II. Риккерт

Теория Риккерта³⁹, первые работы которого, посвященные этому -вопросу, были опубликованы во Фрейбурге в 1896 г., тесно связана-с идеями Виндельбанда, но носит значительно более по­следовательный характер. Риккерт полагает, что фактически Вин­дельбанд устанавливает два различия между наукой и историей, а не одно. Первое — различие между обобщающей и индивидуа­лизирующей мыслью; второе — различие между оценочной . и нееценочной мыслью. Объединяя эти два различия, мы получаем четыре типа наук: 1) неоценочная и обобщающая, или чистая естественная, наука; 2) неоценочные и необобщающие, или квази­исторические, науки о природе, такие, как геология, эволюционная биология и т. д.; 3) оценочные и обобщающие, или квазинаучные, исторические дисциплины, такие, как социология, экономика, тео­ретическая юриспруденция и т. д.; 4) оценочная и индивидуализи­рующая, или история в собственном смысле слова.

Далее, он ясно понимает, что попытка Виндельбанда разде­лить реальность на две взаимно исключающие области — природу

162

Идея истории. Часть IV

163

и историю — не может считаться безупречной. Реально сущест­вующая природа состоит не только из законов: она состоит из индивидуальных фактов, точно так же как история. И Риккерт делает вывод; что реальность в целом фактически является исто­рией. Естествознание — это некая система обобщений и формул, построенная человеческим интеллектом, и она представляется в конечном счете произвольной интеллектуальной конструкцией, не соответствующей какой-либо реальности. Именно эта идея и вы­ражается в самом названии его книги «Die Grenzen der natnrws-senschaftlichen Begriffsbildung» *. Таким образом, его четыре типа наук, вместе взятые, образуют единую шкалу, на одном кон­це которой — предельный случай произвольного и абстрактного мышления, простая манипуляция искусственными концепциями, а на другой — предельный случай подлинного знания, знания реальности в ее индивидуальном существовании.

На первый взгляд кажется, что все это — решительная контр­атака, направленная против позитивизма. Естественные науки, вместо того чтобы считаться единственно возможным видом под­линного знания, низводятся до положения произвольной игры в абстракцию, игры, сконструированной в отрыве от реальности и достигающей своего совершенства как раз тогда, когда она отхо­дит от реальной истинности конкретного факта. История же рас­сматривается не только как возможная и правомерная форма знания, но как единственное истинное знание, когда-либо сущест­вовавшее и способное существовать. Но этот реванш не только не­справедлив по отношению к естественным наукам, он выставляет в ложном свете и саму природу истории. Риккерт позитивистски рассматривает природу как разделенную на отдельные факты и, переходя к истории, деформирует последнюю, считая ее такой же совокупностью индивидуальных фактов, отличающихся от фактов природы только тем, что они выступают и в качестве носителей ценности. Но сущность истории заключается совсем не в том, что она состоит из отдельных фактов, какие бы ценности они в себе ни несли, а в процессе развития от одного явления к другому. Риккерт не сумел понять, что специфической особенностью исто­рического мышления оказывается способ, с помощью которого сознание историка, будучи сознанием сегодняшнего дня, схваты­вает процесс, в котором возникло само это сознание, и возникло через духовное развитие прошлого. Он не смог понять, что цен­ность фактам прошлого придает то обстоятельство, что они не просто факты прошлого, они не мертвое, а живое прошлое, они — наследники идей прошлого, которые историк с помощью истори­ческого сознания делает своими идеями. Прошлое, отсеченное от настоящего, ставшее простым зрелищем, вообще не имеет никакой ценности; это история, превращенная в природу. Таким образом,

* «Границы естественнонаучного образования понятий» (нем-).

в конечном ечете позитивизм отомстил Риккерту: исторические факты становятся у него простыми, разрозненными событиями и, как таковые, могут относиться друг к другу, только вступая в те же самые внешние отношения времени и пространства, смежности, подобия и причинности, как и факты природы.

III. 3 и м м е л ь

Третья попытка построения философии истории, предпринятая в те же годы, связана с именем Зиммеля", первый очерк '* которого, посвященный этому вопросу, появился в 1892 г. Зим- мель был наделен живым и многосторонним умом, отличавшимся большой оригинальностью и проницательностью, но ему не хвата­ ло основательности. В его работе по истории поэтому немало от­ дельных интересных наблюдений, но с точки зрения всестороннего исследования проблемы она имеет небольшую ценность. Он очень ясно понял, что для историка не может быть речи о познании фактов, если слово «познавать» понимать в эмпирическом значе­ нии: историк никогда не может непосредственно познакомиться с предметом своих исследований просто потому, что этот предмет — прошлое; его составляют события, уже свершившиеся, которые больше невозможно наблюдать. Следовательно, проблема разгра­ ничения истории и естествознания — так, как ее поставили Вин- дельбанд и Риккерт,— не возникает. Факты природы и факты истории не являются фактами в одном и том же смысле слова. Факты природы — то, что ученый может зримо воспринять или воспроизвести в лаборатории; факты, же истории вообще , не «здесь». В распоряжении историка только документы или иные реликты, из которых он и должен каким-то образом реконструи­ ровать факты. Далее, Зиммель понимает, что история — область духа, человеческой личности, и ее реконструкция историком воз­ можна только потому, что сам он — личность, сам обладает духов- / ностью. ^ /

