§ 3. Просторечие и социальные подъязыки: арго, жаргоны, сленг

Просторечие, занимая срединное, промежуточное положение в системе языковых и культурных стратов, несет в себе признаки всех сопредельных подсистем языка: деревенских говоров, региолектов, многочисленных профессиональных подъязыков и социальных арго и жаргонов. Попадая в просторечие, элементы этих подсистем «обкаты­ваются» в живом массовом употреблении, приспосабливают свою се­мантику к общеязыковым потребностям и занимают соответствующую нишу по отношению к языковому стандарту, или кодифицированному литературному языку. Различные нестандартные (ненормированные, нелитературные) элементы, составляющие современное городское просторечие, находятся в определенных системных отношениях между собой и по отношению к языковому стандарту. Чтобы представить эту систему и включающиеся в нее подсистемы, необходимо рассмотреть социально-речевую среду, формирующую просторечие и соседствую­щую с ним. Это так называемые профессиональные и прочие подъязы­ки, или, точнее, лексические подсистемы: арго, жаргоны, сленг. Одни из просторечных словоупотреблений начинают тяготеть к литератур­ной норме, другие остаются ярко выраженными экспрессивами не­стандартной низкой речи. Взаимоотношения различных подсистем городской нелитературной речи, как и сами составляющие этих под­систем, изучены недостаточно, и об этом свидетельствует сохраняю­щаяся до сих пор известная терминологическая неустойчивость в раз­граничении понятий арго, жаргон, сленг. Ср., например, вполне обыч­ные не только для массового, но и для научного употребления слово­сочетания: воровское арго и воровской жаргон, молодежный жаргон и молодежный сленг. Терминологическая аморфность не преодолевается и специальной справочной литературой. Так, в «Словаре лингвистиче­ских терминов» О. С. Ахмановой сообщается, что арго – «то же, что жаргон», правда, «в отличие от последнего термин арго лишён "пейоративного, уничижительного" значения». «Лингвистический энциклопедический словарь» также признает, что «в собст­венно терминологическом смысле термин жаргон часто заменяют...терминами арго и сленг» (М., 1990: 151). И далее: сленг - «то же. что жаргон» (там же: 461). при этом отмечается, что «термин арго чаще употребляется в узком смысле, обозначая способ общения деклассироваиных элементов» (там же: 43). Обычно в научной литературе в качестве универсального используется понятие жаргон, притом в самых разных его дифференциальных вариантах: профессио­нальные жаргоны, корпоративные, жаргоны деклассированных, жар­гоны как условные языки. Поня­тие арго, с одной стороны, как бы дублирует термин жаргон, а с дру­гой стороны, сужается до его частной разновидности: арго - это воров­ской жаргон. Противоположный подход к проблеме - расширенное толкование понятия арго: любые герметические системы, от закрытых систем типа семейного арго до открытых, массовых, типа так называемого московского арго. Для обеих этих позиций оказывается избыточ­ной номинация сленг, которую иногда считают лишь результатом мо­ды и позднего воздействия англоязычной культуры.

Между тем еще В. М. Жирмунский (1936) отмечал, что «специфи­ческим отличием арго от других видов жаргона является его профес­сиональная функция... арго, которым пользуются нищие, воры, бродя­чие торговцы и ремесленники, служит орудием их профессиональной деятельности, самозащиты и борьбы против остального общества» (с. 119). Таким образом, просматривается следующая дифференциа­ция важнейших понятий социолингвистики.

Арго - это закрытая лексическая подсистема специальных номи-наций, обслуживающих узкие социально-групповые интересы, чаще всего профессиональные. Арготизмы - рациональные номинации-терминоиды (подобные терминам), используемые в практических ин­тересах профессии, ремесла, дела. Именно поэтому арготизмы обычно лишены яркой оценочной окраски, хотя и могут быть экспрессивными номинациями. Таковы многочисленные профессиональные арготизмы-терминоиды, например: армейские (лифчик, калаш), спортивные (тех­нарь), музыкальные (сольник, лажа), компьютерные (собака, кроват­ка, чайник), арготизмы электриков (юбка, коротыш), студентов (ав­томат, война), профессиональных водителей (плечевая, порожняк) и прочих более или менее замкнутых социально-профессиональных групп. Далеко не всегда содержание арготизма может быть понятно непосвященным. В некоторых случаях герметичность, закрытость семантики слова является самоцелью и проявляется в специальной функции арго - конспиративной, криптолалической, когда носители арго используют специальные номинации для сокрытия групповых тайн от окружающих: конкурентов, грабителей, властей. Самый яркий пример такого арго, тайного, условного подъязыка в прошлом, - язык офеней, бродячих торговцев мелким товаром. Таковы, например, арго­тические номинации условного языка торговцев (прасолов) г. Одоева Тульской области, приводимые В. Д. Бондалетовым: барматуха - "ов­ца", зерить - 'смотреть, видеть', зетки - "глаза', избалзатъ - "изру­гать' <…> Искусственный и тайный характер имеют (или имели в прошлом) и некоторые арготизмы в речи деклассированных элементов: названия воровских «профессий», от­дельных криминальных акций, специальных приспособлений и т. д., ср.: фармазонщик - 'мошенник, сбывающий фальшивые драгоценно­сти', дербанить - 'делить краденое' <…>

