15. Э. Коэн. Перекрестки правосудия. Закон и культура в

ПОЗДНЕСРЕДНЕВЕКОВОЙ ФРАНЦИИ.

E.KOHEN. THE CROSSROADS OF JUSTICE. LAW AND CULTURE IN

LATE MEDIEVAL FRANCE. LEIDEN, NEW YORK, KOLN,

1993. 208 P. БИБЛ.: P. 209

Книга исследовательницы из Израиля Эстер Ко.чн посвящена

изучению связи, существующей между законодательством, право-

вой практикой и их социокультурной почвой. В отличие от собст-

вкнно правоведов, автор ставит своей задачей рассмот зеть не из-

менения закона как такового, а его бытование в историческом и

географическом, социальном и культурном контекст; х, как со-

ставной части культуры. Закон и культура, по мнению Ко^н, и

любом обществе постоянно влияют Друг на друга и непостигаемы

вне этого взаимоотношения.

Автор стремится изу^чить их соотношение в момент перехода

от устной традиции правосудия к письменной, справедливо пола-

гая, что это позволит ярче высветить их реальную диалектику,

увидеть явление в его трансформации. Коэн избрала предметом

своего исследования правовую практику Северной Франции XIII-

XVI вв., где в эти столетия протекал, в той или иной форме, про-

цесс записи обычного права (т.н. кутюм).

Анализ записи обычного права Коэн сочетает с изучением

внешней, формально-ритуальной стороны судебной практики,

несшей на себе огромную смысловую нагрузку и определявшейся

и уровнем правосознания, и общим культурным контекстом. Та-

кая постановка проблемы определила выбор источников это ку-

тюмы разных областей, записи судебных решений, постановле-

ния парижского парламента, правовые трактаты, с ол.ной сторо-

ны, хроники, агиографическая литература, жесты, фарсы, пого-

ворки - с другой. Она же определила и структуру работы: первая

ее часть посвящена собственно закону, а вторая отдана исследова-

нию ритуала и его значения в контексте судебной процедуры.

Правовые теории, восприятие закона разными слоями и груп-

пами средневекового общества и воплощение того и другого в ри-

туалах судебной практики и публичных наказаний - вот те "пе-

рекрестки" ученой и народной культуры, идеологии и практики,

которые составляют ткань бытия закона в Средние века и. соот-

ветственно, ткань книги Коэн.

Обращаясь в главе первой к собственно закону, Коэн прежде

всего отмечает многообразие форм и функций> законодательных

систем вообще и средневековых в особенности. (Автор полагает,

что этот факт не до конца осознпн в правовом контексге, однако,

хотелось бы напомнить исторпко-правовед^еские работы конца

прошлого - начала нашего столетия, обозначившие :)ту особен-

ность средневекового права как его "разорванность" - прим. реф.)

В правовой ученой культуре Западной Сиропы она выдгляет

две основные традиции - иудаистскую, впитанную с христианст-

вом, и римскую, утверждавшую приоритет писаного закона. На-

ряду с ними чрезвычайно долго сохранялось обычное право (иод

"обычным правом автор понимает, видимо, устное облчное пра-

во: термин "обычное право" в переводе соответствует термину

"custoiiiary law" в оригинале - прим. реф.). Создание варварских

правд, соединивших германское обычное право и письменную

правовую традицию, ^з уничтожило устного обычного нрава, и

средневековое общество по большей части пользовалось именно им.

Письменная (фиксация обычного права начинается в XIII в.

(на первом этапе она осуществлялась местными судьями и адми-

нистраторами на основе собственного опыта судебных решений).

Запись обычаев не сняла, а скорее закрепила правовы? различия,

присущие разным областям страны, которые составили локальные

подсистемы, связанные воедино королевским законодательством.

