Часть 1. Ориентировочная деятельность как предмет психологии Лекция 1. В поисках предмета психологической науки

Первый вопрос в изложении каждой науки — это вопрос о том, что она изучает. Поэтому несколько лекций будет посвящено само­му предмету психологии. Вопрос о предмете науки — очень труд­ный вопрос даже для наук, уже хорошо развитых. Однако не все науки нуждаются в объяснении своего предмета изучения. Есть на­уки, у которых предмет, может быть, и не очень хорошо определен, но проложены четкие пути и методы исследования и намечены дальнейшие направления его изучения. Поэтому вопрос о предмете такой науки является, скорее всего, философским. Он тоже важен, потому что нужно уметь смотреть на свою науку с точки зрения не только ближайших задач, но и перспективных.

Однако существуют науки, которые только-только входят в свое экспериментальное русло, для которых вопрос о предмете имеет большое принципиальное значение. В этом случае полагаться на то, что этот предмет будет мало-помалу выделяться сам собой, как это происходит в других науках, — значит отодвигать решение этой за­дачи на многие десятилетия или даже века, как это происходило, на­пример, с математикой, физикой, где предмет определялся в течение многих веков. Если бы мы и в психологии пошли таким путем, то отодвинули бы эту задачу на неопределенное время, обрекая себя на долгие блуждания. Напротив, ясный ответ на вопрос, чем должна за­ниматься психология, ведет к очень многим принципиальным и практическим новшествам в самом широком смысле слова.

Принципиальным, например, является смешение вопросов пси­хологии с вопросами исторического материализма — как говорят у нас в стране, или с вопросами социологии — как говорят за грани­цей. Это привело к тому, что социальные проблемы часто подменя­лись психологическими и заслонялась подлинная трудность этих проблем. При возникновении каких-либо неполадок говорилось, что это зависит от свойств отдельных людей, от их психологических характерологических особенностей. Так вопрос передвигался в другую плоскость и потому не мог быть решен. Это происходит и теперь.

Что касается самих психологов, то, представляя свой предмет недостаточно отчетливо, они сплошь и рядом в поисках будто бы собственно психологических закономерностей уходят в сторону от цели и занимаются физиологией мозга, социологией, любой наукой, которая имеет некоторое отношение к психике. По мере выяснения этих вопросов происходит соскальзывание со своего предмета на другой предмет, тем более, что этот другой предмет обычно гораз­до более ясно и отчетливо выступает и тоже имеет какое-то отноше­ние к психологии, хотя это и не психология. А такое соскальзывание в другие области не всегда продуктивно. Каждая область выделяет­ся потому, что в ней есть свои закономерности, своя логика. И если вы, соскальзывая в другую область, хотите сохранить логику психо­логического исследования, вы не сумеете ничего сделать ни в той области, куда соскользнули, ни тем более в психологии, от которой уходите. И такое соскальзывание происходит, к сожалению, очень и очень часто и ведет к непродуктивности и ложной ориентации в ис­следованиях: то, что подлежит изучению, остается неизученным и неосвоенным.

Вот таково значение этого вопроса. Оно особенно усугубляет­ся в психологии тем, что все основные представления о ее предме­те, которые были предложены ранее и господствуют до сих пор, фактически оказались несостоятельными. На сегодняшний день по­ложение таково, что большей частью предмет психологии не опре­деляется, а указывается на какие-то явления, которые, конечно, имеют отношение к психологии, но не составляют ее непосредст­венного предмета. Вот на этих прежних основных представлениях о предмете психологии и на их несостоятельности мы должны ос­тановиться. Они складывались веками, они просочились в сознание человека не только через науку, но и через художественную литера­туру, через обиходную речь и т.д. Прежде всего надо ясно понять, почему же эти так долго господствовавшие представления несосто­ятельны. Несмотря на уже долгое существование психологии как науки, даже учитывая ее длительный донаучный период, таких пред­ставлений, в сущности, можно назвать только три.

Самое древнее из них — это душа как предмет психологии. Бо­лее новое — это так называемые явления сознания. Самое молодое, самое недавнее, но уже обнаружившее себя как недостаточное — это поведение. Вот, собственно, три основных представления о предме­те психологии. Сейчас мы рассмотрим каждое из этих представле­ний и постараемся выяснить, почему же они несостоятельны.

