История ментальностей, историческая антропология.

Зарубежные исследования в обзорах и рефератах.

М., 1996.

255 с.

Содержание:

1. ОТ СОСТАВИТЕЛЯ.

2. ТЕОРИЯ Ж.ДЮБИ. ИСТОРИЯ МЕНТАЛЬНОСТЕЙ.

3. А.ДЮПРОП. ПРОБЛЕМЫ И МЕТОДЫ ИСТОРИИ КОЛЛЕКТИВНОЙ

ПСИХОЛОГИИ.

4. Ф.АРЬЕС. ИСТОРИЯ МЕНТАЛЬНОСТЕЙ.

5. А.БЮРГЬЕР. ИСТОРИЧЕСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ.

6. ИСТОРИЯ МЕНТАЛЬНОСТЕЙ. К РЕКОНСТРУКЦИИ ДУХОВНЫХ ПРО-

ЦЕССОВ. СбОРНИК СТАТЕЙ под редакцией У.РЛУЛЬФА.

7. А.БУРО. ПРЕДЛОЖЕНИЯ К ОГРАНИЧЕННОЙ ИСТОРИИ МЕНТАЛЬ-

НОСТЕЙ.

8. Р.ШАРТЬЕ. МНР КАК ПРЕДСТАВЛЕНИЕ.

9. ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯПрактика в СРЕДНИЕ века>

МЕНТАЛЬНОСТИ В СРЕДНЕВЕКОВЬЕ: КОНЦЕПЦИИ И ПРАКТИКА

ИССЛЕДОВАНИИ.

10. ИСТОРИЯ МЕНТАЛЬНОСТИ В ЕВРОПЕ. ОЧЕРКИ по ОСНОВНЫМ

ТЕМАМ. ПОД РЕД. И. ДиНцельбахерла

11. КУЛЬТУРНАЯ ИСТОРИя жеста. Сборник статей под редакцией

Я. РЕ>МЕРА И Г. РУДЕНБУ>РГА.

12. М.Э. ВИТМЕР-БУТШ. СОН И СНОВИДЕНИЯ В СРЕДНИЕ Века.

13. Э.КАНТОРОВИЧ. ДВА ТЕЛА КОРОЛЯ. ОЧЕРК ПОЛИТИЧЕСКОЙ ТЕО-

ЛОГИИ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ.

14. СИМВОЛИКА КОРОЛЕВСКОЙ ВЛАСТИ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ ФРАНЦИИ.

ОБЗОР.

15. Э. Коэн. ПЕРЕКРЕСТКИ ПРАВОСУДИЯ. Закон и КУЛЬТУРА в

ПОЗДНЕСРЕДНЕВЕКОВОЙ ФРАНЦИИ.

16. НОВОЕ ВРЕМЯ

Р.МАНДРУ. МАГИСТРАТЫ И КОЛДУНЫ ВО ФРАНЦИИ В XVII В.

АНАЛИЗ КОЛЛЕКТИВНОЙ ПСИХОЛОГИИ.

17. Э.П.ТОМПСОН. ПЛЕБЕЙСКАЯ КУЛЬТУРА И МОРАЛЬНАЯ ЭКО-

НОМИЯ. СТАТЬИ ИЗ АНГЛИЙСКОЙ СОЦИАЛЬНЫЙ ИСТОРИИ

XVIII и XIX вв.

18. КУЛЬТУРА ПРОСТЫХ ЛЮДЕЙ. НАРОДНАЯ ЖИЗНЬ В БАВАРИИ 1$

XVI-XIX ВВ. СбОРНИК СТАТЕЙ ПОД РЕД. Р. ВАН

ДЮЛЬМЕНА.

19. Ж. ЛЕФЕВР. ВЕЛИКИИ СТРАХ 1789-1794 годов.

20. С. ФРАНК. НАРОДНАЯ ЮСТИЦИЯ, ОБЩИНА И КУЛЬТУРА РУССКОГО

КРЕСТЬЯНСТВА 1870-1900 годов.

1. От составителя.

В 70-е-80-е гг. в ИНИОН СССР, под редакцией А.Л.Ястребиц-

кой, А.Я.Гуревича и Ю.Л.Бессмертного издавалась серия рефера-

тивных сборников, большинство из которых носило название

"Культура и общество в Средние века"^. Однако решавшаяся ими

задача очевидным образом выходила за рамки узко медиевисти-

ческих штудий и представляла интерес не только для знатоков

Средневековья и Раннего Нового времени. Речь шла о переносе

на отечественную почву опыта т.н. "новой исторической науки",

основы которой были заложены в 30-е гг. французскими учены-

ми, издателями журн."ла "Анналы" Марком Блоком и Люсьеном

Февром.

Эти сборники впервые познакомили многих из нас с такими

классическими трудами, как "Феодальное общество" Марка Бло-

ка, "Цивилизация средневекового Запада" Жака Ле Гоффа, "Эпо-

ха соборов" Жоржа Дюби, "Монтайю" Э.Леруа Ладюри, "Сыр и

черви: космос мельника XVI в." Карло Гинзбурга. Во времена

уныло-обязательного разоблачительства "буржуазной науки', они

приоткрывали мир иной научной жизни, пронизанной радостью

познания. В большинстве своем прекрасно написанные тексты ре-

фератов способны доставить удовольствие читателю доже теперь,

когда некоторые из книг, которым они были посвящены, уже

появились в русских переводах.

Предлагаемый сборник подготовлен сотрудниками руководи-

мого А.Я.Гуреричем исследовательского центра "Человек в исто-

рли" Института всеобщей истории РАН и участниками его же се-

минарп по исторической антропологии. Он стивит ('вини .1ид;1Ч('й

п()одолжит1, знакомство наших читателей с достиян-ниями и

трудностями "новой исторической науки". Преимущественное

внимание уделено в нем тому периоду ее истории, когда, начиная

с 60-х гг., уже после смерти основоположников, новое поколение

их последователей начинает разрабатывать их идеи в рамках ис-

тории ментальностей и исторической антропологии.

