§4. Бегство от реальности?

Наиболее распространенное обвинение, которое приходится слышать в адрес произведений Толкина (да и всей фэнтезийной литературы), — эскапизм, бегство от действительности: его книги не отражают "опыта взрослого человека в познании мира", поскольку при чтении с очевидностью ощущается несоответствие законов толкиновского мира "основным характеристикам реальности».^.43

Особенностью волшебных сказок (историй) Толкин считал сотворение вторичного мира с помощью фантазии (воображения). Вторичный мир (волшебная страна) обладает при этом овеществленной конкретностью — это абсолютное условие. Иначе собственно сказка ("фэнтези") может оказаться притчей или философской аллегорией, т.е. просто принадлежать к другому жанру, Толкин отстаивает жанровую самостоятельность "фэнтези" как явления литературы. Он выделял три основные функции волшебной сказки: восстановление душевного равновесия, бегство от действительности и счастливый конец (утешение). Восстановление душевного равновесия помогает человеку избавиться от стереотипов общественного мышления и увидеть вещи вокруг себя такими, какие они есть. Фактически, это — возвращение к ясности видения цельного сознания индивида. Следующее за ним бегство от действительности дает освобождение от пут механической цивилизации, в которой нет места естественности, поэзии и сказке. Счастливым концом он называл способность вызывать просветление человеческой души, ее очищение в процессе соприкосновения со сказкой и соучастии в фантазии. Изложив в эссе основы своей мифопоэтики, Толкин в своем творчестве на практике реализовывал собственные идеи.

Сам Толкин в эссе "О волшебных cказках" по поводу "бегства от действительности" в эскапистской литературе только заметил, что "побег узника и бегство дезертира" следует все-таки различать: "В том, что обычно называется "Реальной Жизнью", побег, как правило, поступок совершенно необходимый и даже порой героический... Разве следует презирать человека, который бежит из темницы, чтобы вернуться домой. Или того, кто, не имея возможности убежать, думает и говорит о чем-то, не связанном с тюрьмой и тюремщиками?"⁴⁴

Ключ, перед которым бессильны любые запоры, то магическое слово, что отворяет двери в реальность Арды. Это — надежда: божественная надежда (по-эльфийски "эстель"), которая не зависит ни от каких обстоятельств мира, основа толкиновского мироздания.

Это достаточно простой пример, чтобы заметить что законы и характеристики реальности в различных мифах порой довольно сильно разнятся — поэтому кажется, что Толкин с полным правом мог позволить себе игнорировать многие распространенные в современной ему культуре убеждения и литературные мифы. Но на самом деле он просто вернул древние общечеловеческие ценности на подобающее им место. Он писал о боли, красоте и любви, не пряча слез радости или печали под маской искусной игры в слова, как это делал Виан, и не прикрываясь циничной усмешкой, подобно Ивлину Во; он писал о войне и утверждал, что справедливость и милосердие неразделимы, что добро может быть могущественно и всегда будет непобедимо, словно его современникам никогда не являлись из послевоенных книг разрушенные, лишенные корней и связей миры Оруэлла; он доказывал, в каком-то смысле отрицая Булгакова (хотя Толкин, наверное, никогда и не слышал о нем), что никакой договор с силами Тьмы невозможен, что их помощь — ложь, что тот, кто хочет использовать, даже с самой благой целью, темное знание или оружие — неизбежно только приумножает зло.⁴⁵

Писать такое — означает ли это пытаться "бежать от действительности"? Если да, то попытка была сделана — и удалась: и я позволю себе предположить, что ни один из сотворенных в литературе миров не обладает столь полной и зримой реальностью, как творение Толкина. Поэтому так трудно определить жанр его книг — ведь, согласно эссе "О волшебных историях", творение новой реальности — искусство скорее эльфийское, нежели человеческое: "Всякий, владеющий языком, может сказать "зеленое солнце". Hо... создать Вторичный Мир (Первичным же Толкин называет в этом эссе нашу реальность, мир, где мы живем — и творим), где зеленое солнце было бы на своем месте, где мы обретали бы искреннюю и безусловную веру в него — для этого, видимо, следует приложить и мысль и труд, и, кроме того, это требует некоего особенного мастерства, подобного мастерству Эльфов". Человек искусства, творец (автор), созидая, стремится достичь в сотворенном Вторичном Мире, как пишет Толкин, "внутренней согласованности реальности" — и ему дана такая возможность, поскольку "фантазия — самая естественная человеческая деятельность... и остается правом человека: мы творим так, как можем, ибо сами также сотворены — и не просто сотворены, а сотворены по образу и подобию Творца". ⁴⁶

