Андрей Лихацкий

Рецепция западных теорий исторической науки в российских периодических и серийных изданиях (1988–2002)

Университетские работы в России — вновь наша тема сегодня. Исследователь историографического процесса Андрей Лихацкий представляет работу о рецепции западных научных идей в России, написанную под началом профессора Ирины Савельевой.

Профессора24.06.2013 //  2 675

© streetwrk.com

И.М. Савельева, д.и.н., профессор, руководитель совместной магистерской программы «История знания в сравнительной перспективе» факультета истории и Института гуманитарных историко-теоретических исследований им. А.В. Полетаева (ИГИТИ) Высшей школы экономики (НИУ ВШЭ):

За последние годы довольно много написано о переменах, происходивших с российской исторической наукой с 1990-х годов. Ассоциация исследователей российского общества (АИРО-XXI) отслеживает ситуацию на протяжении 15 лет. Итоговые обзорные выпуски подготовили журналы «Kritika», «History and Memory», «Ab Imperio». Многие российские историки, озабоченные состоянием профессии, выступают с программными или обзорными статьями. Изучаются когнитивные аспекты «перестройки» науки, тематика исследований, состояние дисциплинарного сообщества и коммуникативные стратегии, место историков в гуманитарном истеблишменте и их отношения с властью и обществом.

В 1990-е годы немало было сделано в направлении «универсализации», а точнее — для преодоления изоляции российской науки от мировой. Были переведены и стали доступны историкам сотни фундаментальных западных трудов XX века по социальным и гуманитарным наукам, расширились возможности для учебы и исследовательской работы за рубежом. Возникло понимание границ собственного знания/незнания. Произошла некоторая систематизация новых знаний, сложились представления о том, как развивалась историческое наука, в каком отношении друг к другу находятся основные исторические направления и школы, что вообще происходило с дисциплиной на протяжении прошлого века. За короткий срок произошла трансляция эпистемологических стандартов, были освоены современные модели междисциплинарности (историческая антропология, дискурсивный анализ, визуальные исследования, история ментальности, гендерный подход, социология чтения и др.). При этом в гораздо большей степени, чем это свойственно западной историографии, был искоренен марксизм (в том числе поэтому больше пострадали лидирующие в прошлом в советской историографии направления: экономическая и социальная история). На этой базе шла активная ревизия национального прошлого и состоялось открытие большого количества новых тем.

Правда, авральное овладение западным теоретическим багажом породило много перекосов: методологический эклектизм в рамках одного исследования, некритическое заимствование модных теорий, использование исследовательских техник без знания концепций, на которые они опираются, и многое другое. Но в целом российская историческая наука имела достаточные основания стать конвенциональной, соответствующей общепринятым профессиональным нормам, ориентированной на разнообразные классические и «модные» теории и направления. К началу нового века у нас был заметный корпус историков, работающих в рамках «нормальной науки», и именно об этой части корпорации и производимом ей знании идет речь в исследовании Андрея Лихацкого, студента совместной магистерской программы «История знания в сравнительной перспективе» факультета истории и Института гуманитарных историко-теоретических исследований им. А.В. Полетаева (ИГИТИ) Высшей школы экономики (НИУ ВШЭ).

В курсовой работе «Рецепция западных теорий исторической науки в российских периодических и серийных изданиях (1988–2002)» Андрей Лихацкий исследует определенный аспект трансформации отечественной историографии — «рецепцию», что предполагает трансфер методов, концептов и идей из универсальной (западной) исторической науки в российскую, которая в данном случае выступала в роли реципиента. Для понимания того, что такое рецепция в области идей, необходимо отметить ее важнейшую особенность: рецепция — процесс длительный по времени, двусторонний, подразумевающий множественность акторов и происходящий постепенно. Плодотворно рассматривать именно процессы восприятия, а не только его плоды, при этом важно ответить на вопросы: какова была механика процесса трансляции и рецепции знания; почему предпочтение было отдано определенным теориям, какие факторы влияли на отбор и восприятие тех или иных концептов, как в итоге трансформировалась не только наука, представленная в избранном сегменте сообщества, но и само историческое знание?

В основу данной работы легли два независимых друг от друга методологических подхода: теория межкультурного трансфера, прежде всего версии, предложенные Германом Брандтом и Хельгой Миттербауэр, и, в меньшей мере, актор-сетевой анализ Бруно Латура. Как показано в исследованиях, посвященных изучению культурного трансфера, в ходе рецепции любых культурных феноменов возникает не копия, а оригинальный вариант, что обусловлено (применительно к нашему случаю) и существующей академической традицией производства научного исторического знания, и институциональными особенностями профессионального образования (подготовка историков). Для распространения нового знания требуются определенные механизмы и социальные сети. Благоприятствовать рецепции могут контакты (персональные и институциональные), миграция ученых (визиты, академические обмены, эмиграция), наличие утвердившихся национальных научных школ и научных традиций, государственная научная политика, в целом — благоприятная «зависимость от предшествующего пути» (path dependency). Более того, здесь определенно обнаруживается «политика знания», если не на макро- (государство), то на микроуровне (фонды, академическое администрирование, стратегия издательств и журналов и пр.).

Мне кажется, в представленной работе мы имеем дело с попыткой на конкретном примере связать все эти факторы в единый узел. Сложный методологический инструментарий, заявленный в начале, не остается в пределах раздела о методологии (как это, увы, часто происходит в исторических штудиях), а действительно функционирует на протяжении всего исследования. Конечно, работа интересна и результатами сквозного прочтения трех альманахов сквозь призму исследовательской проблемы, и серьезным библиометрическим анализом публикаций российских историков, сведенным в 28 таблиц. Сочетание последовательности теоретического размышления с источниковедческим трудом позволило интегрировать в одном исследовании репрезентацию базовых теорий и идей, формы признания и закрепления нового знания, поведение акторов и внешние контексты, в которых существовали конкретные группы научного сообщества историков. В итоге автором построены три содержательные и убедительные модели рецепции, позволяющие посмотреть на феномен в динамике и указывающие новые исследовательские перспективы. Интересно, что скажут фигуранты этого «дела»?

