§ 9. Позитивизм

Исторический материализм Маркса и его коллег оказал незна­чительное непосредственное влияние на практику исторических исследований, которые в девятнадцатом веке все более и более относились ко всем философиям истории как к ни на чем не осно­ванным спекуляциям. Такое отношение было связано с общим \ тяготением мысли этого столетия к позитивизму. Позитивизм ■ можно определить как философию, поставившую себя на службу естественной науке, как философия средних веков была служанкой теологии. Но позитивисты имели собственное представление (и весьма поверхностное) о том, чем является естественная нау­ка. Они считали, что она складывается из двух элементов: во-первых, из установления фактов; во-вторых, из разработки законов. Факты устанавливаются в непосредственном чувственном восприя­тии. Законы определяются путем обобщения фактов посредством индукции. Под этим воздействием развился первый тип историо­графии, который может быть назван позитивистским.

С энтузиазмом включившись в первую часть позитивистской программы, историки поставили задачу установить все факты, где это только можно. Результатом был громадный прирост конкрет-

ного исторического знания, основанного на беспрецедентном по своей точности и критичности исследовании источников. Это была эпоха, обогатившая историю громадными коллекциями тщательно просеянного материала, такого, как календари королевских ре­ скриптов и патентов¹³, своды латинских надписей, новые изда­ ния исторических текстов и документов всякого рода, весь аппарат археологических изысканий. Лучшие историки этого времени, та­ кие, как Моммзен¹⁴ или Мейтленд¹⁵, стали величайшими знато­ ками исторической детали. Историческая добросовестность отожде­ ствлялась с крайней скрупулезностью в исследовании любого фак­ тического материала. Цель построения всеобщей истории была отброшена как пустая мечта, и идеалом в исторической литерату- ре стала монография. - ' СЛ-^

" Но в течение всего периода историки испытывали какую-то неловкость, связанную с конечной целью всех этих скрупулезней­ших исследований. Их предпринимали, руководствуясь духом по­зитивизма, учившего, что сбор фактов — только первая стадия процесса научного познания, а открытие их законов — вторая. Сами историки по большей части были вполне удовлетворены от­крытием новых фактов: область находок была неисчерпаемой, и они не желали ничего лучшего для себя, чем продолжать ее исследование. Но философы, принимавшие позитивистскую про­грамму, смотрели на этот энтузиазм с некоторым сомнением. Когда, спрашивали они, историки перейдут ко второй стадии ра­боты? В то же самое время обычные люди, не являющиеся специалистами-историками, стали уставать; они не видели боль­шой разницы в том, открыт данный факт или нет. Так постепенно увеличивалась пропасть между историком и просто образованным человекам. Философы-позитивисты жаловались, что история, коль скоро она ставит задачей простое открытие фактов, перестает быть научной; обычные читатели сетовали на то, что факты, открываемые историей, неинтересны. Жалобы, раздававшиеся с обеих сторон, во многом сходились на одном и том -же. Каждая из них основывалась на том, что выявление фактов ради них самих не может никого удовлетворить и что оправданием этих открытий должно служить что-то иное, лежащее вне самих фак­тов, но что может и должно быть сделано на основе фактов, добы­тых таким образом.

Именно в этой ситуации Огюст Конт потребовал, чтобы исто-рические факты использовались в качестве сырья для чего-то бо-лее важного и воистину более интересного, чем они сами. Каждая естественная наука, утверждали позитивисты, начинает с откры­тия фактов, но затем она переходит к обнаружению причинных связей между ними. Приняв этот тезис, Конт предложил создать новую науку, социологию, которая должна начаться с открытия фактов о жизни человека (решение этой задачи он отводил исто­рикам), а затем перейти к поиску причинных связей между этими

124

Идея истории. Часть III

Позитивизм

125

фактами. Социолог тем самым установился своего рода сверхисто­риком, поднимавшим историю до ранга науки, осмысливая научно те же самые факты, о которых историк мыслит только эмпи­рически.