Не слишком долгая история "новой исторической науки" дос-

таточно драматична^.

Уже само ее рождение было бунтом - против утвердившихся в

историографии представлений о безусловном приоритете письмен-

ных, прежде всего архивных источников, о главенствующей роли

событийной истории - политической, дипломатической, военной.

Февр и Блок призывали историков отказаться от академической,

"историзирующей" истории, науки "ножниц и клея", нанятой од-

ними только текстами и воплощающейся в "блестящих докла-

дах" и "непроходимом криволесьи диссертаций". Они призывали

повернуться "лицом к ветру", к жгучим проблемам современно-

сти, привлекая для их разрешения опыт людей прошлого, а зна-

чит воскрешая жизнь этих людей во всей ее полноте и сложности

- их привычки чувствовать и мыслить, их повседневную жизнь,

их способы борьбы с обстоятельствами. Пользуясь данными гео-

графии, экономики, психологии, лингвистики. Блок и Февр стре-

мились к воссозданию не отдельных сторон действительности, а

целостного представления о жизни людей, людей "из плоти и

крови". "Удобства ради, - писал Февр, человека можно притя-

нуть к делу за что угодно - за ногу, за руку , а то и за волосы,

но, едва начав тянуть, мы непременно вытянем его целиком. Че-

ловека невозможно разъять на части - иначе он погибнет"; а ме-

жду тем, продолжал он, историки "нередко только тем и занима-

ются, что расчленяют трупы"^. Таким образом, "новая историче-

ская наука" изначально несла в себе "антропологический заряд".

Этот в высшей степени увлекательный призыв не мог, однако,

не породить в дальнейшем самых разных интерпретаций. Среди

последователей Блока и Февра, на протяжении полувека группи-

ровавшихся вокруг журнала "Анналы" и причислявшихся к

школе "Анналов" (сам факт существования которой многими,

впрочем, ставится под вопрос), велась и ведется острая полемика

- между разными учеными, разными поколениями школы (сего-

дня их насчитывается уже четыре) и разными версиями "новой

исторической науки". Пожалуй, единственное, что отличает всех

без исключения приверженцев школы, это Беспокойство с боль-

шой буквы, потребность в постоянном пересмотре устоявшихся

истин. Возникшая как своего рода ересь, "новая историческая

наука" продолжает порождать новые ереси внутри себя, и в этом

смысле, несмотря на солидный возраст (в 1989 г. было отмечено

ее шестидесятилетие) сохраняет право называться новой.

Сегодня она представлена уже целым спектром историографи-

ческих течений, таких как новая экономическая история, новая

социальная история, историческая демография, история менталь-

ностей, история повседневности, микроистория, а также рядом

более узких направлений исследования (история женщин, тела,

питания, болезней, смерти, детства, старости, сна, жестов и т.д.).

Историческую антропологию иногда перечисляют как одно из

них; чаще же весь этот конгломерат не имеющих четких границ,

ft переплетающихся между собою научных направлений именуют

историко-антропологическим. Так что историческую антрополо-

гию в широком смысле можно, по-видимому, считать современ-

ной версией "новой исторической науки".

Однако утверждение ее в качестве таковой явилось следствием

очередной "драмы идей". В послевоенные годы преобладающей в

"Анналах" была ее экономическая версия, связанная с именем

Фернана Броделя (в 1956 г., после смерти Февра, он возглавил

журнал). Интересы его сторонников были сосредоточены на ре-

конструкции экономических отношений, главным образом "мате-

риальной жизни" прошлого, тесно связанной с повседневностью и

существующей во времени "большой длительности"; изучение же

того, что Блок называл "способами чувствовать и мыслить", ока-

залось почти забытым.

За возрождение этого последнего направления и выступили в

начале 60-х гг. Ж.Дюби и Р.Мандру, поддержанные группой мо-

лодых историков, составивших третье поколение школы "Анна-

лов" - Ж.Ле Гоффом, А.Бюргьером, М.Ферро и другими. Подхо-

ды Броделя были подвергнуты критике за абстрактность, схема-

тизм, "обесчеловеченность". Именно с того времени вошли в ши-

рокий научный оборот названия истории ментальностей и - под

несомненным влиянием британской культурантропологии и

структурной антропологии К.Леви-Стросса - исторической антро-

пологии.

Этот эпизод называют вторым рождением "новой исторической

науки". Одновременно он сопровождался новым бунтом, новым

ее "отказом". Но на этот раз она порывала уже не с традицион-

ной бесхитростно-событийной политической историографией, а с

методологически изощренной, функционалистски или марксист-

ски интерпретированной социальной и экономической историей,

нацеленной на изучение систем и структур. Как писал Ле Гофф,

мантальность стала противоядием против "бестелесных социаль-

но-экономических механизмов", которыми были полны тогда

произведения историков (см. с.41 наст. изд.). Отвергая системно-

структурную историю, "новая историческая наука" снова отправ-

лялась на поиски "живого человека".

Очевидно, что по отношению к гуманитарной науке, которая

занимается человеком по определению, лозунг антропологизма

или "человечности" - парадоксален, а вернее тавтологичен. Речь,

разумеется, всякий раз идет об определенном его истолковании.

Начиная с 60-х гг. залог "человечности" истории усматривается

"новыми историками" в изучении ментальной сфер]>1. Именно

ментальность явилась тем "окуляром", через которую стали рас-

сматривать историческую реальность антропологически ориенти-

рованные историки.

