Пьер Бурдье Политическая онтология Мартина Хайдеггера

Перевод:

Предуведомление, Введение, главы 1, 3, 4 — А.Т. Бикбов; 

главы 2, 5, 6 — Т.В. Анисимова.

Сверка немецких соответствий: А.Н. Круглов, Е.И. Овчаренко.

Ответственный редактор перевода: А.Т. Бикбов.

В данной версии текст несколько отличается от печатной

Печатная версия выпущена издательством "Праксис" в 2003 г.

* Приложения и справочные материалы находятся в конце файла

Предуведомление читателя

Этот текст, в несколько отличающемся виде, впервые был опубликован в 1975 году в журнале «Actes de la recherche en sciences sociales»^*. Задуманный прежде всего как упражнение в методе, он далек от доказательства вины. Поскольку научный анализ не имеет ничего общего с логикой судебного разбирательства и вопросами, которые она порождает (Был ли Хайдеггер нацистом? Его философия — нацистская? Следует ли преподавать Хайдеггера? и т.д.), болезненное возбуждение, царящее сегодня вокруг имени этого философа, вряд ли будет благоприятствовать верному восприятию данной работы, и прежде явно несвоевременной.

Принципиальное изменение в тексте, помимо нескольких замечаний, вводящих новые исторические сведения, состоит — с целью облегчить понимание — в перенесении в конец книги трех глав, посвященных анализу хайдеггеровского языка, и прочтению, которое он предполагает. Поэтому есть риск не заметить, что, в противоположность часто бытующему о социологии мнению, именно прочтение труда как такового, его двусмысленностей и подразумеваемого, раскрыло, когда историки еще не сообщили обо всем этом, некоторые из самых неожиданных политических импликаций хайдеггеровской философии: приговор государству благоденствия, запрятанный в глубине теории временности, антисемитизм, сублимированный в приговоре беспочвенному блужданию, нежелание отречься от ангажированности нацизмом, вписанное в сложные аллюзии диалога с Юнгером, консервативная ультра-революционнность, вдохновившая как на философские стратегии радикального преодоления, так и на разрыв с гитлеровским режимом, прямо вызванный, как показал Хуго Отт, разочарованием из-за непризнания революционных притязаний философа на миссию философского Führer’а.

Все это можно было прочесть в текстах, но было отвергнуто ревнителями ортодоксии чтения, этой пришедшей в упадок аристократией, в своем своеобразии ущемленной и обойденной развитием наук и вцепившейся в философию философии, образцовое выражение которой обеспечил Хайдеггер, установив священную границу между онтологией и антропологией. Но тем самым они лишь отсрочивают момент, когда им, в конечном счете, придется задать себе вопрос о специфической слепоте профессионалов ясности, которой Хайдеггер, отметим это еще раз, придал завершенную форму, и которую их нежелание знать и их высокомерное молчание воспроизводит и усиливает.

Введение. Двуличная мысль

ДВУСМЫСЛЕННЫЙ [Louche]. В грамматике это слово означает следующее: кто-то начинает, как кажется, с одного смысла, а заканчивает совсем иным, полностью отличным. Обычно так говорится о фразах, строение которых содержит двусмысленный оборот, весьма вредный для ясности выражения. То, что делает фразудвусмысленнойпроисходит, таким образом, из определенной расстановки слов, ее составляющих: на первый взгляд кажется, что между ними одно отношение, тогда как на самом деле оно другое. Точно так же кажется, будтокосоглазыеглядят в одну сторону, тогда как на деле они глядят в другую.

Beauzée M. Encyclopédie méthodique, grammaire et littérature. T. II.

Без сомнения, найдется не много образцов мысли, столь же основательно привязанных к месту и времени, как «чистая философия» (по выражению Кроче) Хайдеггера¹. Нет такой проблемы эпохи, нет такого идеологического ответа «консервативных революционеров» на эти проблемы, которые не были бы представлены в этом абсолютном творении, но в сублимированной и неузнаваемой форме. И между тем, найдется не много творений, которые прочитывались бы столь глубоко внеисторическим образом. Наиболее строгие разоблачители компромиссов автора «Sein und Zeit» с нацизмом всегда пренебрегали поисками свидетельств, признаний, следов в его текстах, способных раскрыть или прояснить политическую ангажированность их автора.

