Плутарх о древних обычаях спартанцев

1. Каждого входящего в сисситии старший, указывая на двери, предупреждает: «Ни одно слово не выходит за них».

2. На своих сисситиях спартанцы пьют мало и расходятся без факелов. Им вообще не разрешается пользоваться факелами ни в этом случае, ни когда они ходят по другим дорогам. Это установлено, чтобы они приучались смело и бесстрашно ходить по дорогам по ночам.

3. Спартанцы изучали грамоту только ради потребностей жизни. Все же остальные виды образования изгнали из страны; не только сами науки, но и людей, ими занимающихся. Воспитание было направлено к тому, чтобы юноши умели подчиняться и мужественно переносить страдания, а в битвах умирать или добиваться победы.

3. Спартанцы не носили хитонов, целый год пользуясь одним-единственным гиматием. Они ходили немытые, воздерживаясь по большей части как от бань, так и от того, чтобы умащать тело.

3. Молодые люди спали совместно по илам и агелам на ложах, которые сами приготовляли из росшего у Еврота тростника, ломая его руками без всяких орудий. Зимой они добавляли к тростнику еще растение, которое называют ликофон, так как считается, что оно способно согревать.

10. Молодые спартанцы должны были почитать и слушаться не только собственных отцов, но заботиться и обо всех пожилых людях; при встречах уступать им дорогу, вставать, освобождая место, а также не подымать шум в их присутствии. Таким образом, каждый в Спарте распоряжался не только своими детьми, рабами, имуществом, как это было в других государствах, но имел также права и на собственность соседей. Это делалось для того, чтобы люди действовали сообща и относились к чужим делам, как к своим собственным.

10. Если кто-нибудь наказывал мальчика и он рассказывал об этом своему отцу, то, услышав жалобу, отец счел бы для себя позором не наказать мальчика вторично. Спартанцы доверяли друг другу и считали, что никто из верных отеческим законам не прикажет детям ничего дурного.

10. Юноши, где только представится случай, воруют продовольствие, обучаясь таким образом нападать на спя­щих и ленивых стражей. Попавшееся наказывают голодом и поркой. Обед у них такой скудный, что они, спасаясь от нужды вынуждены быть дерзкими и ни перед чем не ос­танавливаться.

10. Вот чем объясняется недостаток питания: оно было скудным для того, чтобы юноши привыкли к постоянному голоду и могли его переносить. Спартанцы считали, что получившие такое воспитание юноши будут лучше под­готовлены к войне, так как будут способны долгое время жить почти без пищи, обходиться без всяких приправ и питаться тем, что попадет под руку. Спартанцы полагали, что скудная пища делает юношей более здоровыми, они не будут склонны к тучности, а станут рослыми и даже красивыми. Они считали, что сухое телосложение обеспечивает гибкость всех членов, а грузность и полнота этому препятствуют.

11. Весьма серьезно спартанцы относились к музыке и пению. По их мнению, эти искусства были предназначены ободрять дух и разум человека, помогать ему в его действиях. Язык спартанских песен был прост и вырази­телен. В них не содержалось ничего, кроме похвал людям, благородно прожившим свою жизнь, погибшим за Спарту и почитаемым как блаженные, а также осуждения тех, кто бежал с поля боя, о которых говорилось, что они провели горестную и жалкую жизнь. В песнях восхваляли доблести, свойственные каждому возрасту.

16. Темы их маршевых песен побуждали к мужеству, неустрашимости и презрению к смерти. Их пели хором под звуки флейты во время наступления на врага. Ликург связывал музыку с военными упражнениями, чтобы во­инственные сердца спартанцев, возбужденные общей благозвучной мелодией, бились бы в единый лад. Поэтому перед сражениями первую жертву царь приносил Музам, моля, чтобы сражающиеся совершили подвиги, достойные доброй славы.

19. Спартанцам не разрешалось покидать пределы родины, чтобы они не могли приобщаться к чужеземным нравам и образу жизни людей, не получивших спартанс­кого воспитания.

20. Ликург ввел ксеноласию – изгнание из страны иноземцев, чтобы, приезжая в страну, они не научили местных граждан чему-либо дурному.

20. Кто из граждан не проходил всех ступеней воспитания мальчиков, не имел гражданских прав.

20. Некоторые утверждали, что, если кто из иноземцев выдерживал образ жизни, установленный Ликургом, то его можно было включить в назначенную ему с самого начала мойру.

21. Торговля была запрещена. Если возникала нужда, можно было пользоваться слугами соседей как своими собственными, а также собаками и лошадьми, если только они не были нужны хозяевам. 6 поле тоже, если кто-либо испытывал в чем-нибудь недостаток, он открывал, если было нужно, чужой склад, брал необходимое, а потом, поставив назад печати, уходил.

22. Во время войн спартанцы носили одежды красного цвета: во-первых, они считали этот цвет более мужественным, а во-вторых, им казалось, что кроваво-красный цвет должен нагонять ужас на не имеющих боевого опыта противников. Кроме того, если кто из спартанцев будет ранен, врагам это будет незаметно, так как сходство цветов позволит скрыть кровь.

23. Если спартанцам удается победить врага хитростью, они жертвуют богу Арию быка, а если победа одержана в открытом бою,— то петуха. Таким образом, они приучают своих военачальников быть не просто воинственными, но и осваивать полководческое искусство.

24. К своим молитвам спартанцы присоединяют также просьбу даровать им силы переносить несправедливость.

