[XX.] Об их подлостях и предательствах.

Кроме того, они более всякого другого племени всегда подвержены предательствам, никогда не держат данное кому бы то ни было слово. Обязательство обещания и клятвы, которое они всячески хотят видеть соблюдаемым в отношении себя, данное другим ежедневно не стыдятся и не боятся нарушать. Поэтому, когда ты применишь все предосторожности, когда всеми способами, с помощью как клятв и заложников, так и твердо заключенной дружбы и многоразлично уплаченных даров, позаботишься о твоей безопасности и сохранности, тогда в первую очередь и надлежит тебе бояться, ибо тогда особенно бодрствует их коварство, когда почувствуют, что от избытка безопасности не бодрствуешь ты. Тогда-то они прибегают к лукавству подлости, тогда прибегают к привычным орудиям обмана, чтобы, когда израсходован запас безопасности, смочь неожиданно нанести ущерб.

[XXI.] о топоре, который они всегда носят в руке как бы вместо посоха.

По старинному, а вернее опасному обычаю, они всегда как бы вместо посоха носят в руке топор, чтобы чувство вражды скорее перевести в действие. Куда бы они не направлялись, они несут его с собой. И когда появляется повод и подворачивается случай, он не вытаскивается из ножен как меч, не натягивается как лук, не выставляется как копье. Безо всякого приготовления, невысоко поднятый, наносит смертельную рану. И под рукой, и даже всегда в руке и наготове то, чего достаточно для смерти. Так что от топоров никакой безопасности: если считаешь себя в безопасности, изведаешь топор. Ты добровольно подвергаешь себя опасности, если допускаешь топор и отбрасываешь безопасность²⁰⁴.

Так что, когда они присматривают возможность для совершения злодеяния, лучше бы они или не всматривались, или, скорее, ничего не видели.

Ибо ведь народ этот народ непостоянный, народ переменчивый, народ лицемерный и лукавый: народ постоянный лишь в непостоянстве, верный лишь в неверности:

18. То соблюдающий твердым, что никогда не тверд;

19. Верно сохраняющий лишь то, что никогда не верен.

Так что их лукавства надлежит бояться гораздо больше, чем битвы; их мира больше, чем огня; их меда больше, чем желчи; коварства больше, чем войска; измены больше, чем похода; ускользающей дружбы больше, чем презирающей вражды. Ибо вот высказывание о них:

Что мы ищем во враге: лукавство или доблесть?²⁰⁵

Вот их нравы: Ни в войне не сильны, ни в мире не верны²⁰⁶.

[XXII.] о доказательстве подлости и о новом роде союза.

Среди многих прочих образцов неумеренного лукавства один как бы особенно доказателен. Под видом доверия и мира они собираются в каком-либо святом месте с тем, чьей смерти они жаждут. Сначала они заключают союз побратимов, затем друг за другом трижды обходят вокруг церкви, после того, войдя в церковь, при мощах святых, выложенных перед алтарем, разнообразно данных клятвах, наконец служении мессы и речах священников, словно неким обручением заключают нерушимый союз. И для последнего, для наибольшего утверждения дружбы и как бы довершения дела, каждый из двух добровольно пьет пущенную для этого кровь другого. Это у них до сих пор остается от обычая язычников, которые имеют обыкновение использовать кровь для упрочения союзов. О, сколько раз в самый момент этого обручения кровавыми и коварными людьми так коварно и чрезмерно проливается кровь, что один из двоих остается совершенно обескровленным! О, сколько раз в тот же самый час кровавый развод или предшествовал, или следовал после, или даже неслыханным образом прерывал саму помолвку!

[XXIII.] О том, что воспитанников и молочных братьев они любят, а братьев и родственников преследуют.

Горе братьям в варварском народе. Горе и родственникам. Ведь живых они преследуют до смерти, за мертвых и убитых другими мстят. Если и имеют какую-то любовь и доверие, то только к воспитанникам и молочным братьям.

[XXIV.] О пришельцах, запятнанных этим пороком.

Итак, настолько кажется, что дозволено все, что бы ни захотелось, и забота у всех о том, что освобождает, а не о том, что в чести, хотя, однако, ничто полностью не освобождает, кроме чести; настолько зараза предательства здесь усилилась и как бы пустила корни; настолько возобладало долгое злоупотребление порочным обычаем, обратившимся в природу; настолько нравы формируются совместной жизнью, и кто прикасается к смоле бывает ей испачкан; настолько велика сила зла; ведь к большому количеству меда малое добавление полыни скоро делает его горьким, а если и вдвое больше меда добавить в полынь, не может удержаться его сладость²⁰⁷; настолько, говорю, дурные сообщества развращают добрые нравы²⁰⁸, что даже чужеземцы, приходящие сюда, почти неизбежно проникаются этим словно бы врожденно присущим стране и весьма заразным пороком. Место здесь либо получает святых, либо создает. Ведь, тогда как покат путь к удовольствиям, и природа – подражательница пороков, кто бы усомнился в святости того, кого столькие примеры святотатства, столькие образцы дурных вещей, столь частое нарушение клятв, такая неверность обещанию заранее наставляют и учат, и подражательная наука дурного постоянно побуждает к тому же.