2. Вениамин Михайлович Хвостов (1868-1920)

В. М. Хвостов отличался широтой исследовательских интересов и, кроме написания ряда работ по своей специальности (теория права), которые получили широкое распространение, постоянно интересовался вопросами психологии, этики, философии, методологии истории, так или иначе связывая их с социологией. Интерес к последней возник у него под влиянием Г. Зиммеля и В. Вундта, но не был чисто ученическим, он быстро продемонстрировал нестандартность своих идей. О неординарности положения Хвостова в русской науке свидетельствует тот факт, что в XXXVII томе Энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона (1903) молодому 34-летнему ученому посвящена отдельная автобиографическая статья, случай исключительный для этого издания. Общий свод юридических сочинений Хвостова весьма весом [23], его "Общая теория права", служившая долгое время университетским учебником, переиздавалась шесть раз. Что же касается социологии и смежных с нею дисциплин, интерес к которым у него усилился в начале века, то только за последние 18 лет своей жизни он опубликовал 19 оригинальных книг.

Вениамин Михайлович Хвостов родился в 1868 г. в Керчи, среднее образование получил в местной Александровской гимназии, высшее - на юридическом факультете Московского университета, который закончил в 1889 г. Через десять лет он стал профессором этого университета и состоял таковым до февраля 1911 г., когда в знак протеста против политики царской бюрократии в лице министра народного просвещения Л. А. Кассо покидает университет с группой известных ученых.

После разрыва с университетом, куда он смог вернуться лишь после Февральской революции, Хвостов читает лекции на Высших женских курсах, отстаивая свои либеральные взгляды по женскому вопросу и эмансипации. Вместе с В. Кистяковским и П. Новгородцевым он принимает активное участие в создании и выпуске журнала "Вопросы права", сотрудничает в русском философском журнале "Вопросы философии и психологии", издававшемся Московским психологическим обществом, сопредседателем которого он был, а почетными членами были - Л. Н. Толстой, А. Ф. Кони, У. Джеймс, В. Вундт, В. Виндельбанд, А. Фулье и другие. В этом журнале, начиная с 1909 г. вплоть до последних номеров 1918 г., Хвостов публикует свои социологические статьи, дважды предпринимая попытку обобщить свои разработки в единое связное целое. В 1914 г. выходит его "Теория исторического процесса" [24], а весной 1917 г. появляется результат долгих лет работы - "Социология. Исторический очерк учений об обществе". Даже в накаленной, неакадемической атмосфере той поры последняя книга не прошла незамеченной. Насколько известно, не только в русской, но и в зарубежной литературе другого исследования подобного рода не имеется, - гласили отзывы.

Задуманная Хвостовым как развернутое историческое введение к собственной системе взглядов, эта книга дает обзор различных учений об обществе. По многим причинам ее второй том не увидел свет в полном объеме, его фрагментами можно считать опубликованные в "Вопросах философии и психологии" статьи: "Классификация наук и место социологии в системе научного знания (1917), "Социальная связь" (1918) и сжато написанную брошюру "Основы социологии" (1920), вышедшею посмертно. Разделяя, правда, с некоторыми частными оговорками, различение номотетического и идиографического знания, предложенное В. Виндельбандом и Г. Риккертом, Хвостов считал социологию особой промежуточной наукой, использующей типологические методы, статистику и "понимание". При этом он настойчиво подчеркивал, что она - одна из "наук о духе", так как социальный мир состоит из психических взаимодействий. Но каковы же структурные особенности этого взаимодействия и, соответственно, - социального мира?

Общество и личность, утверждал Хвостов, взятые отдельно и противопоставленные друг другу, являются теоретическими абстракциями, взятые же в жизненном единстве, они есть реальность особого психо-материального ряда онтологических явлений, причем духовное в этом единстве играет решающую роль. Между материальным, стихийным и духовным, ценностным идет постоянная борьба, которая временно преодолевается созданием относительно устойчивой, стабильной социальной структуры и культуры того или иного общества. По линии материальной обусловленности социальная структура выступает как совокупность естественных общностей и групп - демографических, этнических, правовых, половых, расовых, территориальных и т.п., с появлением группового сознания возникают в ней новые, более значимые элементы - социальные организации и институты [26]. В культуре, которую Хвостов считал особым "коллективным социальным феноменом", он выделял и специально анализировал идеи, изобретения, традиции, общественное мнение и интегральный принцип - "дух времени". Личность, по Хвостову, есть социокультурное образование, печать общества и культуры накладывается даже на такую физиологическую характеристику человека, как пол. В серии книг он обосновывал законность женской эмансипации, выступал против морали "двойного стандарта" [271.

К революции как форме разрешения социальных противоречий Хвостов относился отрицательно, полагая, что, хотя сам взрыв часто спровоцирован неразумной, эгоистической политикой властей и поэтому может быть оправдан, он все же нежелателен при более углубленном рассмотрении вопроса. Революция открывает шлюзы потокам темных, иррациональных страстей, сопровождаемых разрушением культуры, гибелью людей. Когда первый порыв остывает, его искусственно подогревают террором, но тщетно - каждая революция беременна реакцией. Поэтому предпочтительнее реформы, построенные на социологическом знании, с учетом общественного мнения, социальных идеалов и частных интересов. В отличие от многих других неокантианцев, замыкающихся в абстрактной теории. Хвостов постоянно подчеркивал практическую нагрузку социологии. Частично эта идея была реализована им основанием в начале 1910 г. при "Московском научном институте" особого подразделения - Института социальной психологии, задачей которого являлась, по словам Хвостова, разработка путей и способов обследования "живой" социальной действительности, общественного мнения в стране, психологических аспектов организации индустриального труда, роли и структуры кооператива как особой социальной организации и т.п. Кстати, в последние годы своей жизни он занимался изучением именно психологии кооперативов как добровольных и договорных союзов. Хотя Хвостов не состоял в какой-либо политической партии, по убеждениям он был либералом, сторонником сочетания "правового государства" и этики личного "человеческого достоинства". Он считал, что социалистический строй будет неизбежно построен на подмене понятий равенства и свободы, неумолимо приводящей к подавлению личной свободы [28. С. 156]. В силу тяжелых условий жизни и деятельности, духовный кризис, постепенно овладевший Хвостовым вначале первой мировой войны, обострился в 1918-1919 гг. В 1920 г. он покончил жизнь самоубийством. В числе немногих выделенным им "лучших людей", потерянных в эти годы для русской науки, П. Сорокин называл и Хвостова.

Многие русские неокантианцы в той или иной мере, особенно в начале своей деятельности, испытывали влияние позитивизма. Так, например, ему отдавал дань в молодые годы А. Лаппо-Данилевский, к психологическому позитивизму с известной симпатией относился Л. Петражицкий. Хвостов же сразу выступил бескомпромиссным противником позитивистских направлений, к которым без должного на то основания относил и марксизм. Он считал, что социология в большом интеллектуальном долгу перед Кантом. В каком же именно? Одна из важнейших заслуг Канта для современной социологии, по Хвостову, состоит в проведении строгого деления между царством природной необходимости и царством человеческой активности. Момент нового и непредвидимого творчества, характерный для мира духовных явлений, затрудняет точные предсказания и позволяет говорить об известном элементе свободы в нем, отличающем духовную причинность от причинности физической или механической [29. С. 172] . Отпечаток указанного дуализма сказывается на всех социальных явлениях. Нахождение и оценка этого онтологического дуализма - первая важнейшая задача научной социологии.

В противовес позитивистам, которые в первую очередь призывали изучать солидарность, гармонию, консенсус и т.п., Хвостов писал: "Наиболее важным для социологии я считаю то обстоятельство, что Кант рисует человеческое общество как активный процесс деятельности, что он отмечает здесь чрезвычайно важное значение борьбы и внутреннего антагонизма, который присущ обществу по самой его природе" [29. С. 171] . Эта бесконечная борьба идет между стихийным и организованным, подсознательным и сознательным, личным и групповым и т.п. Изучение ее многообразных форм - вторая принципиальная задача научной социологии. Обе задачи, считал Хвостов, могут быть успешно выполнены только при правильной трактовке природы социального. Главная ошибка позитивизма в этом вопросе заключается в натурализме, редукционизме разных форм. Между тем только "духовное взаимодействие между людьми" и его формы и продукты составляют сущность того, что следует называть общественной жизнью, обладающей собственными специфическими законами, не сводимыми ни к естественнонаучным, ни к индивидуально- психологическим законам [30. С. 7-9].