Первое из них — это представление о душе, которое возникло еще в античные времена. Конечно, большая часть представлений о душе — идеалистические. Но было и материалистическое представ­ление о душе. Создателем этого представления, долго державшегося в психологии, был греческий философ Демокрит, родоначальник материалистической линии в философии. Демокрит представлял душу как тончайшее вещество, легчайшие атомы, неделимые матери­альные частички, обладающие чрезвычайной подвижностью, глад­костью и способностью проникать в самые мелкие щели между дру­гими, более тяжелыми атомами. Проникая в щели между тяжелыми атомами, атомы души начинали толкать эти более тяжелые, инерт­ные атомы и тем самым приводили их в движение. Душа поэтому понималась тогда как движущее начало, как причина движения тела. Это представлялось так: очень активные атомы располагаются в ще­лях между более тяжелыми, инертными атомами и своей подвижно­стью приводят их в движение. Это, бесспорно, материалистическое представление. Но недостатком такого представления (не говоря уж о его идеалистической форме, которая была совершенно ненаучна, противопоставляя душу всем прочим вещам), было то, что душа по­нималась как первопричина всего и что на всякое внешнее воздей­ствие она может отвечать как хочет или вовсе не отвечать, т. е. дру­гие окружающие ее тела всего остального мира не определяли по­ведения души. Достоинство этого представления заключалось в том, что душа рассматривалась наряду с другими вещами, т. е. не счита­лась чем-то сверхъестественным, что для того времени было важ­ным, но для науки о самой душе ничего не давало.

В конце XVII — начале XVIII века такое представление о душе стало уже неудовлетворительным. XVIII век — это время оконча­тельного оформления механистического мировоззрения, строго причинного, хотя и механического по своей сути. Оно не допус­кало представления о душе как первопричине. Это представление было заменено другим, которое получило название эмпирическо­го (эмпирическое в том смысле, что оно открывается в опыте). Раньше душа была предполагаемой первопричиной всех других движений, а в конце XVII века и начале XVIII века сложилось пред­ставление, что наука должна заниматься тем, что дано в опыте. А опыт имеет две формы: внешнего мира и внутреннего мира. Со­ответственно этому было предложено такое деление: внешним ми­ром занимаются все известные науки (физика, химия и т. д.), а пси­хология должна заниматься теми явлениями, которые каждый чело­век находит в своем внутреннем опыте, т. е. путем самонаблюдения. Надо только помнить, что самонаблюдение — это не просто на­блюдение над собой (можно наблюдать за температурой своего тела — это не будет самонаблюдением), а наблюдение над свои­ми внутренними переживаниями. Появился даже новый термин — «рефлексия», т. е. поворот на себя. Указания на эти явления были привлекательными, они опирались на тот факт, что человек нахо­дит внутри себя какие-то переживания, чувства, воспоминания, сновидения, желания и т. д. С этого и начиналась научная психо­логия.

В середине XVIII века психология, основанная на этих явлени­ях сознания, оформилась как самостоятельная область науки, хотя еще и тесно связанная с философией. Раньше такой самостоятель­ной науки не было. Были целые исследования, посвященные отдель­ным областям психологии, но не выделенные в самостоятельную науку. И этот взгляд на предмет психологии, сложившийся в середи­не XVIII века, продержался долго, до конца XIX века. По мере того как он развивался, появились два обстоятельства, которые подрыва­ли идею психологии как науки, основанной на явлениях сознания.

Первое и главное возражение заключалось в том, что по отно­шению к явлениям сознания мы ограничены только самонаблюде­нием. Представьте себе любую науку, которая ограничена только тем, что можно видеть своими глазами. Далеко ли могла уйти такая наука? А ведь при самонаблюдении мы находимся в худшем положе­нии, так как при этом мы не используем такие совершенные орга­ны наблюдения, как глаз и ухо. Самонаблюдение обладает гораздо меньшими возможностями. Таким образом, первая и основная труд­ность — это принципиальная субъективность показаний самонаб­людений. По сути дела, каждый может говорить только о своих яв­лениях сознания. Можно еще говорить о некоторых явлениях, кото­рые совпадают у многих лиц, но не более того. Если у кого-нибудь имеются индивидуальные переживания и он настаивает, что эти переживания у него есть, то никто не может этого оспорить. Хоти­те верьте, хотите нет, но ничего не доказано и опровергнуть ниче­го нельзя.