 

Введение:

Постановка вопроса. В теме, заявленной мной, звучит термин «рецепция», который предполагает трансфер методов, концептов и идей из культуры-донора в культуру, выступающую в данном случае в роли реципиента. Важная особенность данного процесса — он является практически непрерывным, что особенно актуально в свете постоянного увеличения интенсивности международных контактов российских и зарубежных ученых-историков.

Я считаю важным обратиться к периоду, который стал началом активного процесса трансляции новых научных концептов в российскую историческую науку. Хронологический отрезок, выбранный мною, интересен в нескольких отношениях. Начиная с 1988 года происходит деформация старой, советской парадигмы развития исторической науки, которая представляла собой сплав довольно архаичного позитивизма и марксизма. После 1988 года, когда политика гласности дала свои плоды, начала меняться и эта устаревшая к тому моменту методология. Начавшись с изучения «белых пятен» истории СССР, процесс перемен захлестнул историческую науку, и перед историками возник вопрос: может ли историческая наука дальше держаться на старых теоретических столпах?

Ответ, данный большинством историков в этот период, был однозначен: нет, не может. Тематика дискуссий в среде ученых-историков, проводившихся в это время, касалась вопросов реформирования и модернизации теории исторического знания. Историческую периодику и литературу наполнили слова «кризис» и «перемены». Большинству позднесоветских историков было ясно, что выход из кризиса возможен только через обновление исторической методологии.

Фактически перед историком образца 1988 года стоял выбор между двумя возможными вариантами развития событий:

А) Реформирование исторической науки путем усовершенствования марксистской методологии истории.

Б) Поиск новых идей в методологии истории. В этом случае возможными направлениями поиска были советская неофициальная гуманитарная наука и мировая историческая наука.

Фактически были опробованы оба варианта развития, но в итоге большинство склонилось в пользу рецепции идей из западной исторической науки. Этому есть несколько важных причин:

— Развал СССР, что, соответственно, повлекло за собой отход от единственно возможной методологии истории. Вместе с идеологическими ограничениями исчезли почти все государственные и академические препоны на пути проникновения новых идей в область исторической науки.

— Резкое сокращение финансирования гуманитарных наук. Урезание государственного финансирования привело к переориентации на грантовое денежное довольствие. Существование в новом грантовом пространстве, в свою очередь, привело к тому, что историки должны были переориентироваться на методологические новации: ведь только таким образом возможно было добиться победы в конкурентной борьбе и получить финансирование для осуществления исследовательской деятельности.

— Рецепция западных идей была необходима для того, чтобы ликвидировать разницу в уровнях исторической науки в странах бывшего СССР и Запада.

Верхняя хронологическая черта, взятая мною, — это время окончания процесса активной трансляции теории исторической науки, что выражалось в резком увеличении количества переводимых книг и статей.

Необходимо остановиться на сфере исследования рецепции методологии исторической науки. Довольно много написано было по поводу междисциплинарности, восприятия идей «Школы Анналов», но в то же время все эти работы оказываются фрагментарными. Историография концентрировалась скорее на тех особенностях, которые были присущи рецепции, уделяя основное внимание ее результатам. При этом оказался недостаточно изученным очень важный вопрос: какова была механика самого процесса рецепции и трансляции знания, почему и каким образом отбирались идеи, почему предпочтение было отдано определенным теориям, какие факторы влияли на отбор и рецептирование тех или иных концептов?

Для понимания того, что такое рецепция в области идей, необходимо отметить ее важнейшую особенность: рецепция — процесс длительный по времени и происходящий постепенно. Поэтому такие процессы, находящиеся в становлении, следует рассматривать комплексно, охватывая взором полностью весь процесс, а не только его плоды. В своей работе я предполагаю сконцентрироваться на самом процессе рецепции. Поэтому я трактую мое исследование как своеобразный «паззл», призванный закрыть данную нишу, пробел в историческом знании. Понимание работы скрытых механизмов, благодаря которым и осуществлялась рецепция, позволит более точно охарактеризовать те изменения, которые претерпевала историческая наука в период между 1988 и 2002 годом.

Методология. В основу моей работы легли две независимые друг от друга методологии — теория межкультурного трансфера и актор-сетевой анализ Бруно Латура.

Теория межкультурного трансфера в классическом виде возникает в середине 1980-х, в среде французских филологов-германистов, работавших над изданием рукописей Генриха Гейне [1]. Примерно с середины 1990-х годов в исследованиях культурного трансфера начинается новый этап — существующая с 1985 года лаборатория «Франко-немецкий культурный трансфер» («Transferts culturels franco-allemandes») в лице Мишеля Эспаня и Микаэля Вернера наладила взаимодействие с Лейпцигским университетом и в частности с Маттиасом Мидделом [2]. Результатом их взаимодействия стала книжная серия «Deutsch-französische Kulturbibliothek», авторы текстов которой концентрировались на изучении взаимодействия Франции и Саксонии в XVIII–XIX веках. Эта серия стала итогом синтеза развивавшихся до этого почти автономно французской и немецкой моделей культурного трансфера, в результате чего возникла современная теория культурного трансфера.

Культурный трансфер — процесс динамический. И, пожалуй, рассмотрение процессов взаимодействия в динамике — основное новшество теории культурного трансфера, то, что делает ее отличной от традиционных компаративных исторических исследований. В ходе исследования при этом основное внимание уделяется анализу практик, текстов и дискурсов, заимствованных из исходной культуры.

