3.1 Определение международного преступления

Термины «международные преступления» или «преступления по международному праву» обычно используется как синонимичные более громоздкому определению «преступления против мира и безопасности человечества»[1]. В основе понятия международного преступления лежит концепция индивидуальной уголовной ответственности физических лиц за нарушения фундаментальных международно-правовых норм, сформулированная в Нюрнбергском приговоре.

Источники международного права содержат определения основных классов международных преступлений, однако само определение термина международного преступления в них отсутствует. Комиссия международного права ООН в 1995 году г. «постановила не предлагать общего определения преступлений против мира и безопасности человечества». Она пришла к выводу, что «определение общих контуров концепции преступлений против мира, военных преступлений и преступлений против человечности, указанных в статье 6 Устава Нюрнбергского трибунала, должно стать результатом практики»[2]. «Международное право, – определила Комиссия, – служит основой для уголовной квалификации видов поведения, представляющих собой преступления против мира и безопасности человечества <…>. Таким образом, запрещение таких видов поведения и их наказуемость прямо следуют из международного права»[3].

Однако в период, истекший с момента составления данного комментария, международными судами была наработана гигантская практика по международным преступлениям, что вновь подстегнуло ученых к поискам адекватных формулировок. К настоящему моменту в юридической науке (как мировой, так и российской) предложено достаточно много определений международного преступления.

Слабость формулировок, содержащихся в российской доктрине международного права, связана со смешением многими отечественными учеными понятия ответственности государства за международно-противоправное деяние с уголовной ответственностью физических лиц за преступления, совершенные, возможно, от имени или при попустительстве такого государства[4].

Однако эта тенденция постепенно преодолевается. Так, российский ученый А.Г. Кибальник предложил считать международным преступлением «нарушающее мировой правопорядок виновно совершенное лицом деяние, противоправность которого и ответственность за которое установлены в международном уголовном праве»[5].

Близкое по сути определение мы находим у Антонио Кассезе, который специально  подчеркивает в нем различие между государственным деликтом и преступным деянием физического лица:

«Международные преступления – это нарушения международных норм, влекущие за собой индивидуальную уголовную ответственность совершивших их лиц (в противоположность ответственности государства, представителями которого могут быть данные лица)»[6].

Далее Кассезе указывает на общие признаки международных преступлений.

Во-первых, они охватывают как нарушения обычных международно-правовых норм, так и условий международных договоров, «когда такие условия фиксируют, или (и) обстоятельно разъясняют обычное право, или способствуют его формированию»[7].

Во-вторых, нарушаемые нормы должны быть направлены на защиту ценностей, которые рассматриваются в качестве важнейших всем международным сообществом, и, следовательно, связывают все государства и всех людей. «Эти ценности, – пишет Кассезе, – не плод работы ученых или раздумий мечтательных философов. Они установлены (хотя и не всегда подробно разъяснены) международными инструментами, самыми важными из которых являются Устав ООН 1945 г., Всеобщая декларация прав человека 1948 г., Европейская конвенция о правах человека 1950 г., два Международных пакта ООН о гражданских и политических и об экономических, социальных и культурных правах 1966 г., Американская конвенция о правах человека 1969 года, Декларация ООН о принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества 1970 г., и Африканская конвенция о правах человека и правах народов 1981 г. Другие соглашения также стоят на страже этих ценностей, хотя и иным способом: они не декларируют их непосредственно, но запрещают поведение, которое их попирает; например, Конвенция 1948 г. о геноциде, Женевские конвенции 1949 г. о защите жертв войны и два Дополнительных протокола к ним от 1977 г., Конвенция против пыток 1984 г. и различные соглашения, предусматривающие судебное преследование и наказание отдельных форм терроризма»[8].

В-третьих, международное сообщество имеет универсальный интерес в пресечении этих нарушений[9].

Международные преступления сегодня включают в себя несколько групп или классов, а именно: (1) военные преступления, (2) преступления против человечности, (3) преступление геноцида, (4) преступление пытки (в настоящий момент – дискретное преступление, отличное от пытки как одной из форм военных преступлений и преступлений против человечности), (5) агрессию и (6) некоторые экстраординарные формы терроризма (серьезные проявления поощряемого государством или терпимого государством международного терроризма)[10].