<…> Жаргон – значительно более широкое понятие, полуоткрытая лексико-фразеологическая подсистема, применяемая той или иной со­циальной группой с целью обособления от остальной части языкового сообщества. Жаргонизмы – это, как правило, эмоционально-оценочные экспрессивные образования, среди которых преобладают негативные снижающие номинации, поэтому и сам термин обычно воспринимается как знак отрицательно-оценочной окраски. Этим жар­гон отличается от рационального арго: жаргонизм практически всегда экспрессивное слово, арготизм - не обязательно. У жаргонизма почти всегда имеется семантическая параллель в литературном языке, тогда как у арготизма ее может и не быть. Жаргонизм легко узнаваем и более или менее понятен всем, для этого его и используют: употребляя жаргонное слово, говорящий манифе­стирует либо имитирует свою принадлежность к определенной соци­альной группе и выражает отношение к окружающему – к объектам или партнерам по речи - с позиции этой социальной группы.

Однако резкой границы между жаргонизмами и арготизмами нет: арго составляет ядро жаргона, его номинационную базу, или «произ­водственное ядро», в то время как остальная лексика - «бытовой сло­варь» жаргона. Часть жаргонизмов тяготеет к своему арготическому ядру, являясь одновременно номинациями-терминоидами и оценочными характеризациями. Таковы, например, «производственные» арготизмы армейского жаргона: салабон ('ново­бранец, неопытный солдат') – номинация и при этом пренебрежитель­но-презрительная оценка лица; полкан ("командир полка') – название лица и негативная оценка, передаваемая через внутреннюю образность (Полкан - традиционная кличка для собак серьезных сторожевых по­род).

Другая часть жаргонизмов – это оценочные слова из конкретных жаргонов, имеющие тенденцию к расширительному толкованию и ак­тивному использованию в разных социальных подъязыках, ср.: дем­бель ("демобилизующийся или демобилизованный солдат'), водила (“любой водитель автомобиля, шофер”). В число общеупотребитель­ных оценочных жаргонизмов могут попадать и бывшие арготизмы, которые из тайных со временем становятся «явными», общеизвестны­ми, и приобретают яркую эмоциональную окраску, ср.: фармазонщи к- 'мошенник', малина - 'притон, место сборища деклассирован­ных личностей', мочить - 'убивать или избивать'.

Особое место среди социально-групповых лексических подсистем принадлежит подъязыку деклассированных элементов, или так назы­ваемому воровскому арго/жаргону. По сравнению с профессиональ­ными арготическими системами «воровской язык», как и сама «про­фессиональная» деятельность деклассированных элементов, имеет более широкий и менее определенный характер и охватывает самые разные стороны быта и общественной жизни, притом под своеобраз­ным углом зрения людей, стоящих вне гражданского общества и зако­на. Поэтому словарь воровского арго гораздо обширнее, чем в других социально-групповых подъязыках. Для деклассированных воровское арго всегда - второй язык говорящего, точнее - вторая лексическая система. Возможно, поэтому воровской жаргон (и его разновидность - тюремно-лагерный жаргон) традицион­но имел самое большое влияние на молодежные жаргоны, на просто­речие, а через них и на разговорную речь в целом.

Сленг – это практически открытая подсистема ненормативных лексико-фразеологических единиц разговорно-просторечного языка, его стилистическая разновидность, или особый регистр, предназна­ченный для выражения усиленной экспрессии и особой оценочной окраски (обычно негативной). Сленг - это надсоциальный «общий» жаргон, или интержаргон, т. е. совокупность популярных, но субстандартных слов и речений, при­влекаемых из частных жаргонных подсистем лексики (поэтому откры­тая система), представляющая собой наддиалектное интегральное. В отличие от арго сленг не содержит рациональных номинаций-терминоидов. или арготизмов, известных только узкому круп носителей социального диалекта. В отличие от арго и жаргона сленг не имеет отчетливой социально-групповой ориентации: исполь­зовать его могут представители разных профессий, разного со­циального и образовательного статуса и даже различного возраста.