Сегодня высказываются самые разные мнения о соотношении

истории ментальностей и исторической антропологии и о пер-

спективах этого союза"*. Нельзя даже с уверенностью сказать, од-

на это наука или две, поглощает ли одна из них другую, расхо-

дятся они или окончательно сольются (в заголовке нашего сбор-

ника мы даем их названия через запятую, оставляя вопрос об их

"соподчиненносги" открытым, как он остается открытым в совре-

менной науке). Никто, однако, не сомневается в их теснейшей

связи. По выражению У.Раульфа (с.39), объединяет их интерес к

тому, что молчаливо признается данной культурой. - к полуосоз-

нанным представлениям и соответствующим им нормам поведе-

ния.

В фокусе внимания историка-антрополога постоянно находит-

ся та точка, вернее, та область действительности, где мышление

практически сливается с поведением. Эта область, получившая

название "народной культуры", представляет собой целостный

сплав условий материальной жизни, быта и мироощущения, "ма-

терик" преимущественно устной культуры, почти не оставляю-

щий по себе письменных свидетельств.

Конечно, такой подход предполагает определенное г.идение ис-

тории. Если для просветительской историографии движущее на-

чало истории - ра.зум, для марксизма и функционализма - спо-

соб производства и осознанные экономические интересы классов,

то историко-антропологический угол зрения, при всех оговорках

относительно многофакторности, предполагает убеждение, что

поведение людей в значительной мере определяется теми норма-

ми, образцами и ценностями, которые признаны в данном обще-

стве как сами собой разумеющиеся.

Не исключено, что в недалеком будущем "менталистская" вер-

сия исторической антропологии тоже будет признана недостаточ-

но "человечной". Ведь коллективная ментальность, подобно соци-

альным структурам, является, безусловно, одним из факторов не-

свободы человека, причем несвободы в самом, казалось бы, со-

кровенном и частном - в его собственном сознании; "телесность"

и ментальность давят на субъекта не меньшим грузом, чем "бес-

телесные" социально-экономические механизмы. Уже и сейчас

интерес историков смещается на ту, все же данную человеку

"четверть свободы" на фоне "трех четвертей необходимости", на

тот зазор между ментальной заданностью и поведением конкрет-

ного человека, который сегодня выпадает из поля зрения истори-

ков ментальности". Субстанцию человечности увидят, возможно,

в уникальности единичного опыта, моментах личностного выбора

как основе альтернативности истории. И это ляжет в основу но-

вой версии исторической антропологии.

Однако это дело будущего, а сегодня мы имеем дело с той ее

версией, исследовательское пространство которой сформируется в

основном историей ментальностей. Последняя является не просто

8

одной из интенсивно разрабатываемых тем, а смысловым фоку-

сом этого пространства.

Наш сборник состоит из двух разделов - теоретического и по-

священного конкретным исследованиям. Правда, для "новой ис-

торической науки" такое разделение достаточно условно. "Голое

теоретизирование" здесь вовсе не приветствуется, а эмпирические

изыскания, в свою очередь, неотъемлемы от теоретических поис-

ков. "Спокойное", беспроблемное накопление фактов здесь в той

же мере невозможно: само вычленение объекта исследования рас-

сматривается как задача теоретическая.

Тем не менее для удобства читателя такое разделение нами

проведено. В первом разделе помещены рефераты ряда опублико-

ванных в бО-е-80-е гг. обобщающих и дискуссионных статей,

трактующих предмет и методы истории ментальностей и истори-

ческой антропологии (сборник "История ментальностей. К рекон-

струкции духовных процессов", составленный У.Раульфом, тоже

состоит из таких статей). Расположив их по хронологии появле-

ния, мы стремились хотя бы пунктирно обозначить вехи пути,

пройденного указанными научными направлениями с начала

60-х до конца 80-х гг. - от первых, возвестивших начало широ-

кого интереса к истории ментальностей статей Ж.Дюби и А.Дю-

прона до работ А.Буро и Р.Шартье, появившихся в 1989 г. в про-

граммном номере "Анналов", который провозгласил новый "кри-

тический поворот" в отношениях истории с социальными науками.

Мы стремились дать представление о стихии споров, которые

столь характерны для "новой исторической науки". Не стоит их

здесь пересказывать, отметим лишь некоторые моменты.

Обсуждаются трудности реконструкции не осознаваемых людь-

ми представлений и соответствующих им норм поведения. Эти

трудности, в общем, известны (на страницах нашего сборника

они наиболее сжато суммированы П.Бёрком - см. с. 56 и ел.). То,

что не попадает в сферу сознания - не находит отражения в пись-

менных источниках; историк вынужден пользоваться косвенны-

ми методами, "подсматривая" за своими героями. При этом за-

фиксировать свои выводы он может тоже, только придав бессоз-

нательным представлениям форму осознанных категорий; по-

строение системы категорий - такова пока наиболее разработан-

ная форма описания ментальности, что явно не соответствует

природе изучаемого объекта.

Другая тяжело преодолеваемая трудность - невозможность по-

нять и описать, почему и каким образом изменяется обыденное

сознание и соответствующие матрицы поведения.

Наконец, наиболее "вопиющая" проблема - отсутствие единст-

ва по поводу того, что же такое сама ментальность. Ле Гофф в

9

свое время предложил смириться с расплывчатостью ("двусмыс-

ленностью") понятия ментальности, именно в ней усматривая его

богатство и многозначность, созвучные изучаемому объекту (см.

с.40). Но это не остановило попыток точнее определичь менталь-

ность, "алгоритмизировать" ее. При этом разночтения в трактов-

ке понятия со временем не сглаживаются, а, скорее, увеличива-

ются. Одну из самых последних попыток предпринял Ален Буро,

предложив свое "ограниченное" понятие ментальности и локали-

зуя коллективные представления в области языка.

