Первоисточники / Коммуникативные стратегии в контексте политического поля
.docКоммуникативные стратегии в контексте автономизации политического поля.
Прогрессирующая дифференциация социального пространства, порождающая группы и комплексные общности, страты, силы давления, многочисленные организации и институции, отсылает к децентрализации и, скорее, к плюралистической модели власти. Распылённая по всему социальному полю, власть, если понимать под ней власть навязывать волю, способ доминирования, обнаруживает себя в стратегиях, отвечающих логике автономных суб-полей. Политическое, экономическое, журналистское и подобные им пространства задают собственные специфические правила игры—правила функционирования взаимосвязанных комплексных процессов, организующих эти пространства—предъявляют новые социальные технологии, порождённые специализированными знаниями и порождающие всё более специализированные знания и диспозиции агентов.
В этом свете обоснованным представляется тезис (в рамках социологической теории Ю. Хабермаса) о господствующем положении в современной действительности действия, ориентированного на понимание, по отношению к действиям, ориентированным на достижение цели, следование нормам, преднамеренную экспрессию. Это означает, что социальные процессы с необходимостью протекают в проинтерпретированной культурно-коммуникативной сфере. Информация о структурировании, институционализации всей многоуровневой системы социальных воззрений считывается со всех мыслимых и воплощённых социальных конструкций (структур, диспозиций) и практик—продуктов сильно структурированной реальности—и отсылает к вопросу о значимости владения специализированным знанием и компетенцией—технологией производства социальной перцепции и преобразования этой информации.
Пространство социальных связей, диспозиций, процессов в значительной степени детерминируется тем, как и в какой степени агент, группа соотносится с подобной информацией, стоит в отношении к информации; формами превращения, преобразования, распоряжения и оперирования этой информацией в качестве инструмента продуцирования и объективации смыслов. Речь идёт не иначе как о власти навязывания смыслов и определённых схем осмысливания информации.
Всё возрастающая автономизация социальных полей, таким образом, коррелирует со стратегическим положением передаваемого, комбинированного и объединённого специализированного знания (политического, журналистского ли полей) как некой совокупности.
Подобная логика обращает исследовательскую мысль к выявлению «выразителей», «соучастников» подобных властных отношений в коллективной структуре—пространстве комплекса отношений и практик серии групп, институций, организаций—господствующей над совокупностью комплексных процессов в силу обладания символическим капиталом (превращённым политическим, экономическим, институциональным капиталом). Этот символический капитал может идентифицироваться в терминах менеджериальной олигархии, по Д.Бенхему, техноструктуры, по Д.Гэлбрэйту, либо структуры групп давления, по Д.Рисмену и т.п. Существенно то, что власть, или управление и стратегия действия реализуются через комбинацию компетенций, специализированного знания, через объединение средств и возможностей во всех областях деятельности, однако они не аппелируют единственно к технократической либо культурной и др. роду подготовке. Социальные поля предъявляют жизни специалистов по координации, предвидению и синтезу власти—специалистов по реализации символических стратегий. Властные отношения раскрываются в системе связей, организованных и функционирующих по модели информационной сети, где на узлах линии коммуникации находятся в лице агентов комплексы интеллектуальных, экономических, политических средств (капиталов), в том числе знаний, составляющих систему символов, знаков для структурирования легитимной социальной перцепции. Речь идёт о доминировании предъявителями тех или иных символов и знаков, хоть и дисперсном, в культурном производстве, предопределении той самой «проинтерпретированной культурно-коммуникативной среды», вернее, о власти навязывать совершенно определённые интерпретации, представления.
Социальное поле, таким образом, выражается через игру символов, представлений, описывается конфигурациями стратегий обращения с имеющимися капиталами и условиями их реализации. При этом преобразования, претерпеваемые последними, в процессе автономизации различных полей (социальных суб-полей)—более всего это относится к политическому и журналистскому полям—представляют интерес в той мере, в какой их логика, детерминированная во многом участием в культурном производстве—производстве смыслов—обнаруживает взаимная потребность в специализированных символических капиталах обоих автономных полях.
Более того, в случае с политическим полем, использование средств другого относительно автономного поля в построении собственных символических стратегий приводит, как не удивительно, к ещё большей его автономизации.