Используя подход, предложенный Хельгой Миттербауэр [3], можно выделить трех действующих акторов данного процесса:

1) Исходная культура, или культура-донор.

2) Инстанция-посредник. Под этим подразумевается то, что Маттиас Мидделл называл «группа-посредник» (Mittelgruppe) [4]: то есть люди и инстанции, включенные в процесс культурного обмена и находящиеся в процессе взаимодействии с обеими культурами, вовлеченными в процесс трансфера. Это могут быть любые люди: от торговцев до ученых, проходящих стажировки за границей. Также в роли Mittelgruppe может выступать институция и сообщество — будь то университет, или периодическое издание.

3) Целевая культура или культура-реципиент.

Динамику культурного трансфера при этом возможно разделить на три последовательные фазы [5]: отбора (Selection), передачи (Vermittlung), рецепции (Rezeption).

Все три фазы взаимозависимы, и культурный трансфер невозможен в отсутствие одной из составляющих. Поэтому, хотя рецепция и является финальной частью процесса культурного трансфера, ее невозможно в должной мере исследовать, не обратив внимания на предшествующие стадии культурного трансфера.

В своей работе я намерен исходить из немецкого понимания культурного трансфера, так как именно на территории ФРГ была разработана наиболее полная классификация различных типов культурного трансфера и их периодизация.

Типология различных моделей культурного трансфера создана еще в середине 1970-х годов Ури Биттерли [6]. Анализируя процесс взаимодействия между европейскими и неевропейскими культурами, он выделил четыре возможных модели культурного трансфера:

1) Культурное соприкосновение (Kulturberührung).

2) Культурный контакт (Kulturkontakt).

3) Культурное столкновение (Kulturzusammenstoß).

4) Культурное сращение (Kulturverpflechtung).

Процесс взаимодействия между российской и мировой историческими науками можно описать именно в терминах «культурного сращения». Исследователем, который, с одной стороны, развивает идеи Биттерли, а с другой — более подробно рассматривает модель «Kulturverpflechtung» является Герман Брандт — немецкий историк, изучавший взаимодействие традиционных религиозных культов и христианства в Латинской Америке. При именовании периодов рецепции я пользовался терминологией Германа Брандта [7], который разработал периодизацию для одного из вариантов культурного трансфера.

Герман Брандт выделял несколько этапов в культурном трансфере [8]:

1) Этап Конвивенции (Konvivenz), или «сосуществования».

2) Этап Проникновения (Permeabilitaet).

3) Этап Внедрения (Insertion).

Немаловажны для меня также и отмеченные Брандтом такие особенности предложенной им модели культурного трансфера, как «интерференция» и «синкретизм». Под интерференцией немецкий исследователь понимает, прежде всего, накладывание «волн» различных влияний, в результате чего на свет появляется данная «синкретическая» культура.

Таким образом, именно теоретические рассуждения историков из ФРГ, прежде всего — Германа Брандта, а также Маттиаса Мидделла, Ури Биттерли и Хельги Миттербауэр — легли в основу методологии моей работы.

Вторым методологическим «столпом» моей работы является актор-сетевой анализ.

Актор-сетевой анализ был впервые разработан и применен на практике Бруно Латуром и постепенно обрел довольно большую популярность. Наиболее любопытные для меня положения его теории содержатся в работе «Science in action» [9]. В трудах Бруно Латура и иных ученых, работавших в сходном с ним ключе (Мишеля Каллона, Дональда Макклоски и др.), любая наука рассматривается в качестве некоего пространства соревнования между различными теориями и научными течениями. Применяя термины и понятия, введенные ими в научный оборот (такие как «Black box», «Allies»), возможно рассмотреть историческую науку в постсоветской России как совокупность локальных групп исследователей, независимо друг от друга выбирающих инструменты и теории для своих исследований. Каждая такая локальная группа, использует свой ограниченный теоретический набор, который во многом зависит от профессиональных и социальных сетей, в которые интегрирован исследователь, входящий в ее состав.

В концепции Бруно Латура наука представлена как поле жесткой конкурентной борьбы, где каждое сообщество ученых стремится лоббировать свой собственный вклад в развитие науки, и превратить свои достижения в «черный ящик» (Black box) [10], то есть общеизвестное знание, которое воспринимается как факт, знание, о котором среди ученых заключено согласие. В ходе этих попыток сами ученые вовлечены в так называемые «суды силы» (Trials of strength), в процессе которых пытаются доказать полезность и истинность своих исследований. В ходе данных конкурентных столкновений исследователи выбирают себе «союзников» (Allies). Под данным словом подразумевается все, что способствует победе в «суде силы»: в том числе и факты, научные теории и методы.

Таким образом, используя подходы Бруно Латура, возможно представить сообщества ученых-исследователей как некие сообщества, вовлеченные в конкурентную борьбу. Такие группы, формирующиеся в нашем случае вокруг научных семинаров и альманахов, избирают в качестве «союзников» новейшие теории исторического знания, приемы выбора тематики и построения нарратива.

Мне импонирует такой подход, так как понимание ученого как одного из звеньев цепи в составе сообщества, членом которого он является, позволяет абстрагировано посмотреть на то, как связи внутри структуры-сети, в которую он входит, влияют на процесс рецепции знания.

Таким образом, выбранные мною теоретические методики исследования позволяют мне объять предмет моего исследования в его динамике и точнее оценить роль разнообразных научных структур и сообществ исследователей в процессе рецепции.

Характеристика источникового корпуса. Основным источником для моей работы являются серийные и периодические издания.

Периодические издания — это форумы, предназначенные для того, чтобы исследователи обменивались как непосредственными итогами своих изысканий, так и результатами своей рефлексии по поводу тех или иных актуальных проблем исторической науки. Соответственно, изучение материалов периодических изданий позволит лучше понять ход важнейших дискуссий, диалогов внутри сообщества историков.