Хвостов предлагал различать явления общественности (в широком смысле слова - любое взаимодействие живых существ) и общества (т.е. общения, взаимодействия как обмена духовными ценностями). Человек по своей природе общественное существо, вне групп и организаций он не существует и не может существовать. Как бы ни были абстрактны выводы отдельных социальных наук, они все же имеют дело с частью общения. Но есть вопросы еще более общие, не входящие в их компетенцию, хотя правильное разрешение этих вопросов, чем и занимается социология - "общая теория общества", важно для всех социальных наук. Ее ближайшие теоретические союзники - история, правоведение, этика, социальная психология (впрочем, иногда Хвостов называл данную дисциплину отделом, частью социологии). Единственно правильная постановка "основных вопросов социологии" (о природе общества, культуры, о личности и группах и т.п.) возможна "только на психологической почве", т.е. на почве представлений об активном непространственном процессе духовного общения, составляющего сущность общественной жизни, с присущими ей закономерностями - общими схемами о порядке, в котором протекает процесс межиндивидуального духовного общения. Это законы "социальной психики", результатом деятельности которой является "творчество культурных ценностей" - логических, правовых, моральных, эстетических. Ценности эти ни в коем случае не следует противопоставлять бытию, как делает это Риккерт, а, наоборот, "их следует растворить в бытии". Хвостов отмечает, что сходные идеи сам Риккерт называл "вредным психологизмом" и разъясняет: "Но свобода от психологизма была бы освобождением от всего человеческого". Ценности - важнейший фактор общественного развития и жизнедеятельности, который не может быть оторван от породившей его психологической основы - предыдущего духовного общения [31. С. 84-85,127-128].

Если Г. Зиммель считал предметом социологии "чистую форму общения", взятую абстрактно, то Хвостов - те коллективные психические процессы, которые происходят в конкретных индивидах в результате общения их между собой, но не сводятся к их суммированию. Это изучение и "составляет тот отдел социологии, который имеет своим предметом раскрытие общих законов жизни и развития общества. Кроме этого отдела система социологии должна содержать в себе другой, посвященный гносеологическому исследованию вопроса о природе общества и установлению методологии общественных наук. Этим и исчерпывается содержание социологии как основной науки об обществе" [32. С. 31]. В целом ряде специальных работ [25; 31: 33] Хвостов детализирует к разворачивает эти принципы, названные одним из русских рецензентов "великолепными образчиками социологического идеализма". Но психологизацией общественного бытия занимались и некоторые направления позитивизма - субъективная школа в России. Г. Тард во Франции, Л. Уорд и Ф. Гиддингс в США. По мнению Хвостова, делалось это весьма механистично. Г. Тард о психологии рассуждает, писал он, точно так же, как химик или механик-физик о явлениях природы. Коэффициент реальности при этом испаряется, и его уже не найти и не объяснить. Преодоление этого порока он находит в волюнтаристической психологии В. Вундта, его учении о творческой психической причинности, которая является якобы стержнем общественной жизни (т.е. о постоянно возникающих качественно новых синтезах в духовном процессе, в силу чего появляются следствия, которые не содержатся целиком в производящих их причинах).

В силу этого, по Хвостову, можно говорить о нарастании психической энергии, сущность которой заключается в углублении и усилении творчества, а результатом такого нарастания является духовный рост отдельной личности, группы, общества и, в конечном счете, всего человечества [28. С. 284]. В свете перечисленных выше задач и основ социологии в его трактовке интересен и другой вопрос - как Хвостов ставил и решал проблему истории социологии, классифицировал ее основные направления и прогнозировал ее ближайшее будущее? Этим вопросам он посвятил специальную большую работу - "Социология". Критический интерес русских неокантианцев (Н. Алексеева, Е. Спекторского, А. Лаппо-Данилевского, П. Новгородцева и других) к истории социологии получает в ней предельно систематизированное воплощение. Практически весь первый том посвящен изложению истории социологии. В отличие от позитивистов (например, Н. И. Кареева), Хвостов начинает не с Конта, а с античности, включая в список социологов многих последующих социальных мыслителей, философов этики, права, истории. Правда, изучая различные формы социального знания, он приходит к выводу, что "выделение социологии в особую научную дисциплину произошло лишь в XIX веке" и именно Конта следует считать автором.

Как полагает Хвостов, невозможно априорно определить предмет и задачу социологии, и поэтому, вслед за Лаппо-Данилевским, он всячески стремится историзировать проблему, рассматривая Конта в широкой идейной матрице: Л. де Бональд, Ж. де Местер, К. Сен- Симон и другие. Что же касается новейшей социологии (XIX - начало XX в.), то она классифицируется им на восемь школ в соответствии с редукционистской ориентацией на некую систему сложившихся научных знаний (механистическая, географическая, этнографическая, биологическая, психологическая, экономическая, этическая) или ориентацией на специфический самостоятельный объект социологии. Хотя автор обнаружил большую эрудицию в толковании достижений и просчетов ряда школ, в описании современных направлений четко сказались его умозрительные пристрастия, менее всего повезло при этом марксизму. Впрочем, к "критике Маркса" Хвостов приступил гораздо раньше, впервые еще в "Этюдах по современной этике" (1908), позднее он признавался, что к марксистской социологии отрицательное отношение у него только расчет. Называя ее "моноэкономической социологией", "экономическим материализмом", Хвостов обвинял ее в "отрицании самостоятельного значения за развитием человеческой мысли и чувств", абсолютизации "экономической эволюции" [31. С. 150, 248-251]. Обвинения были дежурными и сколько-нибудь сильного впечатления на русских "критиков Маркса" не произвели и не вызвали контркритики со стороны марксистов.

Общая схема классификации направлений конкретизируется Хвостовым на материале мировой социологии, в том числе русской. Он разбирает подходы отечественных школ: биологической (Лилиенфельд), психологической (Де Роберти), этической (Лавров, Михайловский, Кареев) и др. Общий вывод из этого анализа следующий: неутихающая борьба и соперничество между всеми школами, кроме биологической, которая окончательно зашла в тупик, свидетельство "гносеологиической незрелости социологии" [29. С. 225 и след.]. Поэтому новая фаза в развитии социологии должна заключаться в вычленении очевидных основных вопросов, их систематизации на адекватной философско-методологической основе [34).

Наиболее полезным для этих целей Хвостову кажется метод "социальной типологии", создающий особые мыслительные конструкции, в логическом содержании "менее широкие", чем законы, и помещаемые в структуре научного объяснения между описанием фактов и теорий [30. С. 86-88]. При этом он указывал, что "социальная типология" еще не есть самая социология, а некая "промежуточная область между социологией как наукой о неизменных законах социальной жизни, и историей как наукой об отдельных и неповторяющихся событиях и состояниях исторической действительности, порожденных сплетением социологических факторов". Таким образом, это особая методологическая процедура исследования социального мира, снимающая односторонность чисто идиографического или номотетического подхода.

Еще раньше Хвостов подчеркивал, что идеальный тип есть научное обобщение, которое не достигает, однако, значения общего или даже эмпирического закона. "Закон имеет характер положения всеобщего и необходимого, он не допускает исключений". Тип - есть такое общее понятие, которое вполне допускает исключения. Изучая тип, мы изучаем таким образом и встречающиеся в истории отклонения от него [31. С. 263]. Как видим, Хвостов занимался тем, что современные методологии называют "конструктивной типологией". Но сколько-нибудь развернутого пояснения (иллюстраций) этим рассуждениям он, к сожалению, не дает. Это один из досадных пробелов в истории русской социологии, учитывая, во-первых, то, что позитивист Кареев предложил несколько ранее свою трактовку метода типологии, и тут явно была бы возможной содержательная полемика, и, во-вторых, то, что немецкий неокантианец М. Вебер к тому времени создал и использовал причудливую типологию различных социальных явлений, а ныне историки и методологи науки вообще говорят о сложной "типологической традиции" в социологии. Подчеркивая важность получения достоверного, методологически проверенного фактического материала. Хвостов упоминает о необходимости непосредственного наблюдения, анкетирования, опросов и экспериментов в социологии. Чтобы собрать факты подобного рода в достаточном количестве, следует создать такие учреждения, где бы вся эта работа велась коллективом ученых и по особым программам. "Такие социологические лаборатории, - продолжал Хвостов, - в наше время еще только зарождаются, но от их успеха зависит в значительной степени вся будущность социологической науки" [30. С. 89].