До сих пор все превосходно. Но теперь перед Зиммелем воз-* никает проблема. Отправляясь от документов, историк конструи­рует в своем сознании некую картину, которую он объявляет кар­тиной прошлого. Эта картина существует только в его сознании и нигде.больше, она — субъективная умственная конструкция. Од­нако он претендует на то, что эта субъективная конструкция со­держит объективную истину. Как это может быть? Как могут чисто субъективные картины, созданные умом историка, проеци­роваться в прошлое и расцениваться как описание того, что в действительности произошло?

То, что он разглядел эту проблему, делает честь Зиммелю. Однако решить ее он не смог. Историк, по его мнению, испыты-

' * Die Probleme der Gesdiichtsphilosophie (Leipzig, 1892).

ш

Идея истории. Часть

Германия

165

вает чувство уверенности в объективной реальности его субъектив­ ных построений; он рассматривает их как что-то реальное незави­ симо от того, что в данный момент оно существует только в его мышлении.^ Но совершенно очевидно, что это не решение пробле­ мы. Вопрос состоит не в том,, испытывает ли историк чувство уве­ ренности в объективной реальности образов прошлого, а в том, по какому праву он это делает. Является ли это чувство иллю­ зией, или же оно имеет под собой прочные основания? Зиммель не может ответить на этот вопрос. И эта его неспособность объ­ ясняется тем, что он не пошел достаточно далеко в своей крити­ ке понятия исторического факта. Он правильно считает, что факты прошлого, будучи прошлым, находятся вне восприятия историка; но, недостаточно уловив суть исторического процесса, он не понял, что собственное сознание историка унаследовало прошлое и при­ няло его современную форму благодаря тому, что прошлое разви­ лось в настоящее, так что в этом сознании прошлое живет в на- ^ стоящем: Он думал об историческом прошлом как о мертвом про­ шлом, и, когда он задает себе вопрос, как историк может воскре­ сить его в своей голове, он, естественно, не может найти на него ответ. Он спутал исторический процесс, в котором прошлое живет в настоящем, с природным процессом, в котором прошлое уми­ рает, когда рождается настоящее. Это сведение исторического процесса к природному — часть позитивистского наследства, так что и здесь неудача Зиммеля в построении философии истории объясняется не преодоленной им до конца позитивистской точкой зрения. у;

IV. Д и л ь т е й

Лучшая работа на эту тему, написанная в то время, принад­лежала одинокому и непризнанному гению.— Дильтею³¹. Его первая и единственная книга по философии истории появилась уже в_1883, г. и называлась «Введение в науки о духе» (Einleitung in die Geisteswissenschaften). Но вплоть до 1910 г. он продолжал публиковать очерки, разбросанные в разных журналах, очерки, всегда интересные и значительные, посвященные отчасти истории мысли (прежде всего серия весьма талантливых исследований о формировании современного сознания со времен Ренессанса и Ре­формации), а отчасти — теории истории. У него было намерение написать большую «Критику исторического разума» по образцу критик Канта, но ему не удалось его осуществить.

Во «Введении в науки о духе» он за одиннадцать лет до Вин-| дельбанда утверждает, что история имеет дело с. конкретными ! индивидуальностями, а естественные науки +- с . абстрактными i обобщениями. Однако понимание этого не смогло привести-его к созданию удовлетворительной философии истории, потому чтй индивидуальности, о которых он говорил, мыслились им как изо­лированные факты прошлого и не были включены в подлинный

процесс исторического развития. Мы уже видели (ч. III, § 9), что. подобное понимание истории было характерной слабостью исторического мышления в течение всего этого периода; тот же недостаток стал для Виндельбанда и Риккерта помехой на пути к истинному пониманию философских проблем истории.

