[L.] о заслугах графа Пиктавийского238.

Следующий же, подобающую хвалу достоинств которого голос хвалящего не утаит, по предусмотрительному установлению отца тотчас получивший отцовское имя, владения же материнского рода, землей до сих пор не укрощенной в юном возрасте правил и владел с такой доблестью, что не только гораздо полнее и спокойнее обыкновенного умиротворил ее во всех ее закоулках, но даже восстанавливая до того отделенное и рассеянное, деятельной доблестью вернул все в прежнее состояние.

Приводя в порядок беспорядочное, возвращая в норму все, что помимо нормы, сокрушая препятствия и устраняя трудности, он восстановил старинные границы и право Аквитании.

Ибо хватая идущую удачу и обращаясь к прошлой, подчиняя себе обстоятельства и всегда добиваясь успеха, и, второй Цезарь,

Полагая, что не сделано ничего, когда что-то еще оставалось сделать²³⁹,

и в военных делах неистовый в битве, не любящий ходить ни по каким дорогам, кроме политых кровью; натискам храброго сердца которого, как искусным, так и смелым, то высоким и устремленным ввысь, то подземным, не в силах помешать ни крутые склоны гор, ни высокие башни, искусством и расположением до сих пор неприступные.

Но поскольку всегда

Плохое соседствует с хорошим; по ошибке

добродетель часто получает упреки как порок²⁴⁰,

горя ревностью о мире и правосудии, чтобы сначала сдержать дерзость необузданного народа и оградить невинность от опасности среди злых, неистовствуя против злодеев всей суровостью закона, отчего должен был снискать достойную похвалу от достойных, лаем недоброжелательных он начал обвиняться в общей жестокости. Это обвинение он навлек без причины, что ясно из того, что, как только основания начали ослабевать, постепенно утихла и эта свирепость, он усвоил мягкость и умеренность и приблизился к золотой середине, без жестокости, но и вдали от слабости.

Кроме того, Тот, Кто дал природу, присоединил и страдание природы. Ведь для сдерживания неукротимейших порывов его духа, этот наш лев, и более чем лев, мучим, на львиный манер, жалом квартаны. Он так почти непрерывно содрогается от нее, и не трепещет от страха, что своим содроганием заставляет весь мир содрогаться и страшиться.

Среди различных добродетелей, которыми он выделяется, три признака, неким личным преимуществом, несравненно делают его замечательным; исключительная бодрость и мужество; безграничная щедрость и изобильность; более чем похвальная в правителе и украшающая остальные добродетели твердая незыблемость слова и духа.

И, чтобы заключить кратким изречением и увенчать многие хвалы высшей, – после славного брата он второй лишь по возрасту, а не по достоинствам.

[Li.] о различии между двумя.

И хотя эти двое, произошедшие из одного ростка и одного корня, различны и нравами, и устремлениями, однако и тот и другой заслужил славу непрестанной хвалы и память вечности.

Оба высокого роста, несколько выше среднего, и облика, подобающего властителю. Их бодрость и величие души почти равны, но весьма различен путь добродетели. Тот достоин хвалы за мягкость и радушие, этот замечателен строгостью и твердостью²⁴¹; тот достоин одобрения за любезность, этот за суровость (серьезность, солидность); тому снисходительность принесла хвалу, этому постоянство; тот заметен милосердием, этот справедливостью; тот для презренных и недостойных прибежище, этот - наказание; тот щит для злых, этот - молот; тот привержен к военным играм, этот - к военным делам; тот к чужеземцам, этот - к своим; тот ко всем, этот - к достойным; тот великодушием обнимал мир, этот небезуспешно домогался подобающего ему по праву.

Но зачем я перечисляю все по отдельности? Ни нынешний век, ни какая-либо древность не помнит двух таких властителей, произошедших от одного, и столь различных.

Действительно, эти разные люди могли полно и изобильно усвоить различные столь выдающиеся и столь разнообразные ростки достоинств, и гораздо более великие, если это возможно, от благородного ствола. И какое бы из достоинств ты ни нашел в каждом из них, увидишь, что оно перешло в ветви из корня. Ведь кто более милостив к благочестивым или более суров к злым, чем их прославленный отец? Гораздо более, однако, в своем благочестии склонен к милости, при каждой почти победе считая высшей карой, что смог покарать. Кто более решителен в доспехах? Кто более изыскан в тоге? Кто когда-либо был более приветлив с кроткими и более степенен со строгими?

И, - чтобы повествование не было обделено правдой; хотя подчас вредно говорить всю правду; ведь опасно, не важно в каком случае, писать против того, кто может покарать; страшно подстрекать против того, кто может сослать; - кто благороднее среди простых, кто проще среди благородных? Кто более возвышал униженных? Кто более унижал возвышенных? Опять же, кто более уважаем среди чужих? Кто более тягостен для своих? Кто, говорю я, более чужд к друзьям и более дружествен к чужакам?

Так, то уподобляясь чужому, то утаивая свое, он, благодаря высшему благоразумию, сделал свой характер столь гибким, что, многоликий для многих, и став всем для всех²⁴², сообразно месту и времени подчинял все себе.