Как последовательный идеалист Хвостов должен был испытать особые трудности при интерпретации различных материальных сторон и условий общественной жизни - географической территории, ее ресурсов, расовых и половых особенностей человека, техники, материальной культуры, т.е. всего того, что он называл "телом" общества.

Из всей совокупности этих сторон и условий - изложенных им довольно конспективно в "Основах социологии" - мы выберем его трактовку половых ролей и "женского характера", ввиду особой тщательности в разработке этого вопроса Хвостовым [27]. Она ярко отразила трудности его общетеоретического психологизма. Начнем, впрочем, с его самого общего подхода. Хвостов трактует все материальное в обществе как пассивных носителей активного, духовного, признавая его только в качестве условия, пространственно-временного окружения, объективизации духовных процессов. Но не всегда эта декларация проводится последовательно, иногда анализируемый им материал оказывает упорное сопротивление данной схеме, и выводы у Хвостова получаются неожиданными и противоречащими ей. Например, разбирая связь тенденций народонаселения с принципами управления, он приходит к выводу о том, что бюрократизм как особый метод администрирования возникает в ответ на чисто количественный рост состава социальных групп, помимо каких-либо духовных взаимодействий и идей. Чем больше группа, тем меньше в ней интимности, больше отвлеченности, функциональности, обезличенности. На такой почве и возникает бюрократизм [30. С. 40- 41].

Однако вернемся к интерпретации Хвостовым половых ролей и отличий. В течение многих веков на широкой политико-культурной арене выступал мужчина, а деятельность женщины была замкнута в сравнительно узкой, семейно-бытовой родовой сфере. Все попытки женщин изменить это положение оценивались двояко: одни, склонные сохранить господство мужчины, считали эмансипацию делом противоестественным, обреченным на неудачу, хотя бы потому, что реализация ее надежд будет совершаться только за счет снижения качества культурного развития. Другие - крайние сторонники равноправия - считали, что никакого социологического значения анатомическое и физиологическое различие полов не имеет. Женщину оттеснили на второй план только исторические условия, господство грубой силы в общественных отношениях. В будущем женщины завоюют полное равноправие, и роль полов будет одинаковой.

Оба толкования не приемлемы, считает Хвостов, избирая средний путь. Главное для общественной жизни (и социологии, ее изучающей) не анатомо-физиологические отличия полов, а духовные, психические отличия, вырастающие на отличиях первого рода. Именно они - основная причина неодинаковой роли полов в исторической жизни. Психический характер женщины формировался на функции деторождения и воспитания детей, отсюда и специфические социальные роли. Эти обстоятельства неизгладимы, и в будущем роль женщины (как и характера) не будет абсолютно тождественна роли и характеру мужчины [30. С. 31-34]. Несмотря на великое подчинение (часто полная зависимость от мужа, ограничение в правах на наследство, отсутствие политических прав, помехи в образовании и т.п.), женщина, писал Хвостов в книге "Участие женщины в умственной культуре человечества", многое сделала для появления и распространения культуры, она была "изобретательницей" земледелия, гончарного дела, кулинарии, за долгое время первобытной культуры являлась' врачом и воспитателем детей. Круг 'женских ролей в общественно- политической, культурной жизни будет расширяться - это объективная тенденция, и женщины во всех областях внесут в культурное развитие нечто свое, женское; во всей культуре, бывшей преимущественно мужской, усилится значение женского элемента, что сделает ее культурой общечеловеческой в полном смысле слова. Феминизация культуры означает ее новое обогащение (27. С. 21-22). Но что же такое женский характер - это центральное понятие построения Хвостова? Вообще под характером он понимает совокупность индивидуальных психических особенностей, которые базируются на общебиологической основе (темпераменте) и определяют жизнь данного человека. Поляризация женского и мужского характера составила сюжет его специальной работы "Психология женщины", которая вызвала множество других работ по этой проблеме. "Мужчина, - пишет Хвостов, - является в человеческом роде по преимуществу представителем сознательного логического мышления", дискурсивного интеллекта, тогда как женщина - носитель импульсивного, эмоционально-чувственного начала, подчас на мнимых подсознательных опорах, фантазийного, вплоть до мистичности, суеверия. Разумеется, речь идет о статистических тенденциях, предрасположенностях - ибо человеческая психика едина, а законы психической деятельности одинаковы у мужчин и женщин. Однако эти тенденции имеют место, и "философ, серьезно считающийся с жизнью в ее целом", должен помнить, что только абстрактным мышлением или чувственно- эмоциональным прозрением не раскрыть все богатство жизни. Они нужны оба [27. С. 24-37]. Таким образом, сложное понятие социального характера Хвостов трактует весьма упрощенно, сводя его к нескольким познавательным противопоставлениям, взятым внеисторично, абстрактно, без соотнесения характера с социально- культурной средой, эпохой, временем. Кстати, весьма похожие взгляды на сей предмет развивали А. Фулье, Ф. Вендт, Г. Гейманс и другие. Не анатомо-физиологические отличия полов (их абсолютизировали натуралисты) и не историческое положение мужчин и женщин (определенных классов, этнических групп, религий и т.п.) а только характер - вот главная детерминанта общественной жизни, если иметь в виду материальные половые различия. Таков главный вывод Хвостова. Но если взять основные составные "женского характера" в его изложении: эмоциональность (быстрая смена настроений), фантазия (волнения по поводу мелочей, любовь к мистическому, склонность к суевериям), конкретность мышления (нелюбовь к абстракциям), преобладание подсознательной сферы (женщины не любят аргументировать и слабо воспринимают аргументы, идущие вразрез с их стереотипами), гармоничность и порядок в пространстве (но не во времени) и т.п., то являются ли они специфически женскими и всегда ли обнаруживаются у женщин во времени, у всех народов, во всех культурах? Трансформируются ли они в разных условиях или внеисторичны?

Если посмотреть работы других исследователей той поры (П. Каптерева, С. Исполатовой, Н. Лапинского и других), то мы обнаружим разные оценки этих свойств и разное соотнесение их по полам, разное содержание по эпохам, сомнения в возможностях четко поляризовать некоторые психические качества "на мужские и женские". В такой ситуации женский характер, или "душа женщины", становится метафорой, а не научным социологическим понятием 135. С. 281.

Совершенно очевидно, что психологические различия между мужчинами и женщинами имеют место, однако научные данные начала XX в. были явно противоречивыми, недостаточными. Но даже и в отношении относительно несомненных данных - таких, как большая агрессивность мужчин, чем женщин, - существовали неясности, ибо исследователи не учитывали важного социально- исторического фактора, а именно неодинаковость полового разделения труда в разных обществах и эпохах, которое накладывало свой отпечаток на стиль жизни и психические особенности полов. Так, Хвостов разбирает криминальную статистику и делает вывод о том, что женская преступность в общем значительно ниже мужской, и далее скороговоркой отмечает, что тут есть социокультурные вариации - женская преступность выше в городах, чем в деревне, в промышленных странах, чем в слаборазвитых,. Следует опасаться ее повышения по мере того, как женщины будут выходить из "узких рамок семейной жизни на более широкое и разнообразное поприще общественной деятельности". Но если так, то тогда и "женский характер" историчен и социален?

