Атомный Гулаг / Атомный ГУЛАГ

В период пуска и первых недель работы реактора было множество небольших аварий и проблем, устранение которых заведомо означало получение смертельных доз облучения. Очень большое число случаев переоблучения персонала происходило и на радиохимическом заводе по выделению плутония. По официальным данным, «за период становления производства плутония на комбинате профессиональное лучевое заболевание диагносцировано у 2089 работников». Немалое число случаев переоблучения работников этого комбината конкретизируется по их причинам в статье В. Ларина. Однако какая-либо статистика относительно радиационных проблем не у штатного персонала, а у заключенных и военных строителей отсутствует. Заключенные не получали индивидуальных дозиметров, и нормативного контроля за суммарными дозами облучения в этом случае просто не было.

Также не было дозиметрического контроля среди жителей деревень вдоль р. Теча, в которую сбрасывались жидкие отходы радиохимического производства. Население за пределами огороженной промышленной зоны Челябинска-40 не имело представления о характере его деятельности. Лишь после начала массовых заболеваний жителей близлежащих деревень лучевой болезнью на эту проблему обратили внимание. Как констатируют официальные отчеты, «из-за загрязнения реки Теча и прибрежной территории радиационному воздействию подверглись 124 тысячи человек, проживающих в пойме реки на территории Челябинской и Курганской областей. Большие дозы облучения (до 170 бэр) получили 28 тысяч человек. Зарегистрировано 935 случаев заболеваний лучевой болезнью. Отселено около 8 тысяч жителей из 21 населенного пункта». Это отселение производилось, однако, только в 1955 году. Сверхсекретность «объекта», считавшаяся приоритетом в 1948—1953 гг., вела к тому, что все эти десятки тысяч жителей деревень в пойме р. Теча продолжали использовать речную воду для питья, бытовых целей, для скота, полива огородов и т. п. Здоровье местного населения приносилось в жертву секретности.

Первая особенно серьезная авария произошла в Челябинске-40 в январе 1949 года. Это была авария, которая развилась в радиационную катастрофу только в результате решений руководства атомным проектом СССР. Характер этой катастрофы и ее причины оставались засекреченными до 1995 г., но число жертв остается не известным и до настоящего времени. Не исключено, что их было больше, чем среди ликвидаторов чернобыльской аварии.

Первый промышленный реактор, в который было загружено около 150 т урана, был введен в «критическое» состояние 8 июня и достиг проектной

51

мощности в 100 тыс. киловатт 22 июня 1948 года. Реакторы, предназначенные для наработки плутония, проще по конструкции, чем реакторы следующего поколения, создававшиеся для выработки электроэнергии. В энергетических реакторах необходима генерация пара под высоким давлением. В военных реакторах вода нужна лишь для охлаждения урановых блоков. Небольшие цилиндрические урановые блоки, с диаметром в 37 мм и высотой 102,5 мм были покрыты тонкой алюминиевой оболочкой. Они закладывались в алюминиевые трубы-каналы с внутренним диаметром несколько больше 40 мм и высотой около 10 метров. Эти алюминиевые трубы в свою очередь устанавливались в графитовой кладке. Графит служил материалом для замедления нейтронов цепной реакции и вьшолнял эти функции только в сухом состоянии. Цепная реакция распада урана-235 начиналась при закладке в реактор около 150 т природного урана. Перегрев урановых блоков от цепной реакции распада и от накапливающихся в них радионуклидов предотвращался водой, которая циркулировала внутри алюминиевых труб. Таких труб-каналов в первом реакторе было 1124, и в них было загружено около 40 тыс. урановых блоков. В процессе цепной реакции распада урана-235, замедляемые графитом нейтроны генерируют плутоний-239 из урана-238.

