7. Культурная катастрофа XX века.
Естественное развитие русской культуры Петербургского периода, и в частности его "серебряный век", были насильственно прерваны большевистским переворотом 1917 г. и последующими событиями. Очевидно, между тем, что эпоха в культуре, тем более такой продолжительности, как Петербургский период, не может прекратиться резко и внезапно в течение недель, месяцев и даже лет. В 20-х гг. "серебряный век" был, еще ощутим в культуре, продолжавшей свое существование в Советском Союзе. И все-таки это была остаточная жизнь — доживание культуры Петербургской России.
Петербургская Россия к этому времени закончилась, и наступили другие времена. Все дело в том, что если смута и закончилась, то не наступлениемновой исторической и культурной эпохи. Вслед за смутой начался длительный периодисторического и культурного безвременья. В России — Советском Союзеустановилось какое-то подобие порядка и организации жизни. Но это было именноподобие порядка и организации, потому что первые тридцать пять лет существованиясоветской власти, страна находилась в состоянии непрерывной гражданской войны,к которой в 1941—1945 гг. добавилась еще и война с внешним врагом. Гражданскаявойна в России после 1921—1922 гг. приняла необычные и главным образом скрытыеформы. Ее осуществляла не столько армия, сколько специально для этого созданныерепрессивные органы. Причем репрессии режима по отношению к собственномународу носили чаще всего упреждающий, превентивный характер. Они былинаправлены на то, чтобы искоренить всякую возможность открытого проявлениянедовольства и сопротивления. Это было своего рода вооруженное нападение безобъявления войны и без реальных поводов к ней, наподобие того, которое совершиланацистская Германия в 1941 г. на Советский Союз. Стой, правда, разницей, что у насвооруженные нападения совершались периодически и непрерывно.
Когда после 1953 г. непрерывная гражданская война с собственными гражданами прекращается и наступает относительное перемирие, то оно менее всего означало прекращение исторического и культурного безвременья. Просто оно приняло менее катастрофические формы. Советский Союз из полосы своего репрессивного и кровавого утверждения вступал в полосу стагнации и разложения. К началу 90 – х гг., времени крушения большевистского режима, новая историческая и культурная эпоха так и не состоялась. Петербургский период так пока и остается последним в русской культуре.
Вплоть до 40-х гг. Россия оставалась, прежде всего, страной советской власти над последними поколениями Петербургского периода. Последующие поколения демонстрируют в первую очередь понижение уровня культуры и исторического творчества, они живут все более оскудевающими духовными ресурсами. Им передать последующим поколениям практически нечего. Поэтому конец Советской России был запрограммирован. Открытым оставался только вопрос о том, будет ли этот конец переходом (трансформацией и возрождением).
Если между 1917 г. и началом 1990-х гг. не состоялось исторический и культурной эпохи, остаётся признать этот этап бытия России безвременьем (или затянувшейся катастрофой с последующей стагнацией). Для катастрофы три четверти века — как будто непомерно большой срок, то, что маловато для эпохи, кажется нам слишком длительным для безвременья, но это если смотреть на вещи по меркам Нового Времени. В большом же историческом времени длящаяся катастрофа — явление распространенное. На Западе между Античностью и Средними Веками не менее трех веков безвременья (VI—VIII в.). У нас послемонгольская Русь становится чем-то эпохальным только в конце XIV в.
Едва ли нужно специально оговаривать, что историческое и культурное безвременье большую часть XX в. в России ничуть не противоречит существованию русской культуры в промежутке между 1917 г. и 1990-ми гг. Эта культура могла иметь достижения мирового уровня, но она оставалась культурой, существующей в Советской России, но вовсе не советской культурой. Тут все вполне прозрачно: чем больше советского, тем меньше культуры. Советским можно было инфицироваться, оно оставляло свой так называемый отпечаток времени и на великих творениях, но не было и не могло быть сердцевиной и существом.
В соответствии со сказанным сегодня вопрос о наследии советского периода должен ставиться с пониманием того, что при большевистском режиме сохранялось нечто от культуры, заданное предшествующим периодом, который был действительно причастен истории и культуре. Предшествующая культура не только "не успела" до конца изжить себя в крайне неблагоприятных условиях Советской России, но и в чем-то была необходима для того, чтобы гибель режима не наступила сразу же вслед его кровавому торжеству.
Большевистский режим прекрасно сознавал необходимость культуры для своего существования. Но исходно она была приемлема для него исключительно как социалистическая культура. Еще совсем недавно это словосочетание звучало очень привычно, для кого-то усыпляюще, для кого-то враждебно. Между тем в этом словосочетании проглядывает вся суть нового отношения к культуре. Она приветствуется, в случае соответствия некоторым предъявляемым ей требованиям. Последние же имеют отношение уже к совсем другой, чем культура, реальности — к идеологии. Идеология, в данном случае социалистическая и коммунистическая, определяет и то, что приемлемо в культуре, и то, что подлежит устранению. В первые годы большевистского режима Россия оставалась в культурном отношении вполне чуждой коммунистической идеологии. Ее носителями были люди, захватившие власть и осознававшие себя представителями новой советской власти. Задача, стоявшая перед ними, заключалась в том, чтобы из России, страны с советской властью, сделать советскую страну, в которой живут не люди, подчиняющиеся советской власти, а советские люди. Создание советского человека стало коренной задачей, так называемой культурной революции.
