17. Э.П.Томпсон. Плебейская культура и моральная эко-

НОМИЯ. СТАТЬИ ИЗ АНГЛИЙСКОЙ СОЦИАЛЬНЫЙ ИСТОРИИ

XVIII и XIX вв.

E.P.THOMPSON. PLEBEISCHE K.ULTUR UND MORALISCHE OKONO-

MIE. AUFSATZE ZUR ENGLISCHEN SOZIAL-GESCHICHTE DES

18. UND 19. JAHRHUNDERTS. FRANKFURT Л.М., 1980.

377 S.I

Эдвард Палмер Томпсон (1924-1993) - один из крупнейших со-

циальных историков, автор множества работ, посвященных цен-

тральным темам английской истории XVIII и XIX в>. Томпсон

родился в Оксфорде, в либеральной семье, учился в Кембридже,

18-ти лет вступил в английскую коммунистическую партию; при-

надлежал к группе историков-марксистов, занимавшимися истори-

ей рабочего движения. В 1952 г. несколько членов этой группы

основали один из ведущих в мировой исторической науке журнал

"Past and Present". В 1956 г., после разоблачения сталинизма на

XX съезде КПСС, событий в Венгрии и Польше группа распа-

лась. В 1963 г. появилась знаменитая книга Томпсона "Становле-

ние английского рабочего класса", положившая начало его из-

вестности. В 1968 г. Томпсон основал университский Центр по

изучению социальной истории и руководил им до 1970 г., а по-

том посвятил себя целиком исследовательской работе.

Томпсон считал себя марксистом, хотя и совершенно особым -

марксистом "социалистическо-гуманистического" на правления.

Однако, его научно-теоретические и методологические установки

и более всего конкретное содержание его исторических работ сви-

детельствуют о том, что в практике исторических исследований

он далеко отошел от ортодоксального марксизма. Это особенно

ясно видно в статьях, содержащихся в реферируемом сборнике.

В статье "Этнология, антропология и социология" Томпсон пи-

шет, что, занявшись изучением плебейской культуры XVIII в. и

плебейских форм протеста, он, пытаясь восстановить социокуль-

гурный контекст эпохи "доиндустриального общества", пришел к

заключению, что в рамках социально-экономической гстории это

невозможно. Изучая заново материалы, собранные английскими

этнологами, историк понял, что к ним необходимо обратить но-

вые вопросы, которые помогут выявить состояние сознания и

характер повседневной жизни. При этом многим "главным пред-

ставителям" истории - политикам, мыслителям, предпринимате-

лям, генералам придется переместиться на задний 117 ан: вперед

проталкиваются статисты, которых всегда считали лишь зритсля-

180

ми исторического процесса. Все эмпирико-историческне исследо-

вания Томпсона, созданные в 70-х-90-х гг., шли в этом русле.

В работах Томпсона поражает необычайное изобилие и разно-

образие документального материала, извлеченного из сборников

документов ХУШв., из газет и журналов XVIII-XIX ив., мемуа-

ров, писем, судебных материалов, научных гочиненш' и литера-

турных произведений, из старых и новых исторических работ,

посвященных изучаемой им эпохе. Важное значение историк

придает работам английских этнологов, дающих ем^ особенно

ценный материал. Все дело, говорит Томпсон, в отноп^ении к до-

кументам, в умении обратить к ним новые, нетривиальные во-

просы, которые раскрывают их с неожиданной стороны. Впро-

чем, творческая лабор-.тория Томпсона остается для читателя не-

раскрытой, специальных методов работы с документами он не по-

казывает. Похоже, он во многом руководствуется интуицией; не-

даром во время одной из встреч с коллегами, когда каждому над-

лежало что-то о себе сообщить, историк коротко представился:

"Томпсон, писатель".

В нашей литературе вклад Томпсона в изучение истории куль-

туры совершенно не оценен. Между тем, идеи, теоретико-методо-

логические установки и подходы Томпсона оказали большое

влияние на развитие историко-антропологических исследований.

Отмечу, например, что германские "историки повсецневности"

начали свои исследования именно под влиянием работ Томп-

сона^.

Наиболее полно проблемы английской народной плебейской

культуры в контексте социальной жизни Англии XVIII в. рас-

1".<1атривают"ят в пяти статьях реферируемого сборнике: "Мораль-

ная экономия" низших слоев английского населения XVIII в.";

"Патрицианское общество, плебейская культура", "Английское

общество XVIII века. Классовая борьба в отсутствия' класса?";

"Rough music" или английская кошачья музыка"; "Этнология,

антропология, социальная история". Проблема отношения к тру-

ду, ко времени, к дисциплине труда в связи с формированием

рыночного хозяйства и системы свободного наемного труда по-

ставлена в статье "Время, трудовая дисциплина и пзомышлен-

ный капитализм".

Томпсон характеризует XVIII век в Англии как эпоху внедре-

ния свободного рыночного хозяйства и перехода к индустриаль-

ном обществу. Начинается медленное вытеснение прежних полу-

свободных форм труда и столь же медленное внедрения свободно-

го наемного труда мобильных рабочих; в сознании как господ,

так и трудящихся укрепляется понимание неизбежное ги этой пе-

ремены. Впрочем, признавая преимущества наемного труда, гос-

пода желали сохранить и прежние удобства. Они все гще цепля-

лись за привычный образ рабочего-слуги, тесно связанного с ра-

ботодателем-господином. Свободно передвигающийся наемный ра-

бочий для джентри - сельского дворянина - все еще бродяга, без-

дельник, которого следует задержать, высечь и заставить работать.

Однако, старое уходило. Система денежных выплат вытесняла

всякого рода поощрения и связи, широко распространенные в на-

чале XVIII в. и облегчавшие патерналистский контрс'ль за всей

жизнью рабочих. Раньше рабочие ели за столом своего работода-

теля, жили у него в амбаре или в мастерской и таким образом все

время находились под его контролем. Теперь в экономике расши-

рился новый сектор. Это были мелкие работодатели и рабочие,

почти или совершенно независимые от джентри; их-то последние

и считали "канальями", вышедшими из-под общественного кон-

троля. Из них - городских ремесленников, суконщиков, горня-

ков, лодочников, грузчиков, мелких торговцев продовольствием,

рабочих, нанятых мелкими работодателями и не имевлих посто-

янного заработка, рекрутировались участники волнении.

В статье "Моральная экономия" низших слоев английского на-

селения в XVIII в."^ Томпсон анализирует продовольственные

волнения в Англии XVIII в. Он вступает в спор с историками, ко-

торые усматривают в этих волнениях лишь реакцию на повыше-

ние цен, безработицу, голод. Так, У. Ростоу, еще в 1943 г. состав-

ляя свою "диаграмму социального напряжения", счит;л, что дос-

таточно скоррелировать индекс безработицы и индекс повышения

цен на продовольствие, и можно без труда вывести кривую соци-

альных волнений.

Конечно, соглашается Томпсон, восстания вспыхивали спон-

танно, в результате резкого повышения цен, из-за подозритель-

ных действий торговцев или просто из-за нехватки продовольст-

вия; но они протекали в рамках народных представлений о том,

что законно и что незаконно - на рынке, на мельнипе, в пекар-

не. Общее согласие относительно этих представлений было осно-

вано на традиционном понимании социальных норм, ,i также на

представлениях о хозяйственных функциях, долге и особых обя-

занностях некоторых членов общества. Сумма этих представле-

ний и составляла то, что автор называет "моральной экономией

бедноты" (moral economy of tile poor). Грубые нарушения этих ос-

новных моральных понятий вызывали волнения столь же часто,

сколь и действительная нужда. И главной целью бунтов было

восстановление строгого соблюдения норм этой "моральной эко-

номии".

Традиционная патерналистская модель поставки и продажи

зерна составляла комплекс правил, основывавшихся к а обычном

праве. В периоды нужды правительство осуществляло торговлю

зерном по этим правилам, их придерживались и многие местные

власти. Потребители покупали зерно на рынке прямо у произво-

дителя, у фермера. Фермеры должны были привозить зерно ни

местные рынки большими партиями, не продавая его на корню и

не придерживая его у себя в расчете на повышение п^ны. Мель-

ники привозили на рынок муку. Никто не имел правд начинать

продажу зерна или муки до установленного времени, наступавше-

го утром с ударом колокола. Сначала покупали бедняки, малень-

кими порциями. Затем раздавался второй удар колокола, теперь

могли совершать покупки имеющие лицензии торговцы. Для них

существовали многочисленные ограничения, основанн-де на при-

нятых в давние времена законах против скупщиков, посредни-

ков, перекупщиков. Посредник оставался в глазах общества по-

дозрительной (фигурой до конца XVIII в. Мельники ж:? и особен-

но пекари считались слугами общества, трудящимися не ради на-

живы, а ради общественной пользы. Они могли рассчитывать

только на честное, установленное обычаем вознаграждение. Эта

модель, во многих пунктах уже не соответствовавшая фактиче-

ской ситуации, функционировала, хотя бы частично, в течение

всего XVIII в. Власти, придерживавшиеся традиционной патерна-

листской позиции, признавали ее, но до известного прэдела: "мо-

ральная экономия бедноты" предусматривала прямы'- действия

масс в случае нарушения традиционных правил, тогда как и чис-

ло основных ценностей патернализма входило безуслонное сохра-

нение порядка, и массовые действия решительно воспрещались.

