Заключение.

Латинская антизяческая поэзия – практически уникальный жанр, чей рассвет охватывает в общей сложности всего полтора десятилетия, предположительно от 392-394 до 414-417 гг. Все эти поэмы – ценный пласт исторических источников, позволяющий взглянуть на события противостояния христианства и язычества в Римской империи IV в. глазами их современников. Несмотря на небольшую литературную ценность, с точки зрения исследователя они представляют огромный интерес не только в политическом и религиозном, но так же в культурологическом и социальном контекстах, являясь ярким примером непрекращающейся полемики враждующих сторон.

Несмотря на то, что Константин не был новатором в толерантном подходе к религиозной политике, именно со времен его правления христианство окончательно перестает быть сектой, и практически сразу занимает ведущие позиции в империи, несмотря на внутренние противоречия, связанные со становлением догматики. Молодая, динамичная и открытая к развитию религия являлась более перспективной с политической и социальной точки зрения, поэтому язычество, несмотря на отчаянное и достойное сопротивление, не смогло конкурировать с ним, как и другие вероисповедания более старого образца. Попытки реформировать язычество, предпринятые императором Юлианом и его сторонниками, подарили древней религии еще только несколько десятилетий жизни, однако невозможно отрицать тот факт, что, даже умерев, язычество передало свое наследие дальше, как минимум, заставляя лидеров христиан активнее заниматься построением собственной догматики, помогая им оттачивать аргументацию в процессе яростной полемики и оказав воздействие на последующее развитие этой религии, исподволь проникнув и впитавшись в «плоть своего врага».

Не менее важным фактором взаимного проникновения двух враждующих сторон стало также развитие и укрепление в Восточной части империи неоплатонизма, ставшего своеобразным «мостом» для сменяющих друг друга религиозных воззрений и позволившего будущей Византии в основном сохранить греческие каноны риторики и философии, временно оказавшиеся потерянными на Западе после окончательной варваризации этой части империи.

Латинские анти-языческие поэмы – логичный и естественный результат развития всей христианской полемики, направленной против язычества. Начало этой полемике в рамках поздней Античности, IV в. н. э., положили конфликт Константина и Максенция в 312 г. и отражение этого конфликта в публицистике того времени, главным образом – в «Церковной истории» Евсевия Кесарийского. Тот образ, та модель критики, которая была предложена Евсевием применительно к язычнику Максенцию, легли в основу изображения всех императоров-язычников в последующей церковной историографии.

Но эта историография вплоть до начала V в. была исключительно продуктом грекоязычной христианской литературы, она была написана авторами, жившими в восточных провинциях империи и говорившими на греческом. На Западе же Римской империи вплоть до Руфина Аквилейского, написавшего свой труд в 402 г.²⁷⁵, собственных, латинских, церковных историй так и не появилось, поэтому мы можем рассматривать анти-языческие поэмы 392–394 гг. как один из важных источников церковных историй, например, для труда того же Руфина.

Конечно, данные поэмы не были первой попыткой христианской критики языческих культов, не они впервые поставили этот вопрос, другой вопрос, что эти произведения затронули проблему язычества в связи с конкретной общественно-политической темой – восстановлением многих культов на официальном уровне в 392–394 гг. Впервые христианство на римском Западе критиковало не просто догматы и принципы языческой религии, здесь уже не шла речь только о философском споре, когда обсуждаются различные понятия, термины, системы космогонии, ритуалы и т.д. Христианство и его приверженцы-интеллектуалы вынуждены были давать ответ (и довольно резкий, жесткий по своей тональности) на попытку официального возврата к язычеству – попытку, прямо поддержанную правящей элитой и лично императором Евгением. Соответственно, анти-языческие поэмы – это первый пример живой полемики, вызванной реальными, текущими политическими причинами, обстоятельствами.

На Востоке, как мы попытались показать на протяжении всей нашей работы, подобный жанр не сложился, поскольку, во-первых, со времени смерти Константина восточно-христианская церковь погрузилась в бездну внутренних противоречий, была поглощена непримиримой борьбой ортодоксального учения и арианства, и борьба с язычниками во многом отошла на второй план, что отчетливо демонстрируют произведения и творчество Афанасия Александрийского. Тем более что на Востоке не было такой сильной прослойки независимой сенаторской аристократии, которая на Западе продолжала оставаться серьезной политической силой, причастной к власти.

Первое по времени полемическое, политическое столкновение христианства с язычеством, выходящее за рамки узких догматических вопросов – спор об Алтаре Победы, но он не был связан с официальным восстановлением языческих обрядов. К этому была предпринята попытка со стороны сенаторов (384 г.), но она не увенчалась успехом. Судя по всему, тематика спора, его основные образы, аргументы и сам идейный настрой повлияли на авторов анти-языческих поэм, возможно, послужили своеобразной моделью при создании своих текстов, но, конечно же, поэмы создавались в других условиях. Император Евгений дал официальное согласие на восстановление и открытое проведение различных языческих церемоний, поэтому реакция образованной христианской паствы Рима вылилась именно в форме жестких поэм, где авторы обрушивались на все известные им мифологические сюжеты и особенности отдельных культов, призывая прежде всего сенаторов и других представителей элиты не возвращаться в лоно язычества, а сохранить веру в Христа.