25. В молитвах они просят достойно вознаградить благородных людей и больше ничего.

26. Они почитают Афродиту вооруженную и вообще всех богов и богинь изображают с копьем в руке, ибо считают, что всем им присуща воинская доблесть.

27. Любители поговорок часто приводят слова; Не приложивши рук, богов не призывай, то есть: призывать богов нужно только, если принялся за дело и работаешь, а иначе не стоит.

28. Спартанцы показывают детям пьяных илотов, что­бы отвратить их от пьянства.

31. Спартанцы не смотрят ни комедий, ни трагедий, чтобы не услышать чего-либо, сказанного в шутку или всерьез, идущего вразрез с их законами.

31. Когда поэт Архилох пришел в Спарту, его в тот же день изгнали, так как он написал в стихотворении, что бросить оружие лучше, чем умереть:

Носит теперь горделиво салец мой щит безупречный: Волей-неволей пришлось бросить его мне в кустах. Сам я кончины зато избежал. И пускай пропадает Щит мой. Не хуже ничуть новый могу я добыть.

35. В Спарте доступ в святилища открыт одинаково как юношам, так и девушкам.

36. Спартанцы казнили человека только за то, что, нося рубище, он украсил его цветной полосой.

36. Они сделали выговор одному юноше только за то, что он знал дорогу, ведущую из гимнасия в Пилею.

36. Спартанцы изгнали из страны Кефисофонта, который утверждал, что способен целый день говорить на любую тему; они считали, что у хорошего оратора размер речи должен быть сообразен с важностью дела.

40. Мальчиков в Спарте породи бичом на алтаре Арте­миды Орфеи в течение целого дня, и они нередко погибали под ударами. Мальчики гордо и весело соревновались, кто из них дольше и достойнее перенесет побои; победившего славили, и он становился знаменитым. Это соревнование называли «диамастигосис», и происходило оно каждый год.

41. Наряду с другими ценными и счастливыми установлениями, предусмотренными Ликургом для своих сограждан, важным было и то, что отсутствие занятий не считалось у них предосудительным. Спартанцам было запрещено заниматься какими бы то ни было ремеслами, а нужды в деловой деятельности и в накопительстве денег у них не было. Ликург сделал владение богатством и незавидным и бесславным. Илоты, обрабатывая за спартанцев их землю, вносили им оброк, установленный заранее; требовать большую плату за аренду было запрещено под страхом проклятия. Это было сделано для того, чтобы илоты, по­лучая выгоду, работали с удовольствием, а спартанцы не стремились бы к накоплению.

41. Спартанцам было запрещено служить моряками и сражаться на море. Однако позднее они участвовали в морских сражениях, но, добившись господства на море, отказались от него, заметив, что нравы граждан изменяются от этого к худшему. Однако нравы продолжали портиться и в этом, и во всем другом. Раньше, если кто-либо из спартанцев скапливал у себя богатство, накопителя приговаривали к смерти. Ведь еще Алкамену и Феопомпу оракулом было предсказано:

«Страсть к накопленью богатств когда-нибудь Спарту погубит». Несмотря на это предсказание, Лисандр, взяв Афины, привез домой много золота и серебра, а спартанцы приняли его и окружили почестями.

Пока государство придерживалось законов Ликурга и данных клятв, оно в течение пятисот лет первенствовало в Элладе, отличаясь хорошими нравами и пользуясь доброй славой. Однако постепенно, по мере того как законы Ликурга стали нарушать, в страну проникали корысть и стрем­ление к обогащению, а сила государства уменьшалась, да и союзники по этой же причине стали относиться к спар­танцам враждебно. Так обстояли дела, когда после победы Филиппа при Херонее все эллины провозгласили его главнокомандующим на земле и на море, а позднее, после раз­рушения Фив, признали его сына Александра. Одни только лакедемоняне, хотя их город не был укреплен стенами и из-за постоянных войн у них оставалось совсем немного людей, так что одолеть это утратившее военную мощь го­сударство было совсем нетрудно, одни лишь лакедемоняне благодаря тому, что в Спарте еще теплились слабые искры Ликурговых установлений, осмелились не принимать учас­тия в военном предприятии македонян, не признавать ни этих, ни правивших в последующие годы македонских ца­рей, не участвовать в синедрионе и не платить фороса. Они не отступали полностью от Ликурговых установлений, пока их собственные граждане, захватив тираническую власть, не отринули вовсе образ жизни предков и таким образом не сблизили спартанцев с другими народами. Отказавшись от былой славы и свободного высказывания своих мыслей, спартанцы стали влачить рабское существование, а теперь, как и остальные эллины, оказались под властью римлян.

ПЛУТАРХ. ЛИКУРГ, 5—6, 26

Из многочисленных нововведений Ликурга самым пер­вым и самым важным было создание совета геронтов (старейшин), который, по словам Платона, будучи по­ставлен рядом с властью царей, приобретшей яркий ха­рактер произвола, и получив равное с ней право голоса, больше всего содействовал спасению государства и муд­рости управления. В самом деле государственное управле­ние, лишенное прочности и склоняющееся то в сторону ца­рей для установления тирании, то в сторону народа для торжества демократии, после того как в середине между этими крайностями была поставлена опора в виде власти старейшин, приобрело равновесие и весьма прочное устройство, так как всегда 28 геронтов, присоединившись к ца­рям, имели возможность противостоять демократии, а с другой стороны, могли поддержать народ, чтобы не допу­стить тирании.

