данной группы людей.

Причем очень важно, что всякая более высокая ступень заклю­чает в себе предыдущую. Потому что для того, чтобы произвести физиологическое действие, нужно выполнять его и физически. Но более высокая ступень еще надстраивает над нижележащей нечто дополнительное. У человека в его действии имеются все эти компо­ненты, только они подчинены новой, высшей организации. И это, между прочим, означает для нас очень важную вещь. А именно: во всяком человеческом действии мы можем обнаружить компоненты и физического, и физиологического действия, и действия субъекта. Но все они подчинены новой, высшей инстанции. Вместе с тем это означает, что любое действие можно рассматривать как чисто фи­зическое. Можно рассматривать человеческие действия с точки зре­ния биомеханики — например, с точки зрения степеней свободы, которые имеют суставы человеческого тела, особенностей энерге­тики мышц, которые представляют собой эластичные тяжи, имею­щие эластичные силы, реактивные силы и т.д Значит, вы можете рассматривать человеческие действия со многих сторон. Каждая сторона имеет право на существование, но только нужно иметь в виду, что на каждом уровне есть своя ведущая сторона — та, кото­рая, собственно, и обеспечивает успешность действия на этом уров­не. Она является ведущей стороной. Значит, не единственной, а ве­дущей.

Это очень важно в связи с тем, что сейчас очень часто возника­ют сомнения в том, нужна ли психология, исходящие из того, что в настоящее время очень быстро развиваются физиологические ис­следования мозга и открываются возможности вызвать известные состояния воздействием на отдельные участки мозга электрических или химических раздражений. Возникает такое впечатление, что мозг — это какая-то машина, на которой можно играть посредством химических или электрических воздействий. Это громадная ошиб­ка. Да, конечно, мозг есть, поэтому изучение его механизмов чрез­вычайно важно, но оно не снимает изучения той специфической стороны, которая, наоборот, подчиняет себе всю работу. Ведь мозг работает не для того, чтобы производить какие-то химические или электрические процессы, и даже не для того, чтобы просто произ­водить какое-то действие или психологическое состояние. Мозг по­тому-то и производит это психологическое состояние, что оно не­обходимо в отношениях организма с его средой. Если бы этого не было, то и мозг не вырабатывал бы эти состояния, не производил бы их. Значит, на первое место должна выходить та система отношений со средой, которая обеспечивается вот этим высшим участком. А под нее, конечно, подстраивается и механизм мозга.

Теперь можно опять вернуться с новым пониманием этих воз­можностей к положению, о котором мы говорили. Да, развитие жи­вотных создает такую подвижность отношений организма со сре­дой, которая не может быть удовлетворена успешным поведением без регуляции на основе образа этой среды. Вот эта регуляция на основе образа — сначала ориентировка в поле образа, а потом ори­ентировка самого действия, которое мы сначала наметим, а потом реализуем, — вот это и составляет то, что по ее функции мы можем назвать ориентировочной деятельностью. Ориентировка может быть разной: может быть ориентировка механическая, может быть биологическая. Эта же ориентировка отличается от всякой другой тем, что она происходит на основе образа и действия в плане это­го образа. Вот, собственно, эта ориентировочная деятельность на основе образа и составляет предмет психологии.