На смену тюдоровской стратегии попечительства пришла мо-

^ль Адама Смита, основанная на требовании полной свободы

зерновой торговли. Общественное благо может быть обеспечено

только естественной игрой спроса и предложения на свободном

рынке. Вскоре после жатвы мелкие фермеры и все те, кому нуж-

но платить зерном за аренду земли, спешат обмолотит), его и дос-

тавить на рынок. Часть, которую они заранее договорились кому-

то продать, они могут оставить у себя. Так идет торговля от сен-

тября до Рождества, и в это время можно рассчитывать на низ-

кие цены. Фермеры среднего достатка придерживаю г зерно до

весны, рассчитывая взять за него подороже; богатые фермеры и

джентри, занимающиеся сельским хозяйством, придерживают

зерно до августа. И так, без вмешательства государства, с помо-

щью естественного рыночного ценового механизма, резервы зерна

рационально распределяются на протяжении года. Зерно перете-

кает из тех районов, где его слишком много, туда, где его не хва-

тает. Деятельность посредников рационализирует торговлю. Но

все это означало отказ от установленных традицией моральных

норм, и они стали помехой для внедрения модели новой полити-

ческой экономии.

Главный конфликт в Англии XVIII в. развернулся вокруг цен

на хлеб, и вспыхивавшие то и дело волнения чаете называли

"хлебными бунтами". Борьба шла между джентри-традиционали-

стами, с одной, и адептами "laisser faire", с другой стороны. Тру-

дящееся население вовлекалось в борьбу из-за периодических

вздорожаний. Главную часть питания трудящихся составлял то-

гда пшеничный хлеб. По сравнению с другими сортами - ржа-

ным, ячменным и овсяным, он был дорог, и если цены в неуро-

жайный год подскакивали, больше половины недельного бюдже-

та рабочей семьи уходило на хлеб. Чтобы выйти из положения,

власти пытались предписать производство более грубых и деше-

вых сортов, но ни мельники, ни пекари не подчинялись и пред-

почитали продавать белый хлеб или муку тонкого помола; им это

было выгоднее. Да и среди городских жителей темные сорта вы-

зывали подозрение: считалось, что они содержат вредные приме-

си. Даже в самые трудные годы трудящееся население не желало

менять свои привычки. Когда в 1800 г. правительстио приняло

так называемый закон о черном хлебе (Brown Bread Act), предпи-

сывавший мельникам поставлять муку только грубого помола,

народ реагировал тотчас же. Меньше, чем через два месяца закон

пришлось отменить.

Старая патерналистская модель, обеспечивавшая в трудные

времена потребности простолюдинов, жила в их сознании и со-

ставляла горючий материал, вновь и вновь вспыхивавший в вы-

ступлениях против новой рыночной экономики. Свободная тор-

говля, которая в следующем столетии будет считаться естествен-

ной, пока еще казалась безнравственной. Власти вынуждены бы-

ли прибегать к наказаниям за нарушения давно установленного

порядка торговли зерном. Но все это имело уже чисто символиче-

скую цель - показать бедноте, что о ней заботятся. В урожайные

годы, когда цены падали, патерналистская модель как бы съежи-

валась и почти исчезала, но когда цены повышались и среди бед-

ня^оа начинались волнения, она вновь оживала, хотя прежде

всего в этом символическом значении.

Участники волнений черпали ощущение .'[егятимности своих

действий в привычной "моральной экономии". 1-1 многие из тех,

кто ш' участвовал в бунтах, тоже придерживались ее, :;о'гя бы м'-

ч^сти, отвергая, например, посредников как незвань х проныр,

присваивающих чужие доходы. Враждебность по отношению к

ним разделяли многие мировые судьи в сельской местности. То

же самое было и в городах. Большинство столичных жителей, на-

пример, подозревали в обмане всех. кто имел дело с верном, му-

кой или хлебом. Некто доктор Маннинг в 1750 г. опубликовал

предупреждение, что муку при хлебопечении пекари разбавляют

квасцами, известью, мелом, бобовой мукой и даже гашеной изве-

стью и свинцовыми белилами. Мельники будто бы похищают

кости покойников, перемалывают их и "в пищу жигым людям

подмешивают эти отбросы".

Бедняки защищали местный характер своей "моральной эко-

<номии". Зерно следовало потреблять там, где оно выращивалось.

Вывоз зерна, особенно в трудные годы и особенно за границу, вы-

зывал их гнев. Необычайо обострилось положение в 1795 г., ко-

гда распространились слухи о тайном вывозе зерна во Францию.

В городах блокировали улицы, чтобы помешать вывозу зерна из

общины, угрожали разрушить каналы, штурмовали корабли в га-

ванях. Были и другие поводы для обострения ситуации. Иногда

страсти накалялись по поводу неправильного применения мер и

весов. Но попытки властей унифицировать их наталкивались на

противодействие - люди не хотели менять ничего.

Томпсон характеризует "прямые акции" толпы (особенно в

1740, 1756, 1766, 1795 и 1800 гг.), в которых участвовали уголь-

щики, рабочие оловянных рудников, ткачи, чулочники и др. Эти

акции отличала, во-первых, строгая дисциплина участников, во-

вторых, устойчивая модель поведения, установившаяся с давних

времен. Главное в ней - не ограбление зерновых амбаров, не кра-

жа или дележка зерна или муки, а установление твердых цен.

Иногда восставшие требовали воспроизвести те меры гомощи ну-

ждающимся в голодные годы, которые были введены в конце

XVI и начале XVII в. Тогда мировые судьи инспектировали запа-

сы зерна, обеспечивали его доставку на рынок и там следили за

установленным порядком, чтобы бедняки могли купить зерно по

доступной цене. Во время гражданских войн времен революции

эти законы не соблюдались. Но память народа, особенно в негра-

мотных обществах, считает Томпсон, исключительно устойчива.

Простые люди объявляли, что если этого не делают власти, они

сами приведут в действие прежние законы. Не раз случалось, что

жители города, завидев повозки с зерном, намеревавшиеся мино-

вать местный рынок, задерживали возниц и сами доставляли зер-

но на рынок.

Вот как проходила одна из акций, похожая на все другие. По

звуку рожка собралась толпа, состоящая из ткачей, ремесленни-

ков, подмастерьев, сельскохозяйственных рабочих, годростков.

Собравшиеся отправились на мельницу и забрали там муку, за-

тем посетили важнейшие рынки в округе и установили свои це-

ны на зерно. Через три дня те же люди посетили фермеров, мель-

ников, пекарей и торговцев, забрали у них продукты и продали

зерно, муку, хлеб, масло, сыр и сало по собственным денам. Вы-

ручку отдавали владельцам проданных продуктов. Там, где им

шли навстречу, вели себя сдержанно; встречаясь с противодейст-

вием, применяли насилие. Затем толпа разделилась на группы по

50 и 100 человек, которые отправились в деревни и ни хутора.

Там они предлагали владельцам зерна доставлять его на рынок и

продавать по умеренным ценам. Большая группа участников этой

акции явилась к шерифу. Они положили на землю свои дубины,.

выслушали упреки шерифа, затем несколько раз грокричали

"God save tlie King!", подняли дубины и пошли продолжать свои

действия.

Трудно представить себе, что при этом не было злоупотребле-

ний и грабежей. Но документы, настаивает Томпсон, свидетель-

ствуют о противоположном. Все сообщения о случаях, когда бун-

товщики отбирали продукты силой или не платили за ^их, требу-

ют, считает он, проверки и выяснения всех обстоятельств дела.

Почти всегда обнаруживаются либо насильственные, либо иду-

щие против патерналистских обычаев действия властей, или на-

рушение предварительных договоренностей. Неизменно повторя-

ется одно: люди, находившиеся на грани голода, нападали на

мельницы или зернохранилища не с целью грабежа, а чтобы вос-

становить справедливость и наказать за нарушение обычаев. Бед-

няки боролись за собственное понимание справедливости, олице-

творенной в традиции.

Проявления социального протеста редко носили политический

характер. Только в 1795 и 1800/1801 гг., когда в подметных

письмах и листовках появилась якобинская окраска, возникает

впечатление существования подлинно политической мотивации.

Так, в 1800 г. в г. Рэмсбери на дереве повесили такую листовку:

"Долой правительство, купающееся в роскоши, светское и цер-

ковное, или же вы умрете с голоду. Вы наворовали 'гебе хлеба,

мяса, сыра ... и забираете тысячи жизней для участия в ваших

войнах. Пусть Бурбоны сами решают свои дела, дайте нам, бри-

танцам, заняться своими. Долой вашу конституцию. Провозгла-

сите республику, иначе и вам, и вашим детям суждено голодать.

Господи, помоги беднякам и долой Георга 111!"(с. 120-121).

1795 и 1800/1801 годы были переломными и, по мнению

Томпсона, они требуют специального анализа. Умирает старая

традиция, новая только еще формируется. Возникает новая фор-

ма давления через заработную плату. В 1816 г. рабочие в Восточ-

ной Англии уже требовали установления минимума заработной

платы. И в другом отношении эти годы стали переломными. Фор-

мы волнений, существовавшие до этого времени, отражали равно-

весие между властями и населением. Во время наш). ICOHOBCKIIX

войн это равновесие было нарушено. Антиякобинские -^строения

джентри усиливали их страх перед любым самостоятельным дей-

ствием простых людей, и даже собрания, где толковали о ценах

на зерно, рассматривались как признаки приближающегося бун-

та. В стране боялись вторжения извне, создавались отряды добро-

вольцев, и это давало гражданским властям больше возможно-

стей в случае необходимости справиться с массами, и не только (

помощью уговоров, а и репрессиями.

Соединение страха, связанного с событиями Фран1.узской ре-

волюции, и успехов новой политической экономии нанесло ре-

шающий удар патернализму. На первое место выдвигается теперь

не благотворительность, не помощь беднякам, а требов.шие к ним

- терпеть, трудиться, веровать, проявлять умеренность.