Ликург проявил столько заботливости об этом совете геронтов, что даже принес прорицание оракула о нем из Дельф, которое называют ретрой (т. е. устным постанов­лением). Эта ретра гласит следующим образом: «Пусть тот, кто воздвиг святилище Зевсу Силланийскому и Афине Силланийской, кто установил филы и обы, кто учредил совет тридцати геронтов, включая архагетов, время от времени созывает апеллу между Бабикой и Кнакионом, пусть там вносят предложения и отвергают их, власть же и сила пусть будет у народа». В этой ретре «установить филы и обы» значит разделить народ и распределить его по таким частям, из которых одни он назвал филами, а другие обами; архагетами названы цари, апеллой обо­значено народное собрание; таким образом, самый замы­сел и причину государственного переустройства Ликург приписал пифийскому оракулу. Бабику... и Кнакион те­перь называют Энунтом. Аристотель говорит, что Кна­кион — река, а Бабика — мост. На этом именно месте спартанцы созывали народные собрания, причем там не было ни галереи, ни какого другого украшения. Ликург думал, что все такое не будет способствовать принятию хороших решений, скорее будет вредить делу, наводя соб­равшихся на многоречивость и порождая в пустых умах горделивое настроение, поскольку люди, пришедшие на народное собрание, слишком будут заглядываться на ста­туи или картины, как бы на театральную сцену, или на роскошно отделанную кровлю здания совета. Когда народ собирался, никому из прочих не разрешалось высказывать свое мнение, но мнение, вынесенное геронтами или царя­ми, народ имел власть отвергнуть. Однако впоследствии, когда большинство в народном собрании стало изменять и насильно искажать мнения геронтов или царей, выбра­сывая что-нибудь или что-нибудь добавляя, тогда цари Полидор и Феопомп вписали в ретру следующие слова: «А если народ изберет кривой путь, то пусть старейшины и архагеты противятся этому», т. е. не утверждают [народ­ного мнения], а вообще отстраняют и распускают народ, как изменяющий и искажающий решения совета не к луч­шему. Они внушили всему полису, что так велит сам бог. <...>

Геронтов Ликург назначил сначала, как говорят, из лиц, принимавших участие в его замысле. Впоследствии же он установил порядок, чтобы на место умершего на­значали из людей свыше 60 лет от роду, кто будет при­знан наилучшим по доблести. И это казалось величайшим и наиболее достойным соревнованием среди людей. Надо было быть признанным на суде не самым быстрым среди быстрых и не самым сильным среди сильных, но самым лучшим и самым благоразумным среди добрых и благо­разумных, чтобы потом всю жизнь обладать в качестве победной награды всею, так сказать, силой в государстве, имея власть карать смертью и лишать гражданской чести и вообще решать самые важные дела. А происходил от­бор следующим образом: когда собиралось народное соб­рание, избранные для произнесения суждения людей запи­рались в стоящем поблизости помещении, так что они не видели происходящего и сами оставались скрытыми, а только слышали крики участников народного собрания. Дело в том, что как всех вообще, так и состязающихся на выборах в герусию они выбирали по крику, причем кандидаты вводились на собрание не все сразу, а по жре­бию один за другим и проходили перед собранием молча. Запертые, имея дощечки для письма, отмечали на них за каждым силу крика, не зная, к кому это относится, а зная только, что это первый, второй, третий или какой бы то ни было по счету из проводимых. При появлении кого было криков больше и они звучали громче всего, того и объявляли избранным.

Хрестоматия по истории древнего мира / Под ред. В. В. Струве - М., 1951. Т. 2. С. 90—92.

АРИСТОТЕЛЬ. ПОЛИТИКА, II, 6, 14—23

...Плохо обстоит дело и с эфорией. Магистратура эта ведет важнейшие отрасли управления в Лакедемоне, по­полняется же коллегия эфоров из среды всего гражданского населения, так что в состав правительства попадают зачастую люди очень бедные, которых вследствие их не­обеспеченности легко можно подкупить, и в прежнее вре­мя такие факты подкупа нередко случались, да и недавно они имели место в андросском деле, когда некоторые из эфоров, соблазненные деньгами, погубили, насколько это по крайней мере от них зависело, все государство. Так как власть эфоров чрезвычайно велика и подобна власти тира­нов, то и цари лакедемонские бывали вынуждены прибе­гать к демагогическим приемам, отчего также, в свою оче­редь, получался вред для государственного строя: из ари­стократии возникала демократия. Эфория обнимает собою всю государственную организацию, потому что народ, имея доступ к высшей власти, остается спокойным. Создалось ли такое положение благодаря законодателю или обяза­тельно простой случайности, оно оказывается полезным для дела: ведь целью того государственного устроения, которое рассчитывает на долговечное существование, должно служить то, чтобы все элементы, входящие в со­став государства, находили желательным самое это суще­ствование в неизменной форме. В Лакедемоне цари отве­чают этому пожеланию в силу присущего им почета, ари­стократия — благодаря ее участию в герусии (назначение геронтом является как бы наградою за добродетель, при­сущую аристократу), наконец, народ — вследствие того, что из его состава пополняется эфория. Что эфоры должны быть избираемы из всех граждан, это хорошо, но только не тем слишком уже детским способом должно произ­водиться избрание, как это происходит в настоящее время. В руках эфоров, сверх того, находится власть постанов­лять свои решения по важным судебным процессам; одна­ко эфорами могут оказаться первые попавшиеся; поэтому было бы правильнее, если бы они постановляли свои при­говоры не по собственному убеждению, но по букве зако­на. Самый образ жизни эфоров не соответствует общему духу государства: эфоры могут вести вполне свободный образ жизни, между тем как по отношению к остальным гражданам замечается в этом отношении скорее излишняя строгость, так что они, не будучи в состоянии выдержи­вать ее, тайно, с обходом закона, наслаждаются физиче­скими удовольствиями. Неладно обстоит дело в Лакедемо­не и с институтом геронтов. Если они люди нравственно-благородные и в достаточной мере обладают благодаря воспитанию качествами, присущими совершенному чело­веку, то всякий немедленно признает пользу этого инсти­тута для государства, хотя бы даже возникало сомнение, правильно ли то, что геронты являются пожизненными вершителями всех важных решений; ведь как у тела, так и у рассудка бывает своя старость. Но если геронты полу­чают такого рода воспитание, что сам законодатель отно­сится с недоверием к ним, как к несовершенным мужам, то и самый институт их не безопасен для государства.

