3.2 Роль земств в судопроизводстве

Деятельность новых судов была бы невозможна без участия в ней земских учреждений, вот почему в своем Указе от 20 ноября 1864 года император особо говорил о «содействии» земства. Земство состовляло списки присяжных заседателей, до 1872 года назначало им денежное пособие, выплачивало прогонные и суточные судебным следователям и прокурорам, избирало мировых судей, финансировало деятельность этого института, строило и содержало арестные дома в уездах, без наличия которых мировые не смогли бы применять такую меру наказания, как арест⁵⁴. Земство первым осознало необходимость оказания юридической помощи населению и гуманного отношения к заключенным⁵⁵. Земские учреждения, со своей стороны, получили, пусть и ограниченные, судебные гарантии своей хозяйственной деятельности в качестве субъектов гражданского права – в качестве юридических лиц.

3.3 Учреждение судебных установлений

Однако реализовать провозглашенные цели и решить поставленные задачи в полном объеме в условиях абсолютной монархии, которая к тому же утрачивала свой «реформаторский потенциал», оказалось невозможным. Опасения, высказывавшиеся наиболее дальновидными представителями либеральной бюрократии, оправдывались⁵⁶. Препятствия, мешавшие воплощению в жизнь прогрессивных положений реформы, были связаны с общими условиями развития страны (сословный строй и политический уровень экономического и культурного развития страны, степень развитости инфраструктуры провинции, организационные и идеологические противоречия и т. п.) и с несовершенством правовой системы.

Судебные уставы первые вводили в российское законодательство понятие судебной власти, что соответствовало представлениям императора о качественно новом месте суда в системе государственного управления. Ст. 1 «Учреждения судебных установлений» определяла: «Власть судебная принадлежит мировым судьям, съездам мировых судей, окружным судам, судебным палатам и правительствующему Сенату – в качестве верховного кассационного суда»⁵⁷. За императором оставалось только право помилования. Александр II понимал такое положение вещей, как возвышение судебной власти, при которой монарх остается верховным судьей. В представлении царя «современное судоустройство цивилизованных стран вполне сочеталось с самодержавной системой правления»⁵⁸. Отмена крепостного права, доступ крестьян в земства и суды, включение крестьян в «публичные царские церемонии» указывало на желание Александра II укрепить «связи монарха с русским народом»⁵⁹. Для этого использовались и новые суды. Правовое государство должно было обеспечивать легитимность абсолютной монархии. Напутствуя председателей съездов мировых судей, министр юстиции Д. Н. Замятнин, принимавший деятельное участие в реформе, говорил в 1867 году, «что судебная власть, составляя твердый оплот государственного устройства, должна подтвердить то уважение властям и лицам, без которого невозможно государственное благосостояние»⁶⁰.

Между тем, первая статья «Учреждения судебных установлений» противоречила существовавшему законодательству об абсолютном и божественном происхождении императорской власти. Она ставила Россию в ряды стран, где независимая судебная власть символизировала торжество принципа разделения властей, являясь атрибутом республик и ограниченных монархий. Судебные уставы затрагивали и законодательные прерогативы царя. Наряду с законами, от «самодержавной власти исходящих», получили значение и такие источники права как толкование и правовой обычай. Обычай (помимо крестьянских судов) применялся в гражданском судопроизводстве, а толкование – в деятельности всех судов, потому что далеко не все отношения были урегулированы законом. Судебные уставы, как и положено в правовом государстве, требовали решать дела «на основании существующих законов, не останавливая решения под предлогом неполноты, неясности, недостатка или противоречия закона»⁶¹. Более того во время обсуждения Уставов и порядка их введения реформаторы постоянно сталкивались с проблемой определения закона. Его основной признак – распоряжение, исходящее от верховной власти, уже считался недостаточным, от закона требовалось нормативное содержание. Речь шла о субъекте правотворчества (монарх или другие субъекты) и содержании (норма, обязательная для всех, или инструкция для исполнения закона). А поскольку в пореформенной России обязательными становились нормативные распоряжения губернаторов, городских дум, губернских земских собраний, то «эти субъекты правотворчества» «ограничивали» императорскую власть.