Следует согласиться с проф. Вильямом Шабасом, который относит к международным преступлениям все серьезные нарушения норм международного права, нацеленных на защиту фундаментальных прав человека[11]. Однако международные преступления не ограничены только этими нарушениями, что видно из примера преступления агрессии, запрещение которой прежде всего направлено на защиту международного порядка как такового. Проф. Бассиони подчеркивает, что международные преступления затрагивают интересы мирового сообщества в целом постольку, поскольку они (1) угрожают миру и безопасности человечества и (2) потрясают совесть человечества. Это два различных элемента, однако присутствия хотя бы одного из них достаточно, чтобы деяние могло считаться международным преступлением[12].

Проф. Бассиони рассуждает следующим образом: «Агрессия по своей природе составляет угрозу миру и безопасности, но не все акты агрессии фактически угрожают миру и безопасности человечества. Одновременно геноцид и преступления против человечности потрясают совесть человечества, но определенные случаи таких действий, возможно, не угрожают миру и безопасности. <...> Военные преступления время от времени могут угрожать миру и безопасности; однако их совершение – только обстоятельство ухудшения уже разрушенных мира и безопасности, потому что они совершаются во время вооруженного конфликта международного или немеждународного характера. Кроме того, степень, до которой военные преступления потрясают совесть человечества, может зависеть от контекста их возникновения и количественной и качественной природы совершенных преступлений»[13]. В то же время – и это следует особенно подчеркнуть – в современной доктрине международного права понятия «международный порядок» и «фундаментальные права человека» ни в коей мере не могут быть противопоставлены. Скорее, уважение к фундаментальным правам человека расценивается и как одна из важнейших составляющих мирового порядка, и как условие его соблюдения. «Злодеяния Второй мировой войны и послевоенное признание прав человека в ряду основополагающих принципов международного сообщества, – пишет американский исследователь Нихэл Бхута, – открыли путь к признанию широкомасштабных и серьезных посягательств на жизнь и физическую неприкосновенность в качестве угрозы международному сообществу»[14]. Совет Безопасности ООН в своей Резолюции об учреждении Международного трибунала по бывшей Югославии прямо охарактеризовал «вопиющие нарушения гуманитарного права», в частности, «убийства, массовое, организованное и систематическое задержание и изнасилование женщин и практику «этнической чистки» как «угрозу для международного мира и безопасности»[15].

В историческом решении МТБЮ по промежуточной апелляции Тадича указано, что предметная юрисдикция данного Трибунала, включающая военные преступления, преступления против человечности и геноцид, распространяется на преступления, которые «не затрагивают интересы только одного какого-либо государства, но потрясают совесть человечества»[16]. В обосновании этого Апелляционная камера, в частности, процитировала Решение Высшего Военного Трибунала Италии, в соответствии с которым «эти нормы из-за их огромного этического и морального содержания имеют не территориальный, но универсальный характер. <…> Солидарность наций, нацеленная на как можно большее облегчение ужасов войны, вызвала потребность создания правил, которые не признают границ, наказывая преступников везде, где они только могут находиться». В деле Эйхмана Верховный Суд Израиля подчеркнул, что международные преступления «составляют действия, которые вредят жизненным международным интересам, основам и безопасности международного сообщества и нарушают моральные ценности и гуманитарные принципы, содержащиеся в системах уголовного права, принятых цивилизованными нациями. <…> Такие преступления влекут за собой индивидуальную уголовную ответственность, ибо они бросают вызов основам международного сообщества и оскорбляют совесть цивилизованных наций. <…> Эти преступления суть международные преступления, в предотвращении которых заинтересованы все нации мира»[17]. Апелляционный и Кассационный суды Франции в деле бывшего шефа лионского гестапо Клауса Барбье указали, что «преступления против человечности не только подпадают под действие <…> внутригосударственного уголовного права, но и регулируются международным уголовным правом, которому понятия границ и норм о выдаче, вытекающих из них, абсолютно чужды»[18].