Для того чтобы вам стало понятнее, чем такое определение от­личается от традиционного, я изложу несколько моментов. В пси­хологии различаются такие основные формы человеческой дея­тельности: восприятие, память, воображение, мышление, чувство, воля и т. д. Их берут как объекты изучения психологии. С той точ­ки зрения, которую я вам сейчас развиваю, это неправильно. Это порождало бесконечные споры между психологами и представите­лями других наук, которые изучают то же самое, но со своей сто­роны. Чтобы вкратце проиллюстрировать это, возьмем мышле­ние — функцию, которая пользуется всеобщим уважением. Но ведь мышление изучает не одна только психология. И логика изучает мышление. И теория познания тоже изучает мышление. Кто еще изучает мышление? Скажем, можно изучать развитие мышления в истории человеческого общества. Есть педагогика мышления. Мыш­ление, несомненно, осуществляется мозгом. Значит, имеет право на существование и физиология мышления. И если мы скажем, что мышление — это предмет психологии, то сделаем большую ошиб­ку. Мы сразу вызовем возражения со всех сторон, со стороны всех дисциплин, которые занимаются изучением мышления. Следова­тельно, вопрос должен ставиться так: а чем сама психология зани­мается в процессе мышления? Так вот, психология, исходя из этой точки зрения, должна заниматься не мышлением вообще, а ориен­тировкой в процессе мышления, на что ориентируется и как ори­ентируется человек. А уж все остальное — это не предмет психоло­гии, а дело других наук. А вот на что ориентируется человек, ког­да он размышляет о чем-то, и какими средствами ориентировки он пользуется, и к каким результатам он приходит или может прий­ти, — вот это другое дело, это, собственно, и составляет предмет психологии. Вспомните простую вещь: есть задачи на соображение. Это задачи, которые обычно не представляют никакой трудности. Но там нужно найти ход. А почему мы не находим его? Потому что ориентируемся не на то, на что нужно. Эти задачи построены так, что отвлекают ваше мышление от главной линии на какую-то вто­ростепенную, которая находится на поверхности, бросается в глаза. И вот вы бьетесь над этими простыми задачами, хотя как только выйдете из этой заколдованной области (потом я буду специально об этом говорить), так они очень просто решаются. А затруднения были оттого, что вы не туда смотрели, не на то ориентировались, — в этом все дело. Значит, когда вы правильно сориентируетесь (это другой вопрос, как правильно сориентироваться; этот секрет я рас­скажу вам после), решение сразу достигается. Значит, тут важно то, что психология занимается не мышлением вообще, а ориентиров­кой мышления.

Возьмем еще один острый вопрос. Недавно вышла в переводе книга Дельгадо «Мозг и сознание». Эта книжечка очень наивная по своим теоретическим представлениям; автор устанавливает от себя, почитавши кое-какие популярные вещи, что вообще извест­но в психологии уже 300 лет, но дело в том, что он очень крупный исследователь-физиолог в области головного мозга, который, вво­дя электроды в головной мозг разных животных, вызывал у них через электрическое возбуждение то или иное эмоциональное со­стояние. Некоторые вещи он делал очень эффектно. Так, быку он всаживал разные электроды в строго определенные центры, эти электроды имели выход на поверхность в виде отдельных тонких волосков, которые возбуждались по радио, на расстоянии. И вот он, возбуждая один из электродов, вызывал бешенство у быка, а потом выключал этот центр и вызывал деятельность другого центра, и бык вдруг начинал... как бы вам сказать, вроде как улыбаться. Вдруг на полном ходу останавливался и т. д. Это необычайно эффектно, есть и другие подобные опыты.

Но что такое тут мозг? Это просто игрушка. Нажимают на кла­виши — она играет. Каждый из нас может встать с левой ноги ут­ром и кричать на всех и злиться непонятно почему. Но в то же время достаточно ему выпить чашечку кофе — и человек иначе относится к окружающему его миру: то, что было для него очень мрачным и тяжелым, кажется уже в более радостном свете, он чув­ствует себя бодрее, у него другие эмоции, для него по-другому ок­рашен мир. А эмоция — она тоже служит способом ориентации в окружающем мире. Это тоже не просто так; ведь если у нас обна­руживается нарушение мозговых явлений, то мы обращаемся к не­вропатологу или психиатру, чтобы он наладил нам машину наше­го мозга. Вся проблема-то и состоит в том, чтобы определить, что такое эмоции с точки зрения ориентации. Мозг работает соответ­ственно ориентирующим объективным условиям. Но для чего нуж­но гневное состояние или, наоборот, радостное? Ведь бывают же ситуации, когда просто надо рассердиться. На причины возникно­вения этих состояний мозг не отвечает, а отвечает вся ситуация, в которой человек действует и живет. Нужно знать, какие задачи ставят эмоции с точки зрения психологии, для чего это нужно? Физиология занимается тем, что показывает, как функционирует мозг, описывает его работу, но не вскрывает причины функциони­рования мозга. Почему человеку в этом случае надо сделать имен­но так, а не по-другому? В человеческой жизни нет ничего более сложного, чем правильно сориентироваться в конкретной ситуа­ции. Изучением этой ориентации и занимается психология. Это и является предметом науки психологии.