Была попытка подойти к этим субъективным состояниям со стороны мозга, который эти субъективные состояния производит. Эта попытка предполагала подойти «снизу» к этим явлениям, пото­му что с какими-то переживаниями мы ничего, кроме как их опи­сать, сделать не можем. И многие до сих пор думают, что подход со стороны мозга — это подход к объективному познанию этих явле­ний. Однако при этом получалось так, что физиологические пока­зания, т. е. исследование различных явлений и процессов мозга, мо­гут быть как угодно точны. Но это все же не психология. Для того чтобы перейти к психологии, нужно связать с этими непсихологи­ческими явлениями собственно психологические явления; но такая увязка предполагает, что не только одна сторона (физиологические явления), но и другая сторона (психологические явления) достаточ­но точна, устойчива и может быть однозначно соотнесена с иными явлениями. А вот этого-то мы сделать не можем, потому что другая сторона (психологические явления) совершенно субъективна, она колеблется, не поддается четко определенным характеристикам и соотнесению с мозгом. Так что исследование мозговых процессов и какого-то связующего момента, перехода к психологическим явле­ниям имеет, конечно, свой смысл, но это не является собственно психологическим исследованием. Самое большее — это погранич­ная область, психофизиология, которая действительно быстро раз­вивается, но которая саму психологию создать не может. В самой этой области, в самом переходе можно еще что-нибудь установить: например, можно установить, при какой силе раздражителя вы на­чинаете получать какие-то ощущения. Но а само ощущение, к чему оно? Для чего оно? Каково оно? Дальше уже ничего установить нельзя.

Были и другие возражения против психологии явлений созна­ния. Но главным было то, что психология, которая хочет зани­маться недоступными объективному исследованияю явлениями, не может стать объективной наукой. И это привело к тому, что не­довольство психологией явлений сознания ясно дало о себе знать в конце XIX столетия, когда развернулся так называемый открытый кризис психологии.

В начале же 20-х годов XX века мощно выступило третье, последнее из рассматриваемых нами направлений пред­мета психологии. Оно начало свое выступление с того, что явления сознания недоступны науке и должны быть оставлены психологией. А что доступно объективному изучению и несомненно относится к психологии? Поведение. Ведь говорят же, что о человеке нужно су­дить не по тому, что он думает, а по тому, что он делает. Причем по­ведение нужно рассматривать без всякой связи с переживаниями и явлениями сознания, а просто как объективный факт. И это было со­блазнительным, потому что поведение действительно имеет важней­шее значение для психологии. И в то же время казалось, что тут уж упреков в субъективности не должно быть.

Однако и это понимание чрезвычайно быстро обнаружило свою несостоятельность, которая заключалась в следующем. Верно, что поведение можно зарегистри­ровать любыми способами (заснять на кинопленку, сфотографиро­вать и т. д.), но то, что можно зафиксировать объективно, само по себе есть движение, а не поведение. Не всякое поведение есть дви­жение. Есть такие формы поведения, которые в движении не выра­жаются, например, когда меня пытаются заставить говорить, а я не говорю. Я же ничего не делаю, а между тем это поведение. А что же вы будете тогда исследовать, если человек ничего не делает?! Тогда с точки зрения этого направления здесь нет поведения, а с какой-то другой, интуитивной точки зрения — это, бесспорно, поведение.

Значит, оказалось, что объективности, если ее понимать вот так фи­зически, для психологии недостаточно. При таком понимании в по­ведении фиксируется только физическая сторона, а она есть не все­гда, и даже если она есть, то наблюдается лишь совокупность движе­ний. А ведь совокупность движений — это еще не поведение. В то же время казалось, также интуитивно, что поведение, несомненно, име­ет какое-то отношение к психологии, и даже важное, но ведь созна­ние тоже имеет отношение к психологии! Но при этом и то и другое оказались неуловимыми как предмет психологии. Непосредственно, как целостный факт — это бесспорно, а как предмет науки — неуло­вимо. Эта несостоятельность понимания поведения как предмета психологии выяснилась к началу 40-х годов. А в 30-е годы происхо­дили большие исторические события (фашизм, войны) и было не до психологии. Поэтому, в сущности говоря, такое положение не­состоятельности всех определений предмета психологии протяну­лось до середины XX столетия.