В зависимости от режима работы реактора процесс накопления плутония может идти больше года. По конструкции реактора его «разгрузка» производилась путем выпадения урановых блоков из труб-каналов в находившийся под реактором водоем. После выдержки в воде для распада короткоживущих нуклидов блоки перевозились на радиохимический завод. Поведение металлов и, в частности, алюминия в условиях высоких температур и мощных нейтронных облучений не было в то время изучено в долгосрочных экспериментах. Поэтому достаточно неожиданным оказалось «намокание» графита из подтекавших алюминиевых труб. В условиях мощного облучения и в постоянном контакте с водой и графитом при повышенной температуре алюминий подвергался сильной коррозии. Через пять месяцев эксплуатации реактора стало очевидным, что работу на нем продолжать нельзя. Это была не локальная, а общая авария. 20 января 1949 г. реактор был остановлен. Информация об этом была доведена до Сталина. У руководства атомным проектом было два выхода из положения, один — безопасный, другой — требующий больших человеческих жертв. Безопасное решение было простым. Следовало разгрузить реактор путем аварийного сброса урановых блоков вниз по технологическому тракту в водный бассейн выдержки и затем постепенно отправлять их на радиохимический завод для выделения уже наработанного плутония. При сбросе всех блоков, иногда с применением активного выталкивания, тонкая алюминиевая оболочка блоков могла повреждаться, и такие блоки уже не годились для вторичной загрузки. Никто не мог точно рассчитать, накоплено ли в урановой загрузке достаточно плутония для изготовления хотя бы одной бомбы. Потери плутония при радиохимической очистке также были неизвестны. Важно было иметь некоторый резерв плутония. Но для второй новой загрузки реактора не было запасов урана. Кроме того, была необходима полная замена всех алюминиевых труб. Новые трубы предполагалось изготовить с мощным анодированным антикоррозийным покрытием на одном из авиационных заводов.

Второе, «опасное», решение состояло в осторожном извлечении всех урановых блоков особыми присосками через верх труб или вместе с трубами наверх в центральный операционный зал реактора. После этого нужно было вручную (!) вынимать и отсортировывать неповрежденные блоки для возможного вторичного использования. Графитовую кладку, состоявшую из больших графитовых кирпичей, следовало также вручную разобрать, высушить и сложить заново. После получения новых алюминиевых труб с антикоррозийным покрытием реактор можно было снова загружать и выводить на проектную мощность.

Урановые блоки через пять месяцев работы реактора уже обладали колоссальной радиоактивностью, измеряемой миллионами кюри. Здесь

52

накопилось большое количество радионуклидов, делавших эти блоки горячими, с температурой выше 100° С. Главными гамма излучателями были изотопы цезия, йода, бария и многие другие. Работавший в то время в Челябинске-40 А. К. Круглов признает, что «без переоблучения участников извлечения блоков обойтись было нельзя». Понимал это и Курчатов. Предстоял выбор: «либо сберечь людей, либо спасти урановую загрузку и сократить потери в наработке плутония... Руководством ПГУ и научным руководителем было принято второе решение». Это означало совместное решение Л. П. Берии, Б. Л. Ванникова, начальника Первого Главного Управления (ПГУ), его заместителя А. П. Завенягина и И. В. Курчатова. Ванников, Завенягин и Курчатов, находившиеся почти постоянно на «объекте», руководили всей работой. Берия получал регулярные доклады и обеспечивал срочное изготовление новых алюминиевых труб через Министерство авиационной промышленности.

Вся работа по извлечению из реактора 39 тыс. урановых блоков — 150 т урановой начинки, заняла 34 дня. Каждый блок требовал визуального осмотра. В воспоминаниях Е. П. Славского (бывшего в 1949 г. главным инженером аварийного реактора, а в последующем руководившим много лет всей атомной промышленностью СССР, знаменитым «Средмашем»), опубликованных частично в 1997 г. через несколько лет после смерти Славского в 1991 г., свидетельствуется: «Решалась задача спасения урановой загрузки (и наработки плутония) самой дорогой ценой — путем неизбежного переоблучения персонала. С этого часа весь мужской персонал объекта, включая и тысячи заключенных, проходит через операцию выемки труб, а из них— частично поврежденных блоков; в общей сложности было извлечено и вручную перебрано 39 тысяч урановых блоков».

Курчатов принял в этой операции личное участие, так как только он в то время знал, по каким признакам нужно было проводить дефектацию блоков. Только у него был опыт работы с экспериментальным реактором в Лаборатории № 2 в Москве. Славский свидетельствует: «Никакие слова не могли в тот момент заменить силу личного примера. И Курчатов первым шагнул в ядерное пекло, в полностью загазованный радионуклидами центральный зал аварийного реактора. Возглавил операцию разгрузки поврежденных каналов и дефектацию выгружаемых урановых блоков путем личного поштучного их осмотра. Об опасности тогда никто не думал: мы просто ничего не знали, а Игорь Васильевич знал, но не отступил перед грозной силой атома. Ликвидация аварии оказалась для него роковой, стала жестокой платой за нашу атомную бомбу... Еще хорошо, что он переборкой блоков занимался не до конца; если бы досидел тогда в зале до финиша — мы бы его тогда и потеряли!».