Однако позитивистская юриспруденция, господствующая в русских университетах, продолжала обосновывать абсолютный характер царской власти: «и в законодательстве, и в управлении, он одинаково неограничен, одинаково полновластен»⁶². Ее представители критиковали школу «естественного права». Ш. Монтескье с его теорией разделения властей не подходил русским позитивистам, потому что строгое разграничение функций «не может устранить злоупотреблений»; взгляды Б. Константа и Г. Гегеля, рассматривавших судебную и исполнительную власти «как подразделение одной и той же власти», противоречили Судебным уставам⁶³. Современные исследования показывают, что «правовое сознание государственных чиновников, готовивших проект реформы 1864 года, носило гораздо менее позитивистский и релятивистский характер, чем академическая юриспруденция второй половины XIX века»⁶⁴. Метафизические теории «естественного права» были направлены на поиски обеспечения свободы; позитивистские построения русских либеральных юристов – на обоснование правового государства, в котором царь, действую в соответствии с новым законом, сохранял всю полноту власти.

Администрация на местах, в отличии от верховной власти, реально поступилась властными полномочиями представителями судебной власти. Она утратила административные рычаги воздействия на принятие или обжалование судебных решений. За полицией остались незначительные «предостережение», а губернатор свидетельствовал на суде как частное лицо – его показания не имели силы доказательства⁶⁵. На ряду с этим существовали институты, и процедуры свойственные не правовому, а полицейскому государству. Так, за независимыми судьями вплоть до 1880 года осуществлялся негласный надзор со стороны III Отделения, а затем – со стороны Судебного отдела департамента полиции МВД. В эти ведомства стекались жалобы губернаторов на судей и прокуроров⁶⁶.

Конфликты между «судейскими» и администрацией были весьма распространенным явлениям вплоть до конца 1870-х годов. Они отражали нежелание местной администрации делиться властными полномочиями и «подчиняться» судебной власти. И хотя со временем они теряли свою остроту, а полиция все активнее сотрудничала с судебными «чинами»⁶⁷, все же противоречия между судом и администрацией не были изжиты окончательно.

Одним из ключевых моментов в отношениях властей на местах являлась судебная ответственность административных лиц за долгожданные преступления. По предложению К.П. Победоносцева, в России был принят довольно сложный порядок, по которому, как и во Франции, для предания должностных лиц суду требовалось «разрешение своего начальства». Уголовная статистка говорит, что это отнюдь не спасло правонарушителей от судебного преследования. Служебные преступления оказывались самыми трудными для следствия, они обычно занимали больше времени, чем действия по другим видам преступлений. Но и здесь около половины дел (48,6%) расследовалось довольно быстро – до 2 месяцев; 31,7% дел – от 2 до 6 месяцев и 19,7% - более полугода (более года расследовался только 1% всех преступлений). Но самое примечательное заключалось в том, что «начальство» почти всегда соглашалось с заключением прокурора о виновности подозреваемого. Так, из 1000 преступлений по должности в 1874-1878 года только в пяти делах оно выразило несогласие, а в 1884-1888 года – только в двух⁶⁸.

Настоящим ударом по судебным Уставам был закон 1889 года, ликвидировавший выборных мировых судей и передавший их судебные функции администрации в лице земских начальников и надзорных органов. Это несло большой урон законности и правопорядку в широком смысле слова. Разделение властей было отменено для самой многочисленной категории судебных дел. Земские начальники, принимая судебные решения, ошибались значительно чаще, чем мировые судьи. В первом десятилетии XX века кассационные департаменты Сената признали неправильными 77% окончательных постановлений земских начальников и уездных съездов⁶⁹. В деревне в юридическом смысле утвердилось настоящее беззаконие.