Эта программа очень напоминала кантианскую и постканти­анские программы переинтерпретации массы фактов в рамках грандиозной философии истории. Единственное отличие состояло в том, что эта суперистория, планируемая идеалистами, основыва­лась на учении о духе как о чем-то особенном и отличающемся \ от природы; у позитивистов же она должна была основываться 1 на учении о духе, которое не проводило бы никаких фундамен-| тальных различий между ним и природой. Исторический процесс ' для позитивистов был по существу тождествен природному про цессу. Вот почему методы естественных наук могли применяться ■ для понимания истории.

Эта программа на первый взгляд одним небрежным жестом зачеркнула все успехи, которых восемнадцатое столетие с таким трудом добилось в понимании истории. Но на самом деле было не так. Это новое позитивистское отрицание принципиального раз­личия между природой и историей фактически вело не столько к отрицанию концепции истории, выработанной в восемнадцатом столетии, сколько к критике тогдашнего учения о природе. Одним из показателей этого может служить то, что мысль девятнадца­того столетия в целом, как ни была она враждебна гегелевской \_чфилософии истории, проявляла гораздо более принципиальную враждебность к его философии природы. Гегель, как мы видели, рассматривал различия между высшими и низшими организмами как логические, а не временные и отвергал тем самым идею эво-Ч^ люции. Но следующее его поколение начало видеть прогресс и в \ жизни природы, обнаруживая в этом плане ее сходство с истори-Хческой жизнью. В 1859 г., когда Дарвин опубликовал свое «Про­исхождение видов», эта теория была уже не нова. В научных кругах учение о природе как о статической системе, где каждый вид был обязан своим происхождением особому акту творенил (используя старое выражение), давно уже было вытеснено учени­ем о видах, возникающих с течением времени. Новизна идей Дар­вина состояла не в его вере в эволюцию, а в том, что он видел ее причины в процессе, названном им естественным отбором, про­цессе, родственном искусственному отбору, с помощью которого человек улучшает породы домашних животных. Широкое массовое сознание не совсем ясно понимает это и видит в Дарвине побор­ника и даже изобретателя самой идеи эволюции. Поэтому в смыс­ле общего влияния на общественную мысль «Происхождение ви­дов» предстает как книга, впервые сообщившая всем, что старая идея природы как статической системы отброшена.

Результатом этого открытия был громадный рост престижа исторической мысли. До сих пор отношение между исторической

<_А и научной мыслью, т. е. учением об истории и учением о при-v роде, было антагонистическим. История притязала на изучение ..предмета, по самой своей сути прогрессивно развивающегося, ес­тественная наука — на изучение статического по своему существу .^предмета. Вместе с Дарвином эта научная точка зрения капиту-^-лирует перед исторической, и обе солидаризируются в подходе к своим предметам как предметам, находящимся в состоянии про­грессивного развития. Термин «эволюция» мог теперь использо-«ваться в качестве родового, охватывающего как исторический -прогресс, так и прогресс в природе. Победа идеи эволюции в научных кругах означала, что позитивистское сведение истории к природе было смягчено частичным сведением природы к истории. Это rapprochement таило в себе и своя опасности. В нем со­держалась тенденция включать в естественнонаучные теории вред- \ ный постулат, по которому естественная эволюция автоматиче-1 ски обеспечивает прогресс, создавая по своим законам все более! и более совершенные формы жизни; оно могло повредить и исто-& рии, вводя постулат, что исторический прогресс зависит от так называемых законов природы и что методы естествознания, при­нявшего новую эволюционную форму, вполне приемлемы для ис­следования исторических процессов. Такое искажение истории было предотвращено только благодаря тому, что к этому времени исторический метод утвердился гораздо прочнее и стал значитель­но более определенным, систематичным и полнее осознал себя, чем полстолетия назад.