Почему именно периодические издания так важны для изучения рецепции? Потому, что рецепция не происходит в вакууме. Идеи распространяются благодаря наличию определенных «социальных сетей», которые связывают между собой исследователей, локальные группы и сообщества ученых. Важнейшим условием рецепции становится коммуникация. Поэтому изучение с помощью печатных «следов» происходящих внутри корпорации историков дискуссий позволит лучше выявить и понять модели и особенности внутренних механизмов рецепции.

Исходя из вышеуказанной темы и логики внутренних структур источника, я считаю нужным сосредоточиться на определенных типах источников. Логика разделения их продиктована несколькими соображениями:

А) Состав авторов, рубрик и проблем, затрагиваемых на страницах периодических изданий, менялись медленно и во многих случаях оставались неизменными на протяжении длительного времени.

Б) Целеполагание, состав и логика работы редколлегий сериальных и периодических изданий способствовали сохранению определенных устойчивых структур организации печатного пространства, отбора материалов и в конечном итоге — определяли выбор той или иной модели рецепции новых теоретических идей.

Первый источник, которому я уделяю свое внимание, — это альманах «Одиссей. Человек в истории» (далее — «Одиссей»). Выбор именно этого издания представляется мне важным по той причине, что данный альманах обладает довольно почтенным возрастом — первый его выпуск датирован 1989 годом. До этого для советской исторической традиции такой тип организации издания как альманах был не характерен.

В отличие от традиционной формы организации научной периодики в СССР — отраслевого журнала, выходящего с периодичностью 12 или 6 раз в год, альманах выходит всего один раз за год, или раз в квартал. В альманахе «Одиссей» печатались материалы довольно разнообразные по содержанию и сюжетам: от истории питания в древней Месопотамии [11] до попыток реконструкции массовых народных гуляний в СССР в 20-е годы XX столетия [12]. Также печатались материалы как по отечественной, так и по зарубежной истории, охватывающие разнообразные периоды истории. На страницах издания можно найти статьи как теоретического, так и практического характера. Такой широкий географический и хронологический разброс свидетельствовал о претензиях нового издания на охват всего поля исторической науки, что контрастировало с основной массой исторической периодики в СССР, которая строго соблюдала отраслевые разграничения.

«Одиссей» важен для изучения рецепции также потому, что именно это издание внедрило такую форму организации периодического издания как альманах. В дальнейшем данную форму организации избирали новые издания, которые появлялись с середины 1990-х годов: как альманахи Ab Imperio (Казань, 2000), «Диалог со временем» (Москва, 1999), «Историк и художник» (Москва, 2004).

«Одиссей» — это издание, возникшее на основе семинара по исторической психологии, организованного при ИВИ в 1987 году [13]. Данный семинар объединял уже сформированных исследователей, возрастом около 50–60 лет, которые испытывали определенные симпатии к идеям неортодоксальной советской гуманитаристики. Основной целью данного сообщества было сотрудничество и сближение между исследователями, принадлежащими к различным гуманитарным научным дисциплинам [14].

Выбор данного альманаха в качестве объекта исследования обусловлен также тем, что это периодическое издание впервые начало активное сотрудничество с представителями мировой исторической науки: это выражалось в рецепции тематики, характерной для немецкой и французской историографии, повышенном количестве ссылок на зарубежную историографию в статьях, большом количестве переводных трудов и наличием исследователей-иностранцев в составе редакционной коллегии.

Таким образом, «Одиссей» — первое периодическое издание в СССР ориентированное на рецепцию зарубежной методологии исторической науки, что и обусловило его выбор в качестве источника моей работы.

Следующее издание — альманах «Казус. Индивидуальное и уникальное в истории» (далее — «Казус»). Данный альманах впервые вышел в 1997 году и является, с одной стороны, продолжением традиций, заложенных еще предшествующим ему изданием — «Одиссеем», а с другой — вносит ряд новаций в структуру исторической периодики, которым следовал впоследствии ряд иных изданий.

От «Одиссея» «Казус» унаследовал, прежде всего, саму форму организации печатного пространства — форму альманаха. Также с «Одиссеем» его роднят ориентация на мировую историческую науку, внимание к теоретическим и методологическим проблемам. В то же время самая главная особенность нового альманаха, отличавшая его от предшественника, ориентация на одно-единственное направление исторической науки.

Главное новшество, которое было привнесено коллективом авторов, задумавших «Казус», — попытка использовать единственную методологию исторического исследования. Лидеры данного альманаха Ю.Л. Бессмертный и М.А. Бойцов отказались от недостижимого идеала охвата всего поля исторической науки, решив углублять свои методологические поиски не экстенсивно (как делали это историки в «Одиссее», которые старались применять в исследованиях как можно больше новых подходов), но интенсивно — последовательно сосредоточившись на всех нюансах употребления нового микроисторического метода. Именно такой способ организации и работы научного периодического издания был подхвачен впоследствии множеством новых изданий, которые также предпочитали ограничиться статьями, использующими единую методологию, это, например, «Адам и Ева».

За изучаемый мною период вышло всего четыре номера альманаха, что было связанно с определенными проблемами: с поиском издательств для данного альманаха, а также смертью главного редактора Ю.Л. Бессмертного, что вынудило на год отложить четвертый выпуск альманаха. Само издание позиционировалось его создателями как форум, где историки, заинтересованные возможностями микроанализа, высказывают свое мнение о его эвристическом потенциале и используют его в своих практических исследованиях. Это были относительно молодые исследователи, причем данный альманах печатал даже «сырые» работы, в случае, если они имели определенный новаторский потенциал [15]. Именно новизна интерпретации, новизна мысли в этом альманахе была приоритетной при отборе статей.