Впрочем, как отмечает Коэн далее, средневековое право, осо-

бенно в своей практической части, никогда не составллло единой

системы, дробясь на особые установления для разных социаль-

ных групп и территориальных единиц. Существование разных

уровней светского правосудия соответствовало разным уровням

иерархической структуры общества и не создавало особых слож-

ностей, так как был выработан механизм их соподчинения. По-

другому взаимодействовали светская и церковная системы право-

судия, ибо, пишет Коэн, церковная юрисдикция представляла со-

бой "независимую соперничающую систему, основанную на иных

источниках и подкрепленную иными силами"(с.16). Тем не ме-

нее, полагает Коэн, взаимодействие светской и церковной, коро-

левской и сеньориальной, местной и центральной юрисдикции,

не всегда мирное, обогащало их и способствовало развитию всех

этих систем.

Областные записи устного обычного права Х111-Х1"' вв. пред-

ставляли собой промежуточную стадию между устной версией и

письменной законодательной традицией. Впрочем, определение

"писаный обычай", по мнению Коэн, противоречиво в самой сво-

ей сути. Хотя обычай понимался как институт неизменяемый и

древний, все же была осознана необходимость его загнои - фик-

сации с целью сохранения. Стремление создателей эт-ix записей

зафиксировать "древние" обычаи, действительно включавшие ре-

ликты древних верований, сохранившихся в ритуализованной

практике, сочеталось с упоминанием (и записью) недагно возник-

ших "в народе" обычаев и, более того, с четким осознанием изме-

нения древнего обычая в результате "порчи нравов" пли деятель-

ности судей и появления новых обычаев, выраставших из преце-

дента. Сама запись нисколько не повышала в сознании ее созда-

теля ценности или действенности обычая, проистекавией из его

древности и его всеобщности. Точно так же создание письменного

обычного права не уравнивало его с римским правом или коро-

левскими законодательными актами.

Итак, в писаное право были включены элементь обычного

права, и традиция устного права получила первостепенное значе-

ние в судебной процедуре.

В то же время сама запись вынудила юристов обратиться к по-

иску способов выражения абстрактных понятий и категорий, та-

ких, как закон, правосудие, право. Это повлекло за собой обра-

щение к римской традиции и привело к проникновению во фран-

цузские кутюмы терминологии, типичной для Кодексы Юстиниа-

на или Институций. Римской же традиции обязаны французские

юристы и организацией материалов кутюм; образцом становились

Дигесты или Кодекс. В остальном влияние римского права было

незначительным, и парижский парламент подтверждал, что в об-

ластях обычного права римское право не имеет силы.

Фиксация обычного права привела к постепенному дистанци-

рованию юридической теории от судебной практики. На первом

этапе различия между ними были минимальными, ибо тексты

кутюм были "записью" почти в буквальном смысле слова. Одна-

ко, в XV" в. легализация их королевской властью, создание ком-

пиляций в масштабе страны усилили этот процесс, параллельно

которому шли изменения в судебной процедуре и системе доказа-

тельств, провоцируемые центральными судебными органами. Чем

дальше, тем большую роль приобретала королевская законода-

тельная власть. Но и она, как прежде народное сознание, вопре-

ки новым веяниям в юриспруденции, продолжала пс'льзоваться

представлениями о силе закона, основанного на старом добром

обмчае, лежащем в основе правосудия.

Страницы, которые Коэн посвящает представлениям о право-

судии (с. 39-51), - маленькое, но очень яркое самостоятельное нс-

следование. На конкретных примерах автор показывает, как от-

чуждение законодательной и судебной функции сообщества и

концентрация ее в руках должностных лиц, чиновников приво-

дит к разрыву в массовом сознании понятий "суд" i "правосу-

дие". Образ судьи, стряпчего становится олицетворением алчно-

сти, хитрости, лжи, о чем свидетельствуют восходящие к XIII-

XV вв. поговорки, фарсы, фаблио. Если судья и изображался хо-

166

рошим, то лишь умом II компетентностью, но отнюдь не гправед-

ливостью (Святой Ив в этой ситуации - исключение, подгвер

ждающее правило, и связано это, видимо, с его духовной дея-

тельностью в первую очередь). Воплощением же право"удия и

справедливости, как показывает Коэн, н народной Tpa/iiiiuiii <

та-

новится король Людовик Святой, котором справед/пиость прг-

суща не в силу знаний или ума, а в силу самой природы королев-

ской власти.