Лица, исправляющие должность геронтов, бывают и доступны подкупу и часто государственные дела приносят в жертву своим личным выгодам. Поэтому лучше было бы, если бы геронты не были так безответственны, какими они являются в настоящее время. Правда, на это можно заметить, что все магистратуры подвластны контролю эфоров. Но это-то обстоятельство и дает в руки эфории слишком большое преимущество, да и самый способ, каким должен осуществляться указанный контроль эфоров над геронта­ми, по нашему разумению, неправилен. Сверх того, самый способ избрания геронтов — также детский, равно как не­правильно и то, что то лицо, которое стремится удостоить­ся чести избрания в геронты, само хлопочет об этом, тогда как на самом деле следует, чтобы достойный быть герон­том стал таковым, хочет он этого или не хочет.

Если даже царская власть и имеет за собою преиму­щества, то во всяком случае каждый из двух лакедемонских царей должен быть избираем на царство не так, как это происходит теперь, а избрание должно стоять в зави­симости от образа жизни наследника на царский престол. Но ясно, и сам законодатель не рассчитывает на то, чтобы можно было сделать царей людьми совершенными; во вся­ком случае, он не верит в надлежащую меру такого совер­шенства в царях. Вот почему вместе с царями, когда они покидали страну, посылали в качестве лиц, их сопровож­дающих, их личных врагов и считали спасеньем для госу­дарства, когда между царями происходили распри.

Не могут считаться правильными и те законоположе­ния, которые были введены при первом установлении сисситий, так называемых фидитий⁶. Средство на устройство их должно давать скорее государство, как это имеет место на Крите. В Лакедемоне же каждый участник сисситий обязан вносить на них свои деньги, несмотря на то, что некоторые, по причине крайней бедности, не в состоянии тратиться на сопряженные с сисситиями издержки, так что в результате сисситий оказываются учреждением, про­тиворечащим намерениям законодателя. Он желал, чтобы институт сисситий был демократическим; но при тех за­коноположениях, которые к ним относятся, сисситий ока­зываются институтом менее всего демократическим. Дело в том, что участвовать в сисситиях людям очень бедным нелегко, между тем, по традиции, участие в них служит показателем принадлежности к сословию граждан, так как тот, кто не в состоянии делать взносов в сисситии, не поль­зуется правами гражданства.

Что касается закона о навархах, то его порицали уже и некоторые иные, и порицание это вполне основательно, так как законоположение о навархии бывает причиною распрей: в самом деле, наряду с царями, являющимися не­сменяемыми предводителями, навархия оказалась почти второю царскою властью. Вся система лакедемонского за­конодательства рассчитана только на часть добродетели, именно на относящуюся к войне добродетель, так как эта последняя оказывается полезною для приобретения гос­подства. Поэтому-то лакедемоняне держались, пока они вели войны, и стали гибнуть, достигнув гегемонии: они не умели пользоваться досугом и не могли заняться каким-либо другим делом, которое стояло бы [в их глазах] важ­нее военного дела.

Плохо обстоит дело в Спарте и с государственными финансами: когда государству приходится вести большие войны, его казна оказывается пустою, и взносы в нее по­ступают туго. А так как большая часть земельной соб­ственности сосредоточена в руках спартиатов, то они и не контролируют друг у друга налогов [подлежащих уплате]. И в данном случае получился результат, противополож­ный той пользе, какую имел в виду законодатель: государ­ство он сделал бедным денежными средствами, в частных же лицах развил корыстолюбие.

Хрестоматия по истории древнего мира/ Под ред. В. В. Струве. М., 1951. Т. 2. С. 92-94.

Приложение № 8. Материалы о государственном и общественном устройстве древних Афин.

АРИСТОТЕЛЬ. АФИНСКАЯ ПОЛИТИЯ, II 42—62

42. Теперешнее государственное устройство имеет следующий характер. Гражданскими правами пользуются люди, которых родители оба граждане. Они вносятся в списки демотов, по достижении восемнадцатилетнего возраста. Всякий раз, когда производится их запись демоты решают голосованием под присягой относите них: во-первых, находят ли, что они достигли положенного законом возраста ( в случае отрицательного решения молодые люди опять поступают в разряд несовершенно летних): во-вторых, свободный ли каждый .из них в отдельности и законно ли рожденный. Затем, если его отвергнут, признав несвободным, он имеет право апеллировать в суд. Демоты выбирают в качестве обвинителей пятерых из своей среды, и, если будет признано, что он не имеет права быть за­писанным, государство продает его в рабство; если же он выигрывает дело, демоты обязаны его вписать...