Культурная задача не может быть решена так быстро, как политическая и военная. Нужно понять, что условия движения вперед теперь не те. Для катастрофы три четверти века — как будто непомерно большой срок, то, что маловато для эпохи, кажется нам слишком длительным для безвременья, но это если смотреть на вещи по меркам Нового Времени. В большом же историческом времени длящаяся катастрофа — явление распространенное. На Западе между Античностью и Средними Веками не менее трех веков безвременья (VI—VIII в.). У нас послемонгольская Русь становится чем-то эпохальным только в конце XIV в.
Едва ли нужно специально оговаривать, что историческое и культурное безвременье большую часть XX в. в России ничуть не противоречит существованию русской культуры в промежутке между 1917 г. и 1990-ми гг. Эта культура могла иметь достижения мирового уровня, но она оставалась культурой, существующей в Советской России, но вовсе не советской культурой. Тут все вполне прозрачно: чем больше советского, тем меньше культуры. Советским можно было инфицироваться, оно оставляло свой так называемый отпечаток времени и на великих творениях, но не было и не могло быть сердцевиной и существом.
В соответствии со сказанным сегодня вопрос о наследии советского периода должен ставиться с пониманием того, что при большевистском режиме сохранялось нечто от культуры, заданное предшествующим периодом, который был действительно причастен истории и культуре. Предшествующая культура не только "не успела" до конца изжить себя в крайне неблагоприятных условиях Советской России, но и в чем-то была необходима для того, чтобы гибель режима не наступила сразу же вслед его кровавому торжеству.
Большевистский режим прекрасно сознавал необходимость культуры для своего существования. Но исходно она была приемлема для него исключительно как социалистическая культура. Она приветствуется, но не как таковая, а обязательно в случае соответствия некоторым предъявляемым ей требованиям. Последние же имеют отношение уже к совсем другой, чем культура, реальности — к идеологии. Идеология, в данном случае социалистическая и коммунистическая, определяет и то, что приемлемо в культуре, и то, что подлежит устранению. В первые годы большевистского режима Россия оставалась в культурном отношении вполне чуждой коммунистической идеологии. Ее носителями были люди, захватившие власть и осознававшие себя представителями новой советской власти.
Убожество суконного языка В. И. Ленина лишний раз свидетельствует о странном и страшном видении большевиками культуры. Социалистическая культура, как и социализм в целом, должна стать результатом борьбы и победы. В этой борьбе заранее ясны цели и задачи, заранее разработаны приемы и методы. Дело только в неуклонно поступательном и вместе с тем гибком их осуществлении.
Но при всей гибкости и прагматизме Ленина для него новая социалистическая культура неразрывна, связано с насилием, она создается насильственным и кощунственным, идущим извне, а не из самой культуры воздействием на предшествующую культуру. Она считается враждебной, если не прямо злокозненной, в отношении социализма, ее нужно переиграть и переломить результатом чего будет социалистическая культура. Очень характерно, что для большевистского режима проблема культуры стояла как проблема культурной революции и культурного строительства. Оставить культуру предоставленной самой себе, "пустить ее на самотек" было немыслимым. Она неизбежно приняла бы формы несовместимые с победившим политическим и экономическим строем. Поэтому за культурой осуществлялся непрерывный политический и идеологический контроль. Ей в лучшем случае каким-то ее росткам давали возможность сохраниться. Правилом, была повсеместная имитация культуры. Создавалась какая-то новая и особая социалистическая литература с присущим ей методом социалистического реализма. На новые коммунистические позиции вставали различные виды искусства: кино, театр живопись, музыка и т. д. Становились марксистскими философия и общественные (ранее гуманитарные) науки. Все это вместе взятое составляло грандиозный поток всякого рода произведений и трудов, который и именовался социалистической культурой. Просто же культура иногда умудрялась сохраняться в зазорах между поточным производством-имитацией. И потом, почти исключительно имитацией, т. е.| социалистической культурой, она смогла стать далеко не сразу. Последующие поколения легче усваивали правила игры в социалистическую культуру или даже не подозревали о том, что имитируют культуру по правилам режима и его идеологии. По существу, культура Советской России к концу 30-х гг. превратилась в идеологию, а значит, стала советской культурой. Тем странным образованием, которое не дает решительно никакой возможности отнести время существования Советского Союза
культурного безвременья то, что происходило в нашей стране, отличалось одним очень существенным признаком: советская культура внешне ничего общего не имела с разрухой и распадом, у нее были все внешние признаки культуры. Писатели создавали романы, не исключая и многотомных эпопей, архитекторы строили дворцы, философы рассуждали в своих трактатах о бытии и сознании, десятки миллионов молодых людей получали среднее, а миллионы — высшее образование. Но вся эта машина все больше работала вхолостую, переставая и обслуживать идеологию, и быть ею. Имитация не просто все менее убеждала, но и окончательно заблокировала тот момент творческой продуктивности, соками от которого должна была питаться. Наступил коллапс.