Однако такая попытка выделить ментальную субстанцию "в

очищенном виде" сегодня не типична. Можно констатировать

тенденцию не к ограничению, а ко все большему расширению по-

ля зрения историков ментальности. Наряду с "подсознанием" об-

щества они стремятся изучать все другие способы истолкования

мира - философские, научные, идеологические, литературные,

религиозные (пожалуй, в этом смысле Дюпрон, чей призыв в на-

чале 60-х гг. не был подхвачен, кажется сегодня ближе других к

современным представлениям - см. с.22 и ел.). При этом истори-

ки иногда соответственно расширяют и понятие мент. ъчьности -

либо же вовсе отказываются от него, пользуясь терминами "зна-

ние", "представление" и т.п.

В поле их зрения оказывается, таким образом, вся ментальная

сфера - противоречивая и изменчивая, сотканная из различных

групповых и даже индивидуальных представлений, колеблемая

борьбой этих групп и индивидов за собственное видение реально-

сти, за право "производства здравого смысла" (выражение совре-

менного этнолога и социолога Пьера Бурдье, чьи взгляды сегодня

популярны среди историков антропологической ориентации). Для

современных исследований характерен этот интерес к разнообра-

зию групповых менталитетов, разноэтажности ментальной сферы

("Различения" - название одной из книг того же Бурдье). Неда-

ром если раньше речь шла обычно о единой для всего общества

мрнта.пьностч, то теперь чаще говорят о различных ментально-

стях - что и отразилось в утвердившемся на сегодня названии

дисциплины. Однако стремление центрировать всю эту сферу на

неосознанное, само собой разумеющееся - сохраняется.

Тенденция к расширению исследовательского поля характерна

не только для изучения собственно ментальности, но и для исто-

рической антропологии в целом. "Новая историческая наука"

снова претендует на исследование тех сфер действительности, ко-

торые были в свое время отвергнуты ею, как недостойные внима-

ния. Сегодня в ее лоно возвращается политическая история, "от-

казом" от которой было ознаменовано само ее рождение. "Поли-

тическая антропология" (истоки которой возводятся к ранней ра-

10

боте Блока "Короли-целители"), занимается символикой власти,

теми представлениями людей, которые и позволяют ей быть вла-

стью.

Возвращается в историческую антропологию и изучение права,

которое Ле Гофф еще недавно называл "пугалом историка", од-

ной из тех территорий, на которых ему грозит наибольшая опас-

ность быть побежденным "старыми бесами"^. Теперь изучение

обычая, правосознания, правовых норм и представлений считает-

ся одним из самых перспективных направлений науки.

Возвращается и экономика, которой тоже на определенном

этапе было отказано в антропологическом статусе. Издатели но-

вого немецкого журнала "Историческая антропология. Культура,

общество, повседневность" пишут, что намерены изучать "поли-

тику, общество и экономику сквозь призму жизненных обстоя-

тельств людей и способов истолкования ими мира"'. Историче-

ская антропология, таким образом, претендует сегодня на изуче-

ние практически всех сфер действительности - но в проекции че-

ловеческих представлений о них. "Мир как представление" - та-

ково название статьи Роже Шартье, завершающей теоретический

раздел сборника.

Второй раздел содержит обзоры и рефераты конкретно-истори-

ческих исследований. Причем мы представляем здесь не только

новые книги, но и те работы 50-х-70-х гг. и даже довоенного вре-

мени, которые продолжают оставаться актуальными и служат

"аргументом" в сегодняшних спорах. Это относится к трудам

Э.П.Томпсона. Р.Мандру и Ж.Лефевра, а также к книге немецко-

американского медиевиста Э.Канторовича "Два тела короля", ко-

торая, возникнув внутри совсем иной научной традиции, оказа-

лась в русле "историко-антропологического дискурса" задним

числом, уже после смерти автора, и обрела в нем свою вторую

жизнь и известность.

Те трудности, которые (формулируются теоретически, не ме-

нее, если не более остро выступают в исследовательской практи-

ке. И прежде всего здесь встает та же проблема различного тол-

кования понятия ментальности. Это ярко показано в открываю-

щем раздел обзоре материалов конференции "Ментальности в

Средневековье". Констатируя несовпадение исследовательских

позиций, автор обзора приходит к неутешительному выводу, что

в данном случае применение понятия ментальности в исследова-

тельской практике оказалось искусственным и непродуктивным.

Хотя с ним и можно спорить относительно конкретных материа-

лов данной конференции, нельзя не согласиться, что ситуации,

когда понятие ментальности поминается, но не работают, или ко-

гда исследователи "не слышат" друг друга, отнюдь не редкий

Автор обзора столь четко зафиксировал рассогласованность по-

зиций участников конференции, что, в рамках этого "стоп-кад-

ра", разговор выглядит невозможным. Исследования тем не ме-

нее идут, и разговор, хотя и трудный, продолжается. Ведь поня-

тие вряд ли может быть готовым, применяемым к любому мате-

риалу. Оно становится способным стимулировать мысль, обретает

глубину и эвристическую силу только будучи помещено в кон-

текст формулируемых проблем, гипотез, частичных решений, по-

нятных всем постановок вопроса, короче - в стихию того, что мо-

жет быть названо "историко-антропологическим дискурсом" и

что еще не успело вполне сложиться. Позиции исследователей

при этом представляют собой, наверное, что-то среднее между

полным единством и взаимоотчуждением: главное для ученого -

возможность свободного плавания в этой среде, по-свогму комби-

нируя ее элементы и используя их для создания собственной ис-

следовательской программы.

По-видимому, еще не определился тот тип коллективного ис-

следования, о котором мечтали в свое время Блок и Февр и о ко-

тором писал в 1961 г. А.Дюпрон (см. с. 25 наст. изд.).

