Лекция 5. И.Н. ТАРТАКОВСКАЯ. Становление современной российской гендерной системы

Автор: И.Н. Тартаковская.

Содержание

1. Теория гендерной системы Роберта Коннелла

2. Особенности советского гендерного порядка: обзор литературы

3. Роль женщин в советской системе: работающие матери

4. Советская маскулинность: мужчины на службе государства

5. Противоречивость советской гендерной идеологии

6. Трансформация гендерных отношений в постсоветскую эпоху

7. Контрольные вопросы

8. Литература

1. ТЕОРИЯ ГЕНДЕРНОЙ СИСТЕМЫ РОБЕРТА КОННЕЛЛА

Наиболее плодотворной методологией анализа гендерных отношений в советском и постсоветском обществах нам представляется структурно-конструктивистский подход, предложенный австралийским социологом Робертом Коннеллом. Созданная Коннеллом концепция является вариантом объединительной парадигмы, примененной к изучению взаимоотношений между полами.

Коннелл своей работе "Гендер и власть" исследует гендерную структуру современного капиталистического общества ⁽¹⁾. Вслед за Э. Гидденсом и П. Бурдье, Коннелл считает возможным построение концепции, включающей в себя взаимодействие и взаимовлияние структуры и агента. Для Коннелла у агента социального действия есть определенная степень свободы, и вместе с тем он ограничен существующими структурами.

Продолжая традиции марксистского и психоаналитического феминизма, Коннелл рассматривает гендерные отношения через призму относительно автономных социальных структур. В своей работе Коннелл, критически развивая теорию гендерной системы, отходит от рассмотрения гендерной структуры общества и указывает на то, что использовании категории "композиции" более целесообразно. Он считает, что гендерная система не является абсолютно заданной жесткой структурой, а более напоминает музыкальную композицию, хотя она, тем не менее, обладает достаточной устойчивостью. Гендерная композиция в рассмотрении Коннелла конструируется в разных социальных институтах. Благодаря наличию гендерной системы, в каждом обществе складывается определенный гендерный порядок, под которым понимается иерархически организованная система отношений между полами, охватывающая все стороны социальной жизни - приватной и публичной. "Правила игры", определяющие гендерные взаимодействия в конкретных институтах, Коннелл называет гендерными режимами. Существуют гендерные режимы семьи, государства, улицы и т.п.

Коннелл выделяет структуры, которые считает самостоятельными и равнозначными, и рассматривает их отдельно. В разных структурах формируются разные гендерные отношения, не сводимые к единому ядру. В своей работе автор выделяет четыре "структурные модели" гендерных отношений:

• структура профессии;

• структура власти;

• структура катексиса, или эмоциональных отношений;

• структура символических репрезентаций.

"Структурные модели" гендерных отношений - труд, власть, катексис, символические репрезентации - Коннелл рассматривает как равнозначные, в них во всех есть определенные гендерные режимы. Все эти структуры, по его мнению, обладают определенной автономией.

Сфера профессии. Гендерная структура труда - это, во-первых, разделение на "мужские" и "женские" профессии, при котором женщины заняты в непрестижных и малооплачиваемых областях. Во-вторых, это разделение между высококвалифицированным и низкоквалифицированным трудом, при котором большая часть женщин по сравнению с мужчинами выполняют работы, не требующие высокой квалификации. В-третьих, это разница в оплате труда среди мужчин и женщин, когда за одинаковый труд женщины получают меньшую заработную плату.

В рамках профессиональной сферы существуют иерархии не только между мужчинами и женщинами, но и между мужчинами. Коннелл в своей книге, посвященной проблемам мужественности ⁽²⁾, отмечает, что исторически существует принципиальное разделение маскулинности на группы мужчин, обладающих непосредственной властью (например, военные) и мужчин, владеющих знаниями (например, ученые, профессионалы). Вторая группа образует "новый средний класс" в современных обществах и обладает бесспорным преимуществом по сравнению с первой.