Обнаруживается явное противоречие с основными внеисторическими постулатами концепции Хвостова. Его более дальний прогноз - наступающая "феминизация культуры" - оправдался лишь частично, ибо сегодня мы видим более дифференцированный сдвиг - половое разделение труда потеряло свою жесткость, взаимоотношения полов в семье и на производстве становятся в принципе равноправными, нивелируются нормы поведения и культурные стереотипы, складывается тенденция маскулинизации женщин и феминизации мужчин.

В свете сказанного будет интересным рассмотреть трактовку Хвостовым социальной структуры.

Общество как процесс общения, взаимодействия людей есть прежде всего психическое явление (в одном месте этот процесс Хвостов называл "текучим"). "Человеческая история в значительной степени сводится к возникновению у людей новых идей и к распространению их в массах" (30. С. 75]. Но эта же история помимо содержательной стороны имеет и формальную, т.е. формы взаимодействия, общения, деятельности, которые постоянно воспроизводятся, составляя статичный аспект общественной жизни.

Прежде всего Хвостов проводит различие между кратковременным процессом общения, форму которого он называет "общественным течением" (толпа, митинг, собрание и т.п.) и более длительными, устойчивыми - "общественными кругами", или "союзами". Последние делятся на два типа - "социальные группы", т.е. формы, охватывающие личность и ее взаимодействие целиком, со всеми ее индивидуальными особенностями (например, семья, род, касты), и так называемые социальные классы, объединяющие людей отдельными сторонами их деятельности (например, жители города и деревни, лица одной профессии, члены политической партии, религиозные единоверцы и т.п.). Подобные устойчивые образования обыкновенно возникают естественно-стихийно, помимо воли людей. Но наряду с этими самопроизвольно возникшими союзами есть их другая разновидность - целесообразно устроенные человеческим разумом. Такие союзы он называет "организациями" [30. С. 70]. В ряде случаев организации возникают не на основе рационализации самопроизвольного союза, а совершенно отдельно, самостоятельно (комиссии, клубы и т.п.). Сочетание "общественных течений", "союзов" и "организаций" при доминирующей роли последних и создает конкретный вид социальной структуры общества. Между всеми элементами этой структуры есть зависимости (они составляют законы ее функционирования): так, "общественные течения" при известных условиях превращаются в "союзы", "группы" чаще всего склонны к мирному симбиозу. кооперации, солидарности, "классы" - к борьбе, антагонизму, конкуренции. Чем подвижнее общественная жизнь, тем свободнее люди могут комбинировать "общественные союзы", тем демократичнее структура и напряженнее в ней духовное общение.

Хотя эта картина социальной дифференциации довольно абстрактна, в ней есть и верные детали, но отметим главное - методологическому психологизму Хвостова здесь опять не находится места. Невольно чувствуя это, основной упор в своей работе он смещает на культуру, общественное сознание, идеалы и интегральный принцип - "дух времени" и пытается проследить, как они способствуют образованию устойчивого духовного общения между индивидами.

Духовное общение, составляющее, по Хвостову, суть социальной реальности выступает в двух видах - стихийно-подсознательных, волевых, эмоциональных (явление паники, массовых психозов, моды, войны, национального характера и т.п.) и рациональных (планы, идеалы, программы научные, политические и т.п.). Оба вида иногда сложно опосредуют друг друга и составляют ткань культуры. Хвостов предлагает читателю анализ ряда нитей этой ткани: традиции, изобретения, "дух времени", идеалы и др. Рассмотрим их. Традиция и ее роль в конституировании общественной жизни интересовала многих ведущих социологов конца XIX - начала XX в. - Э. Дюркгейма, М. Вебера, Ф. Тенниса и других. Предлагаемая далее интерпретация этой темы Хвостовым в целом совпадала с ее трактовкой названными авторами (все подчеркивали императивность традиции, косность и устойчивость ее, напряжение при ее изменении), однако были и некоторые новые вариации в его подходе. Общественные традиции, по Хвостову, это навыки, которые сложились в известном обществе и впоследствии определяют поведение и жизнь его членов. Человеку свойственно шаблонизировать ряд своих действий, образ этот уходит в подсознательное и в дальнейшем выполняется индивидом без контролирующего сознания, наоборот, сознанию расчищается место для решения новых проблем. Если этот шаблон принимается другими, то образуются коллективные привычки или традиция. В традициях есть большая доля принудительности, на традиционном поведении люди строят свои ожидания и взаимные расчеты в отношении поведения других, что придает устойчивость и прочность общественному укладу, покоящемуся на традициях [30. С. 48-49]. Традиция, однако, хотя и проникает во все виды человеческой деятельности, но "в разной степени и неодинаковой силой устойчивости" у разных народов, разных групп населения, в разные исторические эпохи. Так, более традиционны, консервативны "сельские классы", а склонные к переменам "городские классы", среди народов более привержены традиции жители Востока, чем Запада [30. С. 51-53]. Какова динамика традиции? При каких условиях она меняется? Традиция есть явление духовное, т.е. пластическое и изменчивое, как все духовные образования, подчиняющаяся особым духовным закономерностям. В этом отношении она отличается от биологического приспособления - инстинкта, который не имеет истории ("пчелы сооружают улей ныне точно так же, как тысячи лет тому назад"). "Устройство человеческих обществ определяется в значительной мере не инстинктами, но "традициями", поэтому они меняются, т.е. обладают историей, в которой и заключена специфика человеческого общества в отличие от животной жизни [30. С. 50].

Традиция меняется субъективно при осознании необходимости ее изменения в рациональной критике. Объективно она меняется под влиянием независимых от воли факторов (роста населения, урбанизации и т.п.). Чаще всего эти условия переплетаются и оплодотворяют друг друга. Вслед за Г. Зиммелем Хвостов пишет, что в условиях относительно небольшой сельской общины, где все лично знают друг друга, сила интимного социального контроля высока, вся жизнь строго регламентируется обычаями и традициями. В современных городах жизнь человека более анонимна в конгломерате профессий, нравов, моральных кодексов, этнических укладов. Резкие контрасты города (богатство и бедность, подвижная мобильность) рождают атмосферы перемен, радикализма, жажду изменения и т.п. Все это будит критическое отношение к сложившимся стандартам.

Суммируя свои представления о традиции, Хвостов их применяет к анализу послереволюционной России и пишет: "При революционных переворотах приходится считаться с действием традиции. Революции никогда не удастся вполне направить жизнь общества на новый путь. Когда остынет революционный пыл, традиция заявляет о своих правах и оживляет многое из старого уклада, временно устраненного революцией. Вот почему каждая революция сменяется реакцией в более или менее сильной степени" [30. С. 54] .

Наряду с относительно инерционным духовным явлением - традицией, Хвостов занимается более динамичным - "новой идеей", нововведением (индивидуальным и массовым). Как и при каких условиях новая идея становится социальной силой? Присоединяясь к ряду соображений Н. Михайловского и Г. Тарда, он пишет о возникновении идей, их "поединках", синтезах, распространении путем подражания, превращении рациональной идеи, "согретой чувствами масс", в идеал, реализуемый потом в общественной жизни [30. С. 55-60]. Вслед за П. Новгородцевым и В. Вундтом он считает, что воплощение идеалов (реформирование общества) никогда не будет реализовано абсолютно, всегда будут искажения замысла, появление непредвиденных последствий из-за сложности и постоянной изменчивости общества, относительной неразвитости социальной науки и известной неоднородности всех наших общественных идеалов.

Особое внимание Хвостов уделяет принципу "дух времени". Это понятие фиксировало своеобразное единство общества: О. Конт называл его "консенсусом", В. Вундт - "историческим соотношением", позднее П. Сорокин - "стилем культуры". Но что конкретно оно означало?

