В. АБАЕВ. «Язык как идеология и язык как техника»[1], Язык и мышление, II, Ленинград: Изд. АН СССР, 1934, стр. 33-54.

ИНСТИТУТ ЯЗЫКА И МЫШЛЕНИЯ АКАДЕМИИ НАУК СССР

Когда семантика перерастает в идеологию

Существует взгляд, что одно из главных или даже главное «качество» яфетидологии, отличающее ее от старого языкознания, заключается в том, что она больше «напирает» на семантику. Этот взгляд — не скажу ошибочен, но несколько наивен. Если бы сущность наших расхождений со старой школой сводилась к степени интереса к вопросам семантики, то не стоило огород городить. Немного больше семантики, немного меньше — какая разница? И где тут революция в языкознании?

Воспользуюсь сравнением. Если бросим взгляд на другие области научного знания, то увидим, что и помимо лингвистики есть науки, которые стоят под знаком преобразования и обновления. Например — физика. Не будет ошибки сказать, что характерная черта новой физики в отличие от старой в том, что она больше «напирает» на электричество. Однако, работник новой физики найдет такое представление наивным и недостаточным и справедливо заметит, что новая физика отличается от старой не тем, что больше занимается электричеством, а тем, что в ней:

1. Самое понятие об электрических явлениях подверглось существенному преобразованию благодаря проникновению в сферу бесконечно малого (во внутреннюю структуру атома).

2. Вырабатывающееся на этом пути новое учение об электричестве становится краеугольным камнем новой физики.

Не собираясь делать какие-либо далеко идущие построения на аналогии с физикой, я охотно использую эту аналогию для пояснения своей мысли, которая сводится к тому, что основное качество нового учения о языке не в том, что оно уделяет семантике относительно больше внимания, а в том, что в нем:

1. Самое понятие «семантики» подверглось преобразованию, благодаря проникновению в бесконечно отдаленные эпохи речетворчества.

2. Вырабатывающееся на этом пути новое учение о семантике становится краеугольным камнем всего учения о языке.

Исследуя значимость того или иного элемента речи, мы можем в своем анализе спуститься на разную степень глубины. На известной глубине семантический анализ перерастает в идеологический. Когда именно это происходит? В огромном большинстве случаев лишь тогда, когда мы устанавливаем генетическую связь данного значения с другими значениями, предшествующими ему или с ним сосуществующими. Если мы констатируем, что латинское слово ресиша значило «деньги» и ничего более — мы остаемся в пределах коммуникативной, технической семантики. Но лишь только мы устанавливаем связь этого слова с латинским же словом ресив в значении «скота», семантический анализ получает силу и значение идеологического. Иначе говоря, существуют две семантики: семантика изолированных, технических значений — техническая семантика, и семантика генезиса и взаимосвязи значений — идеологическая семантика. Осетинское слово wäzdan имеет два значения: «человек высшего сословия» (= «уздень») и «вежливый». Взятое изолированно, каждое из этих значений несет чисто техническую функцию в коммуникации. Но сопоставление этих двух технических значений вводит нас уже в круг определенных идеологических представлений известной социальной среды, согласно которым вежливость есть свойство людей высшего класса. Нам хорошо известно современное, обиходное значение слова «труд». Проследив историю этого слова, мы устанавливаем, что когда-то оно значило также «болезнь», «страдание». Мы узнаем, следовательно, что словом «труд» выражалось не только понятие о производительной деятельности (техническая семантика), но и точка зрения на эту деятельность, как на «страдание», «болезнь», короче — определенная идеология (идеологическая семантика). Одно и то же понятие «богатства» выражено в трех различных языках, русском, осетинском и немецком, тремя различными способами. В русском оно связано с «богом», в осетинском с «днем», «светом» («bondǝn» от «bon» — «день»), в немецком с «царской властью» (reich). Техническая семантика этих трех слов — одна и та же. Семантика же идеологическая — разная. Каждое из них говорит об особом мировоззрении и об особых условиях общественного существования в эпоху формирования этих слов.

Вообще, относительно каждого элемента речи, каждого речевого акта у нас может встать два вопроса: чтó выражается этим элементом, и как, каким способом оно выражается. Техническая семантика отвечает на первый вопрос, идеологическая — на второй. Идеология заключена в первую голову в ответе на вопрос «как», а не «что». Как совершается образование тех или иных речевых категорий? Как, по каким ассоциативным путям происходит наречение тех или иных предметов? Как происходит смена одних значений другими? Как используется старый речевой материал для выражения новых понятий и отношений, вошедших в обиход коллектива?

