3. Основные направления цензорского контроля в бсср 1922 – 1941 гг.

3.1 Литература и сми

В апреле 1922 г., в соответствии с постановлением Наркомпроса Белоруссии от 30 декабря 1921 г., все дела и материальные ценности Белцентропечати были переданы Госиздату. Распространение печати переходит полностью в ведение последнего. Это мероприятие оказало огромное влияние на состояние всего издательского дела в республике. С этого момента все издательские и полиграфические предприятия переводятся на хозрасчет [3, с. 47].

Уже в первые годы восстановительного периода деятельность КП (б) Б была направлена на перестройку газетно-издательского дела с особенностями и задачами нэпа. За это время вся печать республики была переведена на хозрасчет, заложены основы издания белорусской советской книги, национальной прессы, положено начало издания белорусской художественной литературы, крестьянской, молодежной печати, создана партийно-политическая и научная литература, укреплен партийный контроль за всеми видами изданий (создание подотдела печати, перестройка издательств, Главлит) [3, с. 57].

К тридцатым годам сложилась разветвленная система контроля за всеми без исключения источниками информации. Основные производители печатной продукции — книжные издательства — находились, естественно, в зоне повышенного внимания. Как известно, обещающим и обнадеживающим стало дозволение в годы НЭПа «частно-издательского сектора» в книжном деле. После 1921 г. возникли сотни кооперативных и частных издательств, сыгравших в свое время значительную культурную роль. Также известно, что по приказу сверху, начиная уже с 1926 г., началась целенаправленная кампания по удушению их мерами как политического, так и экономического характера.

По мнению библиотечно-педагогической цензуры Главполитпросвета, в массовых библиотеках не нужны Гомер, Данте, Гете, не нужны собрания сочинений классиков: достаточно представить их небольшими, «тщательно подобранными» и снабженными «марксистскими предисловиями» сборниками «избранного» [1, с. 85-86].

Из философского отдела удалялись книги Декарта, Канта, Шопенгауэра, Спенсера, не говоря уже о Ницше. Из литературного — многие произведения классической литературы, все книги писателей-эмигрантов. Нина Берберова вспоминает о реакции Горького на появление политпросветовских списков: «Когда он узнал, что Н. Крупская составила список книг, которые следовало изъять из библиотек, в которых и Библия, и Коран, и Данте, и Шопенгауэр и еще около ста авторов, он решил выйти из советского подданства и написать об этом в лондонское “Таймс” [1, с. 86].

В большинстве библиотек книги уничтожались, в некоторых переводились в специальные закрытые фонды. В списки для изъятия вошли полные собрания сочинений Лескова, Л. Андреева, Бунина и других крупнейших писателей. Библиотекари оправдывались: «Такая была установка — лучше переочиститься, чем недоочиститься». Производилась такая «очистка» малообразованными чиновниками ЙОД наблюдением цензоров. В состав «тройки», созданной в каждом губернском городе, входили по одному представителю от Главполитпросвета, Главлита и ОГПУ. Какой-нибудь Полиграф Полиграфович Шариков смело и с одинаковым успехом мог быть «брошен партией» как на должность «заведующего подотделом очистки города от бродячих животных (котов и пр.»), так и на очистку библиотек от «старорежимной контрреволюционной литературы» [1, с. 87].

Отдельно стоял вопрос цензуры религиозной литературы. Согласно с издательской политикой советской власти выпуск сокращался к печати религиозных календарей, справочников. В них разрешалось печатать только перечень тех праздников, которые были предусмотрены советским табелем, причем наименования праздников должны были сокращаться. Например, не Рождество Господа нашего Иисуса Христа, а просто Рождество и т.д. Цензурному редактированию подлежала и художественная литература, в которой встречалась религиозная терминология. Этот процесс усилился в 1930-е гг. после того, как государство начало производить политику тотального атеизма [39, с. 98].