Из свидетельства Славского остается неясным, сколько времени работал в центральном зале реактора Курчатов, сортируя урановые блоки. Работа шла шестичасовыми сменами круглосуточно. Дозиметрические замеры в разных частях центрального зала, находящегося над реактором, не сообщаются, возможно, что их вообще не делали, во всяком случае, регулярно. Я думаю, что Курчатов участвовал в этой работе не более двух-трех смен. Слишком велика была радиационная опасность. Но, как свидетельствует Славский, эта работа стала для него «роковой», Курчатов получил лучевое поражение средней тяжести. Лучевое поражение не обязательно ведет к развитию рака; оно повреждает весь организм и вызывает преждевременное «радиационное» старение. В первые недели после такого сублетального облучения повреждается в основном иммунная система (костный мозг) и функции кишечника.

Сколько времени болел Курчатов после своего смелого, скорее, даже отчаянного, поступка, сказать трудно. Во всех биографиях Курчатова события начала 1949 г. вообще не излагаются. Об авариях промышленного реактора сообщается закодированной фразой: «Не всегда и не все шло гладко, как это вообще бывает в новом деле». Безусловно, что именно переоблучения, которых было несколько, резко сократили жизнь Курчатова. В 1950-е годы он сильно и быстро физически ослаб, часто болел и умер в 1960 г. в возрасте 57 лет.

53

Генерал МВД Завенягин, наблюдавший за работой заключенных, которая также шла по сменам, тоже переоблучился. Он умер в 1956 г. в возрасте 55 лет. Больше всего пострадал Б. А. Никитин, руководитель пуска радиохимического завода, также принимавший участие в «дефектации» урановых блоков. Дефектные блоки поступали именно в руководимый им сектор «объекта». У него развилась более острая форма лучевой болезни, перешедшей в хроническую, от которой он и умер в 1952 г. в возрасте 46 лет.

Известны и другие случаи связанной с переоблучением преждевременной смерти ученых и инженеров, участников ликвидации этой аварии, правильнее было бы сказать, «участников спасения урановой загрузки». Но как, когда и где болели и умирали те тысячи заключенных, которые также посменно проводили разгрузку поврежденных блоков и разборку 39 тыс. элементов этой 150-тонной загрузки урана от начала и до конца этой пятинедельной непрерывной работы, никто не сообщает. Основную работу по разборке и перезакладке урановых блоков с общим весом более 150 т, провели, конечно, именно эти люди. Лагерь заключенных в Челябинске-40, известный как ИТЛ Строительства 859, был реорганизован приказом по МВД именно 31 января 1948 г. и изменил код. Он получил новое название: ИТЛ Строительства 247. Начальником лагеря оставался М. М. Царевский. Число заключенных в лагере снизилось в течение 1949 г., примерно, на 3 тыс. человек. Но причины такого уменьшения лагерного населения могли быть различными. Основные строительные работы были закончены. А. Д. Сахаров в своих «Воспоминаниях» сообщал, что работавших на «объекте» КБ-11 (Арзамас-16) заключенных, у которых заканчивался срок лишения свободы, не отпускали на волю, а «ссылали на вечное поселение

в Магадан и в другие места, где они никому ничего не могли рассказать».

Такая практика существовала и на других атомных стройках. Она распространялась не на весь лагерный контингент. Наиболее квалифицированным строителям предлагали остаться работать на том же объекте,

но в качестве вольнонаемных. Перебрасывать рабочих с одного объекта

на другой категорически запрещалось — о существовании «других» было

известно лишь высшему научному и административному персоналу атомной промышленности. 11 августа 1948 г. Сталин подписал постановление

Совета Министров СССР «О временном специальном режиме содержания

для бывших заключенных, оставленных для работы по вольному найму

на строительстве заводов №№ 817, 813, 550, 814». Под этими номерами

были в МВД закодированы заводы в Челябинске-40, Верх-Нейвинске (Свердловск-44) и в Арзамасе-16. В отношении военных стройбатов было проще.

Совет Министров принял постановление об отсрочке демобилизации солдат. В этот же период были приняты постановление Совета Министров

СССР и секретный указ Президиума Верховного Совета СССР «О замене

рабочих контингентов на специальных строительствах, осуществляемых

МВД СССР».