Историки начала и середины девятнадцатого столетия разра- | ботали новый метод изучения источников—метод филологиче- I ской критики. Он в сущности включал в себя две операции: во- \ первых, анализ источников (которые все еще оставались литера- | турными или повествовательными), разложение их на составные части, выявление в них более ранних и более поздних элементов* позволяющее историку различать более или менее достоверное в них; во-вторых, имманентная критика даже наиболее достовер- | ных их частей, показывающая, как т^чка зрения автора повлия- | ла на его изложение фактов, что позволяло историку учесть воз- ] никшие при этом искажения. Классический пример этого метода — анализ сочинения Ливия, сделанный Нибуром¹⁶, который дока­зал, что большая часть того, что обычно принимали за раннюю историю Рима, на самом деле является патриотической выдумкой, относящейся к значительно более позднему периоду; самые же ранние пласты римской истории у Ливия, по Нибуру,— не изло­жение истинных фактов, а нечто, аналогичное балладной литера-^тУРе, национальному эпосу (используя его выражение) древнерим­ского народа. За этим эпосом Нибур обнаружил исторически ре­альный ранний Рим, представлявший собой общество крестьян-фермеров. Мне нет необходимости прослеживать историю этого метода, восходящего через Гердера к Вико. Важно только отме-

126

Идея истории. Часть III

Позитивизм

127

тить, что к середине девятнадцатого века он стал прочным достоя­нием всех серьезных историков, по крайней мере в Германии.

Владея же этим методом, историки знали, как выполнять соб­ственную работу по своим методикам, и не подвергались серьез­ной опасности, что их уведут в сторону попытки отождествить исторический метод с естественнонаучным. Из Германии новый метод распространился постепенно во Франции и Англии, и куда бы он ни проникал, он приучал историков к тому, что перед | ними — задачи особого рода, для решения которых позитивизм не * мог предложить ничего полезного. Их дело, говорили они, состоит в том, чтобы с помощью критического метода установить факты, а приглашение позитивистов поскорее _: перейти к предполагаемой второй стадии исследовательской работы, к открытию общих за-, конов, они отвергали. Поэтому притязания контовской социологии были спокойно отставлены в сторону наиболее способными и добросовестными историками, которые сочли вполне достаточным для себя открывать и устанавливать факты сами по себе, факты, если употреблять знаменитые слова Ранке, wie es eigentlich ge-wesen *. История как познание индивидуальных фактов посте­пенно отделилась, став автономной областью исследований, от науки как познания общих законов.

Но хотя растущая автономия исторической мысли и дала ей возможность сопротивляться экстремальным формам позитивист­ской философии, последняя тем не менее глубоко повлияла на нее. Как я уже указывал выше, историография девятнадцатого столе­тия принимала первую часть позитивистской программы, накоп-₅_ ление фактов, даже если и отвергала ее вторую часть — открытие ?| законов. Но она все еще понимала факты позитивистским обра-1 зом, т. е. как изолированные, или атомарные. Это привело исто­риков к тому, что в своем обращении с фактами они приняли два | методологических правила: 1. Каждый факт следует рассматривать I как объект, который может быть познан отдельным познаватель-i ным актом или в процессе исследования; тем самым общее поле исторического знания делилось на бесконечно большую совокуп-_t ность мелких фактов, каждый из которых подлежал отдельному \ рассмотрению. 2. Каждый факт считался не только независимым j от всех остальных, но и независимым от познающего, так что все ' субъективные элементы (как их называли), привносимые точкой зрения историка, должны были быть уничтожены. Историк не должен давать оценки фактов, его дело — сказать, каковы они были.

Оба этих методологических правила имеют известную ценность. Первое учит историков быть внимательными и точными в отно­шении деталей предмета их исследования. Второе учит их избе­гать окрашивания предмета их исследования в цвета своих собст-

как было на самом деле (нем.).

венных эмоциональных реакций. Но в принципе оба правила были порочны. Королларием" первого было утверждение, что-правомерным предметом исторического исследования может быть либо какая-нибудь микроскопическая проблема, либо же нечто,, что может рассматриваться как совокупность микроскопических проблем. Так, Моммзен, этот величайший историк позитивистской эры, оказался в состоянии составить корпус надписей или учебник римского конституционного права, проявив при этом почти не­вероятную точность. Он смог показать, как, используя его корпус и обрабатывая, например, военные эпитафии статистически, мы можем установить, где набирались легионы в различные периоды римской истории. Но его попытки создать историю Рима пре­рвались на том самом месте, где его собственный вклад в рим­скую историю начинал становиться значительным. Он посвятил всю свою жизнь изучению Римской империи, а его «История Рима» кончается битвой при Акциуме¹⁸. Наследство позитивиз­ма в современной историографии, если брать фактографическую сторону, состоит поэтому в комбинации беспрецедентного мастер­ства в решении маломасштабных проблем с беспрецедентной бес­помощностью в решении проблем крупномасштабных.

