Часть 3. Мифы

3.1. Откуда берутся мифы

Авторы задаются вопросом, почему люди сочиняют мифы.

«Прежде всего нам следует задать такой простой вопрос: почему в любой культуре любой эпохи ум человека всегда ищет свои ответы на самые тревожные вопросы в мифе? На первый взгляд ответ здесь очевиден: мы держимся за мифы, потому что они избавляют нас от экзистенциальных страхов и утешают нас в этом непостижимом и опасном мире. Однако утешение, которое приносят эти порой неправдоподобные истории с их заверениями, кажется странным на фоне представления о том, что мозг и ум в процессе эволюции развивались ради того, чтобы повысить шанс на физическое выживание отдельного существа. Почему такой практичный ум должен черпать уверенность из историй, которые, казалось бы, есть просто плод нашего воображения?».

Ссылаясь на мнение Джозеф Кэмпбелла (Campbell 1972), с которым они, очевидно, солидарны, авторы говорят:

«сила мифа находится за пределами его буквального понимания. Она основана на том, что его универсальные символы и темы связывают нас с тем, что важнее всего в нас, с тем, что недоступно логике и разуму».

Т.е. функции, выполняемые мифом, лежат в области подсознания (бессознательного, неосознаваемого – выберите термин по вкусу). Поэтому

«устойчивые мифы прошлого обязательно содержат психологические и духовные истины, на которые отзывается душа и дух современного человека». Авторы отмечают, что слово миф «происходит от греческого mythos , что можно перевести как «слово», однако это слово, обладающее глубоким и бесспорным авторитетом».

Тем не менее, это еще не ответ. Мало сказать, что миф удовлетворяет неосознаваемые потребности – нужно еще указать, какие именно. И здесь авторы, как и много кто до них, говорят, что миф снимает «экзистенциальную тревогу», вызванную осознанием человеком собственной смертности, страданий и т.д. и возникающими отсюда вопросами. Шпенглер важнейшей характеристикой каждой культуры считает способ, которым она преодолевает страх смерти. Для христианства это вера в загробное утешение (обязательным условием которого считается крещение и покаяние), для буддизма – метемпсихоз, а греки, по мнению Шпенглера, вообще не любили думать о времени – ни о будущем, ни о прошлом. У Лема есть интересный текст – рецензия на несуществующий философский труд «Культура как ошибка», в котором несуществующий автор всю человеческую культуру рассматривает как способ преодоления страха смерти. – Авт.

Некоторое представление о смерти демонстрируют и животные.

«Похоже, у слонов есть какое-то ощущение смерти живых существ: исследователи отмечали, что семейные группы слонов могут преодолевать значительные расстояния, чтобы посетить места, где лежат кости их родственников. Добравшись, они нежно гладят эти останки. Другие разумные существа, такие как обезьяны, собаки и киты, похоже, могут оплакивать ушедших».

Оригинальных ссылок здесь авторы не дают, а жаль. Тем не менее, говорят авторы, это еще далеко не осознание конечности жизни, присущее человеку.

Авторы также обращают внимание на важное отличие человека от животного. Антилопа может испугаться хищника. Человек может испугаться при мысли о хищнике, даже если на наличие хищника ничто не указывает – нет ни его самого, ни его запаха, ни шороха в кустах, ничего, что могло бы запустить условный или безусловный рефлекс. Авторы полагают эту способность специфически человеческой, хотя и не очень ясно, как это проверить.

Таким образом, древний человек оказывался под двойным прессингом. Во-первых, на него давил эмпирический факт, что все люди умирают. Во-вторых, цитируя классика, «да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!». Окружающий мир был источником неясных и грозных опасностей. И человек ощущал настоятельную необходимость его упорядочить и тем самым обезопасить.

Отметим, что, объясняя склонность человека к мифотворчеству, авторы не ограничиваются страхом смерти (хотя, похоже, придают ему особое значение). Они упоминают и другие экзистенциальные вопросы: «Почему существуют страдания? Что поддерживает вселенную и дает ей жизнь? Как был создан наш мир? Как долго он просуществует?». Эти вопросы, говорят авторы, коренятся во врожденной склонности человека к объяснительству, выявлению структур, применению когнитивных операторов.

«Функции, связанные с этими операторами, стали стандартным оснащением любого человеческого мозга, поскольку они давали людям явные преимущества в сфере адаптации. Эти когнитивные орудия были настолько полезны, что в процессе эволюции в мозг была вложена мощная биологическая потребность их использовать. Мы назвали такое непроизвольное ментальное стремление когнитивным императивом. Впервые концепцию когнитивного императива использовал d’Aquili в 1972 году.

На существование когнитивного императива указывают исследования, которые демонстрируют, что в ответ на увеличение объема потока поступающей к нему информации ум реагирует усилением тревоги. По мнению исследователей, такая тревога вызвана тем, что ум не в состоянии удовлетворить свою ненасытную потребность в сортировке и упорядочивании хаотичных данных, что ему трудно осуществить, когда информации слишком много.

Убедиться в существовании когнитивного императива можно и куда более простым способом. Оглянитесь вокруг себя и попытайтесь не воспринимать окружающий мир как единую цельную картину. Сказать проще: постарайтесь не думать. Любой человек, начавший заниматься медитацией, прекрасно знает, что ум не приспособлен к тому, чтобы не думать.

Когнитивный императив имеет ряд особенностей. В том числе он порождает тревогу перед лицом новых данных, которые не вписываются в привычные схемы. Фактически, как продемонстрировали исследования, мозг высших организмов стремится найти равновесие между новизной и привычными вещами (Berlyne 1960, Suedfeld 1964). Когда нового слишком много, мозг пытается привести поступающие импульсы в соответствие с более простыми категориями. Вместе с тем недостаток новизны вызывает у мозга застой и вынуждает его генерировать неопределенность или усложнять картину. О наличии когнитивного императива свидетельствует и тот феномен, который некоторые ученые называют онтологическим желанием – стремление понять фундаментальную природу мира (см.: Larson, Swyers, and McCullough 1997). Кроме того, по утверждению антрополога Misia Landau (1984), для преодоления тревоги, порожденной когнитивным императивом, нам нужны «основополагающие истории, или глубинные структуры, позволяющие организовать наш опыт». Наконец, E. O. Wilson (который цитируется у Shermer 2000) говорит, что изложение историй включает «в игру все когнитивные и эмоциональные схемы, которые имеют прямое отношение к реальным переживаниям». Таким образом, в силу действия когнитивного императива мы неизбежно организуем окружающий мир и наш опыт мира, создавая истории и, в итоге, мифы, которые помогают нам осуществлять эту функцию».