Практическая реализация этих постановлений обеспечивала прежде всего

сохранение секретности «объектов». Это очевидно из цитированного выше

свидетельства Самохвалова. В эту же замену попадала и часть военных

строителей, особенно из числа бывших военнопленных. Тамара Л., работавшая в Челябинске-40 и вышедшая здесь же замуж за военного строителя,

свидетельствует: «Строили солдаты, но какие? В этом пришлось разбираться только тогда, когда кончилось строительство. Пришлось мне с мужем

и сыном в возрасте 3-х месяцев ехать не туда куда хочешь, а куда повезут.

А повезли нас в 1949 г. в августе в товарняке до Советской Гавани, а дальше

на теплоходе «Ногин» в трюме на общих нарах до Колымы... В Магадане

солдатам объявили о демобилизации и заставили заключить договор на

3 года. Привезли нас на прииск «Желанный», где до нас были заключенные,

и поселили в общие бараки-землянки, женщин, мужчин и детей вместе».

Самохвалов был отправлен в Магадан на месяц позже, через другой порт и другим пароходом. Но оказался на том же прииске Желанный, что и Тамара Л. с мужем. Это определялось строгим правилом — не смешивать «особых» спецпоселенцев с разных атомных объектов. Секреты нужно было

54

локализовать, все было продумано до мелочей. С. М. Мельников, старший преподаватель Магаданского филиала Хабаровского государственного технического университета, изучавший судьбы заключенных Дальстроя, в статье, опубликованной в 1995 г., объясняет, что «понятие «особый контингент» появилось в официальных документах Министерства внутренних дел СССР в 1949 году. В июле 1949 года был издан приказ МВД СССР № 00708 о лицах особого контингента в системе МВД. В сентябре 1949 года во исполнение названного приказа был издан и приказ начальника Дальстроя. Первая партия лиц особого контингента в обстановке полной изоляции прибыла на Колыму во второй половине сентября 1949 года. На пароходах «Советская Латвия» (2370 человек) и «Ногин» (2285 человек), а также в октябре на пароходе «Джурма» (604 человека). Всего в 1949 году до закрытия навигации прибыло 5665 человек. При определении предприятий, на которые направлялись лица особого контингента, в первую очередь принималось во внимание два обязательных условия: отдаленность предприятия от других населенных пунктов и расположенность в тупиках дорог, исключающих транзитный проезд через них».

Здесь снова следует повторить, что приказы по МВД, начинавшиеся с двух нулей перед порядковым номером, означали, что они изданы на основании директив или резолюции Сталина. Но эта практика разрабатывалась всем руководством атомного проекта. По архивным документам МВД видно, что проекты решений Совета Министров СССР и Указы Президиума Верховного Совета СССР, «легализовавшие» эти акции, издавались на основании докладных записок и проектов, составленных «Ванниковым, Серовым, Первухиным, Завенягиным и Комаровским» и направлявшихся на резолюцию Берии. Уже от Берии они шли к Сталину. Ванников был начальником ПГУ, ведавшего всеми атомными делами. Серов, Первухин, Завенягин и Комаровский были его заместителями.

С. М. Мельников, который изучал архивы магаданского МВД, полностью подтверждает свидетельство Самохвалова и Тамары Л., написанные в 1989 году. «Первая партия лиц особого контингента была направлена в наиболее отдаленные поселки — прииски «Октябрьский» (расстояние от Магадана 687 км) и «Желанный» (671км) Западного горнопромышленного управления (ныне Сусуманский район Магаданской области), прииски «Победа» (1042 км) и «Надежда» (1175 км) Индигирского горнопромышленного управления (ныне Оймяконский район Якутии), прииск им. М. Расковой (522 км) Тенькинского горнопромышленного управления, Аркагалинская стройплощадка (строительство Аркагалинской ГРЭС, учитывая профессиональный опыт лиц особого контингента, 730 км от Магадана). Несколько позже, в 1950 г., лица особого контингента направлялись и на другие прииски.

К особому контингенту, как следует из приказа № 00708 и инструктивных указаний к нему, относились лица из числа заключенных, отбывавших наказание на особорежимных стройках МВД. Особорежимными стройками были засекреченные военные объекты, в том числе по производству химического и атомного оружия. Непосредственно в Магадан направлялись бывшие заключенные, работавшие в Челябинске-40, Свердловске-22, Свердловске-44. С этих и некоторых других секретных объектов в целях сохранения их секретности заключенных, у которых заканчивались или уже закончились сроки, направляли в наиболее отдаленные территории, в том числе и в Дальстрой».