Ядро сети исследователей, сложившейся вокруг журнала «Одиссей» составляли довольно молодые ученые: М. А. Бойцов, А. И. Куприянов, О. Е. Кошелева и О. И. Тогоева. Лишь немногие исследователи имели ко времени появления альманаха большой научный авторитет, прежде всего, это Ю. Л. Бессмертный. Объединяло их, помимо участия их в семинаре, посвященном истории частной жизни и повседневности в Средневековье [16], еще и стремление к использованию новаторской методологии исторического исследования.

Третьим альманахом, выбранным мной, стало издание, выходившее в 1993–1994 годах, — THESIS (аббревиатура расшифровывается как «теория и история экономических и социальных институтов и систем»). Оно интересно, прежде всего, потому, что это было первое и единственное издание, ориентированное на прямую трансляцию новых идей, циркулирующих в западном сообществе историков-профессионалов. THESIS своей основной целью ставил перевод наиболее интересных статей, посвященных теории социальной истории и знакомство отечественного историка-профессионала с основными веяниями современной мировой теории исторической науки. Для него были характерны:

— Основной объем напечатанных статей представлял собой переводы статей и глав, уже опубликованных в разнообразных исторических изданиях.

— Подавляющее большинство публикаций носили подчеркнуто теоретический характер.

— В отличие от первых двух альманахов, редакция постоянно сопровождала блоки статей небольшими вступительными статьями, в которых частично объяснялась логика отбора материалов.

— Ярко выраженный междисциплинарный характер печатных материалов.

Альманах THESIS был задуман еще на заре 1990-х годов. В период 1993–1994 годов вышло шесть выпусков, седьмой так и не был реализован, хотя и присутствовал в планах создателей. Главными редакторами и движущей силой издания были А. В. Полетаев и И. М. Савельева. В состав редакционной коллегии были привлечены как немногие российские ведущие ученые, такие как Ю. Л. Бессмертный, так и наиболее известные представители западной социальной истории.

Выбор данного издания мною в качестве источника обусловлен его уникальностью (аналогов ему не существовало ни за рубежом, ни в российской науке) и особым целеполаганием, нацеленностью на прямой трансфер теории и методологии исторического знания.

Следует оговорить, что в данной курсовой работе я не планирую задействовать другие периодические издания, но впоследствии я предполагаю проанализировать их содержание в дипломной работе. Эти издания скорее наследуют тем типам рецепции, которые были характерны для советской историографии. Здесь я буду рассматривать лишь вышеупомянутые исторические альманахи, но в перспективе также должны быть изучены и издания второго типа.

Он характеризуется, прежде всего:

— Малым количеством статей, посвященных теории истории. Преимущественной формой рефлексии о теоретических проблемах исторического знания являются дискуссии в форме круглых столов.

— Относительно большими площадями, предоставленным публикациям исторических источников (в том числе и мемуарного, дневникового характера).

— Малым вниманием, уделяемым историографии. Ей, как и теории истории, уделяется мало печатного пространства — обычно материалы такого характера подаются в конце журнала, как правило, при их печати используется кегль меньших размеров.

— Ориентацией на публикацию материалов практического характера.

— Малое количество переводных статей.

К данному типу принадлежат в основном старые академические журналы, которые, начали выпускаться еще в СССР, и после его распада, скорее сохранили, нежели реформировали традиционную модель организации печатного пространства и соответствующую форму репрезентации западных идей.

Для репрезентации второго типа периодических изданий я предполагаю выбрать, прежде всего, старые академические журналы, на которые во многом ориентировались в организации остальные исторические сериальные и периодические издания (как в провинции, так и в столице). Остановиться следует, прежде всего, на тех изданиях, которые имеют наиболее широкую тематику исследований и наибольший хронологический и географический охват: «Вопросы истории», и «Отечественная история» (ранее «История СССР»). Эти издания интересны потому, что они во многом связанны с академическими структурами, имеют очень широкое поле исторических исследований, во многом сохраняют присущие советской историографии модели рецепции зарубежных исторических идей. Также это важно, с той точки зрения, что данные издания, дают некий «усредненный» тип рецепции. Тематика, разнообразие материалов, присутствие на их страницах различных категорий исследователей позволяет признать их репрезентативными для большей части исторической периодики в России.

Таким образом, я считаю, что описанный мною набор изданий позволит мне в наибольшей мере отразить заявленную мною тему.

Теперь необходимо выделить те типы статей, что меня интересуют меня в первую очередь.

В своем понимании процесса межкультурного трансфера я опираюсь на Германа Брандта и его книгу «Die Heilige Barbara in Brasilien» [17], для выявления интерференции разнообразных теоретических направлений мне необходимо наиболее пристальное внимание обратить на такие типы статей, в которых анализируются и трактуются зарубежные теоретические подходы и их положения. Удачным примером такой статьи может быть работа В. И. Стрелкова «К онтологии исторического текста: некоторые аспекты философии истории Ф. Р. Анкерсмита» [18]. Данная работа сочетает в себе как определенные положения, усвоенные в ходе соприкосновения с мировой исторической наукой, так и некоторые паттерны, характерные исключительно для постсоветского историка-профессионала. Философия истории Анкерсмита при этом обретает совершенно иные оттенки, изменяется. Такие искажения чрезвычайно важны для исследования процесса межкультурного диалога, ибо, благодаря им, становится возможным проанализировать ход и специфику происходившей рецепции. Другими примерами знаковых для меня статей могут стать, такие, которые наглядно демонтрируют расхождения между российской и мировой исторической наукой: например, статья О. И. Тогоевой [19], в которой она совершенно иначе проинтерпретировала случай из судебной практики XVI столетия, нежели французская исследовательница К. Говар [20]. Сюда же необходимо включить и многочисленные российские рецензии на зарубежную периодику и обзоры историографии, которые довольно часто выходили на страницах таких изданий, как «Одиссей», «Вопросы истории», «Отечественная история».