Главлит предъявлял претензии не только к содержанию авторского текста, но также к его стилистическим особенностям, что привело к полному

обезличиванию результатов литературной работы. Это наиболее ярко проявилось в стилистике газетных материалов 1930-х гг. Некоторым книгам пришлось пройти через чистилище цензуры дважды и более раз. С появлением новых идеологических задач к их авторам возникали новые и новые претензии. Так, например, было с переизданиями в1920-е гг. учебника «Белорусский язык. Правописание » Иосифа Лесика, который в 1930-е гг. был вообще запрещен к печати [6, с. 7].

Главлитбел запрещал издание и распространение произведений, которые содержали в себе агитацию против советской власти, выдавали военную тайну возбуждали националистический и религиозный фанатизм или те, которые имели порнографический характер. От политической цензуры освобождалась партийная коммунистическая печать. Борьба с распространением произведений, ни разрешенных Главлитбелом поручалось

Государственному политическому управлению (ГПУ). Отдельная статья постановления СНК БССР «О Главлите» предусматривала создание Центральной репертуарной комиссии при Народном комиссариате просвещения, переименованной в 1927 г. в Главный комитет по контролю за репертуаром (Главрепертком). В качестве его главной цели определялся контроль за театральными и зрелищными мероприятиями. Этими объектами ограничивалась деятельность цензурных органов БССР в течение первых лет их существования [6, с. 9].

Школьные учебники вызвали особую озабоченность цензуры. Перед поступлением в Главлитбел рукописи учебников должны были быть одобрены научно-методическим комитетом нарком-Просвещения и отделом печати ЦК. Понимая свою ответственность за формирование, а лучше сказать - деформацию национального и исторического сознания детей, чиновники Главлитбела старались избежать даже самого мелкого недосмотра во время читки рукописей учебников [6, с. 15].

В 1925 г. Главлитбел запретил к печати четвертое издание учебника «Краткий курс географии Беларуси» А. Смолича, который впервые увидел свет в Вильно в 1919. По этому запрету П. Л. Орешник подготовил специальное донесение в ЦК. В нем мы находим подробный перечень политических ошибок автора, а также предложение, которое было бы невозможным уже через несколько лет - обсудить на коллегии Главлитбела вопрос о трактовке государственных границ Беларуси в печати. В феврале 1926 г. Главлитбел запретил пользование в учебных заведениях БССР учебником М. В. Азбукина «География Европы», издан в Белорусский государственном издательстве (БДВ) в 1924 г. В 1929 г. с рукописи «Белорусского правописания» Е. Лесика после его обсуждения на коллегии Главлитбела исчезло следующее: «В родном крае как в раю», «В старину на Беларуси были церковные братства», «Занимать, Беларусь молодая мая своё почётное место среди славянами», «Не ищи ты счастья доли в чужом далеком поле», «До Великой Российской Революции в Беларуси была партия Белорусской Социалистической громады», «Как ты бедна, как ты темна, родная страна», «Святополк-Мирский», «Белорусские бояре (со временем они стали называться шляхта) сталкивались с польскими магнатами, им нравились привилегии и права польских дворян», «Климент Смолятич (жил в XVII в.) определялся как общественный деятель, политик и философ», «Родную песню тихо поет сын Беларуси - мужик» [6, с. 15].

Одним из главных направлений деятельности Главлитбела была борьба, направленная против художественной литературы. В отношении литературных произведений в БССР действовала предварительная и последующая (конфискационная) цензура. Нередки были случаи, когда издание произведения запрещалось на этапе авторской корректуры. Иногда цензоры самостоятельно дописывали необходимое с их точки зрения. Или снимали с произведений посвящения. Существовали мягкие формы цензурных запретов - ограничение тиражей и переизданий.

После расформирования в 1930 г. Главполитпроса библиотечные чистки целиком перешли в сферу ответственности Главлитбела. Волны библиотечных чисток 1930-х гг. были в значительной степени обусловлены

