Глава III. Структурно-семантический анализ стихотворения «Вертумн» (1990)

Название стихотворения отсылает читателя к римской мифологии. Вертýмн (лат. Vertumnus) – бог времен года и превращений, происходящих с земными плодами и растениями. В мифологических словарях указывается на то, что имя божества происходит от латинского глагола vertere (поворачивать). В «Вертумне» исследуется природа поэтического творчества, поднимаются проблемы, связанные с его происхождением, статусом и предназначением, говорится о преемственности и развитии поэтического дарования. Образ римского божества, возникающий с самого начала в названии стихотворения, проходит через все его части, объединяя их в единое художественно-эстетическое целое, определяя не только сюжет, но и философскую проблематику произведения. Аллюзии, которые сопровождают обращение к теме Вертумна – к теме метаморфоз, чрезвычайно разнообразны, но все они связаны между собой и все, по мнению Бродского, имеют отношение к поэзии.

Разговор о поэзии не может состояться без воспоминаний о тех, кто подарил поэту мир творчества, и в этом смысле образ Вертумна – друга и проводника, к которому на протяжении всего стихотворения обращается Бродский, – может быть соотнесен с каждым из тех, кто в разное время оказывал на него влияние, чья жизнь и творчество становились примером для подражания. Каждая встреча с таким человеком означала новый поворот в жизни поэта, определяя его творческую судьбу.

Стихотворение посвящено другу поэта Джанни Буттафаве. Критик театра и кино, переводчик, он открыл итальянскому читателю романы Достоевского и произведения современных российских прозаиков и поэтов. «Вертумн» написан в декабре 1990 года, через полгода после смерти Джанни.

«Вертумн» начинается с воспоминаний о юности поэта. Первая строчка «Я встретил тебя впервые в чужих для тебя широтах» соответствует реальным событиям в жизни поэта. Рассказ о встрече с Джанни Буттафавой, с которого Бродский начинает стихотворение, вызывает в памяти поэта и другие воспоминания, связанные с родным городом. Семья Бродских жила на улице Пестеля в пяти минутах ходьбы от Летнего сада, и поэтому естественно предположить, что с детства главным местом прогулок поэта был именно этот небольшой островок зелени в центре города, где поэт впервые увидел мраморную статую римского божества Вертумна.

В первой части стихотворения говорится о зиме, но определение, которое Бродский дает Вертумну, – «специалист по низким температурам» – вряд ли обусловлено только временем, когда поэт впервые увидел статую. Безусловно, эта ремарка имеет отношение к богу перемен, который отвечает за смену времен года, и к Джанни Буттафаве, специалисту по северной – русской литературе и культуре. Но все же данные объяснения выглядят недостаточно убедительными. Исходя из того, что Вертумн у Бродского – образ собирательный, можно предположить, что в качестве «специалиста по низким температурам» в первой части стихотворения выступает Овидий – один из самых почитаемых Бродским поэтов «золотой латыни». Рассказ о посещении Летнего сада и о встрече с Вертумном дает возможность Бродскому начать разговор о поэзии, совмещая сразу несколько временных планов: историческую перспективу – размышления об античных началах поэзии, факты автобиографии – рассказ о пробуждении интереса к творчеству у молодого поэта, метафизические представления о поэзии. В образе «кудрявого и толстощекого» Вертумна, кроме указания на истоки поэтической мысли, воплотились воспоминания поэта о тех, кто открыл для него мир античности.

Очевидно, что во второй части образ Вертумна соотносится уже не с Овидием. Об этом свидетельствует упоминание модных туфель от испанского кутюрье Балансиаги, парка, в тени которого черпал вдохновение собеседник Бродского, и тем для разговоров, которые на этот раз выбирает поэт: история, война, неурожай и скверное правительство. Все перечисленные выше детали указывают на то, что во второй части стихотворения под своим воображаемым собеседником Бродский имел в виду Пушкина.