Мы предположили, что эти тексты были написаны в 392-394 гг., и определенно они уже существовали к 401/402 гг., когда их сюжеты, стиль и язык использовали два автора – Пруденций в своей поэме Contra Summachum и Руфин Аквилейский в своей «Церковной истории». Но уже через несколько лет, к 414–417 гг. популярность, и, самое главное, актуальность подобного жанра резко сошли на нет, поскольку многие сенаторы вернулись в христианскую религию, а перед Западной церковью встали новые задачи – христианизация варварских народов, все стремительней расселявшихся на территории провинций империи, и осмысление роли Римской империи в деле распространения и утверждения величия христианской церкви. Именно поэтому в 414–417 гг., когда Павел Орозий составил свою «Историю против язычников», он практически ничего не упомянул о тех языческих культах и обрядах, которые проводились в Риме в 392-394 гг., тогда как Руфин Аквилейский в 402 г. посвятил этому сюжету целую главу своей книги.

На Востоке же империи синхронная попытка критики христианства (в данном случае только одной из его сторон – монашества) со стороны философов-неоплатоников, таких как Синезий Киренский (или даже Юлиан Оступник) носила более отвлеченный, догматический, философский характер – Синезий, например, четко ставил своей целью соединить два мировоззрения, найти в них что-то общее, исправить недостатки христианского образа жизни, излишней аскезы путем неоплатонических идей. В целом мы можем отметить, что критика христианства со стороны восточных авторов-неоплатоников не была общественно-полемичной, в ней не было того задора гневной публицистики, с которым выступали авторы латинских анонимных поэм, здесь мы скорее можем говорить о сугубо научном, философском споре двух мировоззрений.

Конечно же, отметим, что анти-языческие латинские поэмы рубежа IV–V вв. выступают и как ценный источник по истории самого позднеримского язычества, их сюжетный и стилистический анализ показывает, что наиболее одиозными и неприемлемыми в глазах христианских авторов были именно восточные культы, а также связанные с ними обряды – культ Богини-Матери Кибелы и обряд тавроболий (жертвоприношения быка). Христиан также возмущало, что подобные церемонии сопровождались оскоплением, оргиями и разными нарушениями морально-нравственных устоев. Но важно подчеркнуть, что эти поэмы демонстрируют нам, какие мифологические сюжеты греко-римского язычества привлекали внимание образованной христианской публики, какие персонажи греко-римской мифологии и истории неизменно становились объектами жесткой критики.

Среди подобных сюжетов следует назвать Нуму Помпилия, которого считали (и вполне оправданно, что подтверждают и сами римские историки, например, Тит Ливий) основателем языческих церемоний и учредителем коллегии жрецов, критике подвергались также обряды гадания, институт весталок, миф о Кроносе, поедающем своих детей, личность Зевса-Юпитера – более того, авторы поэм не просто критиковали, а высмеивали эти мифы, настойчиво стремились показать их абсурдность, откровенную надуманность, лживость. Но вместе с тем хотелось бы отметить важную особенность, свойственную анти-языческим поэмам – в отличие от восточных философов-неоплатоников, критиковавших отдельные аспекты христианской религии и стремившихся синтезировать ее с самим неоплатонизмом, авторы наших поэм совершенно не выделяли каких-либо аспектов в язычестве и языческой культуре в целом.

Другими словами, поэмы не отделяли и не разделяли языческие культы и обряды как таковые от античной классической философии, представленной трудами Платона, Аристотеля, стоиков, киников и других школ. Поэмы в рамках своего анти-языческого задора и накала обрушивались и на философию, и на культы, подгоняя эти области культуры под одну категорию.

И, конечно же, следует отметить литературные заимствования, сделанные авторами поэм из трудов Вергилия, Овидия и других классиков латинско-римской поэзии. Особенно много таких заимствований можно встретить в поэме Carmen de contra paganos, где множество цитат из знаменитой «Энеиды» Вергилия перефразируется с целью нанести удар по тому или иному сюжету римской мифологии. Не лишена интереса к «Энеиде» и поэма псевдо-Павлина Ноланского Carmen ad Antonium, где есть целый пассаж, посвященный прибытию Энея и его спутников в Лаций – опять же, автор обращается к этому мифу для критики бога Януса, с целью показать двуличие жрецов, иллюзорность тех идей, на основе которых в Риме конца IV в. проводились языческие церемонии.

Подводя итог, следует сказать, что анти-языческие латинские поэмы – это пример полемического жанра, которые Ж.-М. Пуансотт даже сравнил с острыми и желчными пасквилями, но эта полемичность основывалась на конкретных политических событиях, возникла, что называется, «на злобу дня», и существовала в зависимости от этих событий, так долго, как они сами имели значимость и актуальность. Пока в Риме на официальном уровне разворачивался процесс возврата к язычеству, открыто проводились языческие церемонии (392–394 гг.), у христианской паствы Рима (точнее – у ее интеллектуальной элиты) возникла настоятельная необходимость переубедить тех представителей старой сенаторской аристократии, которые в угоду конъюнктуре вновь возвращались к язычеству, отвергая христианскую религию. Когда же опасность миновала и все сенаторы, совершившие вероотступничество и впавшие в идолопоклонничество, вернулись в лоно христианской церкви (судя по данным Пруденция, это произошло уже в 394 г., после победы Феодосия I Великого над узурпатором Евгением, который как раз и покровительствовал языческим культам), актуальность этих поэм стала постепенно ослабевать, равно как и необходимость в них. По крайней мере, в 414–417 гг. тем сюжетам, которые описывали авторы поэм, не нашлось места в «Истории против язычников» Павла Орозия, тогда как еще в 402 г. Руфин Аквилейский определенно позаимствовал многие из этих сюжетов и посвятил им целую главу своей «Церковной истории».