Во всякой исторической эпохе существуют определенные тенденции, которые проникают во все стороны общественной жизни и придают ей единство, единообразие. Они проявляются в праве, этике, религии, литературе, изобразительном искусстве, и даже в одежде, технике, приемах делового оборота, господствующих организациях и т.п. При недостатке исторических данных можно умозрительно предполагать некоторые свойства тех или иных элементов в рамках целого - например, в эпоху Возрождения, Просвещения, Романтизма и т.п. Далее Хвостов очень бегло указывает на ряд важных обстоятельств: господствующие тенденции "духа времени" не все области общественной жизни пронизывают в одинаковой степени, в одних - они "полный хозяин", в других - уступают; скажем, есть инерционные явления (народные обычаи, нравы, религия - "это обломки прошлого, своего рода островки, куда укрылся дух минувших эпох") и более динамичные (наука, промышленность, мода и т.п.), затем одновременно с господствующей тенденцией существуют ретроспективные тенденции, направленные в прошлое, или модернистские, направленные в будущее, т.е. выражающие дух предыдущей или последующей эпох. Отсюда клубок закономерностей, пестрота учреждений, продуктов деятельности эпохи.

Есть закон (Вундт называет его законом "исторического контраста", Сорокин - "социокультурного лимита"), по которому ценности одной, господствующей тенденции в силу их относительности временно исчерпывают себя и сменяются противоположными ценностями и тенденциями. Испытав справедливое разочарование в господствующих недавно ценностях (и ни одна идея, ни одно чувство не являются всеобъемлющими), общество бросается в другую крайность. Вот почему социокультурный процесс носит зигзагообразный характер. Каждая эпоха больше похожа не на непосредственного предшественника, а, скорее, на ту эпоху, которая от нее отдалена была непосредственно предшествующей [37]. Весьма показательно, что эти общие рассуждения Хвостов постоянно обосновывал законами индивидуальной психологии, иногда добавляя, что "нечто подобное имеет место и в общественной жизни" 130. С. 66-67].

"Дух времени", единое содержание духовных ценностей культуры встречают еще одно препятствие - в лице дифференциации общества на группы, классы, разные типы личности, что дает возможность неодинаково толковать, реагировать на одни и те же раздражители. Социальная принадлежность диктует свои границы процессу усвоения содержания культуры, общественного сознания своего времени. Поэтому относительность последних еще более усиливается, ценности релятивизируются. Знания превращаются в мнения; если последние провоцируют коллективные действия, то перед нами - явление - "общественное мнение". Хвостов был первым в русской социологии, кто стал приглядываться к "общественному мнению" и пытался дать более или менее связное определение его [30. С. 68; 38].

Последний раздел социологии культуры Хвостова имеет дело с проблемой "общественного идеала", волновавшей практически всех неокантианцев и субъективную школу. Человеческое общение - это бурлящий поток разных, противоречивых тенденций интеграции и дифференциации, добра и зла, тяготения к обществу или его отрицания, солидарности и борьбы. Происходит неизбежный, по Хвостову, антагонизм между обществом, не являющимся простой суммой индивидов, а обладающим собственными закономерностями, и конкретным человеком. Личность стремится к свободе, которая дала бы ей возможность беспрепятственно осуществлять свои собственные интересы. Общество же требует, чтобы его члены свои личные интересы соотносили не с личными вкусами, а с нормами, установленными общественным целям. Эти антагонизмы и противоречия снижаются созданием "общественных идеалов", по которым человечество так или иначе реконструирует свою жизнь. Несмотря на конкретное многообразие общественных идеалов, их суть - едина, считал Хвостов, и заключается в понятии "социальной справедливости", т.е. гармоническом примирении личной свободы и благосостояния с благосостоянием общества в целом. Пока еще нигде этот идеал не был достигнут в полной мере, для этого необходимо длительное воспитание людей в духе идеала и создание справедливых социальных организаций. И то и другое достижимо "воспитанием и реформами", которые должны быть основаны на данных социологии и социальной психологии. В этом правильная сторона мечтаний О. Конта об идеальном обществе под управлением ученых.

Впрочем, Хвостов полагал, что ученые, по свойствам своей психики редко годятся на роли практических политиков: здравая идея здесь заключается в научной основе социального реформирования. Заключает эту тему он словами: "В общественной жизни чудеса так же невозможны, как и в физико-химическом мире. Как там недостаточно просто повеления или заключения, чтобы наступило то, чего мы хотим, так и здесь требуется прежде всего знание и умение, чтобы наши реформаторские замыслы успешно осуществлялись" [30. С. 83]. В свете этих требований он предлагал обратить особое внимание на развитие социологии, считая главной слабостью современной социологии то, что она не располагает для своих обобщений достаточным фактическим фундаментом, предсказывая преодоление этой слабости развитием эмпирической ориентации социологии в ближайшие годы [30. С. 88-89]. Здесь, как нигде в других частях концепции Хвостова, здесь обнаруживается тесная связь его социологических постулатов и политических воззрений. И хотя Хвостов понятие "прогресс" не считал научным, в политическом смысле он причислял себя к прогрессистам. Как и большинство либеральных русских профессоров, он симпатизировал "умеренному буржуазному демократизму".

Сразу после подавления Московского вооруженного восстания Хвостов сочувственно цитирует слова А. Бебеля о "бесполезности" вооруженного выступления трудящихся масс против мощного современного государства, хотя и допускает возможность "взрыва" из-за неразумной политики властей. Но и сам этот взрыв он считал делом неразумным, испытывал откровенный страх перед "политически неорганизованной массой" восставших. Во время Октябрьской революции многое в ней Хвостов объяснял только игрой инстинктов, темных страстей, желаний толпы, иррациональной психологией масс. Позднее это мнение постоянно учитывал П. Сорокин, занимаясь проблемами революций. В отличие от революции реформа как носитель социальных преобразований построена на сознательной, рациональной основе, на учете общественного мнения, идеалов, новых идей и других элементов и комбинаций "психической связи, на которой в конце концов зиждется каждое социальное единство ... каждое государство" 183. С, 201.

Хвостов не принял социалистической революции, но и не выступил против нее открыто, как его товарищи по Московскому психологическому обществу (П. Б. Струве, Е. Н. Трубецкой и другие).

В лице Хвостова русское неокантианство от критики позитивизма и обоснования антинатуралистического методологического стиля социальной науки перешло к выяснению содержательных возможностей нового понимания социологии, формально расширяя круг социальных проблем и фактическую базу ее обобщений. Он строил свои схемы в духе того, что сейчас называют социологией культуры (хотя никогда сам не определял ее так), настойчиво указывая на принципиальную важность ценностей в детерминации человеческого поведения. Сама по себе эта точка зрения стала общепризнанной в современной социологии и социальной психологии. Но тот способ, которым Хвостов обосновал роль культуры и ценностей в общественной жизни, заставлял объяснять последнюю чаще всего в терминах индивидуальной мотивации (хотя он выступал против этого) и был, следовательно, одним из моментов дальнейшей субъективизации социологии. И все же она оказала влияние на русских социологов. Так, например, П. Сорокин в конце 30-х годов, находясь уже в США, приступил к созданию своей знаменитой "интегральной социологии", синтезирующей позитивизм и антипозитивизм, явно под влиянием Хвостова.

С.С. Новикова «История развития социологии в России»

2. ВТОРОЙ ЭТАП (1890-е годы — начало XX века) НЕОКАНТИАНСТВО

В конце XIX века позитивистская социология в России столкнулась с глубокими теоретическими трудностями, стало явным внутреннее противоречие натуралистического редукционизма. Кризис механического естествознания приводит к усилению антипозитивистского течения, которое выступило против изучения общества с помощью естественнонаучных методов, против сближения социологии с естествознанием. Это стало причиной появления НЕОКАНТИАНСТВА, которое критиковало вульгарный натурализм, эволюционизм и механицизм.

Представители русского неокантианства, хотя и признавали, что истории присущи закономерности, но сущность последних получала у них идеалистическую трактовку как чисто психологическую. Для них, как и для всей русской социологии, было характерно стремление способствовать прогрессу общества, улучшению условий жизни.

Они считали невозможным рассматривать общественную жизнь как естественно-натуралистический процесс. Считали, что нет единства гуманитарного и естественнона-учного знания, отрицали детерминизм. В связи с этим можно выделить следующие основные моменты неокантианской концепции социологии /46, с.46/:

1. Приоритет логических основ (использование априоризма, а не наблюдения).

2. Критика понятий и языка социологии.

3. Гносеологическое философствование.

