Огненный закат

Константин КАРНЫШЕВ

Церковь наша сгорела в год, когда я родился. Меня еще успели окрестить в ней. Книга, куда записывали всех новообращенных, сгорела. От церкви ничего не уцелело. Была она деревянная. Рубилась мужиками после основания деревни. Остались от нее лишь угли да пепел. В эту ночь никто не спал. Страшный факел от пожара всех разбудил. Его видели на другом конце деревни, за семь верст от огня. Кто жил поблизости - старики и старухи, мужики и бабы, ребятишки - сбежались к горящей церкви. Но спасти уж ничего нельзя было. Церковь вспыхнула ночью.

Злоумышленник знал, когда нужно было выбирать время для поджога. Люди догадывались, кто это сделал. Проклинали его, предавали анафеме. И это заклятье несмываемо пристало к нему. Умирал он мучительно. Родом он был из нашей деревни. И из тех, так называемых активистов, которые пытались строить новую жизнь на поджогах и разрушении, уверовав, что только после этого на пепелищах якобы может взойти лучезарное будущее. Не за злодейство ли выпала злоумышленнику тяжкая смерть? Не божья ли кара обрушилась на него. В жестоких корчах умирал он.

Еще маленькому мне показали то место на повороте к кладбищу, где стояла церковь. Оно и поныне пустое. Никто здесь не селится, словно по-прежнему остается этот клочок земли святым. Перед пожаром ее обезглавили. Стащили веревками колокольню и крест. Под людской плач упали они на землю. Потом погромщики повыбрасывали из церкви иконы. Пытались развести костер и сжечь их. Старушонки бегали вокруг него с причитаниями, не дав ему разгореться. Немногое им удалось вызволить из плена. Уцелевшие иконы были погружены на телеги и отвезены за деревню. Что с ними стало, никто не ведал. То ли сгинули в огне, то ли утоплены в болоте. Но вандалам этого оказалось мало. Руки у них чесались. Церковь им мешала творить безбожное. И к ней была тайком ночью поднесена зажженная спичка. Они могли от радости потирать руки, вожделенное совершилось. И вере в бога скоро придет конец.

Людская память никакой другой пожар не сохранила в столь живых подробностях, как этот, словно вчера все было, вчера горела церковь. Незаживающая рана от той всеобщей беды до сих пор кровоточит и болит. Удар-то был нанесен по духу, по вере человеческой. Чуть ли не этим же годом прервались обряды крещения. Службы теперь велись в молельном доме. Последним пристанищем верующих была пустующая изба через заулок от нас. Вмещалось туда народу немного. И те, кто не мог войти во время богослужения, стояли на улице. Да и молящихся заметно поубыло. Старики да старушки толклись в божьем доме. Никакие стращания на них не действовали. Куда их погонишь, кроме могилы. А для молодых это могло обернуться самыми строжайшими карами. И все равно кому-то церковные службы в молельном доме были поперек горла. Всякая хула обрушивалась на батюшку. Проповеди его объявлялись крамольными. Звание "поп" превращалось в кличку. За что? За то, что из уст его верующие слышали призывы к благонравию, к терпению, к почитанию ближних и дальних, в уважении к старости, к нравственному очищению. Просветленными люди выходили из церковных дверей. С молитвой на устах. Она сопровождала их в горе и в радости.

До сих пор помню себя на маминых руках в нашем молельном доме на пасхальном богослужении. Кажется, что это было вчера или позавчера. Так незабываемо запечатлелся тот удивительный день в моей душе. Необыкновенное окружало меня. Я попал в совершенно другой мир. Просветленность молящихся. Лики Христа, Богоматери и святых на стенах. Густой протяжный голос батюшки. Запах ладана, дымком которого он осеняет всех нас из паникадила. Крыльями какой-то сказочной птицы взмывает и опускается его рука. И глаз я не могу оторвать от батюшки, творившего это волшебство. А его красочные одежды и ниспадающие на нее белые длинные волосы? Блеск и сияние горящих свечей... А сам батюшка, находясь сейчас среди этого великолепия, вот только что сошел с небес, чтобы донести до нас Божье слово.