Тем не менее, мы тщетно пытались бы убедить в существовании этой постоянной и повсеместной привязки к исторической ситуации и культурному контексту, сближая мысль Хайдеггера с дискурсами менее искусно эвфемизированными, которые являлись ее эквивалентом с точностью до системы. Относительная автономия поля философского производства ведет к тому, что подобное сопоставление способнотак же яснодоказать факт зависимости, как и независимости. Парадоксальным образом эффект поля, т.е. эффект специфического принуждения, оказываемого философским микрокосмом на производство философских дискурсов, дает объективное основание иллюзии абсолютной автономии, к которой можно прибегнуть, чтобы заранее запретить или отвергнуть всякое сближение между творчеством Хайдеггера, консервативного революционерав философии(т.е. в относительно автономном поле философии), и творчеством экономистов, подобных Зомбарту и Шпанну, или политических публицистов, подобных Шпенглеру и Юнгеру, о чьей близости с Хайдеггером можно было бы попытаться сказать, если бы не совершенная невозможность рассудить для этих случаев: «при прочих равных». Адекватный анализ основывается на двойном отказе: он так же четко отвергает претензии философского текста на абсолютную автономию и связанное с ней отрицание любых внешних привязок, как и прямое сведéние текста к наиболее общим условиям его производства. Можно признавать автономию, но при условии, что мы ясно видим: она — лишь другое имя зависимости от специфических законов внутреннего функционирования философского поля. Можно признавать зависимость, но с поправкой на систематическое преломление ее результатов действием специфических механизмов философского поля.

Таким образом, следует отказаться от противопоставления политического и философского прочтения и приступить к двойному, нераздельно политическому и философскому прочтению произведений, которые в самом своем основании определены через ихдвусмысленность, т.е. через привязку к двум социальным пространствам, которым соответствуют два ментальных пространства. Игнорируя автономию философского поля, Адорно напрямую соотносит принципиальные черты хайдеггеровской философии с характеристиками класса, к которому принадлежит Хайдеггер. Подобное «короткое замыкание» заставляет его превратить эту архаизующую идеологию в выражение [настроя] группы интеллектуалов, не вписавшихся в индустриальное общество и лишенных независимости и экономической власти. Речь идет не о том, чтобы опровергнуть эту и, уж тем более, другую установленную Адорно связь между темами страха или абсурда и реальным безвластием производителей этих тем — особенно, после книги Рингера, который связывает дрейф, как он их называет, «немецких мандаринов» в сторону реакционного консерватизма с ухудшением их позиции в структуре господствующего класса. И все же, не сумев ухватить решающее опосредование, представленное в основных позициях философского поля, и связь, в которой те находятся с основополагающими оппозициями философской системы, Адорно неизбежно проходит мимо алхимического принципа, который защищает философский дискурс от его прямого сведéния к классовой позиции его производителя, и, одновременно, удерживается от объяснения того, что может оказаться принципиальным, а именно, эффекта придания философской формы.

И хулители, отвергающие философию Хайдеггера из-за его присоединения к нацизму, и хвалители, разделяющие философию и причастность к нацизму, дружно не замечают, что его философия могла быть только философской сублимацией— навязанной специфической цензурой поля философского производства — политических или этических принципов, обусловивших вступление философа в нацистскую партию. Упорное внимание к биографическим фактам вне связи с внутренней логикой произведений сближает противников Хайдеггера с его защитниками, которые открыто настаивают на разделении между «критическим установлением фактов» и «герменевтикой текстов»². С одной стороны, биография с ее публичными и приватными событиями: рождение в семье мелких ремесленников в маленькой шварцвальдской деревне 26 сентября 1889 года, начальная школа вМесскирхе, среднее образование в Констанце и Фрайбурге-ин-Брейсгау, поступление в 1909 во фрайбургский университет, курсы по философии и теологии, диссертация по философии в 1913 и так далее, включая вступление в нацистскую партию, одну ректорскую речь и несколько молчаний. С другой стороны, интеллектуальная биография, «отмытая» от всякой привязки к событиям обыденного существования философа. В этом отношении «Verzeichnis der Vorlesungen und Übungen von Martin Heidegger»^*, перечисляющий учебные занятия, проведенные Хайдеггером между 1915 и 1958 годами, представляет собой образцовый документ: сведенный к единственной признанной как легитимная мирской практике, философскому преподаванию, более того, к официальному аспекту этого преподавания³, мыслитель полностью отождествляется с мыслью, а жизнь — с творчеством, которое с этого момента утверждается как самодостаточное и самопорождающееся.