Вильям Шабас отмечает, что после Нюрнберга и принятия в 1948 г. Конвенции о предотвращении и наказании преступления геноцида, стала весьма распространенной идея о том, что данные преступления являются «международными» в силу свойственного им ужаса, а не потому, что их преследование требует международных усилий. Иными словами, согласно американским судьям,  «эти немногие преступления осуждены столь универсально, что лица, их совершающие, являются врагами всех людей. Поэтому любая нация, на территории которой находятся преступники, может наказывать их согласно своему закону, применимому к таким преступлениям»[19]. «Но это объяснение, – пишет проф. Шабас – имеет свои недостатки. Преступления типа убийства, изнасилования, сексуального злоупотребления детьми также «универсально осуждены», но не существует никакой тенденции, направленной на придание им статуса международных преступлений. <…> Есть  другое объяснение того, почему геноцид, преступления против человечности и военные преступления требуют международной криминализации: как правило, они совершаются государствами или, точнее, людьми, которые находятся в положении лидеров или руководителей этих государств. Поэтому такие преступления обычно избегают судебного преследования национальными судами, которые в обычном случае осуществляли бы по ним юрисдикцию. Другие преступления, которые «универсально осуждены» <…>, не требуют признания их международными потому, что государство, [обычно] осуществляющее юрисдикцию, почти неизменно желает преследовать их по суду»[20].

Шериф Бассиони также обращает внимание на решающее значение элемента явного или неявного участия государства в совершении международного преступления, «независимо от того, проявляется ли оно в действии или в упущении»[21].

Сходные мысли высказывает и Антонио Кассезе, обосновывая, почему дефиниция международных преступлений не включает в себя незаконный оборот наркотических и психотропных веществ, незаконную торговлю оружием, контрабанду ядерных и других потенциально опасных материалов или отмывание денег: «С одной стороны, этот широкий диапазон преступлений предусмотрен лишь в международных договорах и решениях международных организаций, но не в обычном праве. С другой стороны, такие преступления обычно совершают частные лица или преступные организации, и государства борются против них, зачастую официально объединяя свои усилия. Другими словами, эти преступления, как правило, совершаются против государства. Они обычно не совершаются при участии государств, а если и совершаются государственными агентами, то чаще всего действующими в личных интересах. Данные деяния национальное законодательство обычно расценивает как общеуголовные преступления».

В другом месте тот же автор подчеркивает: «Достоинства и недостатки уголовного преследования нарушений законов войны (и, более широко, международных преступлений) национальными судами должны быть оценены в свете фундаментального различия, отмеченного крупным голландским юристом-международником Бертом Рёлингом, между «индивидуальной» и «системной» преступностью. Первая охватывает преступления, совершенные комбатантами по их собственной инициативе и из «эгоистичных» побуждений <...>. Последняя относится к преступлениям, совершаемым в крупных масштабах, в основном для поддержания военных усилий, по требованию или по крайней мере при поддержке или терпимости правительственных структур (убийство гражданских лиц с целью терроризировать [гражданское население], отказ в пощаде, использование запрещенного оружия, пытки захваченных противников с целью получения информации и т.д.). Обычно «индивидуальная преступность» подавляется национальными властями (армейские командиры не любят этот тип недостойного поведения, так как это отрицательно сказывается на моральном духе армии и настраивает против нее вражеское население). В отличие от этого «системная преступность» подавляется только международными трибуналами или национальной юрисдикцией противника. Есть, конечно, исключения, типа дела Келли –типичного примера «системной преступности» (Рёлинг), возбужденное властями США под давлением американского и иностранного общественного мнения. Но в целом преследование «индивидуальной преступности» наблюдается более часто, чем преследование «системной преступности» по той простой причине, что последнее влечет оценку и осуждение всей правительственной системы, недостойного поведения самых высоких властных сановников»[22].

Таким образом, элемент государственного участия является важным аспектом при оценке опасности деяния, образующего международное преступление, и определяет необходимость противодействия таким преступлениям со стороны международного сообщества как такового.

Наконец, еще одной характеристикой международных преступлений является их не просто межгосударственная, а подлинно международная криминализация. Это означает, что правила, нарушение которых образует международные преступления, носят характер норм обычного международного права, либо, если эти правила содержатся в договорах, участниками которых не является подавляющее большинство государств, правовые принципы, лежащие в их основе, также являются частью обычного международного права или способствуют их активному становлению. Именно таким образом Генеральный Секретарь ООН и Судьи Международных трибуналов по Югославии и Руанде охарактеризовали нормы Дополнительных протоколов I и II к Женевским конвенциям[23].