Для Анджея Сапковского фэнтези — это эскапизм. «Это бегство в Стpану Мечты. Аpхетип соответствует нам еще и потому, что говоpит, от чего мы бежим. Путешествуя вместе с Фpодо, Гедом, Аpагоpном или Белгаpионом, мы сбегаем в миp, где побеждает добpо, пpовеpяется дpужба, всегда считаются с честью и законопоpядком, где любовь всегда будет победительницей. Мы сбегаем в миp, в котоpом магия, соответствие всемогущей, но бездушной техники, не служит, как техника, любому, недостойному наравне со спpаведливым. Мы сбегаем в миp, в котором жестокость, нетерпимость, болезненная жажда власти и стpемление пpевpатить зеленую Стpану Hигде-Hигде в Моpдоp, в Бесплодные Земли (место действия поэм Т.Элиота "Воины Бесплодной Земли" — пpим. пеpев.), по котоpым шастают оpды оpков, всегда останавливаются, побеждаются и каpаются.

А мы, от чего должны сбегать мы? Исключая всепобеждающее желание бежать вообще, подальше от того, что видим здесь? Бездушная технизация еще не зацепила нас так сильно, как амеpиканцев. У нас батаpеи все так же бездушно не гpеют, поезда опаздывают, из кpанов течет холоднющая и вонючая вода, книжки без опечаток не существует как таковой, а фиат-малыш не надоест своими удобствами настолько, чтобы еще помечтать о прогулке веpхом по лесу. Hашим ближайшим соседям тоже известны данные проблемы и их местные особенности. Когда у Онджея Hеффа спpосили, почему он не пишет в таком модном сейчас стиле как киберпанк, писатель ответил, что не находит в себе желания пугать своих земляков-чехов перспективами тотальной компьютеризации и технизации, когда одновременно в современной ему Пpаге, цитирую, человек не может найти ни одной работающей телефонной будки.

По-видимому, в фэнтези мы ищем возможность сбежать в приключение, в quest, в солидарность и дружбу геройской дружины? Нас привлекают благородство и правота героев, непобедимые атрибуты, противостоящие Злу? Мы хотим мечтать, что в борьбе за справедливость побеждает не бицепс, не кулак и не холодная сталь, но благородство, терпимость и умение прощать? Разве поведение Фродо по отношению к побежденному Саруману помещается в категориях какого-нибудь польского архетипа? Нет, не помещается. Нам гораздо ближе и симпатичней пан Нововейски и Азия Тугай-беевич (отрицательные герои из "Трилогии" Г.Сенкевича, отличавшиеся жестокостью и коварством прим. перев.). А еще Павлюк, зажаренный в медном быке. Потому-то и фэнтези наша такая. Руки, ноги и мозги по стенке. Меч, вонзенный по самую рукоять. Вываливающиеся кишки. Нехороший тип, которого пытают и мучают, а затем, цитирую: хлынула кровь и потек костный мозг. Мням-ням. Миленькое, онирическое видение. Страна нашей мечты!»⁴⁷

Теперь осталось сказать пару слов о несоответствии толкиновских построений "основным характеристикам реальности", здесь, как заметил в своей книге Т. Шиппи, "компромисс невозможен... поскольку люди, которые пишут об этом, очевидно предполагают, будто им и правда известно, каковы эти характеристики на самом деле... Hаверное, между "Властелином Колец" и его критиками существует некое абсолютное несогласие - в вопросе о природе вселенной... И здесь уж ничего не поделаешь".

Мы неожиданно приходим к странному выводу: оказывается, проблема вообще не в том, действуют ли в толкиновской реальности законы, которые литературоведы считают законами реального мира (тогда это была бы и в самом деле литературоведческая проблема), но в том, действуют ли в реальном мире законы, описанные Толкином, — и таким образом мы переходим к проблемам моральным или религиозным.

Были ли эльфы язычниками? Почему не строили храмов? Для Толкина — убежденного католика — глубочайший религиозный подтекст его творчества был естественен. "Единственный упрек в адрес Властелина Колец, который раздражает меня, — писал он своим американским издателям Houghton Mifflin Co., — это утверждение, будто "там нет религии"... Там — монотеистический мир "естественной теологии". Столь необычный факт, как отсутствие там церквей, храмов, религиозных ритуалов и церемоний, — всего лишь особенность конкретных исторических обстоятельств, описанных в книге". А в письме к о. Роберту Мюррею он объяснял: "Конечно, "Властелин Колец" — труд глубоко религиозный и католический: это не совсем очевидно на первый взгляд, но ощутимо при повторном прочтении. Вот почему я не оставил в воображаемом мире практически ничего, что могло бы как-то соотноситься с "религией", т.е. с культом и религиозной практикой: ведь религиозный элемент входит непосредственно в ткань самого повествования и в его символику".⁴⁸