Если вы посмотрите различные учебники по психологии (и зарубежные в том числе), то увидите, что там очень скромно, без особенного подчеркивания сохраняется одно из старых определений. При этом не говорится откровенно, что предмет психологии есть явления сознания, которые открыва­ются в самонаблюдении, потому что это явно несостоятельно, а ука­зывается, что предметом психологии являются чувства, мысли и пр. А ведь это и есть деликатная форма признания тех же самых явле­ний сознания. Другие указывают на поведение (особенно в зоопси­хологии). И так все это и продолжается, потому что радикально иного понимания предмета психологии пока не предложено.

Нам нужно понять, что же было источником ошибок прежних представлений. Душа — это какой-то предполагаемый объект, это не факт, а гипотеза, а ведь явления сознания, с одной стороны, и пове­дение, с другой стороны — это же не гипотеза, а факты. Почему же они как предмет психологии оказались ошибочными?

Указание на источник этой ошибки было развито впервые В. И. Ле­ниным в общей форме, не для психологии конкретно, а в рассуждении о предмете отдельной науки. Это касается всякой науки, в том числе и психологии. У В. И. Ленина в «Философских тетрадях» есть целый ряд разрозненных указаний на этот счет. В более развитом виде это, как ни странно, имело место в дискуссии о профсоюзах, где речь шла о том, что профсоюзы, с одной стороны, — это школа коммуниз­ма, а с другой — орган защиты интересов трудящихся, т. е. функции профсоюзов различны. Одни оппоненты говорили, что профсоюзы должны заниматься только одним делом. Другие же считали, что профсоюзы должны заниматься многими делами.

В. И. Ленин выступил с очень интересной позицией. Это было во время дискуссии, он выступал с кафедры, на кафедре стоял ста­кан с водой. И вот он взял этот стакан в качестве примера и говорил таким образом. Вот есть стакан. Что такое стакан? Это — прибор для питья. Но стакан может быть и произведением искусства, предметом товароведения, тяжестью, придерживающей листки на кафедре, объемом, чтобы поместить в него какое-нибудь насекомое, наконец, говорит В. И. Ленин, я могу запустить этим стаканом в голову свое­го противника и тогда стакан будет предметом баллистики. Как же можно сказать, что есть стакан? Можно сказать, что он и то, и дру­гое, и третье? Или сказать, что он только одно? Стакан есть вещь, которая состоит из разных сторон. И можно использовать его поразному. И в отношении каждой такой стороны возможно развитие целой науки, которая будет исследовать эти свойства и свойства других тел, обладающих такой же стороной, и т. д. Значит, основная мысль заключалась в том, что любая реальная вещь (необязательно материальная вещь, это может быть какое-нибудь теоретическое положение) имеет много разных сторон. И каждая сторона есть предмет отдельной науки. И важна обратная сторона этого: каждая наука изучает только одну сторону, совокупность свойств только одной стороны какого-нибудь предмета. Она не изучает весь пред­мет в целом. Между прочим, отсюда следует еще одна очень важная мысль о том, что синтетическое изучение предмета идет по линии изучения разных его сторон.

Если мы хотим изучить предмет с разных сторон, то мы долж­ны призвать на помощь разные науки, которые изучают эти сторо­ны. Если мы возьмем эту мысль, тогда нам станет ясным источник ошибок в этих старых определениях. Что они делали? Они брали, например, явления сознания. Это факт. Такие явления существуют. Они говорили: вот вам эти явления. Это предмет одной науки — пси­хологии. Это неправильно. Возьмите такой процесс, как мышление. Мышление изучает логика, мышление изучает теория познания, мыш­ление изучает педагогика, история, физиология и пр. Словом, много разных наук изучают мышление. Тогда возникает вопрос: «А что именно в мышлении изучает психология?» Надо выделить вот эту специальную сторону. А когда вам говорят: вот предмет, пожалуйста, изучайте его, — то вы же не знаете, что именно в нем изучать.

