Проповедь как специфический жанр сферы религиозной коммуникации

Проповедь характеризуется такими коммуникативными признаками, как устность, монологичность, спонтанность, подготовленность. Каждый из выделенных параметров оказывает определенное влияние на характер организации текста проповеди.

Монологическая форма воплощения жанра исключает возмож­ность мены ролей «говорящий — слушающий». Коммуникативно активную позицию занимает только проповедник. Вопросительные реплики в речи священника не являются иллокутивным вынуждением, обращенным к со­беседнику, а представляют собой чисто риторический прием воздействия на слушателей. Лишь в конце проповеди допускается ответная реакция слушающих, произносящих хором: Спаси вас Господи!

Храмовая проповедь — это устный жанр, реализующийся без опоры на письменный текст. Устный характер проповеди создает условия для широкого использования просодии в качестве одного из наиболее ярких. выразительных средств воздействия на адресата [5].

Устность соотносится с другими важными и, казалось бы, взаимоисклю­чающими параметрами — подготовленность и спонтанность.Речь проповедника тематически задана, ее текст продумывается заранее. Но устная форма воспроизведения текста, без опоры на письменный текст придает ему живой, «импровизационный» характер. Создается впечатление, что проповедник свободно общается с аудиторией.

Текст проповеди может быть записан заранее (ср. известные публи­кации проповедей наиболее талантливых и ярких современных пропо­ведников). Но нередко священник лишь продумывает будущее речевое произведение, определяя круг тем, которые он собирается затронуть в проповеди, и характер их развития.

В качестве примера приведем любопытный фрагмент из романа Ле­скова «Соборяне», в котором дается описание процесса подготовки прото­попа Савелия Туберозова к проповеди. Отец Савелий пишет программу поучения, которое он собирается сказать на следующий день во время утренней литургии:

На столе, к которому он подходил, лежал маленький, пополам перегну­тый листок, и на этом листке он как бисером часто и четко нанизывал следующие отрывочные заметки:

«Боже, суд Твой цареви даждь и правду Твою сыну цареву.

Обыденный приступ от вчерашнего моего положения под грозою. Во­рон: как он прятался от грозы в крепчайший дуб и нашел гибель там, где ждал защиту.

Сколь поучителен мне этот ворон. Там ли спасенье, где его чаем, — там ли погибель, где оной боимся?

Безмерное наше умствование, порабощающее разум. Ученость, отверга­ющая возможность постижения доселе постижимого.

Недостаточность и неточность сведений о душе. Непонимание натуры человека, и проистекающее отсель бесстрастное равнодушие к добру и злу, и кривосудство о поступках: оправдание неоправдимого и порицание до­стойного. Моисей, убивший египтянина, который бил еврей, не подлежит ли осуждению с ложной точки зрения иных либералов, охуждающих го­рячность патриотического чувства? Иуда-предатель с точки зрения „слепо почивающих в законе" не заслуживает ли награды, ибо он „соблюл закон", предав учителя, преследуемого правителями? (Иннокентий Херсонский и его толкование.) Дние наши тоже лукавы: укоризны небеспристрастным против ухищрений тайных врагов государства. Великая утрата заботы о благо родины и как последний пример, небреженье о молитве в день народных торжеств, сведенной на единую формальность.

Толкование слов: „Боже, суд Твой цареви даждь" в смысле: „да тихое и безмерное житие поживем" (ап. Павел). Сколь такое житие важно? Пример: Ровоам после Соломона, окруженный друзьями и совоспитанными с ним и предстоящими пред лицом его, лукаво представлявшими ему, что облегчение народу есть уничижение собственного его царева достоинства, и как он по их совету приумножил бедствия Израиля. „Отец мой наложи на нас ярем тяжек; аз же приложу к ярему вашему" (кн. Царств 11, 12).

Ясно отсюда, что нам надлежит желать и молиться, дабы сердце царево не было ни в каких руках человеческих, а в руках Божиих.

Но мы преступно небрежем этою заботою, и мне если доводится увидеть в такой день храм не пустым, то я даже недоумеваю, чем это объяснить? Перебираю все догадки и вижу, что нельзя этого ничем иным объяснить, как страхом угрозы моей, и отсель заключаю, что все эти молитвенники слуги лукавые и ленивые и молитва их не молитва, а наипаче есть торговля, торговля во храме, видя которую Господь наш И. X. не только возмутился божественным духом своим, но и вземь вервие и изгнал их из храма.

Следуя Его божественному примеру, я порицаю и осуждаю сию тор­говлю совестью, которую вижу пред собой во храме. Церкви противна сия наемничья молитва. Может быть, довлело бы мне взять вервие и выгнать им вон торгующих ныне в храме сем, да не соблазнится о лукавстве их верное сердце. Да будет слово мое им вместо вервия. Пусть лучше будет празден храм, я не смущуся сего: я изнесу на главе моей тело и кровь Господа моего в пустыню и там пред дикими камнями в затрапезной ризе запою: „Боже, суд Твой цареви даждь и правду Твою сыну цареву", да соблюдется до века Русь, ей же благодеял еси!

Воззвание заключительное: не положи ее, Творче и Содетелю! в посмея­ние народам чужим, ради лукавства слуг ее злосовестливых и недоброслужащих.»

Приведенные записи отца Савелия, являясь планом проповеди, фик­сируют ее композицию, перечень тем и их возможное жанровое вопло­щение.

Проповедь — это комплексный монологический жанр, состоящий из цепочки более мелких жанров. Жанровые переключения зависят от ряда параметров: переход от одного тематического фрагмента к другому, сме­на частной иллокутивной цели каждого речевого фрагмента, изменение ролевого статуса ПК.

Для того, чтобы понять механизм жанровых переключений, целесо­образно рассмотреть проповедь с коммуникативных позиций. Коммуникативная структура данного жанра определяется соотношением трех основных компонентов КА: адресант — адресат — тема. Рассмотрим подробнее это соотношение.