Но Дильтей не удовлетворился простой констатацией указан­ного различия. В последующих очерках^lft он ставил вопрос, каким образом, познавая прошлое, историк в действительности выпол­няет свою умственную работу, начиная фактически с документ! и других данных, которые сами по себе прошлого не открыва; Эти данные, отвечает он, служат ему только поводом для создания в его собственном сознании духовной деятельности, к< рая некогда и породила их. Именно благодаря собственной духов­ной жизни, в зависимости от ее внутреннего богатства, он может вдохнуть жизнь в мертвые материалы, лежащие перед ним. Таким образом, историческое познание есть, внутреннее переживание (Ег-lebnis) ученым своего собственного предмета, в то время как естественнонаучное знание — попытка понять (begreifen) явления, данные ему в качестве внешнего зрелища. Эта мысль об историке, живущем в своем объекте или, скорее, заставляющем объект жить в нем, представляет собой громадное завоевание по сравнению с тем, чего достигли современники Дильтея в Германии. Но про­блема исторического знания все же еще не решена, ибо жизнь для Дильтея означает непосредственный опыт, отличающийся от рефлексии или знания; для историка недостаточно быть Юлием Цезарем, или Наполеоном; это так же не приводит к познанию Юлия Цезаря или Наполеона, как очевидный факт, что он являет-ся самим собой, не приводит к познанию самого себя.

Эту проблему Дильтей пытается решить, обращаясь к психо­логии. Существуя вообще, я оказываюсь самим собой; но только счгомощью психологического анализа я прихожу к познанию само­го себя, т. е. к пониманию структуры моей собственной личности. Аналогичным образом историк, воскрешающий прошлое в своем сознании, должен, если он хочет бить историком, понимать про­шлое, которое он воскрешает. Путем простого сопереживания прошлого он развивает и обогащает собственную личность, при­соединяя к своему опыту опыт людей, живших в прошлом. Но что бы ни включалось в сознание историка, оно становится частью структуры его личности, и здесь правило, по которому эта струк­тура может быть понята только в категориях психологии, сохра­няет свою силу. Что все это значит на практике, можно видеть из последней работы Дильтея, посвященной истории философии, рас­сматриваемой в духе его концепции. История философии сводится у него к изучению психологии философов и строится на принципе, по которому имеются определенные фундаментальные типы умет-

^{I A} Gesammelten Schriften, vol. VII.

166

Идея истории. Часть IV

Германия

167

венных структур, причем каждый тип характеризуется определен­ным отношением к миру и восприятием его^1А. Различия между разными философами сводятся тем самым всего лишь к различиям их психологических структур или предрасположений. Но такой способ рассмотрения философии делает ее бессмысленной. Един­ственный вопрос, имеющий значение для философии,— вопрос, истинна она или ложна. Если же данный философ мыслит таким-

; то и таким-то образом просто потому, что он относится к опреде­ленному типу людей и не может мыслить иначе, то вопрос сни­мается. Философия, обработанная с психологической точки зре­ния, перестает быть философией вообще.

Все это показывает, что в рассуждениях Дильтея было что-то неправильное, и нетрудно установить, что именно. Психоло­гия — не история, а наука, и наука, построенная на натуралисти­ческих принципах. Утверждать, что история становится понятной только тогда, когда она осмысляется в категориях психологии, означает утверждение невозможности исторического знания, утверждение натуралистического знания в качестве единственно возможного; историк как таковой поэтому просто ощущает жизнь, а понимание этой жизни дано лишь психологу. Дильтей снова подошел к вопросу, для постановки которого у Виндельбанда и остальных не хватило проницательности: как возможно познание, а не непосредственное переживание индивидуального? Он отве­тил на него, признав, что познание индивидуального невозможно, и вновь принял позитивистскую точку зрения, по которой един­ственным способом познания всеобщего (единственно подлинного объекта знания) является естественная наука, или наука, по­строенная на натуралистических принципах. Таким образом, в ко­нечном счете, как и все представители его поколения, он капиту­лировал перед позитивизмом.

' Нетрудно определить и ту точку, с которой его рассуждения начинают идти в неверном направлении. Дильтей, как я уже объяснил, доказывал, что быть самим собой — одно дело, это — непосредственное переживание, понимать же себя — совсем иное, это — знание, принадлежащее психологической науке. Он прини­мает постулат, отождествляющий самопознание с психологией, но из его же собственных доказательств вытекает, что и у истории есть все основания считать себя наукой о самопознании. Я могу сейчас испытывать непосредственное ощущение дискомфорта и задавать себе вопрос, почему возникло у меня это чувство. Я могу ответить на него, припомнив, что сегодня утром я получил письмо, критикующее мое поведение настолько верно и основательно, что мне нечего возразить. В данном случае я не делаю никаких психоз логических обобщений, я детально воспроизвожу отдельное собы­тие или ряд событий, которые уже отразились в моем сознании

как чувство дискомфорта или неудовлетворенности самим собой. Здесь мое самопознание, состояние моего духа является не чем иным, как историческим знанием.