4. Акцентирование внимания на проблемах культуры ценностном аспекте человеческого поведения. Лозунг «Назад к Канту» увлек за собой многих исследователей, одних полностью, других частично. Неокантианство России условно можно разбить на три группы /132, с.256/.

— ортодоксальное ядро (СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ ГНОСЕОЛОГИЯ) — А. С. Лаппо-Данилевский, Б.А. Кистяковский;

— концепция, близкая к философскому иррационализму (СУБЪЕКТИВНО-НОРМАТИВНАЯ) — П.И. Новгородцев, В.М. Хвостов; .

— вариант «индивидуального психологизма» (ПСИХОЛО-ГИЧЕСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ НЕОКАНТИАНСТВА) — Л.И. Петражицкий и его последователи.

Идет дальнейшее развитие и МАРКСИСТСКОЙ СОЦИОЛОГИИ (исторического материализма). Марксизм стал рассматриваться как возможный вариант, возникающий при объяснении и поиске путей эволюции России. Можно выделить два его основных направления: ОРТОДОКСАЛЬНЫЙ МАРКСИЗМ (Г.В. Плеханов, В.И. Ульянов-Ленин) и неортодоксальный, «ЛЕГАЛЬНЫЙ МАРКСИЗМ» (П.Б. Струве, М.И. Туган-Барановский, Н.А. Бердяев и др.).

Ортодоксальный марксизм, в свою очередь, можно также разделить на два течения. Первое было ортодоксальным как по форме, так и по содержанию и обосновывало в духе исторического детерминизма пути естественной социальной эволюции (Плеханов).

Второе было ортодоксальное по форме, но неортодоксальное по содержанию, т.к. пыталось соединить теорию сущего и теорию должного (Ленин). В конечном итоге это привело к соединению исторического материализма с положениями русской субъективной социологии, т.е. к единству, при этом научно обоснованному, политического тоталитаризма с субъективизмом.

В этот период идет также дальнейшее уточнение пред-ставителями старых школ (Ковалевский, Кареев и др.) своих прежних позиций.

Рассмотрим взгляды основных представителей неокантианства. Александр Сергеевич ЛАППО-ДАНИЛЕВСКИЙ (1863 —1919), историк и социолог, наиболее яркий представитель русского неокантианства, выступавший за создание СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ ГНОСЕОЛОГИИ. Он был председателем первого Русского социологического общества имени М.М. Ковалевского (1916 —1918), а после Февральской революции руководил кафедрой социологии в Петроградском университете. Основное его произведение — «Методология истории» (т. 1, 1910; т.2, 1911).

Он выступил за переход от «публицистического любительства» в социологии к ее специализации, т.е. к научному профессионализму. В центре его внимания оказались вопросы синтеза истории и социологии. Вариант данного синтеза был им разработан.

Лаппо-Данилевский считал, что цель гуманитарной науки — это выяснение психического содержания социальных и культурных фактов, а на основании этого построение типологической конструкции. Основными типологизирующими дисциплинами, по его мнению, являлись история и социология. Так же, как и М. Вебер, он указывал, что данную двоякую задачу нельзя решить, используя только номотетические или только идиографические методы. Так как первые направлены на отыскание закона, а вторые на фиксацию фактов. Социология рассматривалась как «номотетическая» наука, а история — как «идиографическая». Выход он видел в синтезе «истинно позитивных» моментов этих методов с помощью методологического осмысления их различия и границ применения как в социологии, так и в истории. Решение этой проблемы впервые позволит сформулировать основы теоретической социологии. Все предшествующие социологические школы не смогли выявить ни специфический «социальный фактор», ни принципы социологического познания, поэтому он подверг критике как позитивизм О. Конта, так и экономизм К. Маркса.

Лаппо-Данилевский считал, что социология — это абстрактная, обобщающая наука, которая не может опираться безусловно на понятия физики, механики или энергетики. Она изучает психологическую форму законосообразности, каузальности и необходимости. Под ней Лаппо-Данилевский понимал абсолютно безусловную цель, которая определяет структуру массовой человеческой деятельности, а также формы ее развертывания и реализации. Исходя из этого, по его мнению, исторический прогресс заключается в осознании людьми этой цели и все более последовательной ее реализации. Общество, состоящее из индивидов, осознает конечную идеальную цель и выступает как сгусток воли, общность.

Богдан Александрович КИСТЯКОВСКИЙ (1868—1920), также приверженец социологической гносеологии, выступал за строгое логическое подразделение наук об обществе (разграничение юриспруденции и социологии, исследований социальной действительности и нормативных наук).

Основные работы: «Общество и личность» (1899), «Социальные науки и право» (1916).

Общество, по его мнению, это психическое взаимодействие людей. А так как общество — психическое явление, его нельзя рассматривать при помощи пространственных категорий, ведь психические процессы очень отличаются от физических процессов и количественно неизмеримы.

Кистяковский правильно отметил, что психика индивида под воздействием общества изменяется. Общественная эволюция — это сложное понятие. Исследовать его можно только после рассмотрения более простых социальных законов, которые составляют основу данных процессов развития и действуют всегда одинаково. Он считал, что соотношение социальных законов и законов развития общества такое же, как физических и химических законов, с законами геологии. Геология изучает явления, которые являются результатом сложного взаимодействия основных физических и химических законов. Социальная эволюция, по мнению Кистяковского, это сложный результат пересечения ряда различных причин, которые можно проанализировать в отдельности и объяснить при помощи основных социальных законов. При этом пересечение разных причин и сведение их в ту или другую комбинацию — чисто исто-рическая случайность. Для открытия закона необходимо изолировать однородные явления, которые находятся в причинной связи между собой. Только знание нескольких пересекающихся рядов причин даст возможность вывести закон. Он выступал против проведения аналогии между обществом и организмом.

Кистяковский, как и все неокантианцы, отмечал наличие кризиса в современном социальном познании и считал, что выход из него надо искать в области методологии. Он писал: «Надо знать, для какой специальной цели создается понятие, т.е. орудием какого познания оно будет служить для того, чтобы решить, существенен ли или несущественен гот или иной признак. Указания на специальные цели познания дает не формальная логика и методология. Так, например, понятие человека будет совершенно различно, и существенными надо будет признать совершенно различные признаки, смотря по тому, будет ли это понятие образовано для целей анатомии, физиологии, психологии или социологии. Определение понятия человека, данное Ла-Меттри в "L'homme machine", человек это машина, годится для анатома, для которого человек прежде всего есть механическая комбинация целесообразно устроенных органов и их рудиментов, но оно не удовлетворило бы даже физиолога, не говоря даже о психологе и социологе. В противоположность этому с аристотелевским определением человека, как животного общественного, анатому и физиологу нечего делать, и оно годится только для социолога и отчасти для психолога. Все это заставляет нас признать громадное значение методологии для научного образования понятий, несмотря на то, что собственно учение о понятии относится к формальной логике. Вырабатывать научные понятия, пригодные для той или другой специальной науки, нельзя, не разрабатывая методологию ее» /54, с.98 —99/.

Он убедительно показал, что большинство понятий социологии были или некритически перенесены из сферы донаучного, обыденного сознания, или взяты из сферы других наук, отсюда их бессодержательность, неопределенность, произвольность. Одна из основных причин кризиса, по его мнению, заключалась в некритическом заимствовании по-зитивизмом категорий и методов естественных наук, что привело к игнорированию специфики предмета социального знания. Поэтому он настаивал на «пересмотре всех ос-нов» социального познания.

Необходимо отметить нигилистическое отношение Кистяковского к категории возможности. Он считал, что представители нового течения в социологии должны, в первую очередь, перестать рассматривать социальные явления с точки зрения возможности, а только с точки зрения необходимости и долженствования. Так как «область социологии есть область безусловно достоверного в социальных явлениях», то и главным будет установление необходимости, а не определение различных возможностей /56, с.393/. Важным для исследователя является обоснование ценности права для практической жизни людей. Отмечая относительность права по сравнению с безусловными истиной, верой, справедливостью, красотой, он указывал, что значительную часть духовной культуры составляют ценные формальные свойства интеллектуальной и волевой деятельности, среди которых право играет ведущую роль. Дисциплинирование человека происходит в большей мере благодаря праву, чем, например, систематическим упражнениям воли. Социальная дисциплина может быть создана только правом, поэтому Кистяковский отождествляет дисциплинированное общество с обществом, в котором развит правовой порядок. Внутренняя свобода человека достигается благодаря праву, игнорирование же его ведет к власти силы и росту несвободы. В России общество никогда не уважало право, люди не осознавали, что условием нормального общественного развития является прочное правосознание. Поэтому дальнейший путь России Кистяковский видел в признании вместе с абсолютными ценностями также относительных ценностей, а именно, обыденного, но в то же время прочного и нерушимого правопорядка.