Вторым важнейшим для меня типом публикаций в периодических и исторических изданиях являются «круглые столы» и дискуссии, материалы которых зачастую публиковались на страницах выбранных мною периодических и серийных изданий. Примерами таких материалов могут служить дискуссии в «Одиссее», которые проводились, в первые годы существования издания [21], и продолжились после длительного перерыва в 1999 году [22]. Анализ высказываний, произведенных в ходе таких дискуссий, позволит понять, какие методические новшества были усвоены российским историком и как в ходе культурного трансфера меняются изначальные положения той или иной теории или идеи.

Третья категория, интересующая меня, — статьи, посвященные практическим исследованиям конкретных исторических вопросов, то есть локальным историческим сюжетам. Тут мне будут интересны статьи, имеющие большой и разветвленный ссылочный аппарат. Как характерный пример подобной статьи можно привести работу О. С. Воскобойникова [23]. Такие статьи являются необходимым условием для анализа авторской политики употребления ссылок на зарубежные издания. Проследив основные тенденции употребления ссылок, можно сделать определенные выводы о характере и изменениях рецепции западных идей.

Четвертый тип статей, представляющих для меня интерес, это статьи переводные. Анализ того, что переводилось, может многое сказать о «проблемных местах» отечественной исторической науки и механизмах отбора статей для перевода, которые в это время функционировали в научном сообществе.

Таким образом, отобранные в качестве источников мною периодические и серийные издания дадут возможность проследить процесс рецепции и изменения в российской историографии, связанных с взаимодействием между ней и мировой исторической наукой.

Обзор историографии. Прежде чем приступать к анализу историографии, следует определить, что в данном случае подразумевается под термином «историография». Как явствует из названия, моя работа сосредоточена на анализе процессов рецепции и трансляции знания, происходивших в отечественной исторической науке на протяжении 1988–2002 годов. Поэтому я считаю необходимым разделить весь корпус работ на две неравные части: материалы периодических и сериальных изданий, которые будут источниками моей работы, и так называемая историография второго порядка, которая собственно и выступает в моей работе в роли «историографии».

Под историографией второго порядка понимаются специальные работы, анализирующие историографический процесс в России в конце 1980-х годов — начале 2000-х. Большое значение при этом для меня будут иметь не только исследования, посвященные непосредственно взаимодействию отечественной и зарубежной исторической науки, статьи, анализирующие динамику развития и специфику исторических периодических изданий, но и историография, посвященная общему развитию исторической науки в это время.

Историография, в которой анализировались пути развития исторической науки, довольно обширна, но в то же время ей присущи серьезные пробелы и недостатки. Работ, посвященных непосредственно изучению особенностей развития исторических периодических изданий, в интересующий меня период времени, — крайне мало. Фактически этой теме в российской исторической науке внимание уделяли всего три автора: Борис Евгеньевич Степанов, Антон Вадимович Свешников и Наталья Дмитриевна Потапова.

Эти исследователи репрезентируют два совершенно разных подхода к проблематике исследования периодических исторических изданий. Б. Е. Степанов и А. Н. Свешников, которые довольно часто писали статьи в соавторстве [24], внимание свое обращают на проблемы функционирования исторического дискурса в периодических изданиях [25], коммуникативные стратегии того или иного издания [26], модели отбора и размещения материалов, затрагивая при этом и проблемы рецепции западной теории истории, в частности междисциплинарности и исторической антропологии [27]. Чаще всего их статьи строятся по схеме: «тезис — примеры подтверждающие приведенный тезис», то есть представляют собой ряд утверждений, подкрепляемых выдержками, цитатами и ссылками на периодику. Свое внимание они концентрируют на ряде исторических изданий: прежде всего, это альманахи «Одиссей», «Казус», «Диалог с историей», то есть издания новаторские по своей сути, пытавшиеся применить и привить на российском грунте определенные теоретические идеи, почерпнутые из мировой исторической науки. Также определенное внимание уделено Б. Е. Степановым университетской исторической периодике и периодике региональных сообществ историков [28]. Значительно меньше внимания в статьях обоих авторов уделено освещению деятельности академических изданий — таких журналов, как, например, «Вопросы истории». Таким образом, Б. Е. Степанов в своих работах предлагает скрупулезный анализ существующих в периодике дискурсов и моделей построения журнального пространства.

Несколько иной подход к проблематике предлагает Н. Д. Потапова. Ее интересуют старые издания, связанные с академической средой, то есть такие журналы как «Вопросы истории», «Отечественная история», исследованию которых она посвятила несколько статей [29]. Также она уделяет внимание таким непрофессионально-историческим журналам, как «Родина», «Новое литературное обозрение» [30] и т. д. Для ее работ характерно внимание к устойчивым структурам и моделям организации журнального пространства, что выражается в усиленном интересе к использованию статистики, подсчетам различных параметров исторического дискурса [31], функционирующего в периодических исторических изданиях. Н. Д. Потапова особенное внимание уделяет характеристике тем сообществам авторов, которые сформировались в периодических изданиях, постоянно при этом иллюстрируя свои наблюдения статистическими данными. В частности, она характеризует сообщество исследователей по половому признаку, региональной принадлежности, возрасту и множеству иных параметров [32]. Такие внушительные статистические экскурсы обладают довольно важной функцией — они не только иллюстрируют размышления автора, но и позволяют посмотреть на процессы, происходящие в периодике под несколько иным углом и лучше понять причины выбора определенной траектории развития тем или иным периодическим изданием. Потапова Н. Д. строит свой нарратив, совмещая при этом схемы «тезис — статистика» и «тезис — пример, подтверждающий тезис». Сильными сторонами статей Потаповой является не только то, что она активно использует статистику, но и интерес к тем ученым, которые являются авторами публикаций, выходящих в исторической периодике. Интерес Потаповой к сообществу исследователей, в отличие от статей Б. Степанова, в которых исследуется скорее безличностный научный дискурс, является скорее положительным моментом. При этом сама исследовательница практически не уделяла внимания альманахам, которые я рассматриваю в своей работе, однако ее подход к изучению периодического научного издания мне импонирует.