По архивам Дальстроя, на 1 января 1952 г. в его системе работали по трехгодичным «контрактам» 10 348 человек категории «особого контингента». Они находились под охраной и не имели права покидать определенное для работы и проживания место. Сведения о том, что в Магаданской обл. на разные объекты начали прибывать рабочие атомной промышленности, стали в какой-то форме известны и западным разведкам. Однако эти сведения были истолкованы совершенно неверно. На Западе пришли к выводу о том, что в Магаданской обл. планируется строительство атомной электростанции.

55

После смерти Сталина и ареста Берии эта жестокая практика «сохранения секретности» не применялась. Возвращение лиц «особого контингента» началось в 1954—1955 годах. Но их свобода местожительства была ограничена областями Урала, Сибири, Дальнего Востока и некоторыми областями центральной России. Им не разрешалось поселяться в пограничных областях. Они ставились под надзор местных отделов КГБ. Им также следовало оформлять «подписку о неразглашении» сведений об их бывшей работе. Эта подписка была бессрочной. Нарушение подписки означало арест и лишение свободы. Даже сотрудники или рабочие атомных объектов, которые увольнялись по болезни в 1957—1958 гг. и позже, попадали под эти же ограничения. Отрывочные воспоминания участников строек стали появляться в прессе лишь после 1991 года. Но до этого времени дожили немногие.

В 1949 г., еще до успешного испытания первой советской атомной бомбы, Сталин принял решение о строительстве второй очереди атомных заводов, засекреченных и защищенных от возможных атомных бомбежек лучше, чем те, которые уже функционировали. Наличие параллельной системы создания атомных бомб, включавшей реакторы, радиохимические заводы и центр для изготовления самих бомб, резко увеличивало безопасность страны. Определенная независимость параллельных систем обеспечивала также конкуренцию и технический прогресс. Решение о строительстве новых центров оформляли постановлениями Совета Министров СССР, первое из которых, о строительстве подземного атомного комбината в Красноярском крае, было принято летом 1949 г., после того, как специальная экспедиция выбрала подходящую скалу на берегу Енисея, примерно, в 80 км к северу от Красноярска. Осенью того же года здесь был основан лагерь заключенных для постройки железной дороги к Красноярску. Первый военностроительный батальон прибыл на пароходе «Мария Ульянова» еще раньше по Енисею. Новый центр был впоследствии назван Красноярском-26.

Здесь, глубоко под землей, вернее, в скалах, покрывавших строительную зону слоем скальной породы толщиной почти в 400 м, проектировались несколько реакторов и радиохимический завод по производству плутония. В первое время даже жилые районы строились в горных тоннелях. Впоследствии, с ростом города, их вывели на поверхность. Для промышленных объектов в 300—400 м от поверхности горного массива сверлили тоннели и залы. Здесь было вынуто больше породы, чем при строительстве московского метро. Лагерь заключенных, естественно, все время увеличивался. Число заключенных достигло максимума к 1 января 1953 г.— 27 314 человек, в том числе 4030 женщин. Красноярский лагерь, также из группы «каторжных», в связи со спецификой горных работ получил в МВД название Гранитного ИТЛ. Краткая хроника истории Красноярска-26 констатирует, что полное расформирование лагерных отделений было проведено здесь только в 1963 году.

Вторым сибирским атомградом, строительство которого также началось в 1949 г., был Томск-7, расположенный всего лишь в 15 км от областного центра на берегу р. Томь. Здесь также планировали создание нескольких реакторов для производства плутония, радиохимического завода и завода по разделению изотопов урана-235 и -238. Немного позднее новый завод по разделению изотопов урана-235 и -238 был построен и в Красноярской обл., примерно, в 50 км к востоку от Красноярска-26. Этот комбинат был назван Красноярском-45. Но в этом случае в промышленном варианте был реализован не газодиффузный метод разделения изотопов, с помощью которого была изготовлена в 1951 г. первая советская урановая бомба, а метод газового центрифугирования, разработанный впервые в СССР с участием немецких ученых, привезенных в СССР в 1945 году.

Для начала работ по строительству Красноярска-45 не нужно было создавать лагерей заключенных — эти лагеря здесь уже были. Именно наличие «рабочего контингента» определило выбор строительной площадки. В хронике по истории Красноярска-45 начало строительства описано

56

весьма кратко: «Строительная площадка к этому времени была уже задействована под некий военный объект. Началась спешная передача имеющихся сил — одна рота военных строителей — 200 человек, и несколько лагерей— от Минобороны— руководству стройки... Основной рабочей силой, руками которой был возведен город и все промышленные объекты, были военные строители и заключенные. Контингент был сборный — бытовики, уголовники, политические... «политические», все как один, с максимальным сроком— «четвертной»... Расформировали лагеря в 1960 году». «Четвертная» означала 25 лет лишения свободы — такие сроки после войны получали лишь «власовцы», «бендеровцы» и другие националисты. Между тем, как отмечают авторы очерка, работать с уголовниками «было сущей мукой.., а вот «пятьдесят восьмой» доверяли, они работали хорошо и среди них было много профессионалов, в частности, шоферов».