Агония "моральной экономии" тянулась так же долго, как и

крушение модели патерналистского вмешательства в "орговлю и

производство. Прежние заповеди звучали еще в течение всего

XVIII в. - с церковных кафедр, в памфлетах, в газетах, листов-

ках, стихах, анонимных письмах. Прежние моральные нормы

были еще живы и среди патерналистски настроенных джентри, и

среди мятежных простолюдинов. Но от самой старой системы по-

печительства после наполеоновских войн осталась лишь благотво-

рительность. Что касается "моральной экономии бедноты", она,

по мнению Томпсона, была подхвачена некоторыми социалиста-

ми, последователями Р.Оуэна.

В нескольких статьях реферируемого сборника Томпсон рас-

сматривает английское общество XVIII в. в социокультурном ас-

пекте, обращая особое внимание на противостояние и вместе с

тем взаимосвязанность культуры образованных людей :i народной

культуры.

Все жаловались на беспорядки, но никто не видел и них угро-

зы существующему общественному устройству. Рабочий желал

освободиться от непосредственных ежедневных унижений и был

готов к действиям, но "дальние контуры власти" и его собствен-

ное положение в этой жизни представлялись ему столь же незыб-

лемыми, как земля и небо. Структуры власти и даже формы экс-

плуатации казались ему естественными, что не исключало, ко-

нечно, скрытого недовольства. Томпсон определяет этт как "мен-

талитет подчинения".

Унижения, которые испытывал трудящийся, не исходили не-

посредственно от господ. Когда взвинчивались цены, народная

ярость направлялась не на землевладельцев, а на торговцев и

мельников. Джентри представлялся благодетелем. Присвоение

труда бедняков осуществлялось через арендаторов, через торгов-

цев. Самого хозяина рабочие видели редко. Управляющий освобо-

ждал его от прямого общения с арендаторами, кучер - от случай-

ных встреч на дороге. Простых людей он видел только тогда, ко-

гда они искали его покровительства и помощи. В этих случаях

выход джентри был поистине театральным. Пудреный парик,

пышная одежда, обдуманные патрицианские жесты и высокоме-

рие в облике и речи все было направлено на то, чтобы вызвать

почтение у плебса. Ритуал охоты, театральный стил), судебных

заседаний, поздний приход и ранний уход из церкви и особые

скамьи в ней - все это был "театр", предназначенный для поддер-

жания своего влияния. Участие в более долгих церемониях

свадьбах, крестинах, праздниках совершеннолетия, сопровождав-

шееся пожертвованиями, похороны с раздачей милое' I>IHH нее

это тоже "театр" патернализма. Тема "театра" элиты ;:ак состав-

ной части хорошо разработанной техники господства и "антитепт-

ра" бедноты, предназначенного, с одной стороны, для защиты от

давления культуры джентри, а с другой - для сохранения взаи-

мосвязи с ней - одна из важнейших в статьях Томпсона.

Первоначальный смысл патернализма, предполагавший сер-

дечное участие господ в делах бедняков, непринужденность отно-

шений и прямые контакты, был очень далек от "театра" британ-

ских "патрициев". Но простые люди воспринимали его всерьез.

Шоу были столь впечатляющими, что даже историки попадались

на удочку и рассуждали о патерналистской ответственности анг-

лийской аристократии, на которой якобы зижделась гся система

отношений в XVIII в. В действительности, считает Томпсон, поч-

ти все представители аристократии, джентри и клира выполне-

ние своих патерналистских обязанностей перекладывали на под-

чиненных, которые их не выполняли. Сами же они лишь демон-

стрировали свою щедрость: зажаренный бык на празднике, при-

зы на спортивных состязаниях, щедрые подаяния, посещения

бедных, высказывания против перекупщиков. Все это были жес-

ты, не заслуживающие того, чтобы считать их 11рояв.'1"нпям11 от-

ветственности. Лишь одну общественную функцию джентри счи-

тали собственной - отправление правосудия и поддержание по-

рядка во время кризисных ситуаций. Здесь они признавали, что

это их обязанность, но ведь за ней скрывалась забота с своей соб-

ственности и своем положении в округе.

Был н "театр" властей. Предел их терпения регулярно и тор-

жественно демонстрировался публичными казнями и Лондоне,

разлагающимися трупами на виселицах вдоль улиц. Разработан-

ный в деталях ритуал публичной казни выполнял важ ную функ-

цию устрашающего примера, предназначенного для осуществле-

ния контроля над обществом.

Однако, действенное патернплистское господство требу'.;т ш'

только светской, но и духовной власти, и здесь было самое слабое

место системы. Церковь в Англии XVTTI в. утрачивала силу и

влияние как альтернативная духовная к.">п"ть. Практически она

ею уже не являлась: многие пасторы были мировыми судьями и

служили тому же закону, что и джентри. Епископов ч ICTO назна-

чали по политическим соображениям, а молодые родственники

джентри становились пасторами и сохраняли жизненный стиль

своей прежней среды.

"Магическая" власть церкви и ее ритуалов над простолюдина-

ми еще существовала, но очень ослабела. Прежде, когда священ-

ники находили возможность совмещения религиозных постула-

тов с языческими или еретическими суевериями прихожан, они

соединяли народные праздники с церковными обрядами и тем са-

мым в какой-то степени их христианизировали. Это укрепляло

авторитет церкви. В XVI и XVII вв. пуритане принялись ломать

оковы идолопоклонства и суеверий, но тут же заменили их око-

вами суровой дисциплины, которую простолюдины не принима-

ли. В результате в XVIII в. пуританизм стал ослабевать-.

Прежде всего церковь утратила власть над праздниками, а тем

самым над значительной частью плебейской культуры. В риту-

альном церковном календаре праздники концентрировались в ме-

сяцы от Рождества до Пасхи. Этим двум главным церковным

праздникам прихожане еще отдавали дань. Но поскольку в жиз-

ни простонародья многочисленные праздники и праздничные де-

ла переплетались с трудом, как переплетались в сельскохозяйст-

венном труде "работа" и "жизнь", народный календарь праздни-

KJB совпадат с аграрным, и церковь, не участвовавшая во всем

этом, утрачивала связь с "эмоциональным календарем' бедняков.

Происходила секуляризация календаря, а вместе с ней секуляри-

зация стиля и функций праздников. Пуританские священники

жаловались, что праздники освящения храма оскверняют пля-

сками, травлей животных и всевозможными видами распутства.

Они пытались изгнать народный танец из церкви, а лавки мелоч-

ных торговцев убрать с церковного двора. Но ничего не получа-

лось.

Происходило заметное разделение культуры образованных лю-

дей и плебейской культуры. Это выявлялось не только во время

уличных процессий, когда пели народные песни или несли соло-

менные куклы, но и в более серьезных вещах. Вот, нагример, ри-

туал "продажи женщин", распространенный в Англии среди про-

стонародья в XVIII и XIX вв. Муж сообщает жене о своем наме-

рении продать ее с аукциона на рынке. В назначенный день на

П1СЮ или на талию ей набрасывают веревку и ведут на место про-

дажи. Рядом идет аукционист, обычно ее муж. Происходят тор-

ги, проданную женщину передают покупателю. Тут же, на рын-

ке, пили за здоровье молодых, и за выпивку обычно платил быв-

ший муж.

В статье "Этнология, антропология и социальная история"

Томпсон излагает результаты своего анализа трехсот случаев это-

го экзотического ритуала. Он извлек сведения о нем из газетных

заметок и сочинений этнологов. Но это, говорит исследователь,

были сторонние наблюдатели, смотревшие на происходящее

"сверху" и по формальным атрибутам толковавшие его как "про-

дажу женщин". Все были потрясены тем, что такие варварские

акты происходят в цивилизованной Англии. Но если изучить до-

кументы более вдумчиво и посмотреть на дело "снизу", выясняет-

ся иной аспект происходившего. Этот ритуал был формой разво-

да, поскольку других форм народу не предлагалось. Почти в каж-

дом из известных историку случаев брак был фактически уже ра-

зорван, и "продажа" представляла собой лишь открытое объявле-

ние о случившемся. Покупатель знал об этом или даже был лю-

бовником женщины. Разыгрываемый публично спектакль часто

был предназначен для того, чтобы скрыть позор мужа, теряюще-

го супругу.

Итак, на первый взгляд, варварство, женщина с варевкой на

шее на скотном рынке. Но анализ реальных отношений меняет

картину. Ритуал регулирует заранее согласованный обмен парт-

нерами, и это свидетельствует, с одной стороны, о признании

большей сексуальной свободы, с другой - о народной легитима-

ции развода, о самостоятельности народной культуры в решении

столь важного жизненного вопроса. Отвечая на вопрос священни-

ка, собиравшего материал относительно продажи женщин, один

респондент воскликнул: "Боже мой. Ваша честь! Да можете спро-

сить любого, был ли этот брак хорошим, разумным и христиан-

ским, и всякий Вам скажет, что не был". Уже в словах "Боже

мой. Ваша честь..." звучит покровительственный оттенок. И да-

лее: всякич человек знает, что правильно, а что нет, кроме, ко-

нечно, священника, сквайра или его образованных дегей; ./побои

.чнает лучше, чем знает сам священник, что значит "христиан-

ский". Так проявляется скептическое отношение простолюдинов

к церковным установлениям и уверенность в собственной правоте

(с. 278).