Остальные авторы писали о проблематике развития периодических исторических изданий лишь от случая к случаю, нередко ограничиваясь при этом всего лишь одной статьей. Как правило, публикации данного типа появлялись в преддверии каких либо важных для российского сообщества историков дат, юбилеев. Работы такого рода обладали двоякой функцией: с одной стороны они подводили итоги определенным периодам и событиям, с другой — они становились своеобразными «местами памяти», которые способствовали артикуляции определенных традиций, сформированных в сообществе историков-профессионалов, актуализации пережитого ими опыта. Что характерно, такие публикации появились чрезвычайно рано, первым примером такого рода стала статья Е. М. Михиной в альманахе «Одиссей» за 1993 год [33], посвященная первым годам работы семинара по исторической психологии. Другие подобные примеры — статьи Д. Э. Харитоновича [34], А. Н. Свешникова и Б. Е. Степанова [35], посвященные юбилеям альманаха Одиссей, статья О. И. Тогоевой и М. А. Бойцова, посвященная альманаху «Казус» [36], и т. д.

Второй тип историографических работ не касается непосредственно заявленной мною тематики, но, тем не менее, имеет важное значение, так как освещает общий контекст — развитие исторической науки в 90-х годах XX столетия. Рефлексия о «кризисе исторической науки», о смене приоритетов началась довольно рано, еще в период перестройки, с самого начала процесса изменений в исторической науке. Первые обзорные работы, касающиеся анализа развития перестроечной историографии, начали выходить в 1991–1992 годах. Характерный пример такого типа литературы — книга Г. А. Бордюгова и В. А. Козлова «История и конъюнктура» (1992) [37]. В данной работе авторы анализируют основные точки зрения, сложившиеся среди историков и публицистов вокруг «острых тем» советской истории: противостояния Троцкого и Сталина, культа личности «Вождя Народов», творческого наследия Бухарина и. т. д. В соответствии с названием, авторы подают свою собственную точку зрения на изменения, происходившие в историографии в 1988–1991 годах. Данная книга являет собой характерный пример литературы подобного направления: авторы констатируют многие особенности поздней советской историографии: пассивность, отставание в историографических исследованиях, субъективизм и конъюнктурность. Авторы данной монографии, как и авторы других подобных работ [38], были увлечены поиском «подлинной научности», «объективности», негативно относились к «конъюнктуре» и особенно подверженной данному недугу публицистике. Хотя в работах данного плана вопросы взаимодействия отечественных историков с западной исторической наукой затрагиваются лишь «по касательной», тем не менее, такого типа работы дают определенные сведения о «контексте» — историографической ситуации на рубеже 1980–1990-х годов, описывают сложности кризисного периода, который и вынудил впоследствии постсоветского историка обратиться к опыту мировой исторической науки.

В 1990–2000-х годах продолжалось исследование позднесоветской историографии, которое в это время перешло на новый качественный уровень. От констатации отдельных примечательных черт ученые перешли к выявлению структуры историографического дискурса в 1988–1992 годах. Авторы данного типа работ начали выделять направления: разнообразие появившихся тогда концепций, взглядов и мнений позволило исследователям выявлять в спектре разнообразных историографических направлений той поры такие, как «формационно-ортодоксальный» и «либеральный» (В.В. Согрин) [39]; или, к примеру «шестидесятнический», «радикалистский» и «традиционалистский» (А.Н. Сахаров) [40] и прочие. Как можно увидеть, изучение проблематики перестроечной историографии впоследствии перешло на новую ступень. Ученые стали вычленять определенные стадии, начался процесс осмысления историографического процесса в целом, а не по отдельным частям, чем часто грешила историография 1990–1993 годов.

Помимо работ, посвященных развитию историографии в период 1988–1992 годов, интерес представляют исследования, анализирующие отдельные течения в российской историографии и процессы, происходящие в ней в целом, начиная с 1993 года по 2002 год. Авторов статей подобного рода интересовали не процесс рецепции сам по себе, не историческая научная периодика, хотя данные темы все же определенным образом освещались. Важнейшим явлением, репрезентирующим данный подход можно считать коллективный сборник статей под редакцией Г. А. Бордюгова, вышедший в 1996 году [41]. Впоследствии вышли также сборники в 2003 [42] и 2011 [43] годах. В качестве авторов сборников были привлечены люди, уже сделавшие себе имя в науке. По замыслу авторов идеи данного сборника, с помощью собранных в нем статей должны были быть освещены все стороны развития научного сообщества историков в России: от взаимоотношений с властью до взаимодействия с сообществами ученых-русистов в различных странах. Наибольший интерес для моей тематики представляют статьи, в которых рассматривается появление и развитие новых направлений в исторической науке: таких, как гендер [44] или историческая антропология [45]. Хотя проблематике восприятия зарубежных идей отечественной историографией в подобных статьях уделялось уже достаточно внимания, авторов интересовали в основном возможности российского материала для реализации новых подходов. В статьях делался обзор уже проделанного, но при этом констатировались и трудности, «проблемные места», не охваченные исследованиями. Авторы статей в данных сборниках зачастую указывали на недостатки работы историков (особенно корили они фрагментацию знания, отсутствие стремления к синтезу исторического знания), констатировали небрежное отношение к терминологии и зачастую искаженное восприятие западной методологии отечественными учеными. Сборники вызвали довольно неоднозначную реакцию: на них вышли довольно едкие рецензии, в том числе и совсем недавно [46], хотя критика все же была направлена исключительно на те статьи из сборников, которые не имеют прямого отношения к моей теме.