Миф о справедливом короле Коэн связывает с миф^м о старом

добром законе, который король свято соблюдает "вмес"е со своим

народом", а не навязывает ему. Таким образом, в массовом сред

невековом сознании монарху (функция судьи присуща в большей

степени, чем функция законодателя.

Закон, как продукт культурной атмосферы эпохи, принимал и

формы, ей свойственные. Средневековой культуре, пишет Ко:)н,

вообще присущ образный способ самовыражения. В сфере право-

вой культуры он отлился в форму ритуала, которому посвящена

вторая часть книги. Склонность к ритуалу, характерная для все-

го средневекового права, прежде всего проявляется в судебной

процедуре или, по выражению Коэн, церемонии. На ранних .эта-

пах в ней посредством жестов и слов фиксировались взаимоотно-

шения индивидов между собой и индивидов с космосом. Этот

глубинный смысл со временем меняется, в конечном дтоге усту-

пая место отношениям профессионала-судейского и ис"ца или от-

ветчика как таковых, вне их связи с окружающим миром. Этим

объясняется и изменение роли священнослужителей, и тот факт.

" го судебный ритуал утратил свое значение, в то время как ри-

туалы, связанные с наказанием, сохраняли его еще долгие столе-

тия.

Однако, до XIII в. средневековые судебные процессы носили

ярко выраженный ритуальный характер. Корни этих обрядов

уходят к древнегерманским традициям и позднеримскому вуль-

гарному праву. Когда другие способы доказательств п)авоты той

или иной стороны бывали исчерпаны, дело решалось при помощи

поединка либо ордалии. Индивидуальное и человеческ эе отступа-

ло на задний план, когда необходимо было установить истину.

"Божий суд" мог касаться нс только людей, но и учений: сопер-

ничающие книги следовало бросить в огонь, и та из двух, в кото-

рой излагалось истинное учение, должна была, как ожидалось,

сама "выпрыгнуть" из огня.

Поединки и ордалии не теряли своей популярности долгое вре-

мя, несмотря на противодействие церковных и светских властей.

Даже тогда, когда они перестали практиковаться в судах, они

продолжали происходить на страницах литературных произведе-

ний. Наиболее интересный из таких "письменных" поединков со-

стоялся между человеком и собакой. Многочисленные версии его

описания повествовали о том, как после насильственной смерти

хозяина, одного из рыцарей Карла V, его пес явился ко двору,

чтобы вызвать на поединок убийцу - другого рыцаря. В честном

бою пес победил, чем и доказал всем, что именно этот человек

убил его хозяина.

Символизм и точное следование ритуалу пронизывали судеб-

ную процедуру и особенно ярко проявлялись в речевых форму-

лах. Речь, произнесенная по всем правилам, приобретала особую

ценность и силу, а малейшее отступление от правил могло при-

вести к проигрышу тяжбы. После исчезновения ордалий слово

заменило жест. Искажение речевой формулы было опасно не

только для тяжущихся, но даже для судей -- за это их тоже мог-

ли вызвать на поединок. В то же время правильно произнесенная

свидетелем речевая формула служила первым доказательством

истинности его свидетельства. (Можно было, впрочем, обезопа-

сить себя от роковых последствий оговорки, если она была сдела-

на не самим тяжущимся, а его адвокатом, но только в том слу-

чае, когда его подопечный заранее заявлял свое право лсправлять

его ошибки). Подобное отношение к слову проявлялось в отноше-

нии суда к письменному тексту, который приобретал ценность

только в том случае, если точно передавал устную речь.

С течением времени отношение к речевому формализму, а сле-

довательно и к письменному слову, изменилось, и значительно.

Ибо трудно было, например, примирить способ получения при-

знания под пыткой с принципом приоритета первых сказанных в

суде слов, ибо поначалу обвиняемый всегда отрицает ^вою вину.

Речевой формализм был одной из форм выражения ритуала, и

его упадок возвещал постепенное исчезновение целой эпохи в

правовом сознании и правовой практике. И хотя в KOF це Средне-

вековья суд оставался местом встречи тяжущггося с судьей, те-

перь они говорили "на разных языках"' один на бытовом, повсе-

Д1"'в:юм. другой на языке сугубо специализированном и потому

труднопонимаемом. Камерность того суда, где судьи, подсуди-

мые, свидетели знают друг друга, подчиняются одной местной

традиции и говорят на одном языке, не мог";,i п;.отпвг'стоят1> ми-

ру профессионального закона, восторжествоцавшего к XV в.