То же самое относится и к поведению. Да, поведение есть факт, но очень сложный факт. Ведь в нем есть физиологическая сторона. И эта фи­зиологическая сторона сама имеет целый ряд аспектов, и изучает их целый ряд наук. Поведение изучают и общественные науки: этика, эстетика, физкультура и пр. Все занимаются поведением. Но где же психологическая сторона поведения? Она-то есть, вероятно даже безусловно. Но где она? Вам ее не выделяют и не показывают. Вам дают вещь и говорят: «Вот это вы исследуйте». Так это не только вы должны делать. Ошибка заключается в том, что предмет науки под­меняется просто цельным предметом или цельным явлением. И по­этому остается в стороне указание, что же действительно нужно ис­следовать. И поэтому получается, что вам дают предмет и говорят: вот и изучайте его. А так как мы свой-то предмет меньше всего знаем, то мы, естественно, соскальзываем на те стороны, которые больше известны.

Например, очень долгое время изложение темы «Мышление» в психологии проводилось в терминах логики, только немного популярней и подпорченное психологической терминоло­гией. Значит, не было психологии, а была логика, и вполне осязае­мая, а психология мышления — это не то. Ее еще нужно найти. И так на любом участке, где работал психолог, он всегда соскальзывал на более ясные и более определенные предметы смежной науки, кото­рая тоже, со своей стороны, занимается этой реальной вещью. Так что теперь нам становятся понятными неудачи старых определений предмета психологии. Они не выделяли ту специфическую сторону, которую составляет предмет психологии, а указывали на предмет в целом (реальный многосторонний предмет, в котором наша сторо­на оставалась неизвестной). Вот причины такого положения вещей.

Теперь вопрос о том, что же нам делать? Конечно, можно сде­лать то, что большей частью и делается, — начать рассказывать о фактах, касающихся отдельных областей, многие из них важны. Но фактов много, а логики в них нет. Их было бы интересно слушать каждый раз в отдельности, но это было бы мало поучительным. Надо выходить из этого положения. Постараемся это сделать на свой страх и риск.

Общее учение о психике в диалектическом материализме я вам излагать не буду, потому что об этом вы можете прочесть в каждом учебнике диамата. Я сразу подойду к тому, что составляет бесспор­ную основу психической жизни. Это было подчеркнуто В. И. Лени­ным в связи с важнейшим теоретическим вопросом — вопросом об истинности познания. У В. И. Ленина есть указание на то, что харак­терной отличительной чертой психики является субъективный об­раз объективного мира.

Очень часто нам делается такое возражение: а почему вы начи­наете с образа? Разве психическая жизнь исчерпывается образом? Между прочим, было время, когда психическую жизнь рассматрива­ли как конгломерат образов. Мы можем с этим не согласиться. Да, действительно, помимо образов есть такие фундаментальные психо­логические образования, как потребности с их субъективным отра­жением, как чувства, воспоминания и т. д. Почему мы берем образ? Образ всегда должен быть дифференцированным, потому что это образ чего-то. Это что-то нужно как-то выделить из другого. А потребность — это такое образование, которое даже у высокооргани­зованных людей не очень расчленено, скорее оно диффузное.

Пер­вичным психологическим образом можно считать переживание по­требности (если взять за критерий меру дифференцированности). Но это же произвольный критерий. Ну хорошо, скажем, у вас перво­начально появляется потребность как побуждение иметь что-то не­достающее. Но если бы не было при этом образа того мира, в кото­ром нужно действовать и искать это недостающее, то это была бы еще не потребность, а просто излишнее образование.

Значит, исхо­дя из биологической, жизненной точки зрения, можно сказать, что если что-то возникает, в том числе и в психической жизни, то оно для чего-то нужно. Потребность, которая была раньше, до образа, была бы ненужным образованием. Она должна толкать к чему-то. А здесь она есть сама по себе, а поле, в котором нужно действовать, к действию в котором она должна подталкивать, психологически не возникает. Зачем тогда нам нужна потребность? То же самое можно сказать и в отношении чувств.