Второе правило, запрещавшее историкам оценивать факты, имело не менее паг-убные последствия. Оно не только мешало им правильно решать такие вопросы, как: «Была ли та или иная политика мудрой?», «Была ли та или иная экономическая систе­ма здоровой?», «Было ли то или иное движение в науке, искус­стве или религии прогрессивным, и если да, то почему?». Оно также мешало им соглашаться или отвергать оценки, высказанные в прошлом современниками тех или иных исторических событий и институтов. Например, историки могли пересказать все факты о культе императора в Риме, но ввиду того, что они не позволя­ли себе делать какие бы то ни было выводы о его ценности или значении как религиозной и духовной силы, они не могли понять-что испытывали люди, практиковавшие этот культ. Что древние думали о рабстве? Каково было отношение рядовых членов сред­невекового общества к церкви с ее системой верований и уче­ний? В какой мере такие движения, как рост национализма, были вызваны народными эмоциями, экономическими силами, созна­тельной политикой? Вопросы такого рода, бывшие для историков эпохи романтизма предметом методических исследований, запре­щались позитивистской методологией как неправомерные. Отказ оценивать факты привел к тому, что история стала только исто­рией внешних событий, а не историей мысли, из которой выросли эти события. Вот почему позитивистская историография вновь увязла в старой ошибке отождествления истории с политической историей (например, Ранке и в еще большей мере Фримен ⁱ⁹) и игнорировала историю искусства, религии и науки и т. д., потому что была не в состоянии справиться с нею. Например, история

7

728

Идея истории. Часть 111

129

философии в течение всего этого периода никем не исследовалась столь плодотворно, как Гегелем. Возникла даже теория (кажу­щаяся просто смешной историку-романтику или же нам сейчас), согласно которой философия или искусство, собственно говоря, вообще не имеют никакой истории.

Все эти следствия вытекали из определенной ошибки в исто­рической теории. Взгляд на историю как на науку, имеющую дело с фактами, и только фактами, поначалу может показаться вполне невинным. Но что такое факт? В соответствии с позити­вистской теорией познания факт — это нечто, непосредственно данное в восприятии. Когда говорят, что наука сначала устанав­ливает факты, а затем открывает законы, то под фактами здесь понимаются факты, прямо наблюдаемые ученым,, например факт, что у этой морской свинки после введения данной бактериальной культуры развился столбняк. Если кто-нибудь усомнится в этом -факте, эксперимент можно повторить с другой морской свинкой, которая так же подходит для данного опыта, как и первая. Сле­довательно, для естествоиспытателя вопрос о том, таковы ли фак­ты, как о них рассказывают, никогда не был вопросом жизненной важности, потому что он всегда мог воспроизвести их. В естест­вознании факты — это эмпирические факты, воспринимаемые тог­да, когда они происходят.

В истории слово «факт» имеет совсем иное значение. Факт того, что во втором столетии легионы начали набираться полно­стью за пределами Италии, не дан нам непосредственно. Мы при­ходим к нему с помощью логического вывода в ходе интерпре­тации данных в соответствии со . сложной системой правил и постулатов. Теория исторического познания должна была бы по­ставить себе задачу открыть, каковы эти правила и постулаты, и поставить вопрос, насколько они необходимы и оправданны. Всем этим историки-позитивисты совершенно пренебрегали. Они никогда не задавали себе трудного вопроса: как возможно истори­ческое знание? Как и при каких условиях историк способен по­знать факты, которые не могут стать для него объектом восприя­тия, так как уже ушли из памяти и их нельзя воспроизвести? Ложная аналогия между естественнонаучным и историческим фак­том исключала саму постановку этого вопроса. В силу этой лож­ной аналогии позитивисты считали, что такой вопрос не требует ответа. Но в силу той же самой ложной аналогии они все время неправильно понимали природу исторических фактов и, следова­тельно, искажали действительный характер исторического иссле-дования так, как было описано мною выше.