Беседуя с оживающим Вертумном во второй части стихотворения, Бродский старался говорить о том, что было интересно его собеседнику: «витийствовал об истории, войнах, неурожае / и скверном правительстве». Пушкин очень много работал в архивах, изучал материалы по истории пугачевского бунта и Петра Великого; в 1833 году поэт завершил работу над «Историей Пугачева». Войны, о которых в стихотворении упоминает Бродский, – это, прежде всего, война 1812 года, оказавшая огромное влияние на пушкинское поколение, а также войны, которые Российская империя вела на Кавказе на протяжении первой половины XIX века. Среди тем, выбранных автором стихотворения для беседы с Вертумном, нет ни одной случайной или непродуманной. За упоминанием войн следует разговор о неурожае. Тысяча восемьсот тридцать третий и тридцать четвертый годы в России сопровождались неблагоприятными погодными условиями, вызвавшими неурожаи и голод среди крестьян. В дневниках Пушкина в записи от 27 ноября 1833 года читаем: «Настоящее время, бедное и бедственное». 17 марта 1834 года, сообщая «о бале, который должно дать дворянство по случаю совершеннолетия г.<осударя> наследника», Пушкин приписывает: «Праздников будет на пол-миллиона. Что скажет народ, умирающий с голода?». В стихотворении «К Овидию» (1821) Пушкин размышляет о сходстве своей судьбы с судьбою Овидия, который много лет назад тоже был сослан в эти края императором Августом.

В начале третьей части стихотворения Бродского, в которой описывается путешествие поэта в Италию – на родину Вертумна и классической поэзии, возникает образ Осипа Мандельштама. Путешествие Бродского в Италию напоминает описанное в «Божественной комедии» странствие Данте по загробному миру в сопровождении Вергилия. «Пойдем», – произнес ты, тронув меня за локоть. – / «Пойдем; покажу тебе местность, где я родился и вырос».

С первой до последней части стихотворение подчиняется единому сюжету, основу которого составляет тема путешествия – путешествия по мировой литературе длинною в жизнь. Все образы, возникающие в стихотворении, взаимосвязаны. Бродский является не только автором, но и лирическим героем стихотворения, связующим звеном между всеми остальными участниками описываемых событий. «Ты» в приведенном выше отрывке – это Осип Мандельштам, который в третьей части стихотворения выступает в образе Вертумна. Выбор Бродским Мандельштама в качестве проводника по Италии вполне закономерен: античные образы и стихотворные размеры были отличительной чертой поэзии Мандельштама. В его произведениях стирались языковые и культурные границы между эпохами, античность соседствовала с современностью, что создавало ощущение бесконечного полета во времени. В стихотворении 1915 года у Мандельштама есть строки, в которых поэт говорит о том, что Италия стала для него духовной родиной.

Третья часть стихотворения посвящена 60-м годам – самому яркому и интенсивному периоду в жизни Бродского. В его творчество входит тема Петербурга, который, по мнению поэта, был не только «сосредоточием русского эллинизма», но и «колыбелью русской поэзии, точнее стихосложения».

Шестая часть «Вертумна» начинается словами «Четверть века спустя». Стихотворение написано в 1990 году, отсюда можно сделать вывод о том, что в четвертой части, которая начинается словами «Сделалось чуть прохладней», речь идет о событиях 1964 – 1965 годов – времени ссылки Бродского в Архангельскую область. Впервые в шестой части стихотворения поэт говорит о своем будущем, потому что до этого времени, судя по его словам, оно его «мало интересовало». Но от этого будущего, заканчивающегося «перспективой пня», Бродский уже не ждал ничего хорошего. Причина пессимистических настроений автора, возможно, заключается в предыдущей фразе о том, что «ничто не проходит даром».

Последнее предложение шестой части стихотворения звучит наиболее пронзительно: «Коснуться тебя – коснуться / астрономической суммы клеток, / цена которой всегда – судьба, / но которой лишь нежность – пропорциональна». За возможность воплощение, за «астрономическую сумму клеток» тела – земной оболочки души, человек расплачивается нелегкой судьбой. Но чем больше испытаний ему уготовано, тем выше его способность чувствовать и сострадать.

В седьмой части «Вертумна» безраздельно царствует Уистан Хью Оден, которого Бродский называл «величайшим умом ХХ века». Английский поэт в тридцать два года перебравшийся в США, Оден стал для Бродского примером для подражания, человеком, определившим его мировоззрения, манеру письма, мысли и чувства в эмиграции: «И я водворился в мире, в котором твой жест и слово / были непререкаемы. Мимикрия, подражанье / расценивались как лояльность. Я овладел искусством / сливаться с ландшафтом, как с мебелью или шторой / (что сказалось с годами на качестве гардероба). / С уст моих в разговоре стало порой срываться / личное местоимение множественного числа, / и в пальцах проснулась живость боярышника в ограде».

