Глава пятая за крестьян берутся все круче и круче

Окрестные, более крупные селения более крупно и пострадали. Так, в Шишкине из 37 хозяйств выявили 5 кулацких, в Титкове из 126 – 9, в Большой Шалеге из 87 – 7 (это во всегда-то бедной деревне), в Песочном из 49 – 15(!), в Большой Арье (деревне и впрямь зажиточной) из 261 – 21.

Более точные формулировки, утвержденные в мае 1929 года СНК СССР, пришли уже позднее, а в феврале-марте судили и рядили по принципу «кашу маслом не испортишь». Выбиваешься из общего ряда? Торговал, ремесленничал, постоялый двор содержал, лошадь в работу на сезон соседу отдавал? Все, кулацкое ты отродье. «Что с попом, что кулаком – вся беседа: в пузо толстое штыком мироеда!» Весной 29-го до штыка из лихой агитки Демьяна Бедного еще не дошло. А что касается попов, то их почти всех еще в двадцать четвертом выкосили. Братьев Киселевых в 29-м не тронули. Лишь обложили, как волков, твердым заданием. А от него, как волк, взвоешь. Но делать нечего, смирились братья. Стали со страхом урожая дожидаться: хватит ли его по твердому заданию рассчитаться?

Присмирел и всегда непокорный старообрядческий Урень-край. А куда деваться? На стенку не попрешь, в леса, как в 1918-м, не побежишь. 1150 взрослых работников подверглись раскулачиванию. А если добавить сюда еще детей, с учетом того, что в редкой семье было раньше меньше 6-8 человек? Это уже от двух с половиной до трех тысяч получается! При общей численности населения в сорок тысяч.

- Откуда в тебе злоба такая?- взывал к совести большалежного приятеля своего, ставшего секретарем сельсовета, Лазарь Киселев.- Вспомни, гражданскую вместе воевали, Вспомни, вернулись: ни у тебя, ни у меня ни кола, ни двора… Все сызнова начинали, Вспомни, ты потом лошадь у меня занимал…

Помнил, все помнил секретарь, а потому и кулачил со злобной, завистной радостью: не все тебе, Лазарь, полный двор скотины иметь. А я твоего барашка сегодня к вечеру заколю и ночью в Совете с винцом отведаю.

Было такое? Было. Свидетелей тому еще сколько угодно. Семен Петрович Целиков, житель деревни Песочное, 1909 года рождения, очевидец событий тех лет, был бригадиром, председателем колхоза, и сегодня еще на удивление крепок. Памяти и ясности разума его молодой позавидует. Вспоминает:

- Большешалежная милиция – прозвище такое с той поры за ними и повелось. Грабежом занимались среди белого дня. Иначе не назовешь. Зыбку из-под малого вынуть не гнушались! Тверезыми активистов сельсоветских никто и не видывал. Особо Тайка Летова усердствовала. Пила и гуляла как перед концом света. Разве что бык с ей и не спал. Граби-ители. Десять лет злобу копили, а тут и вылили.

Крепко наболело у Семена Петровича, крепко и выражается. Всех раскулаченных в округе по имени-отчеству помнит. Даже то помнит, у кого что отняли. Сколько кур у одного, сколько овец у другого. Невиданное, неслыханное это было в деревне: мужика догола раздевают! Оттого и врезалось в память на всю жизнь.

В бедняцкой Большой Шалеге и был создан колхоз одним из первых в районе. Братья Лазарь и Иван Киселевы от отчаяния и страха перед полным разорением поспешили записаться в него и бегом бегали за два километра на разнарядку и на работы. Такая уловка недолго их выручала и от выселения из деревни не спасла.

Гром грянул летом 1931-го. Плач и стон пошел по деревням и селам Урень-края. Три часа на сборы дали братьям Киселевым Ивану и Лазарю. А чего собираться? Дом отняли, скарб отняли, скотину отняли. Забрал Иван жену Евдокию, дочь Фетисту, сына Алексея; Лазарь – жену Анну (собственных детей бог не дал - вот радость-то). Топор за пояс, котомку за плечи, кисет с махоркой от земляков в карман – и в путь. Пусть отправляют, куда хотят. Подохнуть, по крайней мере, не дадут.

И оказался Лазарь Алексеевич в лагере под Казанью. Выпало ему лес пилить. Иван же Алексеевич был определен в «каналоармейцы», то бишь в строители Беломорканала. Но, видно, жизнь на новом месте скоро показалась им тяжельше смерти. Сбежали, не сговариваясь, братья, Лазарь пораньше, Иван попозже. Зиму Лазарь прятался в подполье дома моего деда Федора Арефьевича, летом – на сельнице. Только пронюхали сельсоветчики, что беглец в деревне объявился, устроили облаву. Иван с сельницы вовремя под сени перебрался, зарылся там. Протыкала «большешалежная милиция» весь сеновал вилами, все в доме вверх дном подняли, но беглеца не нашли. И тогда секретарь сельсовета решился на великодушный жест, памятуя о том, что когда-то вместе с Лазарем красноармейцем был. Спросил деда:

- Сказывай, Арефьич, где беглого прячешь? Ничего не сделаю. Ни тебе, ни ему.

- Хитер больно,- проговорился дед.

- Хошь, слово партийное дам?

- Не бросайся словами-то, буркнул дед.- Поверю ужо.

Сдержал слово секретарь. Крепко он к тому времени за перегибы был наказан, вот и позволил себе слабинку. Тогда колхоз в Малой Шалеге уже был, дом Лазаря превратили в ферму. Вот и взял колхоз беглеца на поруки, отстроиться потом помог. Узнал про такие дела старший брат Иван Алексеевич, скрывавшийся по соседним деревням, заявился в Малую Шалегу, просил земляков казнить и миловать. И его приняли. Половину дома вернули, в котором правление было размещено. Легко братья отделались, нечего сказать.