43. ...На все вообще должности, входящие в круг обыч­ного управления, афиняне выбирают кандидатов по жре­бию, за исключением казначея воинских сумм⁴, заведую­щего зрелищным фондом и попечителя водопроводов. На эти должности избирают поднятием рук и избранные та­ким порядком исполняют обязанности от Панафиней до Панафиней. Кроме того, поднятием рук избирают и на все военные должности.

Совет состоит из пятисот членов избираемых по жре­бию, по 50 от каждой филы. Обязанности пританов испол­няет каждая из фил по очереди, как выпадет жребий... Те из состава Совета, которые несут обязанности прита­нов, имеют общий стол в фоле, получая на это деньги от государства. Затем они собирают и Совет и народ. Совет ежедневно, кроме неприсутственных дней, а народ — че­тыре раза в каждую пританию. При этом они составляют программу, сколько дел и что именно предстоит обсуж­дать Совету в каждый день и где должно происходить за­седание. Кроме того, они назначают и народные собра­ния. Одно — главное, в котором полагается производить проверку избрания властей — находит ли народ их распо­ряжения правильными, затем обсуждать вопросы относи­тельно продовольствия и защиты страны; далее, в этот день могут делать чрезвычайные заявления все желаю­щие; наконец, полагается читать описи конфискуемых имуществ и заявления об утверждении в правах наследства и о наследницах, чтобы все были осведомлены о каждом от­крывшемся наследстве. В шестую пританию, кроме оз­наченного, пританы ставят на голосование поднятием рук еще вопрос относительно остракизма — находят ли нуж­ным производить его или нет, затем предложения предва­рительных приговоров против сикофантов от афинян и от метеков, не более 3-х от тех и других; наконец, такие дела, когда кто-нибудь, дав то или иное обещание народу, не выполнит его.

Другое народное собрание назначается для рассмотре­ния ходатайств; тут всякий желающий, возложив молит­венную ветвь, мог рассказать народу о каких пожелает личных или общественных делах. Остальные два народ­ных собрания отводятся для, всех прочих дел...

44. Председателем пританов бывает одно лицо, избран­ное по жребию. Оно состоит председателем в течение ночи и дня, и нельзя ни пребывать в этой должности дольше, ни дважды занимать ее одному и тому же человеку. Председатель хранит ключи от храмов, в которых находятся казна и документы государства и государственная пе­чать...

Кроме того, пританы производят в народном собрании выборы стратегов, гиппархов и прочих властей, имеющих отношение к войне, сообразно с тем, как решит народ...

45. ...Далее, Совет судит большинство должностных лиц, и особенно тех, которые распоряжаются денежными суммами. Но его приговор не имеет окончательной силы и может быть обжалован в суде.

Так же и частным лицам предоставляется право по­давать заявления относительно любого из должностных лиц, обвиняя его в том, что оно поступает противозаконно. Но и этим должностным лицам, в случае если Совет при­знает их виновными, возможна апелляция в суд.

Помимо всего этого, Совет производит докимасию кандидатов в члены Совета на следующий год и девяти архонтов. Притом прежде он имел право окончательного отвода кандидатов, теперь же им предоставляется право апеллировать в суд.

Вот те случаи, в которых решение Совета не имеет окон­чательной силы. Он составляет предварительные заключе­ния для внесения в народное собрание, и народ ни по ка­кому вопросу не может вывести постановления, если об этом не состоялось предварительного заключения Совета или если этого не поставили на повестку пританы. В силу этого всякий, кто проведет какой-нибудь законопроект без соблюдения этих условий, подлежит обвинению в противозаконии.

46. ...Наконец, Совет наблюдает и за всеми общественными зданиями и, если найдет тут проступок с чьей-ни­будь стороны, о виновном докладывает народу и, дав за­ключения о его виновности, передает дело в суд.

62. ...Жалованье получает, во-первых, народ за рядовые народные собрания по драхме, а за главное — по девяти оболов. Затем, в судах получают по три обола; далее, члены Совета — по пяти оболов, а тем из них, которые не­сут обязанности пританов, прибавляется на продоволь­ствие 1 обол. Кроме того, 9 архонтов получают на продо­вольствие по 4 обола каждый, причем они содержат глашатая и флейтиста; затем архонт, назначаемый на Саламин, получает по одной драхме в день. Афлофеты обедают в Пританее в течение месяца гекатомбеона, когда справ­ляются Панафинеи, начиная с четвертого числа. Амфиктионы, назначаемые на Делос, получают по драхме ежедневно с Делоса. Наконец, и все должностные лица, которые посылаются на Самос, Скирос, Лемнос или Им-брос, тоже получают деньги на продовольствие...

Аристотель. Афинская полития. - М.; Л., 1936 .С. 79-106.

СОЛОН-МИРОТВОРЕЦ

Самым мудрым из законодателей этого времени считался афинянин Солон.