Ритуал "rough music", английский вариант шаривари, сущест-

вовавший в Англии до конца XIX в., который Томпсон подробно

описывает и aнaлизиpуeт'', мог быть в иных случаях устрашаю-

щим и в высшей степени грубым. Он тоже свидетельствует о су-

ществовании самостоятельной народной культуры, передающейся

в устной традиции. Это был, по выражению Томпсона, "социаль-

но-консервативный" ритуал, защищавший обычай, опиравшийся

на существующий консенсус и апеллирующий не к разуму, а к

предрассудкам. К тому же "rough music" легитимировала агрес-

сивность молодежи, а юношество, говорит Томпсон, нс всегда яв-

ляется протагонистом разума и сторонником перемен. Это была

реакция протеста против одной из самых болезненных форм от-

чуждения в бюрократических обществах - отчуждения права. Г()

сударство отбирает у общества функцию управления и передаег

ее чиновникам. Тем, кто лишается этого привычного важного

права, нетрудно прийти к заключению, что с ними поступают не-

справедливо. Ритуал "rough music" свидетельствовал о том, что

право отчуждено еще ie полностью; он также обнаруживал, что

принадлежность права народу, его неотчужденность вовсе не де-

лает его более толерантным; оно соответствует ценностной систе-

ме народа.

Томпсон считает, что долгое существование в Англии само-

стоятельной, живой плебейской культуры объяснялось слабостью

духовного авторитета церкви. Эта культура защищала плебс от

вмешательства джентри и духовенства. Поскольку простолюдин

не ориентируется на будущее, не видит в нем никакой прочности

и не планирует никакой карьеры, хватается за любую возмож-

ность выживания, не заботясь о последствиях, это придает пле-

бейской культуре известное "легкомыслие". Во время бунтов это

проявлялось и в поведении толпы, действующей посгешно, соз-

навая, что триумф будет недолгим.

Вместе с тем простолюдины понимали свою связь с джентри, и

джентри, приверженные традиционализму, относились к плебей-

ской культуре, по крайней мере в середине XVIII в., более или

менее доброжелательно. Господа опасались применять силу во

время бунтов и соблюдали осторожность, изыскивая меры, кото-

рые не слишком отдалили бы бедноту. Та часть бедняков, кото-

рая порой все еще объединялась под лозунгом "цер-:овь и ко-

роль", чувствовала, что, принимая милости богатых и -1ДЯ с ними

на компромисс, можно добиться ощутимых выгод. В известном

смысле господа и массы нуждались друг в друге, каждая сторона

разыгрывала свой "театр", определяя тем самым поведение дру-

гой стороны.

В статье "Английское общество XVIII в. Классовая борьба в

отсутствие класса?", еще раз объясняя отношения между плебсом

и джентри, их отталкивание и их взаимосвязанность, Томпсон

прибегает к метафоре, вводя в исследование понятие обществен-

ного "силового поля". Он напоминает школьный опыт на уроке

физики. Электрический поток магнетизирует железные опилки,

рассыпанные на плоской поверхности. Они начинают двигаться,

стремясь к двум противоположным полюсам, а те, что остались в

середине, располагаются так, словно их тянет либо к одному, ли-

бо к другому полюсу. Так создается силовое поле. В английском

обществе XVIII в. на одном полюсе - массы, на другом - аристо-

кратия и джентри. Между ними группы лиц академических про-

фессий и купцы. Магнитные линии влекут этих последних к гос-

подствующим слоям, но иногда они прячутся за спиной народа,

участвуя в его акциях. Так намечается классовый конфликт, ме-

жду тем как классов еще нет.

Плебейская культура в Англии XVIII в. не была ни революци-

онной, ни предреволюционной, но она не была и "куль турой поч-

тения". Томпсон характеризует ее как "консерватизно-мятеж-

ную". Мятеж совершается именем традиции и в защиту тради-

ции. Это акты сопротивления направленные против экономиче-

ских новаций или рационализирующих хозяйство методов. Плебс

воспринимает все это как новые формы эксплуатации, как отчу-

ждение прежних прав и разрушение привычных норм груда и от-

дыха. Историк предлагает читателю проследить с точки зрения

плебейской культуры некоторые черты проявлений протеста в

Англии XVIII в.

Прежде всего, им свойственна анонимность. В сельской мест-

ности, где всякое открытое сопротивление хозяевам тотчас может

повлечь за собой возмездие - отнимут жилище, работу, откажут

в аренде - производилось множество анонимных действий - ано-

нимное письмо с угрозой, убийство животного, кирпич, брошен-

ный в окно, ворота, снятые с петель, спуск воды в рыбном пруду

и т.д. Тот, кто днем усердно стягивал шапку с головы перед

сквайром, - демонстрация почтения диктовалась ОТЧАСТИ собст-

венными интересами, отчасти страхом или притворстг.ом и была

частью "театра бедноты" - ночью мог отравить его собаку или

пустить змею к фазанам.

Другая черта плебейской культуры, определявшая некоторые

действия во время бунта, тоже имеет отношение к "театру бедио-

ть'". Совершенно так же, как господа напоминали о споем верхо-

венстве стилем одежды или манерой поведения, плебс напоминал

о себе "театром угроз". Публично сжигали соломенную куклу, ве-

шали на виселицу сапог, снимали с дома крыпт\. выбивали стек-

ла. В столице непопулярным министрам и популярным полити-

кам не нужно было изучать свой рейтинг, чтобы понять отноше-

ние толпы. Первым в лицо выкрикивали непристойности, вторых

в случае триумфа несли по улице на руках.

Третья черта народных акций - скорые и прямы" действия

толпы. Если не удавалось добиться успеха сразу, она тут же о'г-

ступала. Нужно было немедленно сломать :)ту мельницу, запу-

гать этих торговцев, снять крышу с этого дома - и сделать это

быстро, пока не явились войска.

Господствующие силы и толпа нуждались друг в друге, разыг-

рывали друг перед другом свой театр и проявляли взаимную уме-

ренность. На словах нетерпимые к поведению свободных рабо-

чих. особенно к их перемещениям, на практике господа проявля-

ли поразительную терпимость к передвижению волнующейся

толпы. Простолюдины сознавали, что господа, обосновывающие

свои претензии на власть не законом, а древним обычаем, вовсе

не стремятся отменить все плебейские обычаи и права. Это всегда

составляло фон символических выражений гегемонии или про-

теста. Необузданность толпы была той ценой, которую аристокра-

тия и джентри платили за то, чего они хотели в политике: не до-

пустить ограничения своего влияния и усиления кзролевской

власти. Конечно, они платили эту цену без всякой охоты. Сла-

бость государства не позволяла надеяться на скорую и решитель-

ную помощь войск, появлявшихся всегда неохотно и с опоздани-

ем. В стране еще не существовало единого господствующего клас-

са, готового взять под контроль жизнь страны. По мнению Томп-

сона, XVIII-й век в Англии - это век классовой борьбы в отсутст-

вие класса.

К числу азбучных истин относится ныне то, что между 1300 и

1650 гг. в Европе коренным образом изменилось отношение к

времени. Начиная этими словами свою статью "Время, трудовая

дисциплина и промышленный капитализм", Томпсон почти тот-

час же ссылается на две статьи Ж,. Ле Гоффа, опубликованные в

1960 и 1963 гг." Заметим, однако, что реферируемая статья, во

многом напоминающая статью Ле Гоффа "О "церков-юм време-

ни" и "времени купцов"", построена исключительно ъя материа-

ле английских источников, и проблему своей работ:з1 Томпсон

сформулировал так: почему в эпоху промышленного переворота в

Англии происходит переход от "природного", конкретного време-

ни к абстрактному, определяющему всю жизнь человека, и како-

ва роль этой перемены в формировании новой дисциплдны труда.

У примитивных народов время измеряется трудовыми процес-

сами и домашними работами. Пастух выгоняет скот н.) пастбище

и перемещает его, следя за временем по солнцу. На Мадагаскаре

время измеряют продолжительностью варки риса (около получа-

са) или жарения кузнечика (одно мгновение). В Чили в 16-1< г.

землетрясение длилось столько времени, сколько требовалось для

того, чтобы дважды прочесть "Верую", а время варки яйца изме-

рялось громко прочитанным "Ave Maria". Но ведь ча-ы уже су-

ществовали. Такое равнодушие к измерению времени

". помощью

часового механизма возможно только в общинах мелких кресть-

ян, или, например, рыбаков, где все зависит от ежедневных тру-

довых заданий, от возникающих рабочих ситуаций и их связи с

природными ритмами. Для аграрных обществ способ исчисления

времени, ориентированный на трудовые занятия, наиболее эф-

фективен. Он сохраняет значение и для деревенского производст-

ва и домашней промышленности. Здесь менее всего зиметно раз-

деление между "работой" и "жизнью", и такая ориентация во

времени понятнее, чем работа по часам. Все изменяется с появле-

нием наемного труда. Решающей становится цена времени, выра-

женная в деньгах.

Не вполне ясно, насколько к началу промышленного переворо-

ти было распространено точное измерение времени го часовым

механизмам. Церковные и другие часы в общественгых местах

городов и торговых сел существовали уже в XIV в. К концу

XVI в. многие общины в Англии имели церковные часы. Но еще

в XVII в. во многих местах утром и вечером раздавался отмеряв-

ший время звон церковного колокола и вообще знаком времени

служили звуки.

В XVII-XVIII вв. изготавливали все больше различных часов.

В этом деле рано возникло разделение труда, облегчавшее и уде-

шевлявшее массовое производство. Но в середине XVIII в. иметь

часы все еще было, по-видимому, привилегией сельского дворя-

нина, мастера, торговца, зажиточного крестьянина. Однако, к

концу XVIII в. это уже не предмет роскоши. В хижинах некото-

рых сельскохозяйственных рабочих были дешевые деревянные

часы. Даже рабочий мог один-два раза в жизни, неожиданно по-

лучив деньги, приобрести часы. Карманные часы были сберега-

тельной кассой маленького человека: в трудные времена их мож-

но было продать или заложить. В конце XIX в. двойная золотая

цепочка часов была непременной принадлежностью удачливого

профсоюзного лидера; шеф фирмы за 50 лет труда дазил своему

рабочему гравированные золотые часы.

