Телемах в Спарте

(Гомер, Одиссея. IV, 1-619)

Колесница остановилась перед дворцом царя Менелая. Менелай в это время праздновал свадьбу дочери своей Гермионы с Неоптолемом, царем Фтии, и другую – сына своего Мегапенфа с одной благородной девицей из Спарты. Когда юноши остановились вместе с колесницей у высоких ворот дворца, их увидел прежде других слуга и спальник Менелаев Этеоней и сообщил о приезде незнакомцев. "Царь Менелай, – сказал он, – два гостя прибыли, иноземцы они и, кажется, из племени Зевса⁸⁸. Что повелишь нам? Отпрячь ли коней их, или отказать им, чтобы у других искали приюта?" С гневом отвечал ему Менелай: "Неглупый ты человек, Этеоней, а говоришь как младенец. Мы сами не раз пользовались гостеприимством у чужих людей, прежде чем воротились на родину и успокоились. Скорее вели отпрячь коней и пригласи обоих странников на наш семейный пир". Так говорил Менелай. Тотчас созвал Этеоней слуг, велел им отпрячь коней и привязать их к яслям, полным ячменя и овса. Чужеземцы, войдя во дворец, не могли надивиться блеску его и красе. Освежившись купанием, натершись маслом, облекшись в прекрасные одежды, вошли они в залу и сели возле царя Менелая на стульях. Дружески взял их Атрид за руки и сказал: "Друзья, откушайте на здоровье пищи нашей. Когда же утолите голод вы, я спрошу вас, что вы за люди. Оба, конечно, не низкого рода, а дети царей". Тут он подал им кусок жареного мяса из почетной, собственной, части, отделив его своею рукой. Когда утолили они свой голод, Телемах обратился к спутнику и тихо сказал ему: "Видишь, возлюбленный друг мой Писистрат, как много здесь блестящей меди; как блистает все золотом, серебром, янтарем и слоновой костью! Один Зевс на Олимпе имеет такие палаты! Что за богатство! С изумлением смотрю я на все это". Вслушался в их речь Менелай и сказал им: "Милые дети, с Зевсом не может соперничать ни один смертный: дом и сокровища его нетленны. Но из людей едва ли кто померится со мною богатством: много добра после долгих странствий привез я на своих кораблях в отчизну. Видел я Кипр, посетил финикиян, египтян, проник к эфиопам, гостил у сидонян, эребов и, наконец, был в Ливии. Но в то время как странствовал я, милый брат мой погиб от убийцы. С тех пор постылы мне стали все сокровища. Горестно было мне видеть истребление славного дома. Рад бы остаться я с третью того, чем владею, лишь только бы были на свете те мужи, которые погибли под Троей из-за моего дела. Всего же больнее мне вспомнить об Одиссее, потерпевшем великие бедствия. До сих пор неизвестно, жив он или умер: плачут о нем безутешные Лаэрт с Пенелопой, плачет и юный Телемах, бывший еще в пеленках, когда Одиссей удалился из дома". Так сказал Менелай и неумышленно пробудил он скорбь в Телемахе: юноша прослезился и закрыл глаза пурпурной мантией. Атрид догадался, кто был его гость, но не знал, спросить ли Телемаха об Одиссее или дождаться, пока начнет сам он.

В то время как, рассудком и сердцем колеблясь, молчал Атрид и не знал, что ему делать, из высоких покоев своих вышла Елена, светлой Артемиде подобная. Служанка подставила ей стул, другая подостлала прекрасный ковер, третья положила перед нею корзину с сученой пряжей, а на ней золотую прялку с волнистой, пурпурного цвета шерстью. Елена села на стул возле супруга и тихо спросила его: "Менелай, известно уже или нет, кто эти юноши, вступившие в дом наш? Может быть, я ошибаюсь, но никогда не видала я, чтобы кто-нибудь напоминал так Одиссея, как один из них". И Менелай в ответ ей: "Так и мне кажется, жена! Дивное сходство! Такие же ноги и руки, то же выражение глаз; та же голова и такие же густые кудри на ней; а когда, помянув Одиссея, я стал говорить о бедствиях, вытерпленных им из-за меня, с ресницы, его пала слеза, и он закрылся мантией. Писистрат услышал этот разговор и сказал Менелаю: "Ты угадал, благородный Атрид, он сын Одиссея, но, осторожный и скромный, он не смеет вступить в разговор с тобой. Отец мой Нестор послал меня с ним в Спарту, чтобы узнать, нет ли каких слухов об Одиссее". – "Боги! – воскликнул Менелай. – Так это и вправду сын милого мне друга, потерпевшего из-за меня столько тревог! Я надеялся, что самому Одиссею докажу всю мою дружбу, но мне на долю не выпало такого счастья: Кронион не хотел дать возврата злосчастному". Так сказал Менелай, и глубокая печаль взволновала душу его. Жаль стало Елене и Телемаха, и мужа; зарыдала она; зарыдал и Писистрат, вспомнив о брате своем, дивном Антилохе, павшем под Троей от руки Мемнона. Успокоившись, Писистрат сказал Менелаю: "Подлинно, царь Менелай, ты разумнее всех смертных: так говорит и отец мой, Нестор. Но послушай меня, многоумный, мне отнюдь не противен плач о возлюбленных мертвых; нам, страдальцам, одна надежная почесть: слезы с ланит и отрезанный локон волос на могиле; я утратил брата; был он не последний меж аргосских воинов. Но не люблю я слез за вечерней трапезой; скоро взойдет заря румяная". Так сказал Несторов сын, и Менелай согласился с ним. Отложив печаль и отерши слезы, хозяин и гости снова начали пировать. Когда же приступили они к яствам и напиткам, царица подлила в круговые чаши соку, дающего сердцу забвение бедствий. Щедро наделила им в Египте Елену Полидамна, супруга Фофна. Кто отведает вина с этим соком, тот целый день не уронит слезы, даже когда погибнут перед его глазами брат или сын. И все пирующие забыли о своем горе, и Елена с Менелаем рассказали юношам, какие услуги разумный и неустрашимый Одиссей оказал аргосскому войску. "Много посетил я стран, много видел мудрых и мужественных людей, но не видел еще мужа, Одиссею подобного". Так окончил Менелай речь свою и простился с гостями.

На следующее утро царь спросил у гостя о цели его путешествия, и когда Телемах рассказал ему о буйстве женихов, Менелай воскликнул: "Горе безрассудным! Страшная участь постигнет их от руки Одиссея! Он жив еще и воротится на родину". Затем Менелай рассказал Телемаху о том, как на острове Фаросе старец Протей сообщил ему, что Одиссей на острове нимфы Калипсо и, не имея корабля и гребцов, не может достигнуть родины. Но больше ничего не мог Атрид сказать об Одиссее. Менелай упросил Телемаха пробыть у него еще одиннадцать или двенадцать дней и обещал отпустить его с богатыми подарками.