Подтверждением этого, но уже как бы с противоположной

стороны, является созданный по инициативе немецкого медиеви-

ста П.Динцельбахера коллективный труд "История ментальности

в Европе", в котором приняли участие более тридцати историков,

преимущественно из Германии. В этой книге, напротив, разность

в трактовке ментальности, полемичность авторских подходов

сглажена, как бы не замечена. Авторы предприняли смелую по-

пытку проследить судьбы "европейской ментальности" на протя-

жении почти двух тысяч лет - от Античности до современности -

по семнадцати "основным темам". Правда, набор этих "тем" (по-

нятий, институтов и феноменов западноевропейской цивилиза-

ции) практически никак не обоснован. К тому же сам предмет -

"европейская ментальность" - мыслится, судя по всему, единым,

причем на протяжении огромного временного периода, что мало

соответствует современным представлениям. Скорее всего, не-

смотря на обилие интересного материала и целый ряд весьма со-

держательных очерков, книга не претендует на оригинальность и

единство концепции, а является полезной компиляцией для ши-

рокого читателя. В то же время она дает пищу для размышления

и историкам, поскольку некоторые авторы предлагают весьма не-

тривиальные постановки вопросов. В частности, далеко не обще-

принятым представляется утверждение самого Динцельбахера,

что бессознательные установки масс являются порождением глу-

12

боко усвоенных, ушедших в "подсознание" общество элитарных

религиозных и научных - учений.

Пространство историко-антропологического дискурсы создаст-

ся и нарастает и в ходе теоретических дебатов, и благодаря кон-

кретным исследованиям. Один из важнейших моментов здесь

освоение новых типов источников. С этой точки зрения несо-

мненна значимость таких изданий как материалы ксл.-юкли-.ума

"Культурная история жеста" и монография швейцарской исследо-

вательницы М.Э.Витмер-Бутш "Сон и сновидения в С'редние Чс'-

ка". Расшифровка смыслов жестов и сновидений, использование

ее для реконструкции духовного миро людей прошлого - труд-

нейшая задача, которая пока только поставлена.

Большой интерес вызывает, кс.к уже говорилось, политиче-

ская антропология. Среди работ эгогс направления одним из са-

мых заметных является фундаментальный труд Эрнст.'. Канторо-

вича "Два тела короля. Очерк политической теологлг Средневе-

ковья". Канторович исследует истоки сформулированной i! XVI п.

английскими юристами идеи о существовании у короля "двух

тел" - смертного человеческого и бессмертного политического -

идеи, которая стимулировала формирование новоепропейских

представлений о государстве. Канторович показывает, как много

заимствовала формирующа.яся политическая мысль и.; теологии;

в частности, образ "политического тела" вобрал в себя идею о

церкви как мистическом геле Христа. Хотя К^нтор^ш-п ведет

речь как будто бы лишь о сознательных идейных З^ИМ^ТБОГ.ПНИЯХ

с целью освящения королевской власти, одгако, че.'т глубже он

опускается в историю, нащупывая все более древние корни этой

и^еи, тем сильнее возникает впечатление, что и лс:;д.чих идейных

исканиях лишь актуализируются древьче арули.ческио представ-

ления о сакральности властп, которые гораздо стари;^ не толы;"

политических, но и теологических концепций. .U^>l<

oкaя культура

оказывается пропитанной древними архетипами, они проступают

все снова и снова, прорастают ь сферу сознания, выступая то в

теологическом, то в юридическом обличьи. Думается, яменно это

"подсветка" книги делает ее столь актуальной для приверженцев

политической антропологии (см., напр., отзы? А. Буро - с. 70 и

ел. наст. изд.).

Ту же проблему соотношения архаики и обноаленил исследует

автор обзора, посвященною коронационным ритуалам. Автор по-

казывает, как это постоянно воспроизводящиеся древнее действо

способно в то же время на.сыщаться новыми смысламч.

В своей недавно вышедшей, но полнившей уже широкое при-

знание книге "Перекрестки правосудия" исследовательница из

Израиля Эстер Коэн ставит задачей проследить процесс измене-

13

ния правовых норм и представлений. На материале по^днесредне-

вековой Франции она рассматривает движение всей сферы право-

вой ментальности, охватывающей как нормотворчество ученых

юристов, так и самые темные суеверия. Она пользуется для этого

разнообразными источниками - от строго юридических, до фольк-

лорных, однако главный ее источник, придающий работе ориги-

нальность и новаторство, это записи обычного права, производив-

шиеся во Франции на протяжении XIII-XVI вв. Их анализ позво-

ляет ей подметить некоторые удивительные особенности народ-

ной культуры. Так, записи явно обнаруживают изменчивость

обычая, однако парадоксальным образом вера в его древность,

"извечность" сохраняется. Письменная же фиксация закона, во-

преки ожиданиям, не увеличивает доверия к нему, скорее, наобо-

рот отчуждает его от общества. Особенно это касается судебной

церемонии, которая из общепонятного и значимого ритуала пре-

вращается постепенно в [формальную и тягостную процедуру.

Все это подводит нас к проблемам существования человека в

обществе Нового времени.

В 1968 г. один из пионеров истории ментальностей Р.Мандру

описал в книге "Магистраты и колдуны" процесс секуляризации

в XVII в. сознания французских интеллектуалов, отказ от пре-

следования колдунов, который произошел быстро и внешне без-

болезненно: победил здравый смысл, свершилась "ментальная ре-

волюция". Однако сегодня нарисованная Мандру картина вытес-

нения религиозного сознания светским выглядит облегченным

решением проблемы (см., напр., критику Бюргьера - с. 45 наст.

изд., который считает, что поставленная Мандру прэблема все

еще ждет более глубокой разработки).