Павел Иванович НОВГОРОДЦЕВ (1866—1924) был представителем СУБЪЕКТИВНО-НОРМАТИВНОЙ КОНЦЕПЦИИ. Подвергая критике позитивистскую социологию, он отмечал, что «уже первый шаг их социологии есть грубая гносеологическая ошибка. Эта ошибка состоит и наивно-реалистическом утверждении объективного характера изучаемых фактов и связей» /98, с.270/. По его мнению, логика социальной науки не фиксирует «ни социальный закон, ни объективное состояние социальных явлений, как думают позитивисты, а это есть не что иное, как систематизация построений нашей мысли, различных абстрактных гносеологических типологий» /98, с.272/. Новгородцев выступал против позитивистского сведения культурной системы к системе социальной, а последней — к биоприродным факторам.

Он указывал, что мы отличаемся от животных не тем, ч то наши нормы меняются со временем, а тем, что они у нас в отличие от них есть. Поэтому специфика социальных явлений в человеческой жизни заключается как раз в наличии «первоначальных задатков» всеобщего долженствования, т.е. норм. «Безусловное долженствование» выступает нравственной основой структуры личности и, в конечном счете, является главной творческой основой общества и культуры. Позитивисты, сравнивая процесс образования норм и процессы следования нормам людьми с процессами природы, которые протекают естественно, забивают, что если нормы и «образуются закономерно, то через людей и при посредстве их воли» /98, с. 257/. Поэтому ставить вопрос о закономерности социальной деятельности можно только лишь в смысле закономерности воли.

В связи с этим, как отмечал Новгородцев, «становится понятной та формула, которую мы противопоставляем позитивно-социологическому направлению: нравственность (как и право) может и должна изучаться не только историческое и общественное явления, но также как внутреннее, психическое переживание, как норма или принцип личности. Рядом с социологическим изучением должно быть признано индивидуально-психологическое и нормативно-этическое: нравственность должна быть понята не только со стороны своей исторической изменчивости, но также как явление и закон личной жизни, как внутренняя абсолютная ценность» /98, с.273 —274/. Он считал, что между понятиями «должное» (норма) и «естественная необходимость», как и между понятиями «сознание» и «материя» лежит непроходимая пропасть /98, с.256/.

Новгородцев обращает усиленное внимание на внутренний мир личности, рассматривает нравственно-правовые императивы как посредники в отношении «среда — личность». Но в то же время не согласен с упрощенной интерпретацией личности как пассивного продукта, части социальной среды (группы), как «передаточной инстанции общего движения в замкнутой цепи исторической необходимости». Личность выступает единственным источником сознательных решений, поэтому общество есть не что иное, как сознание отдельных лиц.

Новгородцев опирался на сформулированный Кантом Гегелем тезис в их концепции права и государства о том, что социальному прогрессу всегда предшествует поворот идеализму. Эту идею он положил в основу своей «системы нравственного идеализма». Поворот к идеализму возможен был только в результате разрыва с позитивизмом. Новгородцев считал, что в праве заключено идеальное нравственное начало и оно должно быть подвергнуто специальному философскому анализу.

Необходимо обратиться к нравственной проблеме, понять ее и обосновать как самостоятельную и независимую от любых исторических и социологических предпосылок. Решение вопроса о долженствовании является главным в нравственной проблеме для Новгородцева. Позитивизм не способен решить нравственную проблему, так как при решении вопроса об этическом долженствовании нельзя обойтись без априорных указаний нравственного сознания. Ученый выступал против широко используемого в социологии исторического подхода, так как это ведет к исчезновению личности и объектом исследования становится деятельность масс, среда. Он считал, что наряду с социологией необходимо развивать индивидуально-психологическое, нормативно-этическое изучение естественного права.

Вениамин Михайлович ХВОСТОВ (1868 —1920), правовед и историк, также поддерживал субъективно-нормативный вариант неокантианства. Профессор Московского университета в период с 1899 г. по 1911 г.

Хвостов считал, что «названием "социология" со времен Конта обозначается основная и наиболее общая наука об обществе. Существует очень обширная группа наук, которые все в совокупности покрываются общим названием со-циальных или общественных наук. Все эти науки имеют своей задачей исследование отдельных сторон общественной жизни.

...Но, как бы ни были абстрактны и общи выводы отдельных групп общественных наук, есть такие общие вопросы, которые не входят в компетенцию ни одной из них. Такой характер имеет вопрос о том, что из себя представляет самое общество и процесс его жизни во всей его полноте. Ясно, что подобного вопроса не может делать предметом своего исследования ни история, ни философия, ни экономика, ни юриспруденция или политика, так как он выходит за пределы компетенции всех этих наук и в то же время является основополагающим для них, ибо от ответа на этот вопрос зависит и характер ответов на те частные и более узкие вопросы, которые разрешаются этими общественными на-уками. Разрешение этих основных вопросов об обществе и берет на себя социология, или общая наука о явлениях общественности. Социология оказывается такой же основной наукой для группы общественных наук, какой биология... оказывается для наук, изучающих отдельные проявления жизни и отдельные стороны жизненной организации, каковы анатомия, физиология, ботаника, зоология» 161, с.1 —2/.

Социология, по мнению Хвостова, это особая промежуточная наука, которая использует типологические методы, статистику и «понимание». При этом он подчеркивал, что она является одной из «наук о духе», так как социальный мир состоит из психических взаимодействий. При рассмотрении структурных особенностей этого взаимодействия Хвостов пришел к следующему. Общество и личность, взятые отдельно и.противопоставленные друг другу; будут только лишь теоретическими абстракциями. Если же взять их в жизненном единстве, то они выступают реальностью особого психо-материального ряда онтологических явлений и важным является при этом то, что решающую роль в этом единстве играет духовное.

Личность, по мнению Хвостова, это социокультурное образование, общество и культура накладывают свою печать даже на такую физиологическую характеристику человека, как пол. Он выступил против морали «двойного стандарта», обосновал законность женской эмансипации.

Хвостов отрицательно относился к революции как форме разрешения социальных противоречий. По его словам, необходимо учитывать, что за революцией всегда следует реакция. Революция ведет к разрушению культуры и гибели людей. Он отдавал предпочтение реформам, которые строены на социологическом знании и которые учитывали общественное мнение, социальные идеалы и частные интересы.

Свои социологические воззрения Хвостов попытался изложить в большой специальной работе. Первый том его «Социологии» был практически весь посвящен изложения истории социологических теорий. Второй том, который был посвящен анализу социологического объяснения и структуры социологического знания, хотя в рукописи был готов, в свет так и не вышел. Была опубликована только его первая глава, и некоторые материалы использовались при написании брошюры «Основы социологии».

Хвостов критически проанализировал труды своих предшественников. Их взгляды были классифицированы на 8 школ. Он выделил и проанализировал механическую, географическую, этнографическую, биологическую, психологическую, экономическую, этическую социологию, а также отдельно выделил защитников полной самостоятельности социологии и противников этой науки. Рассмотрение и анализ мировой социологии, в том числе и русской, позволили ему сделать вывод о том, что соперничество и не утихающая борьба между всеми школами является показателем незрелости социологии. А для ее развития необходимо выделит основные вопросы социологии и систематизировать их на адекватной методологической основе. Эту задачу предполагалось решить во втором томе.