Но настоящее чудо было еще впереди. С замиранием сердца жду я этого мига. В руках у батюшки вазочка, с верхом заполненная просвирками. Он обходит верующих, награждая их церковной стряпней. Теперь батюшка возле мамы. Окинув меня ласковым взором, поздравляет с Христовой Пасхой и подает белую просвирочку. Потом из другой вазочки зачерпывает сладкую кашицу и угощает меня.

Хотя и мало, что я понимал в тех священнодействиях батюшки, но уводила меня мама из молельного дома с Богом в душе. До времен отрочества жил он во мне, казалось, непоколебимо. После смерти мамы я перестал молиться утром и вечером, перед едой и после нее. Начал забывать молитвы. Из божницы в нашем доме исчезли иконы. А еще ранее был закрыт молельный дом. Церковная утварь бесследно пропала. А самого батюшку отвезли в районную тюрьму, а из нее, как врага народа - и вовсе неведомо куда, как это произошло со многими нашими однодеревенцами.

Так совершилось второе покушение, уже окончательное, на нашу церковь. Я хорошо помню тот серенький день, когда батюшку на телеге увозили из деревни. К нему был приставлен милиционер. Он восседал на скамейке вместе с возницей. Телегу встряхивало резко на ухабах. Голова у батюшки отчаянно дергалась, и волосы вскидывались белым пламенем. Я видел, как старческие руки напряженно уцепились за ободья. Но и это не помогало батюшке удерживать тело от бросков. Стуча колесами, скорбный возок проскочил мимо меня. Теперь перед моими глазами стояла ходящая ходуном сгорбленная спина его. Потом телега скрывается за поворотом. Стук колес понемногу замирает. Замирает и мое сердце от какой-то неизъяснимой печали. батюшки, творившего это волшебство. А его красочные одежды и ниспадающие на нее белые длинные волосы? Блеск и сияние горящих свечей... А сам батюшка, находясь сейчас среди этого великолепия, вот только что сошел с небес, чтобы донести до нас Божье слово.

Но настоящее чудо было еще впереди. С замиранием сердца жду я этого мига. В руках у батюшки вазочка, с верхом заполненная просвирками. Он обходит верующих, награждая их церковной стряпней. Теперь батюшка возле мамы. Окинув меня ласковым взором, поздравляет с Христовой Пасхой и подает белую просвирочку. Потом из другой вазочки зачерпывает сладкую кашицу и угощает меня.

Хотя и мало, что я понимал в тех священнодействиях батюшки, но уводила меня мама из молельного дома с Богом в душе. До времен отрочества жил он во мне, казалось, непоколебимо. После смерти мамы я перестал молиться утром и вечером, перед едой и после нее. Начал забывать молитвы. Из божницы в нашем доме исчезли иконы. А еще ранее был закрыт молельный дом. Церковная утварь бесследно пропала. А самого батюшку отвезли в районную тюрьму, а из нее, как врага народа - и вовсе неведомо куда, как это произошло со многими нашими однодеревенцами.

Так совершилось второе покушение, уже окончательное, на нашу церковь. Я хорошо помню тот серенький день, когда батюшку на телеге увозили из деревни. К нему был приставлен милиционер. Он восседал на скамейке вместе с возницей. Телегу встряхивало резко на ухабах. Голова у батюшки отчаянно дергалась, и волосы вскидывались белым пламенем. Я видел, как старческие руки напряженно уцепились за ободья. Но и это не помогало батюшке удерживать тело от бросков. Стуча колесами, скорбный возок проскочил мимо меня. Теперь перед моими глазами стояла ходящая ходуном сгорбленная спина его. Потом телега скрывается за поворотом. Стук колес понемногу замирает. Замирает и мое сердце от какой-то неизъяснимой печали.

Константин КАРНЫШЕВ

Чудодей: Повести.

- Улан-Удэ: Бурят.

кн. изд-во, 2002