Сфера власти. Под структурой власти Коннелл понимает не только государство, но и все иерархические составляющие производственных, властных отношений и отношений катексиса. Если определять власть как легитимную силу, мы можем сказать, что центральную ось силовой структуры гендера составляет генеральная связь власти с маскулинностью. Но это положение осложняет и даже вступает с ним в противоречие факт наличия второй оси: лишения некоторых групп мужчин власти, и в целом построения иерархий с сосредоточением власти на разных уровнях внутри основных гендерных категорий.

Власть мужчин не распространяется равномерным покровом по всем участкам социальной жизни. Существует, однако, "ядро" силовой структуры гендера, по сравнению с более рассеянными или оспариваемыми паттернами власти на периферии.

Коннелл выделяет "ядро" структуры власти, которое состоит из четырех компонентов:

1. иерархии и институты институциализированного насилия - военные силы, полиция, система тюрем;

2. иерархии трудовых организаций в тяжелой промышленности (например, сталелитейные компании) и иерархия индустрии высоких технологий (компьютеры, аэрокосмическая промышленность);

3. аппарат планирования и контроля централизованного государства;

4. среда рабочего класса, делающая акцент на физической силе.

Сфера катексиса (эмоциональных отношений). Под сферой катексиса Коннелл понимает "сконструированные эмоционально окрашенные социальные отношения, связанные с "объектами", т.е. другими людьми в реальном мире". Катексис (cathexis) - это неологизм, введенный переводчиками З. Фрейда на английский для перевода немецкого слова "Besetzung" (буквально "вложение", "вклад"), использованного Фрейдом для обозначения количества энергии, сцепленной с любым объектом - представлением или психической структурой. Катексис аналогичен энергетическому заряду, который способен перемещаться с одной структуры к другой до тех пор, пока не становится связанным; или подобен войскам, которые могут передислоцироваться с одной позиции на другую ⁽³⁾.

Коннелл выделяет два принципа организации структуры катексиса в современных капиталистических обществах. Первый принцип заключается в том, что "объекты желания" находятся в отношении дихотомии, оппозиции фемининного и маскулинного. Вторым принципом построения выступает организация сексуальной практики во взаимоотношениях гетеросексуальной пары, которой присущ "двойной стандарт" поведения. Члены гетеросексуальной пары не только различны, они еще и специфическим образом неравны. Гетеросексуальная женщина сексуализируется как объект иначе, чем гетеросексуальный мужчина. Индустрия моды, индустрия косметики и содержание массовой прессы служат тому осязаемым доказательством. Например, на шикарных фотографиях на обложках и женских, и мужских журналов изображены женщины, разница заключается лишь в том, как модели одеты и в каких находятся позах. Говоря обобщенно, эротическая взаимность в традиционной гетеросексуальности базируется на неравном обмене.

Сфера символических репрезентаций (эту последнюю, четвертую сферу Коннелл добавил к трем описанным выше "композициям", развивая свои идеи в своей более позднее работе - "Мужчины и мальчики" ⁽⁴⁾). Коммуникационные процессы сейчас признаются жизненно важной составляющей любых социальных отношений. В коммуникации участвуют символические структуры, такие как правила грамматики и синтаксиса, визуальные и звуковые знаки и т.п. Все они являются важными аренами гендерных практик. Например, гендерные различия чаще всего выражаются в качестве символической оппозиции (а не в виде многообразия гендерных образов), и это усиливает понимание гендерных позиций как дихотомических. Отношения власти и подчинения могут воспроизводиться через тонкие (а иногда и вполне явные) культурные и лингвистические практики, например, через присваивание замужней женщине фамилию мужа. Важны также символические репрезентации пола с помощью одежды, макияжа, жестикуляции, тональности голоса, стиля речи и т.п.

Более подробно с теорией гендерной системы можно познакомиться, обратившись к переводу фрагмента монографии Коннелла "Гендер и власть", приведенному в Хрестоматии.

Таким образом, опираясь на подход Коннелла, мы будем определять гендерную систему как многоуровневый феномен, объединяющий в себе социальные, институциональные и символические практики, через посредство которых мужчины и женщины разделяются по половому признаку и оказываются в асимметричных отношениях с обществом и друг с другом.