Сленговые единицы более или менее общеизвестны и широко употре­бительны (ср.: телега, тусовка, толкнуть, параша, закосить, вру­биться, доставать, вешать лапшу на уши и т. п.), они характеризуют речь не только молодежи, но и среднего поколения, не только людей с криминальным опытом, но и вполне благопристойных, не только ма­лообразованных коммуникантов, но и, нередко, вполне интеллигент­ных людей. При этом сленговые единицы активно используются не только в свободном общении, не только в художественных текстах, но и в средствах массовой коммуникации. Сленговые единицы являются знаками специфического речевого самовыражения, экспрессивной са­мореализации и лишь отчасти знаками социальной принадлежности. Резкой границы между жаргонами и сленгом нет. Во-первых, потому что сленг черпает свой речевой материал прежде всего из социально-групповых и социально-профессиональных жаргонов. Во-вторых, сленг тоже характеризуется некоторой социальной ограниченностью, но не определенной, групповой, а интегрированной и переходной: это «язык» скорее социальных низов, чем верхов, это «язык» скорее моло­дых, чем пожилых, и это «язык», обычно ориентируемый на социально близких, «своих», чем на «чужих».

В связи с предлагаемой дифференциацией можно считать вполне допустимыми такие терминологические сочетания, как армейское арго и армейский жаргон, студенческое арго и студенческий жаргон, во­ровское арго и воровской жаргон. Первый член в этих и других подоб­ных им парах означает лексическое ядро социально-групповой подсис­темы языка, его номинативный потенциал. Второй член пары – весь остальной корпус эмоционально-оценочной лексики и фразеологии данного социального диалекта. В этом смысле некорректны образова­ния типа армейский сленг, воровской сленг, ибо они заключают в себе противоречие социально-групповой ограниченности и широкой употребительности. В то же время допустима номинация молодежный сленг, поскольку она предполагает достаточно широкую лексико-фразеологическую подсистему единиц, особенно распространенных и часто употребляемых среди молодых людей. И все же атрибут моло­дежный представляется избыточным, данью традиции, так как соци­ально-возрастная сфера использования сленга давно уже перешагнула так называемый «комсомольский» возраст: сленгом активно пользует­ся и старшее поколение, и интеллигенция, и многие средства массовой информации.

Арго, жаргон и сленг как варианты социальных диалектов по-разному проявляют отношение к типовым признакам языковых стратов: нормированность - ненормированность, открытость - закрытость, стабильность – нестабильность. Арго как «про­изводственное» ядро жаргона представляет самые закрытые подсисте­мы, максимально подчиненные корпоративным традициям (групповая традиция выполняет для арго функцию нормы) и характеризующиеся относительной стабильностью. Гораздо менее эти признаки представ­лены в жаргонных подсистемах – полузакрытых. Лексика и фразеоло­гия каждого из диалектных социально-групповых образований нахо­дится вне языковой нормы, вне языкового стандарта и вне рече­вого узуса. В социальных городских подъязыках норму и узус заменяет их прототип – внутренняя традиция, т. е. речевые стереотипы каждого конкретного социально-диалектного образования. Каждый из социальных подъязыков предполагает определенную меру закрытости, максимальную для арго и минимальную для сленга. Все социальные подъязыки характеризуются сочетанием относительной стабильности (для арготического ядра) и высокой динамичности (для бытовой жаргонной лексики).

Ненормативность, закрытость и относительная внутренняя ста­бильность в сочетании с общей динамичностью – следствие борьбы отдельных слоев общества за выживание, за сохранение корпоратив­ной целостности, противопоставленной напору цивилизации, гнету властей, давлению официальных стандартов, либо просто средство манифестации истинной или мнимой обособленности. <…>

<…> Но, с другой стороны, давление цивилизации и всех социальных институтов современного города неизбежно вело и продолжает вести к языковой интеграции, к сильному влиянию нормы, к ослаблению за­крытости городских подъязыков, к их нестабильности. С развитием общественных отношений ослабляется или даже исчезает корпоратив­ная замкнутость некоторых профессий, становятся анахронизмом тайные профессиональные языки и место арго все больше занимает быто­вая жаргонная лексика. Арго растворяется в жаргонах, а жаргоны сближаются с городским просторечием, окрашивая жаргонными эле­ментами обиходный язык широких демократических низов. <…>