Пока производство протекало на дому и в маленьких мастер-

ских, потребность в его синхронизации оставалась незначитель-

ной, ориентировались на задание. Рабочий сам определял, сколь-

ко часов в день ему нужно работать. Одновременно он мог зани-

маться и чем-то иным. Оловянщики из Корнуолла нанимались

ловлей сардин, рабочие свинцовых рудников на севере возделыва-

ли небольшие пашни. Высочайшая интенсивность труда сменя-

лась праздностью. Подобные ритмы и сегодня свойственны лицам

свободных профессий. Может быть, размышляет Томпсон, это и

есть естественный трудовой ритм человека?

1

^Ш

В условиях домашнего производства и мелких предприятий

понедельники были нерабочими днями. Этот порядок, идущий от

старого обычая мастеров по понедельникам собирать готовую ра-

боту и раздавать новую, сохранялся в Англии в течение всего

XIX в. В опубликованном в 1903 г. сообщении одного "старого

горшечника" рассказывалось о том, что в середине XIX в. гор-

шечники все еще соблюдали "нерабочий понедельник", хотя уже

заключались годичные договоры и размер недельной заработной

платы зависел от выработки. Впрочем, для женщин и детей поне-

дельник был рабочим днем, хотя и более коротким, ^ем обычно

(дети готовили материал для квалифицированных горшечников).

Мужчины по понедельникам и вторникам пропивали заработан-

ное на прошедшей неделе; со среды по пятницу все работали по

15-16 часов. Автор заметок объяснял такой порядок отсутствием

механизации.

В первые десятилетия XIX в. труд не был регулярным еще и

из-за праздничных дней и ярмарок. Хотя еще в XVII ь. воскресе-

нье заменило отмечавшиеся раньше дни святых, народ упорно

придерживался прежних традиционных праздников.

Впервые о дисциплине рабочего времени говорится в относя-

щемся к 1700 г. своде правил железоделательного завода Кроули:

"Чтобы разоблачить леность и гнусность, наградить добрых и

усердных, устанавливается расписание и объявляется, что от

5 часов утра и до 8 вечера, или от 7 утра и до 10 вечера - это

15 часов. Из них вычитается 1,5 часа на завтрак, обед и т.д. Ито-

го получается 13,5 часов аккуратной работы. Не будет учиты-

ваться время, проведенное в пивных или кафе; игры, сон, куре-

ние, чтение газет, споры - все, что не касается работы" (с.50).

Надсмотрщику и привратнику предписывалось представлять кон-

трольную карту, на которой с точностью до минуты обозначается

время прихода и ухода рабочих. Так уже на пороге XVIII в. мы

вступаем на почву промышленного капитализма с его дисципли-

ной, с контрольной картой, надсмотрщиками, доносчиками и на-

казаниями.

Некоторые мастера старались лишить рабочих возможности

следить за временем. По свидетельству одного современника, ра-

ботавшего на фабрике некоего мистера Брэда, летом там работа-

ли, пока не стемнеет. Часы имели только мастер и его сын. У од-

ного рабочего были часы, но их у него отобрали и отдали на хра-

нение мастеру. Другой рабочий сообщал, что у них на фабрике

мастера утром и вечером передвигали стрелки на часах. Часто хо-

зяева старались сократить время обеденного перерыва, возвещая

его не вовремя. Однако, пишет Томпсон, постепенно рабочие нау-

чились воспринимать время так, как его понимали работодатели,

Л-"^

-

b-i.e^

^ЙЙ1,-1

и усвоили формулу "время - деньги". Первому поколению фаб-

ричных рабочих вдалбливали в головы, что значит время; второе

поколение боролось за сокращение рабочего дня: третье аа оп-

лату сверхурочных часов.

Все это было давление извне. Но задолго до того, как ремес-

ленник смог приобрести карманные часы, Ричард Бак:'тер*' пред-

ложил ему внутренний моральный хронометр. Его сочинение

"Напутствия христианам" содержит немало вариации на тему:

"Береги время". Каждую минуту следует ценить как драгоцен-

ный дар и использовать ее для исполнения долга.

Призывы ценить время звучали не только из ус'" теологов.

Томпсон приводит слова Б.Франклина, с классическои ясностью

выразившего отношение к времени, свойственное человеку Ново-

го времени: "С тех пор как наше время измеряется единым спо-

собом II золотой слиток дня разделен на часы, прилежные люди

всех профессий умеют использовать каждую минуту для своей

пользы. Но кто беззаботно растрачивает время, тот действительно

швыряется деньгами. Я вспоминаю одну женщину, которая по-

нимала цену времени. Ее муж был превосходным сапожником,

но он никогда не следил за тем, как бегут минуты. Напрасно пы-

талась она внушить ему, что время - деньги... Однажды он сидел

с друзьями в трактире, и кто-то заметил, что пробило одинна-

дцать. "Ну II что, - сказал он, - если мы сидим тут все вместе?"

Когда жена через мальчика передала ему, что пробило двена-

дцать, он ответил: "Откажи ей, чтобы успокоилась, больше быть

не может!" Когда наступил 1 час, он сказал: "Она должна уте-

шиться, меньше тоже не может быть" (с.58). Это Франклин вспо-

минает о Лондоне, где он после 1720 г. работал печатником. Он,

однако, никогда не следовал примеру своих коллег, огмечавших

нерабочий понедельник. Не удивительно, замечает "Томпсон, что

этот человек, сочинение которого послужило Максу доберу для

иллюстрации капиталистической этики, является уже представи-

телем нового мира.

Разделение труда, контроль, наказания, отсчет времени с по-

мощью удара колокола и по часам, денежное стимулирование,

проповеди, упразднение ярмарок и народных увеселений - все

это были меры, которые в конечном счете способствовали выра-

оотке ноных рабочих привычек и новой дисциплины виемени. Но

нерегулярные рабочие ритмы сохранились и в XX в. и даже были

пнституционализированы, особенно в Лондоне и в больших гава-

нях. Можно ли вообще утверждать, что с переходом к индустри-

альному обществу произошло радикальное преобразование соци-

альной природы человека и его трудовых привычек?

^

В развивающихся странах и сегодня можно наблюдать неспо-

собность рабочих позитивно реагировать на введение в опредечен

ные рамки дисциплины. В Африке и с('йч.;и' стиль ж^зни таков,

что тяжелый и непрерывный труд в течение всего рабочего дня

невозможен. Развитому индустриальному общестт нрисуще

строгое отношение к времени и четкое разгр.шичение 'работы" и

"жизни". Человек этого общества энергичен, стремитсч к усовер-

шенствованиям. Дисциплинированность - одна из г.1жнейн]их

характеристик жителя развитой страны. Но это вовсе не значит,

что один стиль жизни лучше другого. Ценности не только приоб-

ретаются, но и теряются.

"Брак по расчету" между пуританизмом и промышленным [ка-

питализмом не только придал новую ценность категории време-

ни; формула "время-деньги" прочно вошла в сознание челонска.

Пуританизм как необходимая составная часть трудового :)тоса

способствовал индустриализации и помог вырваться из хозяйст-

венной системы прошлого, с необходимостью предполагавшей

бедность. Но каково будущее? Ослабляющего человек i давления

бедности больше нет. И что же, будет ли ослабевать пуританское

понимание времени, покинет ли человека внутренняя тревога,

внутренняя необходимость постоянно помнить о том, что следует

рационально использовать время?

Если отношение к времени теряет оттенок чего-то тягостного,

давящего, то, может быть, нужно вновь учиться искусству жить,

утраченному в эпоху промышленного переворота? Учиться запол-

нять пустые отрезки своих дней обогащающими и расслабляющи-

ми личными и общественными отношениями? А можег быть сто-

и. разрушить искусственное разграничение "работы" и "жизни"?

Конечно, возвращение к прежней культуре невозможно. Но

для удовлетворения высокосинхронизированной и автоматизиро-

ванной промышленности и заполнения значительно расширяю-

щегося свободного времени человеку следует соединит> элементы

старой и новой культуры в новом синтезе, ориентированном не

на годовой цикл, но и не на рынок, а на потребности человека.

' АВТО]) рсфоратп 11ол1>.!онплся сборником статен Э.П.Тгмнсоиа, п.ч-

д.шном п ФРГ на немецком яныкс п.чвестным историком Днтером Гро.

(

плодившим его оостоятельным предисловием. По c.'lonilM Д Гро. I[<'.MV[I.

кис читатели на страницах этого сборника впервые но.чнакочн.-ик-]. (

ра-

ботами JTOI'O выдающегося анг.чнИского нсследоватс.чя

- В HaiLicii литературе о Томпсоне можно нанти лишь крагкне упоми-

нания. О статье "Моральная экономия" английскоп толщ,] в Х\'1П столе-

гнн", онублнкованнон в 1971 г. в "Past and Preseill" н дискуссии, ра.ч-

иорнувшеися вокруг нее. писала Л-А.Модр.'п> (Проб.'li'Miii бргганскон нс-

197

тории. М. ,1984). Подробнее о книге "Становление пнг.пийск^го рабочего

класса", о месте Томпсона в британской историографии говорится в

работе В.В.Согрина, Г.И .Зверевой и Л.Н.Рспинои "Современь ая историо-

графия Великобритании" (М.,1991). Его научные позиции авторы рас-

сматривают в рамках марксистского направления. В книг^ американ-

ского историка Г.Иггерса "Историческая наука в XX веке" (lggerx G.