 

На основе сказанного можно выделить основные признаки дефиниции международного преступления. Такие преступления:

&‐ совершаются физическими лицами;

– являются грубыми нарушениями общепризнанных норм международного права (то есть либо обычных норм, либо договорных норм, в основе которых лежат принципы, являющиеся частью обычного права), обязательных как для государств, так и для физических лиц, и нацеленных на защиту фундаментальных прав личности и (или) мирового правопорядка;

– влекут за собой индивидуальную уголовную ответственность по международному праву;

– как правило, прямо или косвенно поддерживаются государством либо совершаются при попустительстве или неспособности государства подавить данные преступления, что затрудняет или делает практически невозможным их уголовное преследование судами этого государства.

Последний признак является факультативным: он не составляет юридического элемента (квалифицирующего признака) всех международных преступлений. Однако в подавляющем большинстве случаев такое участие фактически присутствует. Именно это обстоятельство определяет необходимость преследования таких преступлений не только отдельными государствами, но международным сообществом в целом.

 

3.2. Правовые последствия признания деяния международным преступлением

Однако лучше всего природу рассматриваемых преступлений демонстрируют даже не их общие признаки, а те правовые последствия, которые проистекают из объявления того или иного деяния международным преступлением. Эти последствия еще ярче подчеркивают отличие международных преступлений от общеуголовных преступлений, предусмотренных во внутригосударственном праве.

Можно выделить шесть наиболее значимых последствий.

1) Международные преступления наказываются как таковые вне зависимости от того, наказуемы ли они по внутригосударственному праву (см. подробно раздел 5.2).

2) Международные преступления могут преследоваться судами, которые при обычных обстоятельствах не обладали бы по ним юрисдикцией[24]. Это означает, что лица, предположительно ответственные за такие преступления, в принципе могут быть преданы суду и наказаны любым государством, независимо от любой территориальной связи с преступлением, независимо от гражданства преступника или жертвы и независимо от того, затрагивает ли данное преступление безопасность или национальные интересы данного государства. Другими словами, судебное преследование может быть осуществлено судом даже при отсутствии традиционных оснований для юрисдикции (см. подробно раздел 4.1). Кроме того, государства либо непосредственно, либо через свое участие в международных организациях могут расследовать международные преступления и осуществлять судебное преследование подозреваемых, учреждая для этого международные или смешанные (гибридные) суды (см. подробно раздел 4.2.1)[25]. Две эти формы компетенции судов по международным преступлениям обобщенно именуются «международной юрисдикцией». В первом случае, когда преследование осуществляет иностранный суд, обычно используется более узкий термин «универсальная юрисдикция» (подробно см. раздел 4.2.3).

3) Суд может наделяться временной юрисдикцией по международным преступлениям, совершенным до учреждения этого суда[26]. Разумеется, это правило ограничено лишь случаями, когда такие преступления уже были криминализированы в международном праве на момент их совершения, что гарантирует соблюдение принципа неретроактивности закона (см. выше, раздел ).

4) Международные преступления смягчают традиционные нормы, касающиеся иммунитета глав государств и иных высших должностных лиц от судебного преследования[27]. Это означает, что если лицо, совершившее такое преступление, действовало de jure в официальном качестве как высокий государственный чиновник или de facto как представитель государства, от имени которого было совершено запрещенное деяние, на такое лицо не распространяется неприкосновенность от гражданской или уголовной юрисдикции иностранных государств и компетентных международных судов. Исключение составляют действующие главы государств, министры иностранных дел и дипломатические представители, которые пользуются неприкосновенностью от юрисдикции иностранных судов до тех пор, пока не покинут данный пост[28] (подробно см. раздел 5.4).

5) По крайней мере к ряду классов международных преступлений: геноциду, преступлениям против человечности, пыткам и военным преступлениям – не могут применяться сроки давности[29] (подробно см. раздел 5.6).

6) Акты амнистии в отношении международных преступлений, принятые властями государства, гражданами которого являются предполагаемые преступники или на территории которого были совершены предполагаемые преступления, не связывают суды других государств и международные суды[30] (подробно см. раздел 5.5).

 

3.3. Классификация международных преступлений

Становление понятия международного уголовного преступления – продукт развития международного права главным образом в XX веке, хотя его корни можно найти в и более ранних исторических эпохах. Поскольку отдельные классы международных преступлений были признаны таковыми не сразу, удобнее всего рассмотреть их появление и развитие в исторической ретроспективе.