Итак, автономное, прежде всего, политическое поле реализует свою логику посредством стратегий относительно автономных полей, в частности, журналистского. В этом ключе, коммуникативные стратегии предстают механизмом ретрансляции и интерпретации смыслов агентами в политическом поле.
Производство и внушение смыслов выражает дифференцирующую, собственно, политическую власть, организующую социальное пространство, агентов в соответствии с определёнными принципами видения и деления. Значимость же аккумуляции этих смыслов в социальном пространстве—значимость культурного производства, образования проинтерпретированной культурно-коммуникативной—среды увеличивается с учётом того, что всё в политическом поле, включая власть, перцепцию, политическую позицию, объективируется, получает обоснование, а значит, реализуется в соотнесении с другими—через противопоставления и различия. Соответственно, само видение дифференциации социального пространства—политическая идея, позиция агентов, использующих символические стратегии, структурируется опосредованно, через конкурентные отношения. Политические стратегии агентов и групп, обладающих тем самым специализированным, комбинированным знанием, профессионалов в политической игре оказываются продиктованными, так называемой, внутренней борьбой, интересами, навязанными конкуренцией. Логика политического поля, таким образом, замыкается на самой себе—политическая игра определяется интересами профессионалов. Её действенность обеспечивается гомологией социального поля: «агенты классифицируют сами себя и позволяют себя классифицировать, выбирая в соответствии с собственным вкусом различные атрибуты…В пространстве возможных благ и услуг выбирают блага, занимающие в этом пространстве позицию, гомологичную той, которую агенты занимают в социальном пространстве»[1]. Таким образом, удовлетворяя интересы, предписываемые им структурой позиций и оппозиций, составляющих внутреннее пространство политического поля, профессионалы удовлетворяют сверх того и интересы своих сторонников, доверителей.
Подчёркивающая собственную автономность, дуалистическая организация политического пространства, при которой следование правилам междоусобной политической игры отвечает интересам внешней необходимости, целям внешней борьбы, демонстрирует доминирование здесь стратегии символического насилия (по Бурдье). Всё возрастающая автономизация и символическое насилие взаимообуславдивают друг друга в той мере, в какой носители символического капитала—профессионалы—обладающие монополией на навязывание своего видения экономических, культурных, политических, институциональных, этнических и других принципов дифференциации социального мира, предлагают остальным агентам в виде классификаций продукты своей профессиональной деятельности, чем дистанцируют их от реального участия в политическом управлении.
Символическое насилие, реализуется при условии объективации и легитимации определённой перцепции, производящих процесс производства и внушения смыслов. В контексте современных трансформаций социального пространства эта логика отсылает к выявившейся в полном масштабе во второй половине ХХ в. специфической форме власти, привлекающей новый тип символического капитала, обнаруживающегося в механизме коммуникации. Коммуникативные стратегии, описывающие СМИ и последовательно вписывающиеся в выше упомянутую модель, условно определённую как информационная сеть, объективируют и легитимируют социальные классификации, перцепцию поля.
Символический капитал СМИ проявляется в том, что они предоставляют пространство (в частности, в виде информационных и аналитических передач, политических теледебатов и т. д.) для объективации множества властей, смыслов, позиций, которые через взаимное противопоставление и конкуренцию подтверждают своё существование, получают признание, что является предпосылкой политических действий. СМИ предоставляют пространство для опубликования и легитимации: своим выбором содержания коммуникации они задают видение этого содержания в качестве общественно-значимого, тем самым, развязывая процесс по выработке позиций. Так коммуникативные стратегии наделяют политическим статусом идею, выразитель которой попадает в информационное пространство СМИ. В свою очередь, легитимизированное таким образом социальное деление обладает мобилизующей силой—политической властью. Символические стратегии профессионалов здесь вновь иллюстрируют автономизацию политического поля: официальный выразитель социального деления образует, мобилизует группу через акт символизации, её репрезентации, опосредованно «введённый» коммуникативными стратегиями, и сам существует через делегирование ему прав говорить от её имени.