Вообще, с антропологической точки зрения Ново^ время не

столь радикально отличается от Средневековья, как это традици-

онно считается. Ле Гофф определил это явление к^к "долгое

Средневековье". Архаичес-кое проступает все снова и снова сквозь

новые, казалось бы социальные формы.

Мы уже нидьли в работах Канторовича и Коэн, насколько на-

груя^:на религиозной гимволикой и тесно переплетена с обычаем

политическая и правовая мысль, но та же архаическая подклад-

ка обнаруживается и в таком типичном для XIX в. явлении, как

ррвоткщионпое движение. Сборник культурологических статей

^.11.Томпсона показывает, как этот убежденный марксист прихо-

дит, благодаря своим исследованиям, к чрезвычайно интересным

II неожиданным для себя выводам. За фасадом "классовой борь-

бы" английской бедноты XVIII в. Томпсон обнаружил систему

моральных норм специфической "плебейской культуры", не по-

зволявшей ей принять новые социальные реалии индустриализи-

14

рующегося общества. Беднота, как показывает Томпсон, вовсе не

боролась за свои экономические интересы, не играла но нарож-

дающимся правилам свободного рынка, а отстаивала привычный

для себя образ жизни. За черно-белой схемой классовой борьбы

ученый разглядел цветную картинку реальной жизни английско-

го простонародья, своеобразную "плебейскую культуру", находя-

щуюся не столько в конфронтации, сколько во взаимодействии с

культурой джентри.

Эта, сложившаяся, как предполагает Томпсон, на протяжении

XVI-XVII вв. своеобразная модификация народной культуры,

оказывала наступающему на нее капита визирующемуся обществу

и бюрократическому государству отчаянное и успешног сопротив-

ление. То же сопротив"сние народной культуры современному го-

сударству констатируют немецкие последователи Томпсона, изу-

чающие мир баварской деревни XVI-XIX вв. Мало того, нечто

весьма похожее обнаруживается и в русской деревне конца XIX ч.

Знаменитая книга Жоржа Лефевра о "великом страхе", yi'ii-

девшая свет в 1932 г., на заре становления "новой исторической

науки", посвящена сюжету, казавшемуся тогда многим экзотиче-

ским и маргинальным - речь шла о почти беспричинной панике.

охватившей летом 1789 г. крестьянское население ряда районов

Франции. Теперь, по словам представившего ее в 198?' г. читате-

лям Ж.Ревеля, книга кажется чрезвычайно актуальной. Лефевр

тщательно прослеживает те деформации и срывы, которые пере-

живает в условиях резких социальных катаклизмов Нового вре-

мени традиционное крестьянское сознание. В то же время он на-

мечает (особенно в статье "Революционная толпа") возможность

г_>дъема такого деструктурированного сознания к иному уровню

осмысления окружающего, к усвоению (которое происходит вне-

запно, скачком) норм и ценностей более широкой социальной

группы, в пределе - нации. Показывает, как из традиционного,

архаического сознания способно родиться политическое.

Томпсон и Лефевр проанализировали два возможных варианта

реакции традиционного сознания и образа жизни на резко ме-

няющиеся социальные условия: оно либо воспроизводит привыч-

ные образцы поведения, либо срывается в панику, в неадекват-

ность.

В целом, соотношение архаики и обновления все явственнее

прорисовывается как одна из главных проблем исторической ан-

тропологии. Причем архаическое может выступать как эффектив-

ная и внятная каждому члену сообщества "народная культура",

но может открыться и другое лицо этой архаической 'простоты"

(см. об этом у Раульфа - с.45 и ел.).

По мнению Бюргьеря, историческая антропология изучает те

исторические реачии, которые уже интегрированы, "переварены"

обществом, вошли в его плоть - культурную плоть - "осели" в

сознании людей, превратившись в их ментальность (с. 32). Мы не

знаем сроков, в течение которых происходит это "оседание" (ис-

следования Коон, впрочем, показывают, что обычаи могут возни-

кать достаточно быстро). Возможно, однако, что высокая ско-

рость изменений, характерная для индустриального и постинду-

стриального мира, не позволяет людям приспособиться к ним на

ментальном уровне (не ясно даже, в какой мере "перегарены" об-

ществом такие почтенные, но исторически не слишком давние

реалии как письменность и государство). Не исключено, что к

быстрым переменам последних столетий люди вынуждены при-

спосабливаться каким-то иным образом, не дожидаясь складыва-

ния бессознательных реакций. Выяснить это - задач;; историче-

ской антропологии. Во всяком случае, степень и характер осво-

ения человеком, причем конкретным человеком, а не Человеком

с большой буквы, реалий его собственной жизни и окружающего

его "большого" мира - одна из главных, если не главная ее про-

блема.

Наш сборник по необходимости затрагивает лишь малую часть

этих допросов. Так, совсем не полнила освещения важнейшая

для Нового времени тема эволюции сознания горожан. Практиче-

ски не представлены работы, где историко-антропологические ме-

тоды применяются к внезападноевропейскому материалу (статья

о русском крестьянстве стоит особняком).

Возможно, в определенной мере этот недостаток компенсиру-

ется помещенной в конце нашего издания библиографией. Она

содержит названия тех работ по истории ментальностей и истори-

ческой антропологии, которые были прореферированы в серии

"Культура и общество" и в реферативном журнале ИНИОН "Ис-

тория". Помимо того, что библиографию можно будет использо-

вать в справочных целях, она, как мы надеемся, поможет читате-

лю составить некоторое общее представление как о кзуге сюже-

ты, которыми занята современная историческая антропология,

так и о степени освоенности ее в нашей историографии.