Однако, напоминает Коэн, в средневековом обществе собстпен-

110 юридические нормы распространялись далеко не H:I всех. Су-

ществовали категории лиц. безоговорочно не отиравших нормам

общества, их судили и наказывали не так, как Bii'x.

К отверженным прежде всего относили евреев и женщин. Обе

группы воспринимались как существующие вне мужского хри-

стианского сообщества и ассоциировались с грехом: женщины с

первородным, а евреи с грехом отвержения Иисуса Христа. Евреи

и женщины находились в бесправном и униженном i сложении.

Но это пограничное или даже запредельное положение наделяло

их в глазах окружающих некой потусторонней, непонятной, а

потому пугающей силой. И тех и других обвиняли в привержен-

ности магии и волшебству. Подобные взгляды отразглись в су-

дебных ритуалах: попав в руки правосудия и будучи осуждены

на смерть, они должны были умирать иначе, чем умирал пре-

ступный мужчина-христианин. Еврей в сознании простолюдина

ассоциировался с нечистотой, с животными, считавшимися не-

чистыми (свиньями, собаками). Неудивительно, что в некоторых

судебных кодексах евреи отнесены к той же категории, что и жи-

вотные. Если еврея казнили, то всячески старались продемонст-

рировать его принадлежность не к человеческому, а к животному

миру. Его вешали вниз головой рядом с повешенными собаками

или связывали со свиньей. Казненный мертвый еврей уже не вы-

зывал того иррационального страха, как при жизни. Его губи-

тельная связь с потусторонними нечистыми силами, которая чу-

дилась христианам, пропадала вместе с его исчезновением из ми-

ра живущих.

По-другому обстояло дело с женщинами. Женщины принадле-

жали к христианской общине и воспринимались "как люди" и до

и после кончины. Вредоносность женщины, исходившая от нее

опасность заключалась в том, что по представлениям, бытовав-

шим в ту эпоху, она обладала тайными и магическими знаниями

и силой и потому после смерти становилась еще более опасной.

Ведьма или женщина, умершая не своей смертью, могла явиться

с того света и причинить большой вред. Дабы помешать этому,

существовали специальные оградительные обряды. ^Кенщину-

престугшицу казнили иначе, чем мужчину. Ее, например, опаса-

лись отправлять на виселицу: считалось, что повешенные еще не-

сколько дней после казни не умирают до конца. Женщин или

сжигали, или живьем закапывали в землю, или при похоронах

кольями протыкали тело в нескольких местах.

Но правосудию присуща была и противоположная тенденция

- подчинять себе все сотворенное Богом. Правосудию иодвластио

все, что относится к этому универсуму - и женщина, и преступ-

ник, и пчела, и бестелесный дух. Суды над животными и над

умершими - выражение этих представлений. Таким образом, су-

дебные ритуалы отражали две переплетающиеся культурные тра-

диции: тенденцию разграничения и универсалистскую, интегри-

рующую тенденцию.

При помощи "ритуалов включения" общество стремилось рас-

пространить законы правосудия, действующие только внутри

христианской общины, на весь сотворенный мир. Обычай судить

на суде человеческом животных, которых общество сочло пре-

ступными, - одно из проявлений этой тенденции. Повседневная

жизнь средневекового человека проходила в непосредственной

близости к животным, и люди переносили на животных пред-

ставления о человеке. В фольклоре животным приписывались че-

ловеческие свойства: охотничья собака олицетворяла гордость и

высокомерие, лев - храбрость, свинья - обжорство. (Считалось,

что амулеты, сделанные из различных частей тела животных, на-

деляют владельца амулета тем качеством, которое свойственно

этому животному. Животные не только олицетворяли отдельные

человеческие черты, но нередко символизировали собой типы лю-

дей (например, лев в зверином эпосе - аналог и паро/.ия на вла-

стелина людей). Их считали и носителями грехов че.товеческого

сообщества. Представление о том, что смерть одного животного

может очистить всю человеческую общину, пришло из глубокой

древности. В Средние века весь город иногда собирался поглазеть

на сожжение одного-двух котов и отмечал это событие как празд-

ник.