Geschichtswissenschaft ini 20. .Jahrhundert. Gottingeii, 1993) Томпсон то-

же трактуется кок представитель современной марксистской историо-

графии. Однако, раздел, где речь идет о Томпсоне, называется: "Маркси-

стская историография на пути от исторического материализма к крити-

ческой антропологии". Пожалуй, это наиболее точно характеризует по-

зицию и путь в науке Э.П.Томпсона.

'' Существует мнение, что применяемое Томпсоном выражение "the

moral economy" на русский язык следует переводить словари "мораль-

ная .жономика", поскольку речь идет о системе хозяйства^ тому же,

слово "экономия" может быть понято двояко). Я же считаю, что следует

употребить выражение "моральная экономия", ибо речь 1дет прежде

всего о некой "теории" (ср. "политическая экономия"), о системе пред

cinlia.'lCHUU бедноты относительно социальных и моральнь^ норм, свя-

занных с патерналпстской моделью зерновой торговли.

^ Статья Э.П. Томпсона "Rough music: ie charivari arglaiK" была

впервые опубликована в 1972 г. в "Annales", 27, II.

" CM.: Le Goff J. An Moyeil age: temps de l'cglise et tenps (In iiiar-

chanci // Aniiales 15 (1960): idem. Le temps dll travail (lair la crise (In

XIVe siccle; du temps medieval an temps modern // Le inc yen Age 69

(1963)

*' Ричард Бакстер - английский теолог, один из идеолог> пуританиз-

ма.

С.В.Оболс некая

18. КУЛЬТУРА ПРОСТЫХ ЛЮДЕЙ. НАРОДНАЯ ЖИЗНЬ В БАВАРИИ 1$

XVI-XIX ВВ. СбОРНИК СТАТЕЙ ПОД РЕД. Р. ВАН

ДЮЛЬМЕНА.

KVLTVR DER EINFACHEN LEUTE. BAYERISCHES VOLKSLEBEN VON

16. BIS 19. JAHRHUNDERT. HRSf,. VON R. VAN OILMEN.

MVNCHEN, 1983. 265 S. БИБЛ.: S. 259-261

Реферируемая книга - сборник ("гатей молодых немецких уче-

ных, обратившихся к изучению истории повседневности. Это на-

правление возникло в германской исторической науке в конце

70-х гг. Его приверженцы идут путем, обозначенным трудами

английского исследор...теля Эдварда Палмера Томпсона и фран-

цузского этнолога и социолога Пьера Бурдье.

Что касается французской "новой исторической науки", то по-

сле второй мировой войны, в пору расцвета и триумфа "Анналоп"

наиболее влиятельные тогда немецкие историки Герхард Риттер,

Т.Шидер, Д.Гро заявляли о полном неприятии ее теоретических

принципов и исследовательских методик. С тех пор многое, ко-

нечно, изменилось. В 70-х гг. крупнейшие представители нового

течения в германской историографии -"историко-критической

социальной науки" - X.-У. Велер, Ю.Кокка и др. высказались в

пользу "анналистов". Анналистские тенденции все больше прони-

кали в германскую историографию'. В 80-е гг. сближение проис-

ходило в рамках "истории повседневности", причем немецкие

представители этого направления проявляют не свойственный ан-

налистам интерес к XIX и XX вв. Их интересует так называемый

"особый iiy'lb" (Sondei-weg) Германии. Если он определяется осо-

бым состоянием сознания, то очень важным представляется изу-

чение немецкой ментальности, начиная с конца XVIII в. Как

формировались у немцев коллективные политические представле-

ния и в чем причины массового успеха национал-социализма в

Германии; какие изменения произошли в общественною сознании

немцев после второй мировой войны? Поскольку изучение кол-

лективных феноменов требует привлечения репрезентативных се-

рийных источников, возникают серьезные трудности. Что касает-

ся истории XX в., немецкие историки пытаются преодолеть их с

помощью методов "устной истории".

И все же работ по истории повседневности, которые ведут ис-

следователей к изучению истории ментальностей, и Германии

сравнительно немного. Реферируемый сборник принадлежит к их

числу. Его составитель, профессор университета в Саарбрюкене

Рихард ван Дюльмен, автор ряда работ по истории Реформации,

придает особое значение изучению культуры низших слоев обще-

ства. Авторы статей, представленных в сборнике, исследуя фено-

мены и структуры культуры низших слоев и групп населения Ба-

варии в XVI-XIX вв., стремятся реконструировать традиционный

мир той эпохи. Они определяют этот мир как "до-иидустриаль-

ный", "до-современный", "до-буржуазный", существующий ря-

дом с "современным", "буржуазным,.

С XVI в. начинает расти "дисциплинированность" простых

людей, воспринимающих новые ценностные ориентации и нор-

мы, вводимые церковью и государством. Но, как полагают моло-

дые исследователи, народная культура не умерла, а приспособи-

лась к социальным изменениям. Еще и в Новое время в повсе-

дневной жизни простые люди руководствовались собственными

ценностными ориентациями и прежде всего собственным "кодек-

сом чести". Для сельского жителя главную роль продолжали иг-

рать не имущественное положение и не отношения со светскими

и церковными властями (хотя и это нельзя сбрасывать со счетов),

а прежде всего понятие чести отдельного лица или группы, выве-

денное из неписаных законов деревенского сообщество, и посто-

янная забота о ее защите.

Авторы статей имеют общий взгляд на природу и функции ри-

туалов в народной культуре Раннего Нового времени. То, что в

эпоху Просвещения людям образованным казалось либо диким и

безнравственным суеверием, либо курьезом, было чрезвычайно

важным для общества с собственными строгими нормами, ориен-

тированными на выживание каждого его члена. Только индуст-

риализация и бюрократизация разрушили вместе с прежними со-

циальными отношениями и прежний мир обычаев и ритуалов.

Для реферата избраны те статьи сборника, в которых с наи-

большей наглядностью выявляются ментальные установки про-

столюдинов баварской деревни XVI-XIX вв. и с наибольшей убе-

дительностью звучит главный тезис книги - о существовании в

Новое время автономной народной культуры, отстаивавшей свою

независимость еще в конце XIX в.

Х.Хайдрих. Нарушение границ. Дом и народная культура в

Раннее Новое время

Темп диссертации Хайдриха "Устройство жилищ;-. Семья и

сельская культура в XVIII и начале XIX в.". В данной статье по-

ставлена проблема: насколько в Раннее Новое время г снятие не-

прикосновенности жилища, закрепленное в юридических доку-

ментах, соответствовало тому, что происходило к повседневной

жизни баварских крестьян.

Исследуя дом и его границы в социокультурном асп акте, автор

стремится высветить некоторые нормы поведения Е народной

культуре Раннего Нового времени. Его источники - хранящиеся

в Мюнхенском архиве протоколы заседаний окружных судов

XVI-XVII вв. и акты обследования жилых домов в городах и де-

ревнях того времени.

В деревне дом выступает как некоторая граница м(жду внеш-

ним миром и частной жизнью крестьянина. Это единственное ме-

сто, где он находит защиту и чувствует возможность жить по-сво-

ему, насколько ему позволяют обычаи коллективною народной

культуры. В течение дня вся жизнь крестьянина протекает от-

крыто, на улице. Труд, приготовление пищи, праздник - все на

виду у всех. Для того, чтобы укрыться от посторонних, предна-

значен дом.

Автор статьи подчеркивает, что в судебниках XVI в. дому при-

дается огромное значение. В законе содержится опрелеление по-

нятия дома и его границ; зафиксирована разветвленная система

правил применения закона о неприкосновенности жшища. Но в

протоколах судебных разбирательств отмечаются и постоянные

нарушения этих законов и правил: следовательно, в повседневной

жизни, в сфере господства народной культуры понимание незави-

симости домашней жизни было все же не слишком глубоким.

Жители деревень в зависимости от ситуации то признавали, то

нарушали неприкосновенность жилища; ее приходилось постоян-

но подтверждать и защищать.

Однако, нарушение границы дома, которое сегодня кажется

проявлением беспорядка, не лишено было своей логики. Дом

это сфера чести; честь дома - не магическое свойство и не право-

вое качество, она имеет общественный характер и завысит от ав-

торитета хозяина, отвечающего перед соседями за соблюдение оп-

ределенных правил поведения теми, кто живет в его доме. Тако-

ва, подчеркивает автор, была общепризнанная роль мужчины.

Если честь дома затронута, хотя бы в результате унижения хо-

зяина собственной женой, общество обязано вмешаться.

Автор приводит документ, относящийся к 1700 г. В нем опи-

сывается коллективный спектакль, который разыгрывали перед

домом, где муж допустил, чтобы его побила жена. Около трехсот

добровольцев из разных деревень, в шутовских нарядах, воору-

женных деревянными саблями, являются к дому. У них колесо,

на котором укреплены две деревянные фигуры - жен .цииа " ко-

лотушкой в руках и мужчина. Колесо поворачивают, и женщина

наносит удар мужчине. Разыгрывают суд с речью прокурора и

выступлениями свидетелей. Обвиняемому трижды предлагают по-

ладить с судом с помощью отступного в виде четыре;; мер вина

(мера - от 140 до 160 .'штров). Ести тот не соглашается, начина-

ется "экзекуция": с дома сбрасывают черепицу, снимают три

верхние перекладины, могут выбросить из печи котел для подог-

рева воды - символ "сердца дома". Это ритуал "лишения чести".