Судебные уставы, этот «цельный и совершено самостоятельный памятник», «всецело плод убеждений, созданный и взлелеянный наукой», заняли особое место в российском законодательстве. «Цельность и самостоятельность» Уставов была столь существенной, что, принятая в 1876 году попытка внести их в Свод законов Российской империи, закончилась полной неудачей. Второе отделение так и не смогло инкорпорировать их в российское законодательство – разбить «по соответствующим томам свода законов», для этого понадобилось создать XVI том Свода, куда и были включены Уставы⁷⁰.

Существовало глубокое противоречие между современным процессуальным правом Уставов и во многом архаичным материальным правом, что значительно осложняло работу пореформенных судов. А.Ф. Кони вспоминал, как однажды ни С.И. Зарудный, ни К.П. Победоносцев, известные знатоки гражданского права, к которым он обратился за разъяснением одного гражданско-правового термина, не смогли ему помочь. А словарь, в котором он нашел разъяснение интересовавшей его юридической дефиниции, был очень дорог и имелся в стране «в крайне ограниченном числе экземпляров»⁷¹. Академическая наука и юристы-практики остро осознавали «необходимость нового органического гражданского и уголовного законодательства, в замену пестрого свода законов» ⁷².

В российском законодательстве существовало множество пробелов, число которых увеличивалось по мере развития жизни. Кассационным департаментам Сената приходилось проделывать колоссальную работу, чтобы на основе компаративного толкования русских законов, принять правильное правовое решение. Судьи руководствовались в своей деятельности законом, обычаем, решениями кассационных департаментов Сената. Эти источники дополняли друг друга, но в целом правовая система страдала несогласованностью и противоречивостью ее элементов. Характеризуя правотворческую деятельность Сената в области гражданского права, сенатор Н.Э. Нольде писал в начале XX века, что «правовая система, образующаяся путем нарастания отдельных казуистических решений, получивших ввиду отсутствия закона, силу равную ему, не может представлять законченной стройности и планомерной разработки»⁷³.

Самым несовершенным из четырех Уставов считался «Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями», поскольку был рассчитан на мировых судей, которым по закону не требовалось юридическое образование, и «отцы» судебной реформы постарались дать универсальное пособие, включавшее процессуальные нормы и нормы материального права. Здесь практически не было общей части, юридических определений и дефиниций⁷⁴. «Невыдержанность и бедность юридических терминов ставили судебную практику в неоднократные затруднения при толковании уставов», судья мешали как «бедность общих положений, так и частые повторения»⁷⁵, Поскольку ни один закон не охватывал всех отношений, мировые, как и судьи общих судебных мест, должны были руководствоваться старым «Уложением о наказаниях уголовных и исправительных» (1845 года), где сохранялся принцип сословности. Он противоречил положению о равенстве перед законом: «за преступление самое тяжкое простолюдины наказывались строже, чем преступники из высших классов, за преступления менее тяжкие, напротив, гораздо строже наказывались последние, так что за вину, за которую крестьянин или мещанин подлежали тюремному заключению, дворянин или почетный гражданин подвергался вечной ссылке»⁷⁶.

Материальное право Российской империи так и не было приведено в соответствие с Судебными уставами 1864 года. Это символизировало неспособность монархии, несмотря на все увеличивающееся число квалифицированных юристов, провести правовую реформу, наподобие той, которая имела место во времена Сперанского. С другой стороны, несмотря на всю критику Судебных уставов, их якобы «инородность» в ткани русской жизни, несоответствие политическому режиму и т.п. монархия так и не решилась на их кардинальную ревизию. Суды, созданные реформой 1864 года, продолжали действовать до революции 1917 года. Но они не могли разрешить острых конфликтов начала XX века, потому что являлись только усилием правового государства, формирование которого осложнялось острыми социальными проблемами, неспособностью монархии адекватно реагировать на вызовы времени и проводить крупномасштабные социально-политические преобразования.