2. Особенности советского гендерного порядка: обзор литературы

При самом первом непредвзятом взгляде очевидно, что советская гендерная система имела значительную специфику, отличавшую ее от других стран. Специфика эта была связана в первую очередь с особенностями положения женщин. Для того, чтобы понять специфическую композицию российской гендерной системы, необходимо сначала обратиться ко времени ее становления.

Как справедливо отметила С.Ашвин ⁽⁵⁾, положение женщин в советском обществе было всегда объектом очень противоречивых интерпретаций со стороны и политиков, и исследователей. С одной стороны, апологеты Советской системы неизменно указывали на достаточно прогрессивную и даже протекционистскую социальную политику, которая позволила женщинам достичь реально высокого образовательного уровня и в полной мере реализовать свое право на труд и независимый заработок. С другой стороны, критики советской системы подчеркивали существование вертикальной и горизонтальной сегрегации на рынке труда, незначительное участие женщин в политике и их загруженность домашней работой, т.е. неравенство полов во всех основных сферах социальной жизни реально оказывалось немногим меньше, чем в классических капиталистических странах Запада. Исследователей советского общества и просто гостей Советской России всегда удивляло парадоксальное сосуществование глубоко шовинистических взглядов по отношению к женщинам, распространенных среди мужчин (которые, кстати, в постсоветские времена стали гораздо более открыто артикулированы), и той уверенности в себе и силы воли, которые демонстрировали рядовые советские женщины. Крах советской системы дал возможность как развития отечественной школы гендерных исследований, так и более активного обращения западных исследователей, в частности, феминистской ориентации, к исследованию России. И практически сразу же стало ясно, что феминистский теоретический багаж применим к российским реалиям лишь с очень большими оговорками, поскольку российские женщины в массе своей имеют несколько другие проблемы и приоритеты. Более того, феминистские идеи вообще были восприняты в России более, чем сдержанно, и несмотря на высокий образовательный уровень российских женщин и богатый опыт феминистских движений начала века, существовавших до большевистского переворота, сколько-нибудь влиятельного феминистского движения в России на сегодняшний день не сложилось. Рядом западных исследовательниц такое положение вещей было воспринято как следствие укорененных патриархатных взглядов среди советских женщин, которые в результате господства тоталитарной советской идеологии так и не поняли всей степени своей угнетенности.

На самом деле, следует оценить советскую и постсоветскую систему гендерных отношений как существенно отличную от западной, причем она не может однозначно оцениваться только с точки зрения большей или меньшей подчиненности женщин патриархатной субординации. Для эффективных исследований гендерных отношений в постсоветском обществе необходимы другие критерии, чем "большая или меньшая угнетенность".

Западные авторы, особенно феминистской направленности, обращавшиеся к изучению гендерных отношений и, в частности, положения женщин в Советском Союзе, как правило, весьма критически оценивали советский режим за циничную эксплуатацию женского труда, но надо отметить, что они рассматривали эту эксплуатацию как следствие своего рода дегенерации в целом прогрессивного режима, произошедшей в эпоху сталинизма. Напротив, 20-е годы обычно рассматривались как период, во время которого большевистские лидеры в общем и целом поддерживали идеи радикального феминизма, артикулированные А.Коллонтай. Такая оценка была связана с тем, что гендерными отношениями в России (как и вообще Россией) интересовались в основном авторы, придерживающиеся левых взглядов. На наш взгляд, они оказались под определенным воздействием риторики, которой был привержен режим в первое десятилетие своего существования. Исследователи этого рода все время задавались вопросами: "Насколько революция освободила женщин?", "Выполнил ли режим свои обещания?" и т.п. Например, Мэри Бакли полагала, что в 20-е годы были сделаны серьезные шаги в направлении равенства между полами в области домашнего труда, материнства и сексуальных отношений:

"Большевики на теоретическом уровне были привержены освобождению женщин, что отражалось на их практической политике. Принципы равенства между полами и равной платы за равную работу были провозглашены среди первых законодательных актов Советской власти. Замужние женщины также получили прежде отсутствовавшее у них право на свободу передвижения: они не обязаны уже были жить со своими мужьями и всюду следовать за ними. Разводы были упрощены, и брак стал гражданской, а не религиозной процедурой. Детям матерей-одиночек давались те же права, что детям замужних женщин, и работающим женщинам была назначена выплата декретного пособия. Аборты, рассматривавшиеся как необходимое зло, были легализованы. Это были законы, которые не вводили самые либеральные и демократические режимы. Раннее советское законодательство было поистине революционным для своего времени" ⁽⁶⁾(с.34).