Между тем, даже наиболее редукционистские критики не могут избежать влияния, которое оказывает присутствие даже в непосредственно политических текстах⁴некоторых типичных слов из философского идиолекта Хайдеггера («Wesen des Seins», «menschliches Dasein», «Wesenswille», «Geschick», «Verlassenheit»^*и т.д.), наряду с типично нацистским вокабуляром и «реминисценциями из передовиц “Völkischer Beobachter”^*и речей Геббельса»⁵. Показательно, что ректорская речь 27 мая 1933 года, озаглавленная «Защита (Selbstbehauptung, помпезно сверхпереводимое как “самоутверждение”) университета», к которой так часто обращались, желая доказать принадлежность Хайдеггера к нацизму, может быть удостоена места в истории хайдеггеровской мысли, столь чистой и сугубо внутренней, как таковая Ричардсона⁶. Несомненно, автор этой подчищенной истории очень постарался, чтобы представить конъюнктурную точку зрения как абсолютно последовательное приложение (в смысле Гадамера) философской теории (включающее, к примеру, нападки на объективную науку). Однако и сам Карл Левит ясно указывает на двусмысленность этого текста: «По сравнению с бесчисленными брошюрами и речами, опубликованными после падения Веймарского режима “шагающими в ногу”^*профессорами, речь Хайдеггера — маленький шедевр выражения и композиции, выдержанный в строго философском и требовательном тоне. Измеренная по философскому эталону, эта речь от начала до конца оказывается крайне двусмысленной, поскольку ей удается так подчинить экзистенциалистские и онтологические категории историческому “моменту”, что возникает иллюзия, будто их философская интенцияa priori согласуется с политической ситуацией, а свобода исследования — с государственным принуждением. “Служба труда” и “служба обороны” совпадают со “служением знанию” настолько, что к концу речи слушатель не уверен, должен ли он открыть “Досократиков” Дильса или вступить в ряды СА. Вот почему нельзя определиться окончательно и судить эту речь только с одной из точек зрения: чисто политической или чисто философской»⁷.

Было бы столь же неверно располагать Хайдеггера только в политическом пространстве, исходя из близости его мышления с мышлением публицистов, вроде Шпенглера или Юнгера, как и локализовать его в пространстве «собственно» философском, т.е. в относительно автономной истории философии, имея в виду, например, его противостояние неокантианцам. В основании наиболее специфических черт и следствий его философии находится эта двойственная привязка, и адекватное понимание предполагает, что мы оперируем осознанно и методически той двойной связью, которой практически оперирует политическая онтология Хайдеггера — политическая точка зрения, выраженная не иначе, как философски.

Лучшей защитой ученых дискурсов^*от объективации остается, по вполне понятным причинам, необозримость работы, предполагающей описание всей системы отношений, в которой они обретают смысл своего существования. Так и в данном случае речь должна идти, ни много ни мало, о реконструкции структуры поля философского производства и всей истории, результатом которой она явилась; структуры университетского поля, назначающей корпусу философов его «место», как любит говорить Хайдеггер, и его функцию; структуры поля власти, где определяется место профессоров и его эволюция; и так, шаг за шагом — всей социальной структуры Веймарской Германии⁸. Достаточно оценить размах предприятия, чтобы понять: научный анализ обречен служить мишенью для одновременной критики и со стороны ревнителей форм, почитающих за святотатство или вульгарность всякий иной подход, кроме внутреннего осмысления произведения, и со стороны тех, кто, заранее зная, как следует мыслить «под конец анализа», не прилагает никаких усилий, чтобы переместитьсяв мышлениев результате анализа и тем самым преодолеть неизбежные ограничения, заключенныев актелюбого анализа⁹.