Обязательное углубление семантического анализа до значения идеологического, обязательный учет закономерных стадиальных сдвигов в семантике, обязательная постановка не только вопроса «что», но и вопроса «как» — вот что характерно для яфетидологических изысканий, а не просто количественное преобладание семантики.

Почему именно в вопросе «как» заключена тайна речевой идеологии? А вот почему.

Восприятие. — Осознание. — Наречение

Для того, чтобы то или иное явление нашло отражение в языке, недостаточно, чтобы оно было воспринято, необходимо, чтобы оно было осознано, необходимо, чтобы оно было тем или иным способом приобщено к системе хозяйственного и социального опыта коллектива.

Допустим, что в сферу осознания коллектива вошло какое-нибудь новое явление или отношение. Оно требует выражения в языке. Как удовлетворяется языком эта потребность? Путем изобретения какого-нибудь совершенно нового слова, формы или оборота? Ни в коем случае. Элементы изобретательства почти совершенно в языке отсутствуют. Для выражения нового явления или отношения используется старый речевой материал, тем или иным способом скомбинированный, измененный, приспособленный.[2] Но в старом речевом материале есть обычно известный выбор, что и как именно использовать для нового понятия: можно выразить и так и этак. Однако, в каждой данной среде наречение[3] происходит одним определенным способом, а не другим. Отчего это зависит? В первую голову от вырастающего на определенной материальной основе мировоззрения, идеологии данной среды. Тождественные условия бытия порождают тождественные нормы речевых новообразований. Именно в силу различий в мышлении, мировоззрении мы видим часто, что одно и то же, по своей объективной сущности, явление или отношение может выражаться в различных средах совершенно различными способами и обратно. Различие заключено, разумеется, не в ощущении, а в осознании. По свойствам нашего сознания, отражающим свойства самой действительности, никакое новое явление или отношение, будучи нами воспринято в опыте, не остается изолированным, отделенным стеной от всего предшествующего опыта. В процессе осознания и наречения оно вводится нами в те или иные, прежде выработавшиеся семантические комплексы и таким образом занимает свое место в системе всей нашей осознанной, идеологизованной практики. Связь нового семантического комплекса со старыми необходимо находит себе выражение в наречении, именно в том, как используются старые языковые средства для нового образования[4]. Способ наречения того или иного явления или понятия, способ выражения в языке того или иного отношения неизбежно выявляет идеологические пути, по которым идет приобщение этого явления или отношения к предшествующему опыту в данных условиях общества и мировоззрения. В этом и заключается разгадка того значения, которое имеет вопрос «как». Независимо от нашего желания, в осознании и наречении нами вещей, явлений и отношений выявляется наше общественно детерминированное мышление, мировоззрение, идеология. Здесь мы подходим с новой стороны к двум семантическим аспектам речи — техническому и идеологическому. К аспекту «что» и аспекту «как». Первый информирует нас об объеме общественной практики, второй — об идеологическом осознании этой практики.

Каждый элемент речи может быть, во-первых, носителем известного технического значения, соответствующего какому-нибудь действительно существующему в объективном мире факту или отношению. Эта техническая значимость образует «ядро», устойчивое и способное переходить из эпохи в эпоху, из одной общественной среды в другую, так как оно суммирует эмпирический опыт, основанный на тождестве предметного-эквивалента данного восприятия у людей различных эпох и формаций. Это объективное, технически-эмпирическое «ядро» значимости может окутываться, обволакиваться рядом субъективных, привходящих идеологических представлений, настроений и ассоциаций, которые полностью обусловлены состоянием сознания и опыта людей данной эпохи и данной общественной среды и, следовательно, так же неустойчивы и преходящи, как всякие другие формы идеологии. Весь комплекс этих сопутствующих семантических представлений образует «оболочку», придающую речевому элементу известный идеологический аромат.

Если взять, для примера, семантику слова «солнце», то представление о солнце, как о дневном светиле, образует «ядро», а факультативно сопутствующее ему представление о солнце как о божестве — «оболочку».

Пользуясь терминами оптики, можно сказать, что «ядро» представляет среду, отражающую бытие, «оболочка» — среду, преломляющую (resp. искажающую) его. «Ядро» имеет корни непосредственно в предметной действительности, «оболочка» — в общественной идеологии. «Ядерные» представления образуют материал научного познания, «оболочечные» дают пищу для всевозможных мифологических, религиозных, метафизических и поэтических построений.[5]