Все это было одновременно и развлечением, и подтверждением

власти деревенского коллектива и не означало отчуждения от не-

го обвиняемого. Ему демонстрируют такую возможнос'"ь, но дают

шанс остаться в коллективе. Это совместная работа по утперже-

нию правил чести, причем в ней участвует и жертва. Обвиняе-

мый может доказать способность и стремление к интеграции и

вновь укрепить свое положение. Но, замечает Хайдрих, конкрет-

ная граница, которая обозначена домом, в этом случа" не более,

чем фикция, II общество ее легко нарушает.

Механизм взаимодействия компонентов "игры чест i" честь,

дом, коллектив, автор показывает на таком примере В деревне

живодер, человек презираемой профессии, имел монопольное

право на труп павшего животного. Если кто-либо из жителей сам

закапывал мертвую скотину, это ставило его на одну доску с жи-

водером. Тот являлся к дому нарушителя правил и вонзал свой

нож в дверную раму. Хозяину грозило бесчестие, он ддже не мог

сам выдернуть нож - прикосновение к орудию живодера тоже

бесчестило, и это означило бы принять вызов, а вызов только то-

гда заслуживает быть принятым, когда он брошен разным в иг-

рах чести. Если хозяин дома выдергивал нож, он как 5ы призна-

вал перед всеми, что выполнил бесчестную работу. Живодер,

впрочем, вовсе не стремился к конфронтации, своим поступком

он публично предлагал компромисс тому, кто нанес ему ущерб, и

вполне удовлетворялся материальной компенсацией.

Роль самого дома в народной культуре Хайдрих вь ясняет пу-

тем "проникновения" внутрь крестьянского жилища г помощью

архивного документа об осмотре дома одного умершею крестья-

нина. Рассказывая об организации жилого пространства, об ин-

терьере, автор подчеркивает, что в устройстве дома тоже отрази-

лось отношение ко всякого рода границам. Нет точного разграни-

чения помещений по назначению. В скудном интерьере нет пред-

метов, которые позволили бы судить об их принадлежности опре-

деленному лицу. К тому же, при всех имущественных различиях

между жителями деревни, интерьер везде почти одинаков. Входя

в чужой дом, крестьянин точно знал, как надо себя вести, не воз-

никало затрудняющей начало общения неловкости, которую мог

почувствовать бюргер, входя в дом, отличающийся o'i его собст-

венного, где разница в интерьере ощущалась как нек^я граница

между беседующими.

В деревне и сам дом, и его внутреннее убранство не 5ыли пред-

назначены для социального представительства; индиг.идуальные

инновации в обществе, чья жизнь определялась коллективной

культурой, были почти немыслимы: крестьянин XVI-XVII вв. не

имел желания придать своему жилищу индивидуальные черты, это

могло быть истолковано как попытка отделения от коллектива.

Характерно, пишет автор статьи, что в крестьянскою доме как

бы присутствует природа. Инструменты, утварь, домашние жи-

вотные включают ее в домашнюю жизнь, и вся деятельность лю-

дей в доме связана с аграрным контекстом. В любом помещении

дома есть что-то связанное с работой на природе. Это господство

природного (фактора было одним из тех моментов, что отчасти

уравнивали тогда социальные различия.

Изменения наступили в XVII в., когда в деревне стали стро-

ить, по примеру городов, двухэтажные дома, что наглядно свиде-

тельствовало о более высоком, чем у других, социальном положе-

нии хозяина. Первенствующее значение совместно переживаемо-

го природного опыта, отражавшееся в культуре жиллща, стало

исчезать. В XVIII и XIX вв. индивидуальность интерьера усили-

вается и постепенно распространяется на весь дом.

Б.Мюллср-Виртманн. Драки. Насилие и честь в деревне

Автор статьи получил степень магистра за работу "Деревен-

ская жизнь в зеркале протоколов окружного суда". Главный его

источник - протоколы суда округа Штарнберг с конца XVII в.

по 1863 г., ежегодные отчеты суда и его переписка с правительст-

венными органами Баварии. Анализируя многочисленные столк-

новения жителей деревни, кончавшиеся драками, автоэ выясняет

типичные случаи и формы конфликтов в деревне, объясняет ме-

ханизмы возникновения конфликтов и пути их разрешения.

Обравнивая судебные протоколы XVI и XVII вв., он прослеживает

изменения в поведении деревенских жителей и в ПОЕОДСНИИ су-

дей, рассматривает роль в конфликтах таких структур, как сосед-

ское или семейное сообщество или же трактир.

"Кодекс чести", "игры чести" как важнейшая часчь менталь-

ности деревенского жителя XVII-XVIII вв. состапляк:т, по мне-

нию автора, источник и сущность всех конфликтов, о которых

идет речь в его исследовании. В деревне, где общение было осо-

бенно тесным, постоянно ощущалась угроза чести и необходи-

мость ее поддерживать и защищать. Если кого-либо из жителей

деревни обозвали вором, мошенником или шлюхой, существова-

ли две возможности восстановить поруганную честь - обратиться

в суд и добиться формального снятия оскорбления или самому

стать судьей и отомстить немедленно. Чаще всего дело решалось

вторым способом, в пылу спора мысль об обращении в суд не воз-

никала. Если же противники все-таки оказывались пезед судьей,

то чаще всего они стояли перед ним уже в полном согласии. Ссо-

ра улаживалась так же быстро, как и возникала.

Каково было типичное содержание и смысл консул иктов? Ав-

тор анализирует один из них. Девушка жалуется в суд на своего

отца. Находясь в трактире, он ее оскорбил и ударил. Приступ его

гнева, по словам дочери, был вызван тем, что ее мачаха, сидев-

шая тут же, припомнила, что падчерица не раз называла своего

отца мошенником и вором. Глава семейства на суде говорил, что

дочь оскорбляет и мачеху, и его самого. Девушка на суде упомя-

нула, что отец до сих пор не передал ей и брату завещание и на-

помнила, что он обещал ей приданое. Однако, подчеркивает ав-

тор статьи, документы показывают, что гораздо больше, чем уп-

реками насчет завещания и приданого, отец был зад('т оскорби-

тельными словами дочери. В фокус его сознания попало прежде

всего то. что затрагивало его честь. И у дочери на первом плане

явно защита собственной чести, а не забота о материальной сто-

роне дела.

Большинство деревенских конфликтов обнаруживает пример-

но один и тот же механизм. Выясняется различие i; мнениях,

возникает спор, брошено обвинение (или в состоянии аффекта,

или хладнокровно, с провокационной целью), на которое оскорб-

ленный противник, ощущающий, что задета его честь, отвечает

рукоприкладством. Не соглашаясь с мнением Н.Элиаса, что в

Раннее Новое время господствующей формой коммуникации бы-

ли вербальные средства, автор статьи утверждает, чтэ в XVI в.

насилие было обычной составной частью жизни и воспринима-

лось столь же естественно, как изменение погоды, болезнь или

смерть, ("пор почти никогда не останавливался на вербальной ста-

дии и его продолжение в драке не казалось чем-то неординар-

ным. Когда пострадавший являлся в суд и требовал справедливо-

сти, речь шла прежде всего о восстановлении поруганной чести:

главным пунктом обвинения всегда было словесное оскорбление,

насильственные физические действия неизменно оставались на

втором плане.

Применение насилия предопределялось характером деревен-

ской жизни. Крестьянину приходилось постоянно напрягать

мышцы, его повседневные дела предрасполагали тело к насилию,

насилие было как бы формой труда. Осуществление насилия и

его претерпевание входили в число неотрефлектпрованньтх спосо-

бов поведения. Били скотину, чтобы застанпть ее повернуться,

били женщину, чтобы указать ей ее место, били соседа, сказав-

шего неверное слово, незнакомца, попавшегося на пути. Акт на-

силия - не случайный результат приступа ярости, а закономер-

ный продукт существования мира, нашпигованного потенциаль-

ными конфликтами, выработавшего правила поведения, разре-

шающие насильственные действия. Вспыхивавшая в драке ярость

воспринималась как должное, и сама драка не становилась поме-

хой в дальнейших отношениях. Повседневный опыт указывал и

на собственную предрасположенность к неконтролируемым спосо-

бам поведения, поэтому забыть поведение соседа было' нетрудно.

Ссоры не рассматривались как нечто непреодолимое, о5щая соли-

дарность сохранялась.

Конфликты затухая.! так же быстро, как и разгорались. Ввиду

их множества и их "обыкновенности" незлопамятство обиженно-

го было необходш.юй предпосылкой дальнейшей совместной жиз-

ни в деревне. Если бы каждый потерпевший настаивал на фор-

мальной сатисфакции, внутренний порядок, обеспечивавший нор-

мальное течение жизни, стал бы немыслимым.

В XVIII в., как показывают протоколы Штарнбергского ок-

ружного суда, появляется тенденция к разбору в суде даже мел-

ких стычек, простых перебранок. Налицо стремление властей на-

вести порядок и положить конец неконтролируемому поведению

подданных.

Но мотивации действий противников остаются прежними и

опираются на понятие чести. Демонстрация собственной особой

чести воспринимается как провокация, как скрытое покушение

на честь противника. Вот яркий пример. В 1721 г. в трактире

( рактир, K:IK и раньше, - "горячая точка" деревенских кон-

фликтов) старик, местный житель, и молодой крестьянин-мяс-

ник, из другой деревни, вышли вместе помочиться. Счарик спро-

сил чужого, кто он и откуда. В ответе чужака старику почуди-

лась издевка и, вернувшись в помещение, он без церемоний уди-

рил того в лицо пивной кружкой. Через час мясник подошел к

старику, без единого слова ударил его стулом и выбгл ему :)уб.

Итак, старику оказалось довольно одного лишь подозрения в по-

кушении на его честь, чтобы перейти к насильственному дейст-

вию, и пошатнувшееся ощущение незапятнанной чест]- он вернул

себе ударом пивной кружки, заработав при этом ответный удар

стулом по голове.