Важнейшей особенностью международных преступлений следует считать их принципиальную подсудность суду любого государства, которое желает и имеет возможность осуществить в их отношении уголовное преследование. Это отличает их от обычных преступлений, преследование которых тесно связано с доктриной государственного суверенитета. Традиционно исключением являлось пиратство: пираты рассматривались как враги всего человеческого рода (hostes humani generis), и любое государство, захватившее пирата, могло судить его своим судом вне зависимости от подданства преступника и его жертв[31]. Однако, в соответствии с современной доктриной международного уголовного права, пиратство уже не может считаться международным преступлением «в чистом виде»: обычно оно не совершается при участии государств и поэтому не требует международной криминализации.

Шесть перечисленных ниже классов международных преступлений безусловно считаются таковыми в обычным международным праве. Они разделяются на две подгруппы. Первая  охватывает так называемые «основные преступления», которые, как принято полагать, включают самые отвратительные злодеяния: военные преступления, преступления против человечности и геноцид. Вторая подгруппа включает в себя агрессию, пытки (как самостоятельное международное преступление, отличное от пыток как одной из форм военных преступлений и преступлений против человечности) и международный, финансируемый государством либо поддерживаемый государством терроризм (также самостоятельное преступление, отличное от терроризма как формы военного преступления и преступления против человечности). В настоящее время три эти преступления по различным причинам не подпадают под юрисдикцию ни одного из международных судов[32]. Как будет показано ниже (см. главу 18), актуальностью для настоящего исследования обладают лишь сведения о преступлениях «основной» категории. Поэтому на них мы остановимся подробнее. Об остальных мы упомянем лишь в общих чертах.

 

3.3.1 Возникновение и развитие доктрины военного преступления

По времени становления наиболее ранним классом международных преступлений в современном значении этого термина  являются военные преступления, или как они именуются более традиционно, «нарушения законов и обычаев войны». Становление дефиниции военных преступлений неразрывно связано с развитием «права войны», точнее, той его отрасли, которая впоследствии получила название «международного гуманитарного права». Еще в древности и в средние века нарушение некоторых обычных или кодифицированных правил «благородства» в отношении вышедшего из строя противника, вражеского мирного населения, а также вероломство, подлежали, как минимум, общественному осуждению. Иногда такие нарушения влекли ответственность по внутреннему праву. Так, в указе, опубликованном в 1386 году королем Англии Ричардом II, устанавливалась ответственность за поведение при проведении военных действий, и под страхом смерти были запрещены насилие над женщинами и невооруженными священниками, сжигание домов и осквернение церквей.

Принципы подобной ответственности были включены в Орлеанское Постановление, выпущенное французским королем Карлом VII в 1439 г., в указы, выпущенные королем Фердинандом Венгерским в 1526 г., императором Максимилианом II в 1570 г. (гуманитарные правила установлены в статьях 8 и 9) и королем Швеции в 1621 г. Статья 100 Военного Уложения, утвержденного Густавом II Адольфом, устанавливает, в частности, что никто не должен «тиранствовать над любыми священнослужителем, старыми людьми (мужчинами или женщинами), сумасшедшими и детьми»[33].

Подобная же ответственность предусматривалась в ряде отечественных правовых актов. Так, юрисдикция воеводских судов и судов полковых судей, действовавших на основе Устава ратных, пушкарских и иных дел (1621) распространялась в том числе на ограбления церквей, занятие их на постой, разорение мельниц. Согласно Соборному уложению царя Алексея Михайловича (1649), к преступлениям, совершаемым во время военных действий, относились преступления против местных жителей на занятых у неприятеля территориях, в том числе причинение им убытков при покупке припасов, потрава хлеба и употребление его в корм лошадям. «Артикулом воинским» Петра I предусматривалась уголовная ответственность за ограбление и разрушение церквей и больниц, убийство и причинение «обид» женщинам, детям, священникам и старикам, причинение убытков со стороны постояльца хозяину дома и членам его семьи, нанесение им побоев и оскорблений, разрушение строений, дворов, порча огородов, потрава посевов и т.п.[34]

Первый случай «международного» судебного преследования за военные преступления историки права усматривают в Решении специального трибунала Священной Римской Империи 1474 г. по делу Петера фон Хагенбаха. Хагенбах был признан коллегией из двадцати восьми судей, представлявших союзнические государства, виновным в убийстве, изнасиловании и других преступлениях «против закона Божеского и человеческого», которые «он, как рыцарь, имел обязанность предотвратить». По приговору Суда обвиняемый был лишен рыцарства и казнен.