Он был не только мудрец, но и воин и поэт. Первую свою славу он приобрел вот как. Афины вели войну с Мегарою за остров Саламин. Афиняне потерпели такое поражение, что в отчаянии собрались и постановили: от Саламина отказаться навсегда, а если кто вновь заго­ворит о войне за Саламин, того казнить смертью. Но Солон придумал, как заговорить о запретном. Он при­творился сумасшедшим, который не может отвечать за свои слова. Всклокоченный, в рваном плаще, он выбе­жал на площадь, вскочил на камень, с которого высту­пали глашатаи, и заговорил с народом стихами. В сти­хах говорилось:

... Лучше бы мне не в Афинах родиться, а в месте безвестном, Чтобы не слышать укор: «Сдал он врагам Саламин!»

Если ж афиняне мы, то вперед — и на остров желанный! Смело на бой, чтобы смыть с родины черный позор!

Услышав эти стихи, народ словно сам обезумел: люди схватили оружие, бросились в поход, одержали победу и заключили мир. Доводы, которыми помогла им полу­чить Саламин «сказка на каждом шагу», мы уже переска­зали в другом месте.

Когда в Афинах внутренние раздоры дошли до преде­ла, Солон был избран архонтом для составления новых законов. Он сделал, говорят, очень многое. Он запретил в Афинах долговое рабство и вернул кабальным долж­никам отнятые у них наделы. Он допустил к участию в народном собрании не только богатых «всадников» (у которых хватало средств на боевого коня), не только зажиточных «латников» (у которых хватало средств на тяжелый доспех для пешего строя), но и неимущих «по­денщиков», которых было очень много. Для предвари­тельного рассмотрения дел он поставил во главе народ­ного собрания «совет четырехсот». Солон говорил, что новый совет и старый ареопаг — это два якоря государ­ственного корабля, на которых он вдвое крепче будет держаться в бурю.

Но греки гораздо лучше запомнили не эти, а другие законы Солона — те, которые служили воспитанию гражданских нравов.

До Солона был закон: «Кто терпит обиду, тот может жаловаться в суд». Солон его изменил: «Кто видит обиду, тот может жаловаться в суд». Это учило граждан чувст­вовать себя хозяевами своего государства — заботиться не только о себе, но и о других.

До Солона считалось, что междоусобные раздоры — это зло, и сам Солон так считал. Однако он издал закон: «Кто во время междоусобных раздоров не примкнет ни к одной из сторон, тот лишается гражданских прав». Это учило граждан быть хозяевами своего государства не только в мыслях, но и на деле: где все привыкли быть недовольными, сложа руки, там властью легко овладеет жестокий тиран.

Власти не любили, когда народ в разговорах обсуждал и осуждал их действия, а народ не любил, когда ему это запрещали. Солон издал закон: «Бранить живых людей запрещается в правительственных зданиях, в суде, в храмах, в торжественных процессиях» (а разрешается, стало быть, и на улице, и на площади, и дома). И доба­вил: «Бранить же мертвых запрещается везде» — потому что мертвые бессильны защищаться.

Законы Солона учили трудолюбию. Был закон: «Кто не может указать, на какие средства он живет, тот лиша­ется гражданских прав». Говорили, что этот закон Со­лон заимствовал у египтян. Был другой закон: «Если отец не научил сына никакому делу, то такого отца та­кой сын не обязан содержать в старости». Этот закон Солон ввел сам.

Законы учили уважать трудолюбие даже в животных. Запрещалось убивать пахотного быка, «потому что, — говорилось в законе, — он товарищ человеку по работе».

Солон больше всего гордился тем, что не дал своими за­конами перевеса ни богатым и ни бедным, ни знатным и ни безродным, ни землевладельцам и ни торговцам:

Я меж народом и знатью, щитом прикрывая обоих,

Стал, — и ни тем, ни другим кривдой не дал побеждать.

Конечно, это ему только казалось: там, где он видел справедливое равновесие, мы бы вряд ли это увидели. Но его убеждение, что главное в мире — закон и главное в законе — чувство меры, осталось грекам близко во все века.

ПИСИСТРАТ В АФИНАХ

В Афинах явилось новое зрелище: трагедия. Поэт Феспис, сочинявший песнопения для сельских празд­ников в честь бога Диониса, решил не только рассказы­вать в песнях, но и представлять в лицах мифы о героях. Например, хор одевался товарищами Геракла и пел тре­вожную песню, что Геракл ушел на подвиг и неизвестно, жив ли; а потом выходил актер, одетый вестником, и рассказывал стихами, что случилось с Гераклом, и хор отвечал на это новой песней, радостной или скорбной.

Афиняне были в восторге от нового зрелища. Недо­волен был только старый Солон. Он спросил Фесписа: «И тебе не стыдно притворяться при всех и лгать, буд­то ты — Гераклов вестник?» Феспис ответил: «Да ведь это игра!» Солон покачал головой: «Скоро для нас все будет игрою».

У Солона был молодой родственник по имени Писистрат. Когда-то отец Писистрата приносил жертву в Олимпии — и случилось чудо: котел с жертвенным мя­сом закипел без огня, и вода полилась через край. Муд­рец Хилон сказал ему: «Это значит, что сыну твоему тес­ны будут законы твоего города. Поэтому не заводи сы­на, а если завел — отрекись!» Но отец не решился отречься от сына. Писистрат вырос, стал хорошим полководцем, народ его любил, и вот законы города стали для него тесны.