Также в это время стали выходить разнообразные статьи, печатавшиеся в иных изданиях и сборниках, посвященные отдельным проблемам рецепции западных идей в отечественной историографии, например, как работы С. Неретиной [47], И. Жеребкиной [48], З. Хоткиной [49] и других.

Что же касается более «крупных» форм, то их количество мало. Наиболее интересной для меня в этом ряду является книга Л. Р. Хут [50], посвященная изучению проблем развития методологии в российской исторической науке. Некоторое внимание при этом она уделяет и периодическим изданиям. Л. Р. Хут опиралась на статьи и работы, выходившие до этого, но в то же время сделала несколько важных, хотя и не бесспорных, наблюдений о характере рецепции западной методологии, которые можно суммировать в следующих пунктах:

— Интерес российских историков к мысли классиков историографии [51].

— Выход позитивистской историографии из андеграунда и бурное развитие именно такого рода исследований после распада Советского Союза [52].

— Наиболее значительное место в процессе рецепции западной методологии и теории истории принадлежит научной периодике [53].

— Распространение исторической антропологии было наиболее важной новацией в сфере методологии исторической науки [54].

— Российское понимание исторической антропологии отличалось повышенным вниманием к индивиду и человеческой личности [55].

Книга Хут важна для меня как труд, подводящий и систематизирующий разные точки зрения на развитие научной периодики в период конца 1980-х — начала 2000-х годов.

Необходимо рассмотреть и зарубежную историографию. К сожалению, приходится констатировать, что проблемы исторической периодики мало интересовали зарубежных ученых-русистов. Их внимание скорее привлекали «крупные формы»: прежде всего монографии историков из России, на которые они охотно писали рецензии. Обзоров развития исторической периодики в России, как правило, не проводилось. Это связано, скорее, с тем, что российская историческая наука еще довольно слабо присутствует в зарубежном историческом печатном пространстве, что отмечается и в различного рода литературе [56]. Такая ситуация «отсутствия» исторических работ российских авторов в зарубежных печатных изданиях обусловлена тем, что российская историческая наука была не сильно интересна зарубежному историку. Это и обусловило непопулярность темы российских периодических изданий в зарубежной историографии. Поэтому я ограничусь лишь краткой характеристикой общего взгляда зарубежного историка на развитие историографии в России.

Прежде всего, общую характеристику развития исторической науки в постсоветской России, можно найти в двух номерах журнала «Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History»: Volume 2, № 2, 2001 [57]; Volume 12, № 4, 2011 [58], где зарубежные авторы дают сжатые характеристики основным процессам в российской историографии спустя 10 и 20 лет после распада СССР. На основе данных номеров журнала, а также рецензии Бена Эклофа [59], можно отметить, что зарубежные историки выделяют такие важные черты, присущие развитию российской историографии, как:

— Успешная работа на источниковедческом поприще [60]. Советская историография была задавлена административным прессом, и поэтому наиболее успешными были источниковедческие штудии, наиболее свободные от давления. Такие тенденции продолжились и постсоветской исторической науке.

— Сообщество российских историков-профессионалов резко дистанцировалось от политических дебатов конца 1990-х годов и дало крен в сторону профессионализации [61], стараясь защитить те идеалы профессионального историка, которые были общеприняты в советской науке.

— Российские историки начали старательно изучать ранее запретные и непопулярные в историографии темы как, например, история церкви. Избавление от идеологического пресса позволило к старым и хорошо изученным темам, как, к примеру, революции 1917 года подойти по-новому, более объективно.

— Советская историография сильно отставала от общемировой. Успехи в рецепции западной методологии были фрагментарными: более или менее успешно произошла рецепция советскими историками идей «Школы Анналов» и некоторых методов квантитативной истории [62]. В постсоветский период данные тенденции все еще существовали, хотя и была проделана огромная работа по переводу и усвоению основных теорий исторической науки, но, тем не менее, дистанция между российской и мировой историографиями все равно сохранилась. В зарубежной исторической науке сложилось представление, что она превосходит российскую, хотя последняя и делает определенные успехи [63].

Таким образом, в результате у нас оказывается довольно пестрая и неоднозначная картина. Почти отсутствуют работы синтезирующего плана, в то время как большинство исследователей сосредоточили свое внимание на локальных проблемах рецепции западной методологии истории в научной периодике (не случайно среди корпуса историографии преобладающей формой работ остается статья). Некоторым сюжетам уделяется львиная доля внимания: это прежде всего проблемы рецепции идей и методологии французской «Школы Анналов» и итальянской микроистории, западной русистики; намного менее радужная ситуация складывается с остальными историографическими направлениями. Такая неоднородность может быть признана серьезным недостатком историографии по проблемам рецепции западной методологии исторической науки. В то же время есть некоторые успехи — довольно неплохо изучено развитие альманахов «Одиссей» и «Казус», в историографии применено на практике немало интересных и многообещающих подходов к изучению периодических научных изданий.

Цель предлагаемого исследования изучить модели рецепции и трансляции западной методологии истории, существовавшие в альманахах «Одиссей», «Казус» и THESIS. Для достижения поставленной цели предполагается решить следующие задачи:

1) Выделить модели рецепции и трансляции теории исторического знания, существовавшие в альманахах «Одиссей», «Казус» и THESIS.

2) Проследить особенности рецепции методологии исторического знания в альманахе «Одиссей», выделить этапы данного процесса.

3) Проследить особенности рецепции методологии исторического знания в альманахе «Казус».

4) Проследить механизмы и принципы отбора и трансляции методологии исторического знания в альманахе THESIS.