Он подверг критике представление о прогрессе как развитии, которое направлено для достижения ценной для нас цели, так как это понятие не вполне научное. Хвостов считал необходимым заменить понятие прогресса понятием развертывания духовного процесса. В связи с этим внимание социологов должно быть направлено на анализ продуктов духовного общения людей, а также на выявление духовной закономерности как общей схемы социального порядка. Он рассмотрел три фазы исторического развертывания духовного процесса. Хвостов подверг критике как марксизм — за выпячивание исторического фактора, так и субъективную школу — за «недоучет» объективных факторов.

Социальные законы, по его мнению, это общие схемы порядка протекания человеческого общения, и они тождественны законам психики. Поэтому социальную психологию необходимо рассматривать как часть социологии, которая изучает формы коллективного сознания — осмысливает мир с позиций данной социальной группы и вырабатывает понятия, характеризующие социальную организацию общества.

Лев Иосифович ПЕТРАЖИЦКИЙ (1867 —1931) играл ведущую роль в русском неокантианстве, а именно ПСИХОЛОГИЧЕСКИ-ЭМОЦИОНАЛЬНОМ ВАРИАНТЕ НЕОКАНТИАНСТВА. С 1893 г. по 1918 г. он был профессором Петербургского университета, а после эмиграции руководил кафедрой социологии в Варшавском университете.

Новгородцев отметил два главных отличия позиции Петражицкого: это последовательный упор на психологизацию норм и всего социального целого, и его близость к позитивизму.

Петражицкий резко выступал против тех, кто видел в обществе игру сверхчеловеческих сил. Поэтому социология, по его мнению, это наука, которая призвана изучать человеческое участие в процессах социальной жизни, а именно, особого рода психическую деятельность индивидуального характера.

Для ее изучения социология должна опираться на субъективную психологию человеческих мотивов, теорию «естественного права» и принцип «интроспекции».

Основным методом изучения и познания предметов и явлений является наблюдение, то есть восприятие с помощью внешних чувств (зрение, слух, обоняние, вкус, осязание). Это используется в области изучения явлений физического, материального мира. А в области изучения явлений духовного мира, психических явлений, как указывал Петражицкий, оно состоит во внутреннем восприятии про-исходящего в собственной психике и будет называться уже «внутренним наблюдением, самонаблюдением, или интроспекциею, интроспективным психологическим методом».

Петражицкий выступил за проведение методологической критики существующего образования общих гуманитарных понятий и перестройку существующей психологии.

При выяснении вопроса, что следует считать «центральным научным термином социологии», он отвергал как традиционно принятое понятие «общество», так и выдвинутое новое понятие «ценность» /106, с.96, 169/, объясняя это тем, что они не были методологически основательными и не выясняли «мотивационной силы» нормативных переживаний, их «давления на поведение» индивида. Центральным понятием он считал, является «социальное поведение» и его «мотивы» (импульсы). При этом «мотив» как социологическое понятие имеет научно-психологический синоним — «эмоции». Эмоции выступают прототипом всей психической жизни вообще. Так как эмоции выступают в роли самого содержательного компонента социального поведения, то предметом социологии становится понимание социального действия. Социальные отношения он пытался свести к явлениям психического взаимодействия. Исходя из этого, основным методом в области социальных явлений выступает интроспекция. Петражицкий указывал, что новая «эмоциональная» психология, то есть теория мотивов поведения, будет теоретической союзницей данной социологии.

Ученый не только признает эмоции, но и детализирует их, как того требует современная логика научного исследования, аналогично химику, который изучает воду, разлагая ее на кислород и водород. Петражицкий поступал таким же образом, сделав классификацию эмоций, выделяет эмоции «голода-аппетита», эмоции «жажды», «охотничью эмоцию», «сонную эмоцию», «благожелательные эмоции», «злостные эмоции», «одиозные эмоции» и т.п.

Он отмечал, что «хозяином» человеческой жизни, факторами, которые являются решающими и управляющими как в области телодвижения, так и осуществления функций психики являются «эмоции», а не выделенные традиционной психологией элементы. Эмоции, носящие двусторонний, пассивно-активный характер, являются истинным двигателем, мотивом поведения. Познание, чувства и воля выступают только как добавочные, вспомогательные и подчиненные психические процессы и служат эмоциям в качестве средства для более совершенного эмоционального приспособления. Основой социального выступают бессознательные эмоции, а не воля как сознательный процесс односторонне активного начала, не разум с его ясными и твердыми категориями, стремлением к единству, несвободное творчество личности. Бессознательный процесс жизни является основным и первичным.

«С историческо-эволюционной точки зрения, — подчеркивал Петражицкий, — представляется весьма вероятным, что первоначальною основою развития психики были именно эмоции, и что односторонне-пассивные и односторонне-активные элементы представляют позднейшие продукты эволюции и дифференциации эмоций; ощущения и чувства произошли путем дифференциации эмоциональных раздражений, состоявшей, с одной стороны, в постепенном ослаблении и устранении моторного элемента, с другой стороны, в выделении из первоначальных смутно-неопределенных раздражений более дифференцированных претерпеваний: ощущений и чувств (причем отрицательные чувства, страдания произошли, вероятно, от репульсивных, положительные чувства — от аппульсивных эмоций); точно также волевые переживания произошли от первоначальных эмоций путем дифференциации эмоциональных позывов, выделения чисто активного элемента. И теперешний наши эмоции с их разнообразными специфическими качествами и дифференцированными акциями представляют тоже продукты дифференциации примитивных смутно-неопределенных моторных раздражений, аппульсий и репульсий, с простыми и недифференцированными акциями, представление о которых можно добыть путем наблюдения движений примитивных живых существ (protozoa и т.д.). Примитивные животные не имеют органов зрения, слуха обоняния и т.д., и вообще ходячее предположение существования у них познания, ощущений и т.д. — совершенно произвольное предположение; то же относится и к наделению их чувствами и волею (последнее предположение, как увидим ниже, наиболее ненаучно). Единственно возможный вывод из наблюдения их движений относительно их психики состоит в том, что они не лишены способности к моторным раздражениям аппульсивного и репульсивного характера с соответственными простыми акциями» /106, с.223—224/.

Между конкретным поведением человека и «народной психикой» он выводит посредником социальные нормы («нормы—законы»). Подлинной детерминантой общественных институтов и отношений являются сверхгрупповые, общеклассовые нормы (право, мораль).

Нормы — это продукт прогресса «народной психики». Они выполняют две функции: импульсивную, т.е. создают препятствия или способствуют действию мотивов, и педагогическую, т.е. способствуют развитию или ускорению определенных психических склонностей. Поэтому любая социальная система выступает ступенью социального поведения и социального воспитания. Выполнив свои функции, она неизбежно заменяется новой социальной системой, которая будет соответствовать стоящей уже на более высоком уровне народной психики. Каждая последующая система норм будет выступать в виде идеала по отношению к уже достигнутому уровню /107, т.1/.

Петражицкий считал, что « идеалом является достижение совершенно социального характера, совершенное гос-подство действенной любви в человечестве» /106, с.З/. А историю человечества он рассматривал как постоянный рост разумности норм и учреждений, увеличение гуманности средств реализации норм и ускорения социального действия. Поэтому миссия будущей науки политики права, с точки зрения Петражицкого, «заключается в сознательном ведении человечества в том же направлении, в каком оно двигалось пока путем бессознательно-эмпирического приспособления, и в соответственном ускорении и улучшении движения к свету и великому идеалу будущего», то есть в том, чтобы сознательно вести человечество в направлении к общему благу /106, с.4/.

Его идеи использовали и широко поддерживали как в нашей стране, так и за рубежом.

В дальнейшем влияние неокантианства пошло по двум направлениям:

1. Способствовало новому взлету философии идеализма (Бердяев, Булгаков и др.);

2. Не сумев уничтожить позитивизм во время его кризиса, стало толчком к его дальнейшей эволюции.

Неокантианство, оформленное в виде умозрительно-критической, идеалистической традиции, пыталось заменить натуралистические модели. Но полностью подорвать интеллектуальное доверие позитивизму в России оно не смогло. Во время критики позитивизм часто называл себя наследником линии Фейербаха, Белинского и Чернышевского, а с этой традицией в русской философии идеализм легко справиться не мог.