С'удебные процессы над животными могли быть KtiK светски-

ми, так и церковными. Светские происходили в тех случаях, ко-

гда какому-то человеку наносился смертельный вред. Целью цер-

ковных процессов было избавление от язвы, стихийного бедст-

вия, то есть вреда, нанесенного всей общине. Привлеканшиегя к

суду животные были настоящие, из плоти и крови, и восприни-

мались как истинные обидчики.

Родиной процессов над животными была Франция. Первая за-

пись такого процесса (светского) относится к XIII в. Животное

заключалось в тюрьму, выслушивались свидетельские показания,

выносился приговор, могло быть получено высочайшее помилова-

ние. Судебная процедура проходила так же, как если бы подсуди-

мый был человеком. Только он не приглашался на слушание сво-

его дела.

Церковные суды над животными появились значительно поз-

же -- в XV в. - и протекали по-другому. Здесь интересы человече-

ского коллектива сталкивались не с конкретным животным-

убийцей, а с враждебной природной средой (например, когда гры-

зуны уничтожали урожай). Если коллектив людей выигрывал

процесс, нарушитель порядка предавался анафеме и гму прика-

зывали в короткий срок покинуть территорию. Понятно, что ре-

зультпты суда мало влияли на последующий ход событий, одна-

ко, вся местная община принимала деятельное участие в изгна-

нии непрошеных гостей. В 1487 г. в городе Отоне для избавления

от многочисленных улиток был, по постановлению церковного

суда, совершен крестный ход с песнопениями.

Правосудию были также подвластны и мертвецы, хотя они и

находились за пределами христианского мира. В Средние века

мертвый представлялся как бы спящим; он по-прежнему обладал

своим телом, существовал физически, а потому мог потревожить

живых. Это могло произойти в том случае, если погребение не

было произведено по всем правилам или если человек умер не

своей смертью, не дожив до старости. К этой опасной категории

относились женщины, умершие при родах, убийцы, самоубийцы,

жертвы насилия и т.п. Некоторых из них, например, убийц и са-

моубийц, сознательно не хоронили по правилам. Чтобы после

смерти они не возвращались, их тела выкапывали, отрубали го-

товы, расчленяли, а иногда просто тщательнейшим образом пере-

захоранивали. Чем страшнее было совершенное преступление,

тем более серьезные меры предпринимались для того, чтобы от-

делаться от тела казненного преступника. Но и покойник-потер-

певший мог требовать мести, уплаты долга, перезахоронения или

другого акта правосудия. Для того, чтобы отпустить душу умер-

шего на покой, необходимо было включить его в общую систему

правосудия и тщательно выполнить все решения суда.

Присущая Позднему Средневековью забота о "хорошей", "бла-

гопристойной" смерти широко известна. Умереть "так, как на-

до", было настоящим искусством. Человек готовился достойно

встретить свой конец. Бытовало представление о том, что у посте-

ли больного завязывается битва между ангелами и чертями за ду-

шу умирающего, и исход битвы во многом зависит от того, как

человек поведет себя в этот момент. "Хорошая" смерть не была,

однако, прямым последствием "хорошей" жизни, поэтому особен-

но было важно благопристойно окончить свои дни тому, чьи зем-

ные дни протекали слишком бурно. Однако, "хорошо" умереть

не обязательно означало умереть у себя дома в кругу близких, без

страданий. "Хорошо", с точки зрения средневекового человека,

мог умереть и приговоренный к повешению.

Начиная с XIII в., боль, страдание начинают рассматриваться

как то, что приобщает человека к страстям Христовым, что очи-

щает и исправляет, искупает вину. В средневековой народной ли-

тературе умерщвление плоти с целью искупления греха и освобо-

ждения от него объединяет преступника, шагающего на висели-

цу, и священника, ищущего путей Божьих. Смерть преступника

на виселице включалась в рамки обращения, покаяния и спасе-

ния. Экзекуция (и даже в некоторых случаях пытка) восприни-

малась не как жестокость, но как средство морального и физиче-

ского исправления, как акт правосудия, поиск истины и спасе-

ние. Для блага всех участников - судей, преступников и зрите-

лей - этот мрачный спектакль проводили публично, как ритуал,

имеющий целью очищение, наставление и упреждение преступле-

ния. Одновременно карательные церемонии были частью симво-

лики, предназначенной для того, чтобы продемонстрировать пуб-

лике величие и мощь закона и его представителей.