Наиболее решительно эта точка зрения была провозглашена в работах Венди Зевы Голдман, которая писала, что большевистская политика 20-х г. однозначно привела к полному освобождению женщин. Эта лучезарная картина была, однако, испорчена сложными материальными обстоятельствами, в которых существовал советский режим, и в особенности подъемом сталинизма:

"Советские политики, в особенности юристы, в 1920-е гг. демонстрировали сильный и искренний интерес к освобождению женщин. Главным препятствием на пути освобождения женщин в этот период была не "нищета философии", а страшная материальная нищета. Фактически большевистские представления о социальном освобождении далеко превосходили возможности и государства, и общества воплотить их в жизнь" ⁽⁷⁾.

Этот процесс, по мнению Голдман, был ликвидирован в 1930-е решением прекратить открытую дискуссию об освобождении женщин и укреплять семью. Это - крайняя точка зрения, но даже такие гораздо более глубокие авторы, как Гейл Лапидус и Ричард Стайтс, обращавшиеся к теме преобразований 20-х годов, пытаясь оценить, насколько реально привержены были большевики идее освобождения женщин, каково было соотношение сил по тому или иному вопросу и т.п., также достаточно линейно оценивали процесс "освобождения женщин" в этот период и в этом смысле разделили представления об эмансипаторских планах большевиков. Лапидус, в частности, хотя и писала, что в основном позиция большевиков по гендерному вопросу определялась как в 1930-е, так и в 1920-е, интересами государства, но в то же время, оценивая в целом приоритеты большевистского проекта, она по прежнему делала это в терминах "освобождения женщин" - например, пыталась анализировать, насколько Ленин был в действительно озабочен благосостоянием женщин ⁽⁸⁾. С фрагментом из работы Г.Лапидус можно познакомиться в Хрестоматии. Проблема этого подхода заключается в его антиисторичности, причем это сказывается и применительно к истории, и к дискуссиям о современном состоянии гендерных отношений в России. Поиски признаков "освобождения женщин" (в чем бы они не заключались) отвлекают внимание от качественных трансформаций гендерных отношений и идентичностей, происходивших в советскую эпоху. Эти трансформации определялись не степенью "освобожденности" мужчин или женщин, а конструированием совершенно нового типа общества и нового типа личности, и главным содержанием этой новой социальной жизни было отнюдь не освобождение, а дисциплина. Неспособность оценить степень радикальности перемен и содержания соответствующих им гендерных отношений, на мой взгляд, является следствием общего слабого места различных феминистских подходов, а именно, концентрации внимания только на положении женщин. В данном же случае следует рассматривать своеобразный треугольник, включающий в себя мужчин, женщин и государство. И если посмотреть на социальную историю нашей страны с этой точки зрения, становится ясно, что политика большевистского государства никогда, ни на каких этапах его существования не была направлена на освобождение женщин от мужчин, она подразумевала освобождение женщин от власти патриархатных семейных отношений с тем, чтобы подчинить женщин, как и мужчин власти государства. Как отметила Ирина Аристархова, "большевики пересмотрели позицию женщин в семье, на рынке труда и в обществе лишь для того, чтобы подчинить их коммунистическим порядкам" ⁽⁹⁾. Таким образом, никакого радикального разрыва между политикой большевиков в 20-е и 30-е годы не было в помине: одна и та же политика осуществлялась разными средствами, сообразно специфике переживаемого периода. Поэтому бессмысленно рассуждать на тему о том, был ли Ленин более феминистом, чем Сталин или Троцкий: никто из них не имел вообще никакого отношения к феминистским целям или идеологии. Те сложные трансформации, которые претерпели социальное положение и гендерные идентичности и мужчин, и женщин на протяжении советского и пост-советского периодов никак не могут быть описаны упрощенной и линейной концепцией "освобождения женщин при социализме".