 

Карл Смелый, Герцог Бургундии (1433-1477), утвердил Петера фон Хагенбаха наместником укрепленного города Брейсах на Верхнем Рейне. С целью подавления воли к сопротивлению, наместник создал в городе атмосферу террора. Убийства, изнасилования, незаконное налогообложение и произвольная конфискация частной собственности стали универсальными методами управления, приведшими к значительному сокращению численности населения. Подобные же действия совершались и против жителей соседних территорий, в том числе швейцарских торговцев на их пути к ярмарке Франкфурта. Коалиция (Австрия, Франция, Берн и города Верхнего Рейна) блокировала Брейсах и в 1477 году разгромила войска наемников Петера фон Хагенбаха. После пленения Хогенбаха эрцгерцог Австрии, под чьим командованием освобождался Брейсах, установил специальный суд, состоящий из 28 судей – представителей Коалиции стран и городов. На суде Эрцгерцог выступил в качестве истца и обвинил Петера фон Хагенбаха в том, что он своими действиями «втоптал в грязь законы Божеские и человеческие». Более конкретно, ответчик был обвинен в организации убийств, изнасилований и лжесвидетельстве. Были представлены факты, когда наемники, подчиненные подсудимому, убивали мужчин в тех домах, где они останавливались, и по своей прихоти расправлялись с  женщинами и детьми. Защита построила свои доводы на обязанности обвиняемого в исполнении приказа и заявила, что «Сэр Петер фон Хагенбах не может признавать иного судью и господина, кроме герцога Бургундского», чьи приказы и распоряжения он оспаривать не мог. Обвинение утверждало, что исполнитель только исполнителем не бывает и сам принимает решения. Это основное соображение подтверждалось тем, что сам герцог приказами о назначении Петера фон Хагенбаха дал ему неограниченные полномочия, признавая post factum «все, что делается от его имени». Обвиняемый просил об отсрочке, чтобы затребовать подтверждение от герцога Бургундского, но суд отказал ему в ходатайстве, поскольку преступления ответчика уже были установлены вне сомнения. В итоге суд определил, что обвиняемый виновен, и лишил его звания рыцаря, отменяя тем самым своеобразный иммунитет от наказания[35].

Однако это решение следует считать нехарактерным для своего времени исключением: в абсолютном большинстве случаев на протяжении человеческой истории такие действия оставались безнаказанными или даже рассматривались как «законное право победителя».

Появление дефиниции военных преступлений как класса международного преступления следует отнести ко второй половине XIX века. Оно стало следствием кодификации «законов войны» сначала в национальном, а затем и в международном праве.

Так, статья 44 Кодекса Либера (Инструкции полевым войскам Северо-Американских Соединенных Штатов, составленные профессором права Колумбийского университета Фрэнсисом Либером и опубликованные в Общем приказе № 100 президента Авраама Линкольна, Вашингтон, 24 апреля 1863 г.) гласит, что «всякое бессмысленное насилие, совершаемое против жителей в оккупированной стране, уничтожение собственности, <...> всякое ограбление, мародерство или дезертирство <...> и всякое насилие, истязание, искалечение или убийство таких жителей» являются наказуемыми. В Статье 47 определено, что «преступления подлежат наказанию всеми установленными санкциями»; согласно санкции за «поджег, убийство, искалечение, нападение и ограбление на дороге, кражу, кражу со взломом, мошенничество, подлог и насилие», преступления, совершенные американским солдатом на территории противника, рассматриваются, как если бы они произошли «дома».

Лица, обвинявшиеся в таких преступлениях, могли быть наказаны не только судами их собственного государства (по принципу гражданства преступника), но и судами противника (по принципу гражданства жертвы). Конец XIX и начало XX века демонстрируют целый ряд таких судебных процессов, в которых проявились обе эти тенденции[36]. Следует однако отметить, что перед судами, как правило, представали преступники очень невысокого ранга.