Итак, по сути дела Коэн задала своим правовым источникам

вопросы об их соотношении с глубинными понятиями человече-

ского бытия: понятиями о жизни и смерти, о "своем" и "чужом",

о власти и мироздании. Анализ ритуалов, сопровождавших весь

ход судебного дела, приводит ее к выводам, выходящим далеко

за пределы собственно "правосудия": средневековое право оказа-

лось тем перекрестком, на котором встретились философия и ли-

тература, теология и (фольклор, анатомия и зоология. Результа-

том этого взаимодействия, по мнению Коэн, стало создание и су-

ществование "понятийной инфраструктуры", которая нe была ни

"ученой", ни "народной", ни "королевской" (государственной).

ни церковной, но общей и присущей всем, кто имел дело с судеб-

ной процедурой, с судопроизводством вообще, то есть практиче-

ски всем членам общества. Центром этой системы понятий был

миф о "справедливом короле" и "старом добром законе", даря-

щих правосудие каждому, безотносительно к его статусу.

Законодательная система, основанная на общепринятых пред-

ставлениях, обеспечивала определенное согласие внутри общества

и гарантировала возможность противостоять тем, кто нарушал

правила и единство сообщества. Кроме того, такая система сама

по себе олицетворяла это сообщество и его границы. Осознание

общности находило выражение в ритуалах, подчеркивавших вне-

общественный характер действий, нарушающих установленный

порядок.

Однако, наряду с прочной инфраструктурой существовали бо-

лее подвижные элементы, менявшиеся под воздействием внеш-

них факторов. Наиболее яркое свидетельство и проявление этих

изменений - эволюция самой судебной церемонии и публичных

ритуалов, с ней связанных. Судебная церемония постепенно от-

мерла под давлением королевских судов, в то время как ритуалы,

имевшие отношение к системе наказаний, дожили до Нового вре-

мени, пользуясь полной поддержкой королевской власти. В чем

же причина этого?

Ритуалы, связанные с судебной процедурой, считает Коэн, вы-

ражали веру человека в существование справедливости и правосу-

дия вообще, как таковых. Это не обязательно правосудие, влеку-

щее за собой наказание, это правосудие как "знак истины", поче-

му оно и могло воплощаться в божьем суде ордалий и поединков,

и основой его был якобы древний закон. Изменение характера су-

да, его правовой основы и техники судопроизводства свели эти

ритуалы на нет, лишив их глубинного значения, ибо к концу

Позднего Средневековья суд утратил роль объединяющего центра

сообщества.

Публичные ритуалы наказания, напротив, активно использо-

вались королевской властью как знак объединения всего королев-

ства. Даже казнь теперь не отторгала преступника от сообщества,

а лишь подчеркивала зависимость и преступника, и сообщества

от власти. Огромную роль в этом смещении акцента сыграло и

изменение религиозных представлений, происшедшее в Позднее

Средневековье.

Динамика судебных ритуалов отражает глубокие изменения в

позднесредневековых общественных представлениях вообще. Мир

представлений человека Средневековья покоился на признании

обоюдности обязательств внутри иерархии. К Позднему Средневе-

ковью понятие взаимности постепенно уступает место концепции

господства и подчинения. На уровне судебной практики этот пе-

реход выразился в изменении ритуалов, связанных с системой

наказаний. Если Высокое Средневековье признавало обвинитель-

ную систему правосудия, при которой истец и ответчик в опреде-

ленной степени оказывались в отношениях обоюдозависимости,

то введение розыскной системы передало функцию пресечения

преступления государству, сделав таким образом отношения ист-

ца и ответчика с судом односторонними. Это в корне меняло по-

ложение человека в обществе и государстве.

О.И.Варьяш, Н.В.Вандышева