' XTV международный конгресс исторических наук. Материалы к

конгрессу. Вып. VII. Проблемы феодализма. Части 1,2. М., 1975:

Идеология фсодачьного общества в Западной Европе: проблемы

культуры и социально-культурных представлгнии Средюпековья р.

современной .чарубе/кноп историографии. М.,1980; Культура и общество

в Среднио века: методология и методика зарубежных исследовании. М..

1982; Демография западноевропейского Средневековья в говременной

зарубежной историографии, М.,1984; Культура и общество в Средние

века. Вып.2. М.,1987; Культура и общество в Средние века в

зарубежных исследованиях. М., 1990 (вып.3). К ним примыкает

вышедший в 1991г. сборник "Русь между Востоком и Западом: культура

и общество, X-XVII вв." (ч. 1-3).

~ Об истории "новой исторической науки" написано немало. См.,

напр.: Lc Goff J. La nouvelle histoire. P.,1988; Burkc P. The Freiicli

historical revolution. The Annales school, 1929-1989. Cambridge, 1990. И:?

литературы на русском языке, помимо предисловий к сборникам серии

"Культура и общество", можно указать следующие издания: Фсвр .1.

Бои за историю. М.,1990; Ле Гофф Ж. Существовала ли t французская

историческая школа "Annales"? // Французский ежегодник 1968.

М.,1970: Бродель Ф. Свидетельство историка // Французскии ежегодник

1982. М.,1984; Дюби Ж. Развитие исторических исследований во

Франции после 1950 г. // Одиссей 1991; Споры о главном. Дискуссии о

настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы

"Анналов". М.,1993; Далин В.М. Французские историки XX в. (Судьбы

школы "Анналов") // Далин В.М. Историки Франции XIX - XX вв. М.,

1981; Бессмертный Ю.Л. "Анналы". Переломный этап? // Одиссей

1991; Гуревич А.Я. Исторический синтез и школа "Анналов". М..1993;

Гуревич А.Я. Загадка школы "Анналов" // Arbor mundi, вып.2. М..

1993; Пимснова ЛА. Анналы. Экономики. Общества. Цивилизации //

Thesis , выи 1. М.,1993.

'

' Февр Л. Указ соч., с.13, 26, 27, 36, 67.

' Ср.. напр., точки зрения А.Я.Гуревича (в его книге Исторический

синтез...с.293), Ж.Ле Гоффа (там же, с.297), А.Бюргьгра (данное

издание, с.45).

''" См., напр., выступление Р.Шартье на конференции, посвященной

60-летию "Анналов" // Споры о главном. С. 42-43.

'' Ле Гофф Ж. Является ли все же политическая исторря становым

хребтом истории? // Thesis, вып.4. М., 1994.

' "Historische Anthropologie. Kiiltur, Gesellschaft., Alltag". Ооит^еп,

1993, N 1. S.4.

^ Нечто подобное можно сказать, например, о ряде материалов

коллоквиума "Культурная история жеста" (см. с.119 и ел. наст. изд.),

симпозиума "Feste und Ferien im Mittelalter" (Paderborii, 1991) или

конференции о жестокости в истории (Crudelitas. Krenis, 1992).

2. ТЕОРИЯ

Ж.ДЮБИ. ИСТОРИЯ МЕНТАЛЬНОСТЕЙ.

G. DVBY. HISTOIRE UKS MENTALITKS // HISTOIRK КТ SKS MKTHOUKS.

SOllS LA UIR. 1)K CH. SAMARAN. P., 1961

Опубликованная более 30 лет тому назад статья виднейшего

(французского медиевиста ^Коржа Дюби представляет собой одно

из первых программных сочинений по истории ментальностей.

Именно она (наряду с представленным ниже докладом А.Дюпро-

на и вышедшей тогда же книгой Р.Мандру "Введение г. новую ис-

торию Франции. Историко-психологическое эссе" обозначила воз-

рождение интереса к этому предмету. Появление статьи Дюби в

солидном энциклопедическом издании "История и ее методы"оз-

начало, что история ментальностей уже принята в круг "закон-

ных" направлений исторической науки ^.

Дюби с самого начала подчеркивает, что изучение поведения

людей отнюдь не является новшеством, родившимся в недрах

школы "Анналов". Интерес к человеческой психологии существо-

вал у историков всегда. Создавая биографию выдающейся лично-

сти, городскую хронику или описывая придворную интригу, ис-

торики нередко обращались к психологической характеристике

своих героев. Однако, психология оставалась чем-то внешним по

отношению к истории и привлекалась только для объяснения со-

бытий или явлений. К тому же историки не задумывались над

тем, что психологические особенности людей далеких эпох суще-

ственно отличались от психологии современного человека, что

чувства, эмоции, ценностные системы тоже имеют свою историю,

и приписывали своим героям те желания и реакции, которые в

аналогичных ситуациях проявили бы они сами.

Мысль о том, что психология людей столь же исторически из-

менчива, как изменчивы, например, обычаи и формы жизни, ста-

ла проникать в сознание историков в XVIII в. как проекция рас-

пространившейся в ту эпоху идеи прогресса. Однако, еще долгое

время изучение исторических (форм психологии тормозилось уп-

рощенной трактовкой прогресса как непрерывного линейного

движения и более всего неразвитостью самой психологической

науки. По мнению Дюби, развитие новых социальных наук в

конце XIX и начале XX в. обусловило рождение истории мен-

тальностей.

Возросший интерес к социальным феноменам и не в послед-

нюю очередь влияние марксизма, полагает Дюби, побудили исто-

риков переместить свое внимание с великих людей на сферу кол-

лективного, с событий на структуры. В социологии родилось

сформулированное Э.Дюркгеймом понятие "коллективного созна-

ния", которое затем разработали и усовершенствовали психологи;

именно они ввели в научный оборот термин "ментальность".