Однажды Писистрат изранил сам себя мечом, изра­нил мулов, запряженных в его повозку, выехал в таком виде на площадь и стал жаловаться народу, что на него напали его враги и он с трудом от них ускользнул. Его стали жалеть. Только Солон мрачно сказал: «Не верьте ему, граждане: это он играет трагедию». Но Солона не послушали.

Писистрат попросил, чтобы ему позволили держать при себе телохранителей. Ему позволили. Правда, не копьеносцев — это было бы слишком похоже на цар­скую власть, — а только дубиноносцев. Но Писистрату и этого было достаточно. Прошло немного времени, и со своими дубиноносцами он захватил акрополь и стал править как тиран.

Солон сказал афинянам: «Писистрат умнее одних из вас и храбрее других: умнее тех, кто не понял его хитро­сти, храбрее тех, кто понял, да смолчал. Встаньте на за­щиту закона!» Но народ остался спокоен: Писистрата любили. Тогда дряхлый Солон надел оружие и сел на своем пороге: «Если вы не хотите уберечь ваш город — я хочу уберечь свой дом». Его спросили: «На что ты на­деешься?» Он ответил: «На мою старость».

В этот раз Писистрат недолго был у власти: против не­го соединились двое знатных соперников, тоже мечтав­ших о тирании, и изгнали его. Но скоро они поссори­лись друг с другом, и Писистрат сумел вернуться из из­гнания. Возвращение устроили необычное. В деревне близ Афин нашли крестьянку, рослую и красивую, на нее надели шлем и панцирь, дали копье и щит, постави­ли на колесницу и повезли в город. Глашатаи кричали: «Богиня Афина сама едет в свой город и ведет за собой Писистрата!» Народ сбегался и преклонялся перед бо­гиней. Если бы это увидел Солон, он сказал бы: «Писис­трат опять играет трагедию».

Это был еще не конец. На Писистрата восстал его со­перник Мегакл Алкмеонид (внук виновника «килоновой скверны»), и дело дошло до сражения. Но войска Мегакла отказались биться с Писистратом и разбежа­лись, а вслед бегущим поскакали на фракийских конях два сына Писистрата, громким голосом крича, чтобы никто ничего не боялся и каждый возвращался к своему очагу: Писистрат не мстит никому. Уйти в изгнание пришлось теперь Мегаклу с его Алкмеонидами. Вслед за ними собрались было прочь и некоторые другие знат­ные люди, опасаясь Писистрата. Но Писистрат вышел вслед им сам с мешком за плечами. «Что это значит?» — спросили они его. «Это значит, что или я уговорю вас остаться со мной, или уйду с вами». Они остались.

В Афинах сохранилась добрая память о правлении Писистрата. Он был мягок и щедр, старался угождать народу. Однажды кто-то, обидевшись на него, вызвал его в суд, и Писистрат исправно пришел держать ответ, но обвинитель оробел и сам не явился. А пока был жив Солон, Писистрат оказывал ему великое почтение и во всем спрашивал его совета.

Один юноша влюбился в дочь Писистрата и до того дошел в своей страсти, что поцеловал ее на улице. Же­на Писистрата возмутилась и попросила мужа нака­зать дерзкого. Писистрат ответил: «Если мы будем на­казывать тех, кто нас любит, то что же нам делать с те­ми, кто нас не любит?» — и выдал дочь замуж за этого юношу.

Когда-то мудреца Питтака спросили: «Что на свете са­мое удивительное?» Он ответил: «Тиран, доживший до старости». Таким удивительным тираном оказался Пи­систрат. Он дожил до преклонных лет, народ его слу­шался, и враги его не тревожили. Но за него расплати­лись его сыновья.

ДЕМОКРАТИЯ, ИЛИ ЧЕЛОВЕК ВСЕ ДЕЛАЕТ САМ

Сколько жителей должно быть в благоустроенном О государстве? Вы скажете: «Странный вопрос!» А вот философ Платон отвечал на него вполне серьезно: луч­ший размер для государства — 5040 семейств. Почему? «Потому что этого достаточно, чтобы обороняться от врагов и помогать друзьям».

Цифру свою Платон обосновывал довольно сложно — например, тем, что это число делится на все числа от 1 до 10. Но если мы посмотрим на родной город Платона, Афины, то увидим почти то же самое. В народном собра­нии для принятия важных решений должны были нахо­диться 6 тысяч граждан; судебных заседателей в мирное время было тоже 6 тысяч; тяжеловооруженных воинов в военное время — тоже около 6 тысяч. А Платон считал, что только такие люди — взрослые отцы семейств, в мир­ное время правящие государством, а в военное выходя­щие на бой, — и заслуживают названия граждан.

Все греческие государства были очень маленькие. Одно из самых больших греческих государств — Афины с Аттикой — было меньше, чем одно из самых маленьких государств современной Европы — Люксембург. Террито­рия государства — такая, чтобы ее можно было всю оки­нуть взглядом с городского холма; население — такое, чтобы можно было знать в лицо если не всех поголовно, то всех хоть сколько-нибудь заметных людей, — вот что нужно было древнему греку. Просторы нынешних вели­ких держав ничего не говорили бы его уму и сердцу.

Таким государством грек и управлять хотел только собственноручно. Никаких депутатов — он доверяет только собственным глазам, ушам и здравому смыслу. Высшей властью в демократическом государстве было народное собрание — общая сходка, где каждый мог сам сказать, что он думает о государственных делах, мог убеждать и разубеждать других, мог ставить свои пред­ложения на голосование, а народ принимал или отвер­гал их поднятием рук.