Первые решения о новых центрах атомной физики смешанного военного и фундаментального характера были приняты в 1949 году. Инициатива в этом случае исходила от самих ученых и была частично связана с необходимостью расширения уже существовавших в Москве институтов, создания разных типов экспериментальных реакторов, ускорителей элементарных частиц, радиохимических лабораторий и т. п. объектов, для которых трудно было найти достаточно места в уже перегруженной научными институтами Москве. Но и в тех случаях, когда инициатива строительства исходила от ученых, непосредственное создание того или иного института начиналось с лагерей заключенных. Это было простое решение, которое даже Академия Наук СССР принимала спокойно, ходатайствуя перед МВД о выделении «строительных контингентов».

Заключенными были построены новые здания Физического института АН СССР (ФИАН), Института геохимии АН СССР, Института биофизики Минздрава СССР и несколько других институтов в Москве и в Ленинграде. Небольшой лагерь заключенных появился в 1949 г. на севере Московской обл. на берегу р. Волги, где со строительства мощного ускорителя элементарных частиц, синхрофазотрона, началось развитие научного городка, известного позднее как Дубна. Согласно некоторым теориям, среди транс-урановых элементов, которые можно было получать на ускорителях частиц, могли быть такие, из которых можно было бы делать атомные бомбы в несколько раз меньше плутониевой.

Два лагеря заключенных появились в 1949 г. в Калужской обл. на берегу р. Протвы, недалеко от Малоярославца. Здесь начали строить новый Физико-энергетический институт и при нем — первую в СССР и в мире небольшую атомную электростанцию. Этот новый центр был назван вначале Малоярославец-10, но впоследствии стал известен как Обнинск по названию близлежащего с. Обнинское. Физико-энергетический институт был предназначен для изучения реакторов небольшого размера, работающих на сильно обогащенном изотопом уране-235. Такие реакторы энергетического типа могли в перспективе применяться для двигателей подводных лодок. Все эти стройки были секретными, но не сверхсекретными. Для них не устанавливалась «первая» степень секретности, которая означала невозможность штатных сотрудников увольняться по собственному желанию и депортацию заключенных в отдаленные места после завершения строек. Их могли переводить на другие объекты.

«Аппетит приходит во время еды», и число заявок от академий на рабочую силу в МВД уже к 1949 г. стало превышать все возможности Главпромстроя МВД. 29 сентября 1949 г. президент АН СССР акад, С. И. Вавилов направил Берии запрос на выделение заключенных для строительства гаража академии и жилого дома для сотрудников Физического института АН СССР. 17 октября того же года заместитель начальника Главпромстроя МВД Волгин, которому Берия переслал просьбу Вавилова с вопросом о «возможностях», ответил Берии докладной о том, что возлагать на Главпромстрой МВД такие задачи нецелесообразно, пусть Президиум АН СССР обращется в собственное управление капитального строительства.

Хотя открытые к настоящему времени архивы позволяют понять очень многое в еще недавно сверхсекретной истории создания ядерного оружия в СССР, далеко не все пока доступно историкам. Но если снова ставить вопрос, вокруг которого уже давно идет множество споров: кому принадлежит приоритет в создании в СССР всех отраслей атомной промышленности в столь необыкновенно короткие сроки — разведчикам, ученым или руководителям страны, организационные способности которых также следует оценить достаточно высоко, то четкого ответа на него нет и не может быть. Главную роль в быстроте практического решения всех проблем — в создании реакторов, заводов, полигонов и всей инфраструктуры играл, безусловно, ГУЛАГ, уникальный гигантский резерв высоко мобильной и, по существу, рабской, но квалифицированной рабочей силы. Но оправдывает ли это существование ГУЛАГа? Конечно, нет! Если бы сталинская политическая и экономическая модель государства могла бы обходиться без него и других систем принудительного труда, то Советскому Союзу не были б столь срочно нужны атомные и водородные бомбы. Сталинский террор и сталинский ГУЛАГ сами по себе рождали страх и были угрозой всему остальному миру.