Конечно, образ не единственное фундаментальное образование в психической жизни. Но образ есть такое начало психики, без ко­торого все остальные компоненты психической жизни теряют свой смысл. Они оказываются бесфункциональными. Поэтому для начала решения нашей задачи можно принять наличие образа как фундаментального явления психической жизни, субъективного об­раза объективного мира. Что касается понятия субъективности, то она толкуется двояко: в буржуазной философии субъективное озна­чает что-то замкнутое пределами сознания, только мною пережива­емое и больше никому не доступное, а в диалектическом материа­лизме субъективное означает только носящее на себе печать воз­можностей и ограниченности субъекта.

Теперь поставим вопрос: «Зачем нам нужен образ?» Для отве­та сначала надо рассмотреть некоторые свойства образа. Чтобы это сделать, проведем очень важное различие между содержанием образа и самим образом. Содержание образа — это то, что в нем открывается. Это могут быть материальные вещи окружающей сре­ды, представления космического порядка, математические форму­лы и т. д. Но это объекты, которые открываются в образе благода­ря его наличию. Образ — это не какая-нибудь вещь, а явление объек­та в субъекте. Появление образа означает, что перед субъектом открывается поле окружающих вещей. Образ — это явление поля объектов субъекту. Никакая другая вещь этим свойством не облада­ет. Вещи взаимодействуют друг с другом, но ни одна из них не от­крывается субъекту. А в отношении образа можно сказать наоборот. В образе вещи (не все, а те, которые попадают в поле данного обра­за) открываются перед субъектом и характерным образом переста­ют вызывать со стороны организма непосредственную реакцию.

Они открываются как поле возможных действий (возможных, а не строго определенных), которые еще надлежит установить, т. е. опре­делить, какое действие будет выбрано и после этого выполнено. И это своеобразная черта образа: он открывает вещи, но при этом вещи перестают вызывать со стороны организма непосредственную реакцию, а выступают перед организмом, открываются перед ним как поле, в котором он может действовать и даже должен действо­вать, потому что если бы он не должен был действовать, тогда и не нужно было бы образа. Он должен действовать, но не может прямо, непосредственно действовать. Можно было бы так сказать: он не мо­жет действовать автоматически, он должен в этом поле разобрать­ся. И вот это обстоятельство, вытекающее из самой природы обра­за, подтверждается исследованиями в области высшей нервной де­ятельности, непосредственно лежащей в основании психических процессов.

Когда начали изучать образование условных рефлексов, то об­наружили следующую закономерность: прежде чем образуется ус­ловный рефлекс, развертывается ориентировочно-исследовательс­кая деятельность животного. Обычно животное, помещенное в клет­ку, сначала оглядывается, принюхивается, осматривается и т. д. Потом, когда появляется подкрепление, т. е. что-то уже имеющее значение для животного, тогда на него переключается ориентировочный реф­лекс. И это повторяется до тех пор, пока эта связь безразличного раздражителя и подкрепления не закрепится. По мере того как зак­репляется эта связь, ориентировочный рефлекс начинает угасать, а вместо этого устанавливается условный рефлекс. Условный рефлекс есть всегда признак известной автоматизации — чем дальше, тем больше. Но если в этой обстановке, включая и безразличный раздра­житель, наступает изменение, то условный рефлекс, т. е. автомати­ческая реакция, задерживается и снова развертывается ориентиро­вочно-исследовательская деятельность. Вот это грубые факты, установленные еще Павловым. Дальнейшие исследования привели к их уточнению. Исследователи пришли к заключению, что в процессе выработки условных рефлексов происходит отображение в нервной системе окружающей среды, включая и так называемые условные раздражители. Потому что на самом деле раздражителем является не только то, что непосредственно вызывает условный рефлекс. Напри­мер, сейчас различают три компонента раздражения: установочный, обстановочный, пусковой.

Установочный — это состояние животного, которое нуждается в чем-то, что будет служить подкреплением. Ну, скажем, собака дол­жна быть голодна, чтобы воспитывать у нее рефлекс выделения слю­ны, т. е. установка — это наличие потребности.

Обстановочный раздражитель — это среда, в которой обычно животное получает пищу. Это проявляется, например, вот как: мы имеем совершенно одну и ту же обстановку, и меняется в ней толь­ко то, что хочет изменить экспериментатор, т. е. в целом все остает­ся одинаковым. Например, вы привыкли работать в 10 часов утра, а потом захотели провести это опыт в 6 часов вечера. И у вас ничего не получилось. Почему? А потому, что собака научена работать в оп­ределенное время, т. е. в обстановочный раздражитель входит вся обстановка, включая время.