В Афинах народное собрание сходилось раз в полто­ры недели на холме Пникс (название это приблизи­тельно значит «толкучка, теснота»). На вершине этого холма до сих пор стоит трибуна, с которой говорили с народом афинские ораторы: белый каменный куб в рост человека и к нему с двух сторон — каменные ле­сенки со ступенями по колено высотой. Здесь кричали подолгу: иногда, собравшись утром, расходились толь­ко вечером, когда в сумерках уже не разглядеть было поднятых рук

В промежутках между народными собраниями дела вел совет: он готовил все вопросы для обсуждения на собраниях. Каждый закон начинался словами: «Совет и народ постановили...» В Афинах совет назывался «совет пятисот» и избирался на год. Он делился на десять «пританий» по 50 человек, каждая притания заведовала дела­ми в течение 36 дней — проверяла списки граждан, вы­слушивала отчеты, принимала доносы, делала распоря­жения по текущим делам. Каждый день притания выбирала себе председателя, и он был как бы президен­том всей Афинской республики, но сроком только на один день. Притания заседала ежедневно с утра до вече­ра, окруженная любознательным народом. А председа­тель с несколькими помощниками должен был бодрст­вовать и ночью — чтобы в здании совета на городской площади всю ночь горел огонь. «Неусыпное попечение о порядке» — эти слова греки понимали буквально.

Кроме совета был суд, и он тоже занимался политикой. Вспомним закон Солона — «кто видит обиду, может жа­ловаться в суд». Когда гражданин, глядя на поступки дру­гого гражданина, видел в них ущерб для государства, он, если даже не был лично затронут, подавал в суд. Нельзя было привлекать к ответу только должностных лиц при исполнении обязанностей — архонта, полководца, члена совета; но кончался год его службы, и на каждого налета­ли все недовольные: полководца обвиняли в вялом ведении войны, архонта — в попустительстве неблагонадеж­ным, члена совета — во взяточничестве или кумовстве. Каждый помнил: если он не заступится за государство, то никто другой этого не сделает. Обвиненные защищались изо всех сил: на некоторые заседания суда стекалось не меньше народу, чем на народное собрание. Судебных коллегий было несколько, и были они огромные, человек по пятьсот (это чтобы труднее было подкупить суд). И об­винитель, и обвиняемый говорили сами за себя, наемных ораторов не было. Наказаниями могли быть штраф, ли­шение гражданских прав, изгнание, смерть. Но если суд оправдывал обвиняемого подавляющим большинством голосов, то неудачливый обвинитель сам платил штраф — чтобы неповадно было.

Быть судебным заседателем, членом совета, членом любой коллегии должностных лиц (казначеем, контро­лером, надзирателем над рынком, надзирателем над портом и так далее), членом управы своего квартала или своего села мог всякий гражданин, начиная с три­дцати лет. Он подавал заявление, его вносили в списки, а по спискам делались выборы. Выборы не голосовани­ем, а по жребию; нам это кажется странным, но греки видели в жребии волю самих богов. Жребиями были черные и белые бобы или камешки; для их перемешива­ния были настоящие машины, обломки которых сохра­нились. Только выборы военачальников и казначеев люди не доверяли богам и голосовали за них сами. А что­бы бедняк мог пользоваться этими правами не меньше, чем богач, все должности были платные: за каждый день, потраченный на службу, человек получал два-три обола, дневной заработок среднего ремесленника. (Во­ин в походе получал в день чуть больше этого, офицер — вдвое больше рядового, а полководец — вдвое больше офицера; разница, как видим, невелика.)

Из 25 тысяч граждан Афин и Аттики около двух тысяч занимали каждый год выборные должности. Большинство этих должностей нельзя было занимать дважды: нужны были новые люди. Каждый свободный афиня­нин хоть раз в жизни да занимал какой-нибудь пост, а большинство — и не раз. Государственные дела бывали сложные, но афинские мужики, гончары, торговцы, плотники, моряки, медники, кожевники с ними справ­лялись. Помогал опыт и серьезное отношение к делу.

А кто этому удивлялся, тому рассказывали старую шутку. Некогда, как известно, Афина и Посейдон спори­ли, кому из них быть покровителем Аттики, и Афина по­бедила. Раздосадованный Посейдон проклял афинян: «Пусть они теперь на своих собраниях принимают только дурацкие решения!» Афина, однако, заступилась за своим подопечных: «Но пусть эти решения всякий раз оборачиваются им на пользу».

1 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1989. Т. 2. С. 323.

2 См. подробнее Кравченко А.И. Психология и педагогика. М.: 2008. С. 297-299.

3 Facilitator – досл. с. англ. – носитель функций, облегчающих выполнение проекта.

4 В качестве игротехников для участия в семинарском занятии, по согласованию с руководством, могут привлекаться адъюнкты, участие в учебной игре прекрасный опыт прохождения педагогической практики, они исполняют роль консультантов, помощников ведущего, являются членами жюри и пр. Роль помощников-игротехников не обязательна, но если они вводятся в игру, преподавателем отдельно определяется их цель и задачи.

5 Диспут (от лат. dispute – рассуждаю, спорю) – ученый спор, прение, состязание.

6 Дискуссия (от лат. discussion – рассмотрение, исследование) – форма учебной работы, в рамках которой учащиеся высказывают свое мнение по проблеме, заданной преподавателем.

61