Расширим несколько наш пример. Если как историк я вновь оживляю в своем сознании определенные переживания Юлия Це­заря, я не просто становлюсь Юлием Цезарем; напротив, я оста­юсь самим собой и знаю, что я не что иное, как я сам. Способ, с помощью которого я включаю переживания Юлия Цезаря в свою личность, не основан на смешении меня с ним. Я отграничи­ваю себя от него и вместе с тем делаю его переживания моими \J) собственными. Живое прошлое истории живет в настоящем, но ^^ф живет не в непосредственном опыте настоящего, а только в

познании настоящего. Этого не заметил Дильтей. Он считал, , прошлое живет в самом непосредственном опыте настоящего, но этот непосредственный опыт не относится к сфере историческо­го мышления.

Дильтей и Зиммель фактически имели дело с противополож­ными полюсами одной и той же ложной дилеммы. Каждый из них понял, что историческое прошлое, т. е. переживания и мысли деятелей, чьи поступки исследует историк, должно стать частью дичного опыта историка. Оба философа затем стали доказывать, что этот опыт, будучи собственным опытом историка, оказывается сугубо частным и личным, непосредственным переживанием, огра­ниченным его собственным сознанием и не содержащим в себе ничего объективного. Каждый из них понимал, что в нем должно заключаться нечто объективное, если мы хотим, чтобы он был Предметом исторического познания. Но как может он быть объек­тивным, если он чисто субъективен? Как можно в нем найти нечто познаваемое, если это — просто состояние сознания истори­ка? Зиммель отвечает: проецируя этот опыт в прошлое; история тем самым становится просто иллюзорной проекцией наших соб­ственных состояний сознания на чистый экран непознаваемого прошлого. Дильтей отвечает: превращением его в объект психо­логического анализа; но история-₇_ тогда исчезает вообще и заме­няется психологией. Ответ же на оба эти тезиса таков: так как прошлое — не мертвое прошлое, а живет в настоящем, то перед историческим познанием вообще не стоит эта дилемма; оно не является ни познанием прошлого, исключающим познание на­стоящего, ни знанием настоящего, исключающим знание прошло­го; оно — знание прошлого в настоящем, самопознание историком собственного духа, оживляющего и вновь переживающего опыт прошлого в настоящем.

Названные четыре мыслителя начали в Германии интенсивные исследования по философии истории. Вильгельм Бауэр³² в своем «Введении в изучение истории» ** говорит даже, что в его времена

^r Das Wesen der Philosophic (Gesaramelte Schriften, Bd. V).

^l* Einfuhrung in das Studium der Geschichte (Tubingen, 1921)*

168

Идея истории. Часть IV

Германия

169

философией истории занимались более энергично, чем самой исто­рией. Но, хотя книги и брошюры на эту тему наводнили книж­ный рынок, подлинно оригинальные идеи появлялись лишь в ред­ких случаях. Общая проблема, завещанная потомству авторами, которыми я занимался, может быть сведена к вопросу о различии между историей и естествознанием, различии исторического процес­са и натурального процесса. Этот вопрос решался на базе пози­тивистского принципа, по которому естествознание — единственно подлинная форма знания, из чего вытекало, что всякий процесс — природный процесс. Задача состояла в том, чтобы ниспровергнуть этот принцип. Снова и снова, как мы уже видели, он подвергался отрицанию, но те, кто его отрицал, не до конца освободились от его влияния. Сколь бы сильно они ни настаивали на том, что исто­рия —• это развитие, и духовное развитие, им не удавалось сделать все необходимые выводы из этого положения, и в конечном счете они неизменно возвращались к натуралистическому подходу к истории.

Характерной особенностью исторического, или духовного, про­цесса является то, что, так как самопознание свойственно только духу, исторический процесс, будучи жизнью духа, выступает как самопознающий процесс, процесс, понимающий, критикующий, оценивающий самого себя и т. д. Немецкая школа Geschichtsphi-losophie * никогда не понимала этого. Она всегда рассматривала историю в качестве объекта, противостоящего историку точно так же, как природа противостоит естествоиспытателю: история не может понять, критиковать и оценивать саму себя, все это делает историк, находящийся вне ее. Результатом такого подхода был от­рыв духовности, или субъективности, в действительности принад­лежащих к исторической жизни самого духа, от него самого и пере­дача их историку. Это превращает исторический процесс в нату­ральный процесс, процесс, понятный разумному наблюдателю, а не ему самому. Жизнь духа, понятая таким образом, остается жизнью, но перестает быть духовной жизнью. Она делается про­сто физиологической жизнью, в лучшем случае жизнью иррацио­нального инстинкта, которая, хотя и называется торжественно духовной, понимается все же чисто натуралистически. Это фило-софско-историческое движение в Германии, о котором я говорю, ■ никогда не сумело избавиться от натурализма, т. е. от превраще­ния духа в природу.