Праведник

Шел один юноша своей дорогой и набрел на речку. Только собрался перейти ее, видит, вода несет яблоко. Он нагнулся, достал из воды яблоко и только разок надкусил его, как сразу же подумал: что ж это я, ведь у яблока, должно, есть хозяин! Чужое добро впрок не пойдет. Стал он подниматься вверх по реке и подошел к яблоневому саду. А в саду как раз садовник.

– Я нашел в речке яблоко. Принялся было его есть, да, надкусив, вспомнил, что ведь оно чужое. На, возьми, верно, оно твое, – обратился юноша к садовнику.

– Если ты хочешь, чтоб это яблоко пошло тебе впрок, то должен либо два года отслужить у меня, либо жениться на моей дочери. Но знай, у моей дочери нет ни глаз, ни рук, ни языка, ни ушей, ни рта, – сказал ему садовник.

Юноша долго раздумывал, что ответить садовнику, и наконец говорит:

– Чем два года тебе служить лучше я женюсь на твоей дочери. Такова, знать, моя судьба.

Садовник повел юношу в дом, угостил его как следует, а потом распахнул дверь в другую комнату и говорит:

– Вот тебе и моя дочь, можешь ее забирать.

Юноша шагнул было в дверь, но тут же отпрянул: в комнате сидела девушка невиданной под солнцем красоты. Как он мог осмелиться войти, когда знал, что его невеста без глаз, без ушей, без языка, без рук и без рта!

– Заходи, заходи, не мешкай! – подбодрил его садовник.

– Нет, – сказал юноша, – я не вижу здесь своей невесты. Тут сидит невиданная под солнцем красавица. Гляди, снова согрешу и сочту своим то, что мне не принадлежит.

– Она и есть твоя судьба, сынок! Такому праведному человеку как раз и под стать моя красавица. Она у меня одна, больше у меня никого нет. А сказанное мною, что у нее-де нет ни глаз, ни рук, ни ушей, ни рта, означает, что она на чужое не позарится, чужого не тронет, о чужих делах говорить не станет и худого слушать не будет. Я такого честного человека только и искал, чтоб отдать ему в жены свою дочь, – ответил садовник тому юноше.

Так и женился тот юноша на невиданной под солнцем красавице, и зажили они в мире и согласии.

Перевод М. Гржендзица.

Кому первому откроются врата рая

В одной дальней деревне жили муж с женой. Жена была такая жадная да такая спесивица, что только и мечтала, как бы побольше прикопить и стать богаче всех. Мужа она бесперечь грызла – что он ни принесет, ей всего мало. Достань, говорит, мне таких украшений, чтоб у всех сородичей да соседей глаза от зависти полопались и чтоб была я среди всех первой. Муж из кожи вон лез, чтоб угодить жене – навесить на нее побольше дорогих побрякушек. В вечной заботе он, бедняга, о себе, о детях забывал. Не по нутру ему была кичливость жены, да смел ли он ей перечить! А жена еще ко всему и о рае мечтала. Лестно ей было тешиться мыслью, что перед ней первой откроются врата рая, когда она окажется перед ними после смерти среди своих сородичей и соседей. Раз она даже к мужу своему подошла с вопросом:

– Кому первому открываются врата, рая?

Мужу было недосуг: и он ответил первое, что пришло на язык:

– Видишь, вон гора виднеется. Поднимись на ту гору. На вершине ее живет пастух со своей семьей. Спроси у него, он и скажет.

На второй же день пустилась жена богатея в дорогу. Взошла она на ту гору, где жил пастух, видит, стоит дощатая хижина. Подошла поближе – дверь у хижины заперта. Она постучалась.

– Кто там? – откликнулся изнутри женский голос.

– Я жена богатого человека, пришла из такой-то деревни.

– Без мужнина разрешения я дверей никому не отпираю, – ответила жена пастуха. – Вот воротится он к вечеру, я его и спрошу. Приходи завтра, коли будет на то его дозволение, я тебе открою.

Так и пошла ни с чем домой жена богатея.

Назавтра взяла она с собой одного из своих ребят и снова потащилась на ту гору. Подошла к хижине, кричит:

– Открывай, это я, жена богатея!

А жена пастуха ей сквозь щелку отвечает:

– Я только о тебе одной просила. Где мне было знать, что ты приведешь с собою ребенка. Нынче ночью снова спрошу у мужа. Коли даст он согласие, завтра тебе и открою.

Что было делать жене богатея? Опять поплелась она домой, не солоно хлебавши.

На третий день жена пастуха ей открыла. Вошла она в хижину, поглядела по сторонам и подивилась – хижина чуть не доверху набита шерстью и овечьими шкурами, по стенам развешаны бурдюки, полные сыром и творогом. Вместо крыши над головой одни закопченные тесины, стены черным-черны от сажи. Даже огня в доме нет, хотя на носу зима и на дворе холода.

Жена пастуха, в заплатанном платье из черного рядна, вся синяя от холода, сидела прямо на земле и вязала носки.

Пораженная увиденным, жена богатея с ухмылкой проговорила:

– В лесу столько дров, а у вас нет огня! Да и почему вы так бедно живете?

Жена пастуха долго молча продолжала вязать, потом медленно поднялась и говорит:

– Мы не бедны. Ты сама видишь, сколько у нас шерсти, шкур, припасов. Это наше богатство. У нас три тысячи овец, а в семье-то нас всего трое – муж, я да сын. У нас всего, что нам нужно, вдоволь. Муж с сыном и в вёдро, и в ненастье пасут отары, а я тут дома за всем пригляжу, еду им сготовлю. А что в хижине нет огня и я мерзну в своем заплатанном платье, и то не диво – сыщется ли на свете жена и мать, которая б не разделила судьбу мужа и детей, не жила так же, как живут они? Да разве я могла бы сидеть у теплого очага, когда муж и сын маются где-то, сносят и холод и голод? Вот воротятся они вечерком, тогда я и разведу огонь. Вместе и погреемся.

– Ну и дура! – буркнула себе под нос жена богатея и, распростившись, направилась в обратный путь. Она так и не взяла в толк слов жены пастуха, и всю дорогу до самого дома только о том и раздумывала, кому же первому откроются врата рая.

Перевод М. Гржендзица.