Пусковой раздражитель — это то, что мы называем условным раздражителем, это тот раздражитель, который пускает в ход дан­ную реакцию. То, что называют стимулом, — это условия, в резуль­тате которых действует пусковой раздражитель. Оказалось, что нуж­но объяснить, почему на обычный раздражитель животное отвеча­ет обычной автоматической реакцией, а на небольшое отличие, изменение раздражителя оно не отвечает этой реакцией, а начина­ет ориентировочную деятельность, и мы готовы предположить, что вся эта обстановка и особенности пускового раздражителя получа­ют свое материальное отображение в мозгу. Сложилось учение о так называемой нервной модели стимулов. В результате опытов получа­ется отображение условий и особенностей пускового раздражителя. И если поступающие раздражители совпадают с этой нервной моде­лью, тогда получается их согласование и реакция автоматически вы­пускается наружу. Если же происходит рассогласование, т. е. что-то не совпадает, тогда, также автоматически, реакция задерживается и авто­матически развертывается другая деятельность — исследовательская.

Значит, в опытах тренируется картина ситуации и самого раздражи­теля, и если поступающие сигналы не совпадают с ним, тогда уже положенная связь на выход, на реакцию отключается и автомати­чески включается другая деятельность — ориентировочная деятель­ность в среде. Образ и означает, что возникает ситуация, требующая какой-то ориентировки, что возникло нечто новое, которое может нести опасность, хотя бы потому, что вы совершите автоматическую реакцию, а ситуация уже изменилась и поэтому эта реакция окажет­ся неудачной. В связи с этим у животных в процессе эволюции вы­работался специальный нервный механизм, который предупрежда­ет против совершения автоматического действия без учета особен­ностей ситуации.

Значит, очень характерная вещь заключается в том, что когда возникает образ, то раскрывается поле вещей и прежняя автома­тическая реакция задерживается, потому что нужно еще разоб­раться, полезным ли будет повторение реакции, которая была в прошлый раз, будет ли эта реакция успешной или неуспешной в связи с изменением условий.

Так для чего нужен образ? А для того, чтобы организм, перед тем как действовать, мог разобраться в обстоятельствах, сориенти­роваться. Так мы приходим к простому и общему заключению, что образ есть один из важнейших компонентов, который делает по­нятным наличие потребности, который помогает ориентировке, потому что подлинная действительность психической жизни — это ориентировка в ситуации, требующей нешаблонных действий. Это основная жизненная функция психической деятельности. Это именно та сторона, с которой мы будем рассматривать все психи­ческие процессы. Вот эта сторона (только сторона) и составляет предмет психологии.

Вот вы имеете чувства. Их можно изучать с разных сторон. Мож­но изучать со стороны физиологии, что чаще всего и делается, так как всякое сильное чувство связано с очень глубокими физиологическими изменениями в организме. И чувства нужно изучать со стороны физи­ологии. Но это не всё. Можно изучать чувства и с этической, и с эсте­тической стороны, с педагогической и многих других сторон. А мы, как психологи, будем рассматривать чувства как начало особого ори­ентирования — такое начало, которое не может быть возмещено разу­мом, так как тогда развивалась бы только рациональная сторона.

Или взять мышление. Его также можно изучать с самых различ­ных сторон. Мы будем изучать мышление как ориентирование, ко­торое при решении задачи иногда заводит в тупик, а иногда и при­водит к решению задачи.

Итак, мы будем изучать в нашем курсе только одну сторону, но такую, ради которой существуют все другие стороны. Естественно, возникает следующий вопрос: поскольку мозг — это великолепная вычислительная машина, а машины совершенствуются и сами выра­батывают различные системы, то нельзя ли создать такую машину, которая может заменить мозг и решить любую задачу ориентиров­ки? Другими словами: в чем объективная необходимость ориенти­ровки на основе образа? Почему нельзя обойтись без нее на осно­ве тончайшего адаптационного (приспособительного) устройства? Об этом мы раскажем в следующей лекции.