Мысль Одена о том, что Время боготворит язык, во время ссылки произвела на Бродского ошеломляющее впечатление: «Я помню, как я сидел в маленькой избе, глядя через квадратное, размером с иллюминатор, окно на мокрую, топкую дорогу с бродящими по ней курами, наполовину веря тому, что я только что прочел, наполовину сомневаясь, не сыграло ли со мной шутку мое знание языка. У меня там был здоровенный кирпич англо-русского словаря, и я снова и снова листал его, проверяя каждое слово, каждый оттенок, надеясь, что он сможет избавить меня от того смысла, который взирал на меня со страницы. Полагаю, я просто отказывался верить, что еще в 1939 году английский поэт сказал: «Время... боготворит язык», – и тем не менее мир вокруг остался прежним» («Поклониться тени», 1983). По сути, на этих восьми строчках Одена основывается вся философия позднего Бродского, его отношение к Языку, Времени, Пространству, его представления о поэтическом творчестве.

Седьмая часть «Вертумна» повествует о наступлении нового этапа в жизни поэта – этапа поэтической зрелости: «Также я бросил оглядываться. Заслышав сзади топот, / теперь я не вздрагиваю. Лопатками, как сквозняк, / я чувствую, что и за моей спиною / теперь тоже тянется улица, заросшая колоннадой, / что в дальнем ее конце тоже синеют волны / Адриатики. Сумма их, безусловно, / твой подарок, Вертумн. Если угодно – сдача, / мелочь, которой щедрая бесконечность / порой осыпает временное. Отчасти – из суеверья, / отчасти, наверно, поскольку оно одно – / временное – и способно на ощущенье счастья».

Однако «водворение» в мире Вертумна далось поэту нелегко. Творческие способности – это не только подарок судьбы, но и «то, что, – по словам Бродского, – огромный берег замечает, когда песчинка уносится океаном». Поэт говорит о своих достижениях как о «сдаче, мелочи», которую «щедрая бесконечность» бросает смертному, лишив его всего остального. Как человек, следуя суеверным представлениям, оставляет монету там, куда бы он хотел еще раз вернуться, так и «бесконечность» наделяет смертного своими чертами, чтобы в будущем иметь возможность еще раз приблизиться к недоступному ей состоянию, потому что только «оно одно – временное – и способно на ощущение счастья». Радость творчества, восхождение на поэтический Олимп сопровождались для поэта негативными последствиями: отсутствием читателей и необходимостью приспосабливаться к новым обстоятельствам. С другой стороны, так как слияние поэта с Вертумном состоялось, начало десятой части стихотворения: «Никто никогда не знал, как ты проводишь ночи», можно отнести и к самому Бродскому. Ощущение заброшенности не покидает поэта, и только ночью он может вести воображаемый разговор с близкими ему людьми, представляя, что они незримо присутствуют в темноте комнаты.

Метаморфозы, о которых поэт говорит в одиннадцатой части «Вертумна», свидетельствуют о том, что в жизни поэта начинают происходить роковые перемены, свидетельствующие о распаде и разрушении: «Айсберг вплывает в тропики. Выдохнув дым, верблюд / рекламирует где-то на севере бетонную пирамиду. / Ты тоже, увы, навострился пренебрегать / своими прямыми обязанностями. Четыре времени года / все больше смахивают друг на друга, / смешиваясь, точно в выцветшем портмоне / заядлого путешественника франки, лиры, / марки, кроны, фунты, рубли. / Газеты бормочут “эффект теплицы” и “общий рынок”, / но кости ломит что дома, что в койке за рубежом».

Тоскливое однообразие окружающей действительности вызывает у поэта апатию и оцепенение. Даже климат начинает меняться в худшую сторону. Мелькающие времена года, похожие друг на друга, сливаются в один бесконечно раздражающий ряд. Все, по словам Бродского, занимаются не своим делом, и даже Вертумн стал пренебрегать своими обязанностями. Дело, конечно, не только в том, что времена года стали походить друг на друга, а в том, что пора перемен в судьбе и творчестве поэта осталась в прошлом. В его жизни наступает кризис, бездействие, когда все в сознании смешивается и расплывается в бесконечном однообразии, не вызывающем уже никакого интереса со стороны наблюдателя. Сам поэт оценивает этот период в своей жизни как начало творческого оледенения. Тему оледенения подтверждают образы айсберга в тропиках и верблюда, оказавшегося на севере.