Первые призывы основать международный трибунал для уголовного преследования лиц, виновных в совершении массовых тяжких преступлений во время военных действий, прозвучали в 1872 году из уст основателя Международного Комитета Красного Креста Густава Муанье в связи со злодеяниями, совершенными в ходе франко-прусской войны[37]. Основанная на доктрине абсолютного суверенитета, позиция государств по этому вопросу не позволила тогда реализовать эти поистине пророческие идеи. Однако, по мере развития практики международных соглашений, в особенности после кодификации «законов и обычаев войны» в ходе Гаагских мирных конференций 1899 и 1907 гг., вопрос и о международном преследовании их серьезных нарушений, а также о привлечении к ответственности высших должностных лиц, ответственных за эти нарушения, начал ставиться уже государствами.

Первая заметная попытка такого рода была предпринята после Первой мировой войны в  ходе Предварительной Мирной конференции 1919 года в Версале[38]. Созданная ей «Комиссия по вопросам ответственности авторов войн», состоявшая из пятнадцати видных юристов, должна была разрешить вопрос о том, существуют ли какие-либо основания для обвинения подданных Германии и ее союзников в нарушении международного права. Эта же комиссия составила первый подробный международный перечень военных преступлений. В отношении лиц, которые были названы Конференцией в качестве подозреваемых, Комиссия предварительно установила факт их виновности «в нарушении законов и обычаев войны и законов человечности». Члены комиссии заключили, что «они подлежат  уголовному преследованию»,  и предложили создать для этого международный трибунал[39]. Однако в тот исторический период данное предложение также осталось «благим намерением»: в результате дипломатических разногласий между союзниками данный судебный орган  создан не был, а Германия заявила о категорическом отказе в выдаче подозреваемых. Немецкий император Вильгельм II, который должен был предстать перед судом (будучи виновным в соответствии со статьей 227 Версальского договора «в тяжком оскорблении морали и нерушимости международных договоров»), получил убежище в Голландии. Нидерланды отказались выдать кайзера союзникам. В порядке компромисса немецкое руководство судило лиц, обвиняемых в совершении военных преступлений, Имперским Военным судом в Лейпциге[40]. Однако из нескольких сот подозреваемых, дела которых были переданы союзниками немецкой юстиции, осуждены были в итоге лишь несколько человек, а само наказание носило символический характер. Например, майор Стенгер, отдавший приказ об убийстве всех раненных на поле боя французских солдат, был признан виновным в причинении смерти через преступную халатность и приговорен к двум годам тюремного заключения[41]. Как пишет Роберт Крайер, наследие Лейпцига – это «опасение, что государство вряд ли будет активно преследовать своих подданных [обвиняемых в международных преступлениях] в своих собственных судах, и поэтому необходимы международный контроль или международное разбирательство, либо преследование судами другого государства»[42].

Военные преступления впервые подверглись международному судебному преследованию лишь в Нюрнберге[43]. Судьи Нюрнберга отметили, что запрещение военных преступлений было частью обычного международного права уже в 1907 г. Нюрнбергский и Токийский трибуналы, а также издание державами-победительницами Закона Контрольного Совета № 10, дали существенный толчок для преследования военных преступников национальными судами. В связи с этим рядом государств были приняты соответствующие внутренние законы. Однако следует признать, что до новейшего периода этот законодательный потенциал, за редчайшим исключением, использовался только против лиц, совершивших военные преступления в период Второй мировой войны. Еще одной существенной особенностью «постнюрнбергского» этапа было то, что дефиниция военного преступления применялась только к нарушениям, совершенным в ходе международных вооруженных конфликтов.

Началом новейшего периода развития международного уголовного права послужило учреждение и деятельность двух Специальных международных трибуналов ООН: в 1993 г. по бывшей Югославии и в 1994 г. по Руанде. Важнейшим последствием этого этапа стало распространение дефиниции военного преступления на деяния, совершенные во время вооруженного конфликта немеждународного характера, и реальное судебное преследование лиц, совершивших такие преступления. Деятельность данных трибуналов дала мощный толчок к преследованию военных и иных международных преступлений национальными судами.

В настоящее время под военными преступлениями понимаются деяния, совершенные в ходе вооруженного конфликта как международного, так и немеждународного характера, являющиеся серьезными нарушениями норм  гуманитарного права, вызывающие серьезные последствия для жертв и влекущие, по международному праву, индивидуальную уголовную ответственность (развернутое определение военного преступления см. в разделе 10.1).