<…> В русской лингвистической традиции это обстоятельство имело неожиданные последствия: в науке и в об­щем словоупотреблении для близких или смежных понятий стали фи­гурировать три разных названия - арго, жаргон, просторечие, – к ко­торым в последнее время добавился и термин сленг. И в этом видится определенный смысл: интеграция живой городской речи имеет в рус­ской языковой действительности некоторые специфические черты не­завершенности, продолжения процесса борьбы «разных языковых пар­тий»: с одной стороны – речь горожан в первом поколении, сохранив­ших в речи элементы деревенских говоров (просторечие в классиче­ском его понимании), с другой стороны – подъязыки партийно-общественных и профессионально-деловых кругов с сохранившимися элементами советского «новояза», жаргонные подсистемы молодежи и «новых русских», тяготеющих к номинациям криминального проис­хождения, а с третьей стороны – естественные усилия радетелей лите­ратурной нормы преодолеть все эти центробежные тенденции в пользу единого языкового стандарта.

Таким образом, социальные диалекты, эти подъязыки города, со­ставляющие речевую среду языкового стандарта в целом, - это слож­ная система, элементы которой «отнюдь не равноправны и их взаимо­отношения не ограничены механическим сосуществованием: они свя­заны между собой сложным взаимодействием, иерархическим сопод­чинением и борьбой...». Иерархия социальных городских подъязыков в русской речевой действительности, с извест­ной долей условности, может быть представлена следующим рядом: арго => жаргон => сленг (интержаргон) => просторечие.

Лексикологические и лексикографические научные труды обычно удовлетворяются лишь самым верхним уровнем социальной иерархии языка города – той частью просторечия, которая непосредственно примыкает к разговорной литературной речи, – и ограничиваются нормативными и эмоциональными оценками просторечия, гораздо реже обращаясь к нижним слоям живой общеупотребительной речи, к ее этическим и тем более эстетическим аспектам. Однако диалектно-просторечная стихия – это не просто часть русского языкового про­странства, не только досадный «словесный мусор», но и основной ис­точник пополнения и обогащения литературного языка, своеобразный «котел», который «переваривает», сублимирует речевые единицы огра­ниченного употребления, пропускает их через «фильтры языкового вкуса» и допускает некоторые из них к об­щепризнанной (нормативной) коммуникации. <…>

<…> Свежий пример - судьба слова беспредел, также имеющего криминальное происхождение ('группировка воров, отошедших от воровских традиций и законов'), но получившего сначала в молодежном подъязыке, затем в сленге и в городском просторечии, а потом, наконец, и в литературной разговор­ной речи метафоризированный и расширенный смысл ('отсутствие законов, полная свобода... нарушение правил приличия, разгул'), кото­рый в итоге и был зафиксирован в «Толковом словаре русского языка» как общелитературный: 'крайняя степень беззакония, беспорядка' (ТСРЯ: 43). То обстоятельство, что в литературном лексиконе уже бы­ли номинации с близким смыслом (произвол и разгул), не стало пре­пятствием для популяризации слова беспредел. Новая единица отличается от литературных синонимов «конвенциональной образностью», которая вполне ощущается говорящими: прозрачной производностью, мотиви­рованностью образования (ср.: беспредельный, без предела) и, главное экспрессией эмоциональной оценки, что делает это слово более эф­фективным для эмоционального общения.

Путь данной лексемы из социального жаргона в нормативную разговорную речь отражает типичный способ расширения лексическо­го состава русского языка за счет его низких сфер: из криминальных субкультур и их специфических подъязыков (арготических подсистем) слова и сочетания слов легко проникают в жаргоны отдельных моло­дежных группировок, оттуда в молодежную субкультуру в целом и в молодежный интержаргон. Затем подобное словоупотребление расши­ряется до массового, просторечного, становится популярным в сфере «третьей» культуры (в бытовой речи и в текстах масс-медиа) и, нако­нец, закрепляется в разговорном литературном языке.

В этом стандартном поэтапном процессе расширения круга литера­турной лексики за счет ненормативной отметим два важнейших по про­дуктивности звена, две ступени социальной адаптации многих лексиче­ских новаций: язык криминального мира и язык молодежи. В двух этих социальных сферах массовое языковое словотворчество происходит наиболее активно и ярко, лексико-семантические подсистемы речи де­классированных и молодежных социально-групповых подъязыков ока­зываются связанными самым непосредственным образом и обнаружи­вают между собой характерное типологическое сходство. Рассмотрим каждую из этих языковых сфер лексического субстандарта специально, поскольку они являются важнейшими источниками пополнения город­ского просторечия, а через него и литературной разговорной речи.