Следующая двенадцатая часть «Вертумна» заканчивает тему, начатую в первой части стихотворения со знакомства поэта со статуей Вертумна в Летнем саду в Ленинграде. Со смертью Джанни-Вертумна, который был проводником поэта в поэтическом мире, все остановилось, а если нет продвижения вперед, развития, то и само творчество утрачивая свое значение: «Жарким июльским утром температура тела / падает, чтоб достичь нуля. / Горизонтальная масса в морге / выглядит как сырье садовой / скульптуры. Начиная с разрыва сердца / и кончая окаменелостью. В этот раз / слова не подействуют: мой язык / для тебя уже больше не иностранный, / чтобы прислушиваться. И нельзя / вступить в то же облако дважды. Даже / если ты бог. Тем более, если нет».

Статуя, которая в первой части «Вертумна» постепенно превратилась в человека, возвращается к своему исходному состоянию и «выглядит как сырье садовой / скульптуры», как глыба мрамора, из которой когда-нибудь можно будет вновь что-то создать. Смерть в результате разрыва сердца приводит к окаменелости и в прямом, и в переносном смысле слова. И на этот раз уже ничего нельзя изменить: ни «разбудить» Вертумна, ни привлечь его внимание, заставив вслушиваться в незнакомые звуки, не удастся, потому что поэт и его друг уже давно разговаривают на одном языке.

Шестнадцать частей, образующих «Вертумн», имеют четкое строение, охватывая основные периоды жизни и творчества Бродского. Стихотворение состоит из четырех разделов, каждый из которых включает четыре части-строфы: I – IV части (юность) описывают творческое становление и заканчиваются рассказом о ссылке поэта и принятием решения об эмиграции; второй раздел (V – VIII части) повествует о зрелости и творческом подъеме, вызванном знакомством с Оденом в начале эмиграции; в следующих за ними IX – XII частях, описывающих начало старения и предчувствие конца, поэт говорит о творческом кризисе, который совпал для него со смертью Джанни-Вертумна.

Все возвращается на круги своя, и Вертумн после смерти вновь стал «сырьем», способным возродиться в новом качестве как проводник для следующих поколений поэтов. Возвращение же к тому, что было, в том же самом облике было невозможным ни для Вертумна, ни для самого Бродского. Со смертью Вертумна будущее уже не предвещало поэту ничего хорошего, но изменить то, что произошло, он был не в состоянии.

Как следствие наступившего кризиса в творчестве Бродского 90-х годов набирает силу возникшая в 80-х годах тема оледенения и конца жизненного пути. Этот процесс описан Бродским в тринадцатой части стихотворения: «Зимой глобус мысленно сплющивается. Широты / наползают, особенно в сумерках, друг на друга. / Альпы им не препятствуют. Пахнет оледененьем. / Пахнет, я бы добавил, неолитом и палеолитом. / В просторечии – будущим. Ибо оледененье / есть категория будущего, которое есть пора, / когда больше уже никого не любишь, /даже себя».

Вертумн – спутник поэта в творчестве – «был богом субтропиков с правом надзора над / смешанным лесом и черноземной зоной – / над этой родиной прошлого». В девяностом году «родина прошлого» – СССР исчезала не только с карты мира, но и из воспоминаний поэта, а потому в его жизни наступала новая пора – оледенение. В будущем поэт не видит для себя ничего хорошего, а потому в следующей части стихотворения он вновь обращается к прошлому: «В прошлом те, кого любишь, не умирают! / В прошлом они изменяют или прячутся в перспективу. / В прошлом лацканы ýже; единственные полуботинки / дымятся у батареи, как развалины буги-вуги».

Настойчивое повторение «в прошлом» (пять раз в одной строфе!) звучит как заклинание, обращенная к небесам просьба поэта удержать в памяти исчезающие образы. Каждый человек – это окно в мир. Со смертью Джанни погасло и «окно» самого Бродского, который научился смотреть на мир глазами своего спутника Джанни-Вертумна. Метаморфозы, призванные постоянно развиваться, совершенствоваться, переходить друг в друга теперь, оставшись без присмотра Вертумна, «продолжаются по инерции». Изменения, которые описывает поэт в своей жизни, соответствуют всеобщему оледенению, которое он наблюдает вокруг.

Среди охватившей мир рыночной лихорадки «непроданная душа» поэта выглядит архаично, как предмет из прошлого – музейный экспонат, не имеющий никакого отношения к реальной жизни: «приобретает статус / классики, красного дерева, яичка от Фаберже». В последних строках присутствует оптимизм. Все, что было в жизни поэта, – не напрасно, душа способна, хотя и пассивно, противостоять «наглому» будущему, сохраняя память о том, что осталось от Вертумна.