Итак, условно говоря, СМИ позволяют говорить «от имени» группы, тем самым, участвуя в автономной работе политического поля. «Слово,—пишет П.Бурдье—это настоящее [самоосуществляющееся пророчество]…, посредством которого официальный выразитель придаёт группе волю, сообщает планы, внушает надежды, короче, оговаривает её будущее, делает то, о чём говорит. В той мере, в какой адресаты себя в этом слове узнают, сообщая ему символическую, а также материальную силу (в виде отданных голосов, субсидий, взносов, рабочей или военной силы и т.д.), которая и позволяет этому слову исполниться. Для того, чтобы идеи могли стать форс-идеями, способными превращаться в веру или даже в лозунги, способные мобилизовать или демобилизовать, достаточно того, чтобы они были провозглашены политически ответственными лицами» [2].
СМИ, играющие важную роль в стратегиях признания, по сути, являют собой институциональный капитал, привлекаемый в своих целях профессионалами из других полей. Более того, политическая игра рассматривает структуры СМИ с их коммуникативными стратегиями в качестве инстанции, дающей право на вход в политическое поле.
П. Шампань в своей книге «Делать мнение: новая политическая игра» описывает новый социальный феномен «информационных манифестаций», представший в качестве продукта современных трансформаций политического поля. Речь идёт о массовых акциях, задумывающихся для СМИ: манифестация в её информационной форме может иметь эффект, ради которого она организуется, только если удаётся вызвать широкий отклик в прессе. Организаторы информационной манифестации какой-либо группы разрабатывают более или менее сложные стратегии, призванные воздействовать на представления, которые общественность через прессу может составить об этой группе. Иными словами, подобная группа посредством СМИ объективирует себя и претендует на детерминацию политических действий.
Шампань, несколько заостряя вопрос, утверждает, что стратегическим пространством разворачивания значительной доли демонстраций на сегодняшний день является не улица, а пресса в широком смысле слова.
Новые правила политической игры, вписанные в логику политического поля логикой автономного поля журналистики, изменяют природу политического капитала и обуславливают потребность в новых символических капиталах—в применении новой компетенции, специализированного комбинированного комплексного знания, о котором говорилось в начале (речь идёт о специалистах в области политического маркетинга, политической журналистики и т.д.)
У Шампаня вопрос о замкнутости политико-журналистского поля стоит достаточно остро и описывается в терминах изощрённости социальных технологий, в основном аппелируя к опросам общественного мнения. Социолог рассматривает опросы общественного мнения как исключительно мощное символическое оружие освобождения СМИ от давления политическим власти: анкетирование наряду с прочим позволяет представителям «четвёртой власти» противопоставлять себя легитимным образом политическим деятелям, применяя против них логику самого политического действия. Умножая такие исследования, журналисты втягивают, так называемых, противников в игру, правила которой последние необязательно выбирают сами. Публикуя данные опросов, СМИ работают на себя, а также на фирмы, консультирующие по вопросам политической коммуникации. Политических лидеров вынуждают прибегать к услугам средств массовой информации для того, чтобы воздействовать на статистику, представленную «одной» газетой, повторенную в теле- и радионовостях и, следовательно, явно преподнесённую как политически важный фактор.
Имеет смысл говорить о том, что политический капитал, преобразованный стратегиями экспертов по политической коммуникации, нацеленными на формирование представления, сегодня посредством коммуникативных механизмов лишь расширил и трансформировал пространство для реализации символического насилия. Побуждение социальных групп к коммуникации в определённом аспекте может рассматриваться как проявление властных отношений.
Оперирование коммуникативными стратегиями, в этом свете, является иллюстрацией замкнутости и всё большей автономизации политической игры—игры профессионалов, специализированных знаний, компетенций—символических капиталов.
[1] Бурдье П. Политическое представление: элементы теории политического поля. // Социология политики. М: Socio-Logos, 1993. –С.195.
[2] Там же. С. 207.
Использованная литература.
Бурдье П. Политическое представление: элементы теории политического поля. // Социология политики. М: Socio-Logos, 1993.
Бурдье П. Социальное пространство и генезис «классов». // Социология политики. М: Socio-Logos, 1993.
Бурдье П. Социальное пространство символическая власть. //Начала. М: Socio-Logos, 1993.
Шампань П. Делать мнение: новая политическая игра. М: Socio-Logos, 1997.