Обрисовав вклад Л.Февра в разработку теории ментальностен,

Дюби характеризует далее состояние истории ментальпостей, ка-

ким оно ему представляется в начале 60-х гг. История менталь-

ностей, отмечает он, уже не может удовлетвориться упрощенным

понятием "коллективного сознания": развившаяся в CUIA соци-

альная психология выявила диалогический характер отношений

между индивидом и его социальным окружением, продемонстри-

ровав не только то, как среда воздействует на индивида, но и как

в некоторых случаях реакция индивидуумов изменяет среду. По-

этому история ментальностей, считает Дюби, должна быть и со-

циальной, и биографичной: она так же, как и социальная психо-

логия, призвана исследовать отношения между индивидом и сре-

дой, индивидом и группой, конечно, обратившись при этом к

прошлым временам.

Разумеется, тут встает проблема источников. По мере удале-

ния от современности возможности подобных исследований для

историка стремительно сокращаются. Он может сосредоточить

внимание на королях, святых, видных теологах. Но выявить

мысли, чувства, реакции простого человека исследователю удает-

ся очень редко.

Однако, удается изучать среду, которой были окружены вы-

дающиеся личности: сведения о ней в источниках найти возмож-

но. Именно эта среда и является излюбленным доменом историка

ментальностей. Впрочем, уточняет Дюби, правильнее было бы го-

ворить не о среде, а о средах. Иллюстрируя это, Дюби сравнивает

двух хронистов XI в. - Рауля Глабера и Хелгоуда. Оба они были

монахами весьма важных монастырей; получили сходное религи-

озное образование, оба пожелали написать историю своего време-

ни, в особенности историю Роберта Благочестивого. Однако, соз-

данные ими сочинения оказались весьма различными. Это объяс-

нялось не только особенностями личности каждого из них, но в

еще большей степени спецификой культурного климата, в кото-

ром проходила их жизнь: в монастыре Рауля Глабера - широкие

духовные горизонты, стремление продолжить культурные тради-

ции каролингской эпохи; напротив, замкнутость, сосредоточен-

ность на литургике и на внутренних монастырских проблемах

были свойственны той обители, где проводил свои дни Хелгоуд.

Наряду с изучением различий в социокультурных контекстах,

следует, продолжает Дюби, обратить пристальное внимание и на

другой вид различий - в продолжительности, в ритмах времени.

Известную схему Ф.Броделя, различавшего три вида продолжи-

тельности в истории, можно, по мнению Дюби, применить к мен-

тальным процессам. Одни из них быстротечны и поверхностны

(например, резонанс, вызванный проповедью, скандал, рожден-

ный необычным произведением искусства, кратковременные на-

родные волнения и т.п.). Именно на этом уровне формируются

отношения между индивидом и группой (возникает реакция

группы на действия индивида и реакция индивида на давление

со стороны группы).

Менее быстротечные, средние по продолжительности менталь-

ные процессы затрагивают не только индивидов, но социальные

группы целиком. Как правило, речь идет о плавных, без резких

рывков, трансформациях, согласующихся с движением общества

в целом, с политическими, социальными и экономическими из-

менениями. Трансформации такого типа (например, изменения

эстетического вкуса в образованной части общества) рождают из-

вестное всем явление: дети рассуждают, чувствуют и выражают

себя не так, как это делали их родители.

Следующий уровень - "темницы долгого времени" (по Броде-

лю), ментальные структуры, упорно сопротивляющиеся измене-

ниям. Они образуют глубокий пласт представлений и моделей по-

ведения, не изменяющихся со сменой поколений. Совокупность

этих структур придает каждой длительной фазе истории ее спе-

цифический колорит. Впрочем, и эти структуры не вполне непод-

вижны: Дюби полагает, 410 их изменение происходит в результа-

те довольно быстрых, хотя, может быть, и незаметных мутаций.

Наконец, Дюби упоминает еще один, наиболее глубоко залегаю-

щий ментальный слой, связанный с биологическими свойствами

человека. Он неподвижен или почти неподвижен, изменяясь вме-

сте с эволюцией самих биологических свойств.

Говоря далее о "подготовительной работе", необходимой в исто-

рии ментальностей, Дюби выделяет изучение языка как важнейшего

компонента духовного инструментария общества. История менталь-

ностей не может развиваться без помощи лексикологов. Они могут

дать ей фундаментальные данные - например, перечни слов, упот-

реблявшихся в ту или иную эпоху. Задача истории ментальностей -

выявить вербальные констелляции, отражающие главные сочлене-

ния коллективного сознания. Необходимо рассмотреть изменения

словаря, установить потери, приобретения и трансформации в значе-

нии слов и выявить связь этих изменений с колебаниями в сфере

ментальностей. Не следует пренебрегать и синтаксисом. Tni;, ан.члиз

употребления временных придаточных предложений в древнефран-

цузском языке позволил П.Имбсу сформулировать расходящуюся с

мнением Л.Февра гипотезу относительно представлений средневеко-

вых людей о времени.

Автор подводит итог: имея в качестве непосредств( иного объ-

екта ис следования сферу психологии, изучая интеллектуальные

механизмы, чувства, модели поведения, история ментальностей,

как к тому и призывают психологи, с необходимостью будет со-

вершать переходы от индивида к группе и обратно. Это связывает

ее с социальной историей. История ментальностей должна "про-

питать" собой социальную историю, и та, не будучи больше при-

вязана к одной лишь экономике, станет в результате гора:'.до бо-

лее богатой и глубокой.

' См. оо этом Лн>Г>и Ж. Ра.шптпс iic'ropivici'i^ix iii4".'ii'.'i,i>iiau[in :<)

Франции iioc.-ie 1950 г. Одиссей 1991 М., 1991.

Е.В. Горюнов