Но, несмотря на все попытки поэта сохранить равновесие хотя бы в творчестве, в обращенных к умершему другу последних строках стихотворения звучит отчаяние: «Мне не из чего сплести / венок, чтоб как-то украсить чело твое на исходе / этого чрезвычайно сухого года. / В дурно обставленной, но большой квартире, / как собака, оставшаяся без пастуха, / я опускаюсь на четвереньки / и скребу когтями паркет, точно под ним зарыто – / потому что оттуда идет тепло – / твое теперешнее существованье».

Девяностые годы стали наиболее мрачными в жизни Бродского. В стихотворениях, написанных в это период, в «Памяти Клиффорда Брауна», в «Письме в академию», в посвящении «Михаилу Барышникову», в «Надписи на книге», в «Новой Англии», чувствуется разрыв всех связей, утрата интереса к чему бы то ни было, начало конца. Смерть из перспективы будущего перемещается в настоящее, обретая черты реального физического воплощения. Последние слова поэта «Вертумн, Вертумн, вернись» звучат как крик о помощи, обращенный в никуда без малейшей надежды быть услышанным. Все изменилось в этом мире, и отныне любые попытки поэта воскресить прошлое, вернуться в мир воспоминаний, неизбежно будут обречены на провал.

Стихотворение «Вертумн» можно рассматривать как своеобразную летопись творческого пути поэта, подведение итогов жизни, взгляд на настоящее и будущее. И хотя выводы, к которым приходит в стихотворении Бродский, далеки от оптимистических, его рассказ подкупает искренностью чувств и трезвостью оценок. В разговоре с Соломоном Волковым Бродский признался: «К сожалению, я не написал “Божественной комедии”. И, видимо, уже никогда ее не напишу». Однако идея, которая положена в основу «Вертумна», очень напоминает дантевский сюжет, хотя, безусловно, ни по масштабу, ни по манере воплощения поэтического замысла эти два произведения нельзя сравнивать. Но все же некоторые ассоциации неизбежны.

Превращения, метафорические преобразования, образные сопоставления составляют основу поэзии. Заимствованный у Данте сюжет позволил Бродскому, рассказывая о своей жизни, изложить взгляды на поэтическое искусство. Образ бога перемен Вертумна как символ вечных преобразований (в природе, в человеке, в творчестве) объединил относящиеся к разному времени части стихотворения Бродского в единое художественное целое. Если у Данте в путешествии по загробному миру Орфея сопровождал один и тот же спутник – римский поэт Вергилий, то у Бродского в качестве Вертумна – проводника поэта по жизни и мировой литературе – выступают разные люди. Каждый из них в свое время оказал огромное влияние на жизнь и творчество поэта, поэтому воспоминания о них ему особенно дороги.

Но если прошлое в стихотворении обладает для Бродского неизъяснимой притягательностью, то в настоящем и будущем он уже не ждет ничего хорошего от судьбы. После смерти Вертумна надежды на перемены к лучшему сменились тревожными ожиданиями и неуверенностью. Стихотворение заканчивается обращенным к богу перемен отчаянным призывом вернуться. Трагическая безысходность последних строк свидетельствует о том, что в жизни поэта наступил момент, когда он уже не считает нужным скрывать свои чувства перед читателем. И этот всплеск неконтролируемых эмоций не оставляет иллюзий относительно состояния автора и верности его пессимистического прогноза на будущее. Ничто нельзя обратить вспять, все попытки воскресить Вертумна абсолютно бессмысленны, а раз так, то отныне наступает последний этап в жизни поэта – этап всеобщего оледенения.

* * *

Язык художественной литературы представляет собой сложную многоуровневую структуру, отражающую внутренний мир автора. Все многообразие взглядов, формирующихся под влиянием эмоционально-чувственного или рационального мышления на разных уровнях и этапах развития человека, фиксировались с помощью языка, находили отражения в произведениях художественной литературы, передающих не только индивидуально-эстетическую, но и социально-историческую точку зрения на описываемые события.

Наиболее актуальным данное положение представляется для произведений литературы, которые в силу языковых и художественно-эстетических особенностей построения нуждаются в пояснениях и комментариях, дающих возможность читателю проникнуть в сложный мир субъективно-авторских ассоциативных значений, понять специфику и идейно-тематическую направленность творчества.

