Отрицательные персонажи

Не может не удивить отношение Миядзаки к отрицательным персонажам: в его творчестве они никогда не бывают конченными злодеями. К сожалению, восприятие российского зрителя давно испорчено западным и – частично – отечественным влиянием, где внутренний мир мультфильма чётко разделён на две половины – борцов за добро и справедливость и абсолютизированное зло, им противоборствующее. Задача «светлых» – победить «тёмных», причём борцам за свет разрешается и прощается многое, вплоть до убийства вторых, сценаристы лишь сглаживают их поступки, стараясь финал сложить в такие обстоятельства, что злодеям просто не повезло и главный отрицательный персонаж по собственной неосторожности падает в чан с серной кислотой/ срывается с кручи небоскрёба/ его разрывают дикие звери на кусочки. Положительные герои остаются почти не у дел, действуют, защищая себя или кого-то из близких, объявляются победителями мирового зла по чистой случайности. За небольшим исключением отрицательные персонажи раскаиваются в своих злодеяниях и резко становятся хорошими, будто бы выходят из-под действия какого-то заклятия, легко расставаясь с целой системой своего мировоззрения, редко мучаются угрызениями совести и вообще размышляют о прошлом, убирая с глаз долой. У Миядзаки такого нет. Тот зритель, который впервые смотрит его мультфильмы (например, «Унесённых призраками») безуспешно пытается найти главного злодея, который кажется главным корнем всех проблем. Нет, такого персонажа там нет, и быть не может. Даже те, кто претендует на всеобъемлющее звание злодея, совершают искренне добрые дела и имеют праведные мысли. Просто они защищают другие идеи: Ксана («Навсикая из долины Ветров») хочет противостоять отравленному лесу, госпожа Эбоси («Принцесса Мононоке») спасает свой город и своих людей, директриса Юбаба («Унесённые призраками») устаёт от управления многочисленными подчинёнными в бане для духов, ведьму пустоши («Шагающий замок Хаула») толкает на недобрые дела её невероятная жадность. Пожалуй, единственным настоящим злодеем является полковник Муска («Небесный замок Лапута»), но и он сильно отличается от канонического западного образца: Муска – представитель закона и властей, а не террористической группировки.

Причинение боли и покушения на жизнь в традиции японской анимации (если таковое должно быть по сценарию) часто показывают с особенной детализацией, что для глаз российского зрителя очень не привычно. Если в западных мультфильмах подобные сцены стараются вынести за рамки кадра, или скрыть всю неприятную часть (например, стреляют в героя, без кровопролития он падает и испускает дух), то в японском мультфильме почти наверняка покажут все подробности: от анатомических деталей до экзистенциального шока. Возможно, это слишком жестоко, однако в этом очевидно отношение японцев к смерти и насилию. Западные мультфильмы скрывают убийство, оно не откладывает каких-либо впечатлений, оно даже становится ничего не значащим событием, типичным «устранением лишнего»; убийство в японской анимации заставляет вместе с героем испытывать боль, глубоко переживать телесное страдание, ужас происходящего, близкую границу смерти, заставляет умирать и воскресать заново. Смерть хотя бы одного персонажа в японском мультфильме – это смерть целого мира в лице одного. Раскрывая всю сущность убийства со всех сторон, создатели мультфильма открыто говорят, что насильственное отнятие жизни – тяжкий грех, что руки убийц не фигурально, а по-настоящему в крови. Есть мнение, что это реклама насилия, однако я смею не согласиться, это такая же реклама насилия, как и раковые лёгкие на плакате – пропаганда курения.

У Миядзаки в основном мультфильмы рассчитаны на совсем юный возраст зрителя, однако есть и «взрослые» работы («Навсикая из долины Ветров», «Принцесса Мононоке» и особенно мультфильм его студии, но не его пера «Могила светлячков»), где сцены насилия имеют место быть. Смерть людей Миядзаки всё-таки не раскрывает в подробностях, однако сцены, где герой испытывает боль, прорисованы детально, физические страдания цепляют за живое. В своих мультфильмах Миядзаки показывает мучительную смерть только животных, такие сцены откровенно вызывают страх, неприязнь, их гиперболизированная натуралистичность даже выносит наружу чувство брезгливости. К счастью, подобной проблематики в его творчестве мало по объёму, но она очень качественная, и нельзя утверждать, что Миядзаки обходит тему боли и смерти. Мы ещё вернёмся к этой теме, когда будем говорить об основных темах творчества Миядзаки. Однако нельзя опустить тот факт, что умение изобразить и детально прорисовать, растянуть во времени экзистенцию смерти, рождает и умение противоположного: так же красиво, возвышенно и точно изобразить свет, красоту, воодушевление, умиротворение, святость, духовный подъём.