Человек считал свою честь затронутой и тогда, когда некое

провокационное высказывание было адресовано всем окружаю-

щим. Автор приводит пример из судебного дела 1721 '. Молодой

человек, в подпитии, ночью вышел из трактира. Как он сам по-

казывал, радость жизни переполняла его, и поэтому, почувство-

^

"т-дг*

MI

=fe?^>

' v\4

вав, что кто-то здесь настроен против него, он сказал и простран-

ство: "Если кто-нибудь здесь думает, что он лучше ^еня, то он

такой-то и такой-то"(так в тексте судебного протокола). Один из

присутствовавших почувствовал себя задетым и бросился на за-

носчивого парня. Вспыхнула драка, победил жизнерадостный мо-

лодой человек, уверявший перед судом, что драться любят все.

Здесь драка впервые оценивается как развлечение. По видимому,

драку в деревне того времени действительно нельзя оценивать

только как проявление ненависти. Она могла, как показывает

вышеприведенный пример, выражать и перехлестывающее через

край жизнелюбие. Для выражения эмоций в сельской жизни воз-

можности были очень ограниченные, раскованность отдельного

человека часто вызывала неудовольствие окружающих. В этой

связи драки можно считать общепризнанными и ритуализирован-

ными формами "раскрытия личности". В соседском сообществе

они играли роль вентиля в паровом котле и не угрожали общине

как целому, хотя, конечно, бывали случаи, когда они порождали

долгую вражду между семьями.

Особо автор статьи останавливается на драках, в которых уча-

ствовали женщины. ^Кенщины в деревне, работавшие наравне с

мужчинами, использовали в поведении чисто мужские формы.

Они не останавливались перед насилием точно так же, как и

мужчины.

Итак, главным источником конфликтов в деревне б.э1ло тонкое

ощущение неписаных правил чести, связывавших деревенское со-

общество и определявших отношения между людьми.

Что касается отошений между окружным судом и жителями

деревни, то тут происходит как бы пересечение двух силовых по-

лей: необузданная сила жизненных проявлений деревенских жи-

телей с одной стороны и настойчивые попытки обуздать эту силу,

с другой.

Х.Эттснхубср. Шаривари в Баварии. Мж-бахский самосуд

1893 г.

Эттенхубер посвятила свое исследование происходившему в

1893 г. в юго-восточной Баварии, в местечке Мпгоах самосуду

шаривари, который она рассматривает как феномен народной

культуры^. Она использовала хранящиеся в баварских архивах

судебные протоколы, в особенности показания устроителей шари-

вари и появившиеся в связи с этим печатные материалы. Проис-

ходивший там самосуд - коллективный спектакль, разыгранный

с целью обличения и общественного наказания отдельных лиц.

Как считает автор, тут налицо не только противоречие, но и про-

тивоборство с правовыми нормами, которые вводило государство.

Ритуал шаривари в Баварии в конце XIX в. не был чем-то но-

вым. В протоколах окружного суда в Мисбахе сохранились, на

пример, материалы об относящемся к 1766 г. собыгии, ко1да

группа молодых людей отправилась ночью к дому, где' жила де-

вица легкого поведения, и учинила там целый спект:]кль. Хохо-

тали, свистели, били стекла, ломали забор. Слышались и выстре.

лы. Кроме главной цели - наказания - этот самосуд имел и дру-

гую, скрытую с^ункцню. Его устраивали холостые парни от 17 до

26 лет, для которых это был опыт усвоения социокультурных

правил и их применения на практике. Им как бы довеэялн обще-

ственный контроль 31' поведением готовых к замужестну деву-

шек. Выраженная в шаривари деятельность деревенской (лощины

затрагивала больше всего семейную, домашнюю жи.п ь, а в ней

главным образом сексуальные отношения. Но с начала XIX в. де-

ревенские самосуды стали приобретать еще один оттенок. В них

начало явственно проступать противодействие - пусть косвенное

- усиливающейся регламентации со стороны государстпа.

В ночь на 8 октября 1893 г. в Мисбахе, центральном пункте

местной окружной администрации, услышали шум и выстрелы.

Это продолжалось 5 минут и было вступлением к спектаклю.

Один из собравшихся начал громко выкрикивать куллеты, вы-

смеивавшие и позорившие "обвиняемых" - столяра, священника,

королевского коммерции советника, окружного техника, типо-

графа, судью, крупного местного землевладельца-барсна, мелоч-

ного торговца, крестьянина - всего десять человек. В конце каж-

дого куплета читающий обращался к публике с вопзосом: "1st

das wahr?" "Ja, walir ist es!" - скандировали в ответ ("Это прав-

да?" "Да, это правда"). Власти Мисбаха, получившие анонимное

предупреждение, подготовились и направили к холму, где собра-

лись участники шаривари, жандармов, вступивших в перестрел-

ку с "бунтовщиками".

Тщательно разработанная организация, предварите тьные тай-

ные совещания, заранее намеченные маршруты движ.ения групп

во главе с назначенными руководством командирами - все это,

по мнению Эттенхубер, с одной стороны напоминает крестьян-

ские восстания, с другой заимствовано в военных структурах и

связано с действием всеобщей воинской повинности. Участники

демонстрировали как будто бы готовность к конфронтации. Одна-

ко, когда узнали, что идут жандармы, большинство разошлось. В

действительности, конфронтации не хотели; это была лишь игра

с властями, которую вели у них на глазах, но так, чтобы те не

захотели и не смогли ее подавить. О том, что это была игра, сви-

детельствуют элементы праздничности: устроили фейерверк, гре-

мела музыка, продавали пиво. "Потеха", любопытствэ, но глав-

ное - ощущение, что участие - дело чести и испытания храбрости

- таковы были мотивации участников.

Мисбахское шаривари отличалось от прежних своими масшта-

бами. Эти масштабы были обеспечены, между прочим, и тем, что

стихи, которые прежде просто выкрикивались, а затем передава-

лись из уст в уста, теперь были напечатаны. Это вывело Мисбах-

ский самосуд за рамки данной местности и за рамки (функции об-

щественного контроля за нравами в общине. Она теперь была до-

полнена протестом против властей и стремлением защитить соб-

ственную культуру. Это вытекает, утверждает автор статьи, из

анализа куплетов, звучавших в Мисбахе. В десяти куплетах со-

держались обвинения и насмешки в адрес тринадцать лиц. Все

они мужчины (в XIX в. вообще среди жертв все меньше жен-

щин). Главные обвинения - нарушение правил сексу; льного по-

ведения: нарушение супружеской верности, кровосмепение; свя-

щенника обвиняли в нарушении целибата. Это традиционные об-

винения. Но, высказывая их, авторы куплетов особенно подчер-

кивали существование - вопреки мнимой государственной моно-

полии на правосудие - собственного, независимого морального

правосудия деревенского сообщества.

Обвинения в нарушении нравственных правил часто служили

средством выражения враждебности, вызванной на деле совсем

иным. Они выражались в самой непристойной форме. Грубость

языка нарочито противопоставлялась уклончивой утонченности

выражений, принятой в буржуазной среде и отражавшей вытес-

нение сексуальности из общественной жизни. Между тем, в де-

ревне сексуальность по-прежнему была в известном эмысле от-

крытой составной частью повседневности, подлежащей строгому

коллективному контролю.

Другая часть обвинений касается недобросовестного исполне-

ния общественных обязанностей, а также поведения, не соответ-

ствующего общественному положению. Священника обвиняли в

растрате церковных пожертвований, в распутстве и некоторой

странности поведения. Он построил в окрестностях Мисбаха ма-

ленькую обсерваторию и по ночам посещал ее лля ас грономиче-

ских наблюдений. В адресованном ему куплете отражена не толь-

ко сексуально ориентированная ментальность простолюдинов

считали, что в этом домике он и распутничает но и подозри-

тельность по поводу его наблюдений за звездами. По ;днению де-

ревенских жителей, это занятие совсем не подходило для свя-

щенника,

В куплете по адресу представителя местного сельскохозяйст-

венного ферейна - он купил в Швейцарии племенной скот, а дело

с выращиванием не ладилось - звучит обвинение не только в не-

разумном расходовании общественных денег, но и предубеждение

против всяческих инноваций как ненужного отклонения от обще-

принятого. Окружного техника упрекали в том, что он погряз в

долгах, и это выявляло одну из ценностных ориентаций. Условия

жизни стали более жесткими, вынуждали к бережливости. Тот,

кто делал долги, представлялся ленивым и расточительным, это

подлежало общественному осуждению.

Среди куплетов были и такие, что выражали социально моти-

вированный протест. Они были адресованы трем руководящим

служащим местного рудника, которых обвиняли в чрезмерной

строгости, в несправедливых увольнениях рабочих, а также поме-

щику, который плохо кормил своих слуг.

Тексты куплетов, замечает Эттенхубер, выявляют глубокую

связь ритуала с повседневной жизнью. Общественная и частная

жизнь все еще составляли единство, в рамках которого индивиду-

альная свобода поведения была весьма ограниченной. 13 этих тек-

стах неизменно звучит мотив силы деревенского обп.ественного

мнения: это знают "все", "все" над этим смеются. Для деревен-

ского общества ритуал шаривари был одним из CHMBOJOB его соб-

ственной культуры. Государство его запрещало; организаторы

бросали вызов властям. Шумный спектакль символизировал при-

тязания деревенского сообщества на собственный контроль за по-

вседневной жизнью.

^ См. Дюльмсч аан Р. Историческая антропология в немецкой соци-

альной историографии // Thesis, вып. 3. М., 1993.

^ Об обычае "шаривари" см. Le charivari. P., 1981.

С.В.О')плснския