Проведенные исследования текстов Бродского помогли выявить причины обращения поэта к нетрадиционным поэтическим структурам и принципы, которыми он руководствовался в своем творчестве. В конечном счете, лингвистический анализ текстов способствовал более адекватному их осмыслению и разрешению вопросов, неизбежно возникающих при изучении поэзии Бродского в рамках литературоведения.

Особенности построения поэтических текстов Бродского, описанные в диссертационном исследовании, позволили провести комплексный разбор отдельных его произведений, обладающих, с точки зрения носителей языка, нетрадиционной лингвистической структурой и содержанием. Рассмотренные в диссертации стихотворения «Колыбельная Трескового мыса» и «Вертумн» можно рассматривать как своеобразные летописи жизни и творчества поэта, в основе которых лежит осмысление пройденного пути, выражение взглядов на настоящее и будущее.

Выявленные в диссертации особенности поэтического языка Иосифа Бродского могут быть использованы в вузовском образовании и в дальнейшей работе как по изучению творчества поэта в целом, так и при анализе отдельных его произведений.

Список работ, опубликованных по теме диссертационного исследования:

Монографии: Логика метафорических преобразований. СПб: СПбГУ. 2000. 190 с.

Иосиф Бродский: американский дневник. О стихотворениях, написанных в эмиграции. СПб: Нестор. 2005. 373 с.

Люди и Боги. О стихотворении «Вертумн» Бродского. СПб: СПбГУ. 2006. 140 с.

Статьи: Стереотипы национального восприятия обобщенных сравнительных конструкций в художественном тексте // Вестник СПбГУ. 1996. № 1. С. 98 –100.

К вопросу о потенциально-комбинаторных свойствах наречий степени // Вестник СПбГУ. 1997. Сер.2. Вып. 2. № 9. С. 39 – 48.

Парадокс как принцип организации художественного текста // Вестник СПбГУ. 1998. Сeр.2. Вып. 3. С. 40 – 50.

Метафора в художественном тексте (Часть I) // Вестник СПбГУ. 2001. Сер.2. Вып. 2. С. 41 – 51.

Метафора в художественном тексте (Часть II) // Вестник СПбГУ. 2001. Сер.2. Вып. 4. С. 51 – 62.

Проблема выбора и вопросы сочетаемости единиц языка в речи (на примере экспликации повышенной степени проявления признака) // Обработка текста и когнитивные технологии. Материалы международной конференции «Когнитивное моделирование в лингвистике. Казань: Отечество. 2001. С. 53 – 63.

Литовская тема в поэзии Иосифа Бродского (О стихотворении «Литовский ноктюрн: Томасу Венцлова») (Часть I) // Русский язык за рубежом. 2003. № 3. С. 90 – 99.

Литовская тема в поэзии Иосифа Бродского (Часть II) // Русский язык за рубежом. 2003. № 4. С. 82 – 90.

Парадоксы восприятия поэзии Иосифа Бродского // Русская литература. 2004. № 2. С. 254 – 265.

Клетки и райские кущи (О стихотворении И.Бродского «Я входил вместо дикого зверя в клетку») // Нева. 2004. № 10. С. 227 – 236.

Мотивы одиночества и смерти в поэзии И.Бродского 80-х годов // Русская литература. 2005. № 1. С. 230 – 242.

Стихотворение Бродского «На смерть Жукова» // Нева. 2005. №5. С. 237 – 247.

В погоне за призраками (О стихотворении Бродского «Новый Жюль Верн») // Русская литература. 2007. № 2. С. 64 – 83.

Учебно-методические пособия: Давайте говорить по-русски (учебное пособие по русскому языку как иностранному). Изд. 7-ое. Москва: Русский язык. 2005. 336 с.

Петербург в жизни и творчестве русских писателей. СПб: Златоуст. 2003. 455 с.

Грамматика русского языка в упражнениях и комментариях. Морфология. Изд. 3-е. СПб: Златоуст. 2005. 423 с.

1 В качестве примера можно привести образ белого листа бумаги из поэзии Бродского как части вещественного мира и относящихся ко Времени слов, которые на нем записаны.

2 Лосев Л. На столетие Анны Ахматовой (1989). В сб.: Как работает стихотворение Бродского. М., НЛО, 2002, с. 202 – 222.

3 Rigsbee D. Style of Ruins (Joseph Brodsky and the Postmodernist Elegy). Greenwood press. 1999. P.92.