политическими репрессиями против представителей белорусской интеллигенции, упоминание имен которых на страницах книг, журналов или газет означало их уничтожение или передачу в спецхран. Масштабы чисток, особенно в 1935–1937 гг. угрожали полностью опустошить массовые библиотеки, а научные – превратить в гигантские спецхраны. Наиболее интенсивно из библиотек БССР изымались книги по белорусской истории, искусству, филологии, географии, экономике, которые несли в общество либерально-демократические идеи в контексте задач национального строительства. Обращает на себя также внимание включение в списки на изъятие всех без исключения белорусских терминологических словарей, а также учебников белорусского языка и литературы. Особую ненависть организаторов библиотечных чисток вызывала молодая белорусская литература. Жертвами чисток стали многочисленные белорусские библиографические справочники и документальные сборники, в которых упоминались работы репрессированных авторов. Цензоры стремились уничтожить все свидетельства про бундовское и сионистское движение в Беларуси. Под подозрением также находилась литература, адресованная белорусскому крестьянству, среди которого были традиционно сильны частнособственнические настроения [5].

К этому времени уже была отработана процедура изъятия из библиотек и уничтожения «вредных» книг. Они утилизировались с помощью резальных типографских машин, после чего резаную бумагу сдавали в утиль. В райцентрах, где резальных машин не было, книги сжигались. Мрачными памятниками борьбы с инакомыслием являются уцелевшие инвентарные книги Государственной библиотеки БССР имени Ленина за 1937 г., где запрещенные книги старательно зачеркнуты черной тушью. После подобных масштабных чисток, библиотечное дело БССР находилось в состоянии тяжелого кризиса [5].

Согласно списку литературы подлежащей изъятию из библиотек общественного пользования, учебных заведений и книготорговой сети требовалось изъять следующие книги: Огурский – “Революционное движение в Беларуси”, 1925; И. Обдиролович “Извечным путем”, 1921; Азбукин М., Смолич А. – “Школьная карта Беларуси”, 1925; М. Белькевич – “Зайчик-грайчик”, 1930; И. Остапенко – “Стране – стихи”, 1931, “На восход солнца”, 1931; Ф. Богушевич – “Дудка белорусская”; Д. Бедуля – “Жиды в Белоруссии”; Я. Борщевский – “Чернокнижник и земля, что вылупились из птичьего яйца”; Ядвигин П. – “Березка”; Тарашкевич – “Белорусская грамматика для школ”; Н. Янчук – “Очерки по истории белорусской литературы”, 1922; Я. Колас в литературной критике, 1926; Я. Купала в литературной критике, 1928 г. [18, л. 42-48].

Согласно списку рукописей запрещенных за апрель-август 1926 г. были запрещены следующие издания:

1.Г. Хименко – “Основы политэкономии” 13 печатных листов. (отсутствие стройной системы в изложении, ряд основных вопросов, стоимость и т.д. не разработаны, вместо ясной разработки марксовой теории политэкономии чувствуется влияние буржуазных экономистов).

2.Козырев М. – “Неразменный примус” (невыдержанный идеологически сборник рассказов, частью карикатурно с злопыхательством изображающих революцию, частью просто никчемных).

3.Лесновский К. – “Вопрос о режиме экономии” (произведение извращающее действительность однобоко и прожекторски ставящее проблемы производства и распределения, дающее эсеровские рецепты уравнительности в связи с вопросом режима экономии) и др. [18, л. 147-149].

С конца 1930-х годов установлено правило: ни одна книга и даже ни одна открытка, репродукция, карта, гравюра, пусть старинная, не могли быть проданы в магазине, не пройдя перед этим предварительного цензурного контроля. Рядом с ценой, проставленной товароведом-приемщиком, появился непонятный для непосвященных кружок с вписанными в него литерой и цифрой [1, с. 91].

На протяжении рассматриваемого периода сформировалось еще одно

самостоятельное направление деятельности цензоров – радиоцензура Работа радиоцензоров, которые регулярно докладывали «наверх» об «идеологических прорывах» и «диверсиях», в условиях массовых репрессий

конца 1930-х гг. приводила к катастрофическим последствиям. Так, в октябре 1937 г. ЦК КП(б)Б вскрыл «ряд серьезных политических ошибок в работе радиокомитета», в результате чего более пятидесяти его сотрудников разного уровня и профессий были арестованы. Характерно, что среди мер, призванных укрепить кадровый состав белорусского радиокомитета предполагалось перевести туда двух дополнительных цензоров из Главлита БССР [5].