Глава 6. Свержение иранского правления в Ширване

Наверное, в мире нет государства с более величественной и вместе с тем, трагической судьбой, чем Иран. Государство Иран (государство Ахеменидов), мощное, обширное, возникло в середине VI в. до н.э. В IV в. до н.э. Александр Македонский разгромил непобедимую персидскую державу, простиравшуюся от Индии до Балканского полуострова, включая Древнюю Грецию, а после его смерти там образовалось несколько немалых государств. В III в. н.э. возродилось великое государство персов, которым правили Сасаниды. В VII в. государство, доказавшее свое величие в непрерывной борьбе с Византией, вновь было ликвидировано арабскими завоевателями. После прихода к власти аббасидов, в середине VIII в. иранский элемент в Халифате^* стал преобладать. Но в ХI-ХII вв. на территорию Ирана вторглись турки-сельджуки, которые внесли определенную сумятицу в этот эволюционный процесс. А в ХIII в. монголы совершенно уничтожили Халифат и утвердилось государство Хулагуидов. В начале ХVI в. к власти в Иране пришли Сефевиды и образовали весьма сильное, агрессивное шиитское государство. Но к концу ХVII в. сефевидский Иран претерпевал тяжелый кризис. Вывести страну из этой ситуации и создать не уступавшую лучшим своим временам державу было суждено Надиру. И рассказ об этом является неотъемлемой частью нашего повествования.

С незапамятных времен Кавказ является ареной непрерывных войн. В VI в. до н.э. скифы проходили через Кавказ. В VI–V вв. до н.э. персидские завоеватели Кир Великий и Дарий I боролись за покорение Кавказа. Вел борьбу за Кавказ и Александр Македонский. Немало сил на стыке прошлого и текущего тысячелетий потратили на это римские легионы. В IV в. н.э. смерчем прошлись по Кавказу гунны. Затем развернулась борьба за Кавказ между сасанидским Ираном и Хазарией, между сасанидским Ираном и христианской Византией. В VII в. на Кавказе появились арабские завоеватели. Началась вековая борьба за Кавказ между хазарами и арабами. Первые попытки взять контроль над Кавказом сделали русские в Х в.²⁸⁸ В ХI в. на Кавказе появляются турки-сельджуки, коренным образом изменившие этническую карту Восточного Кавказа. А в ХIII в. на кавказских проходах потекли реки крови, пролитой местными народами в борьбе против монголо-татаров. И уже с этого времени Кавказ становится ареной столкновений между монгольскими наследниками – владельцами Золотой Орды – и Хулагуидским Ираном. В конце ХIV в. ужасную резню устроил на Кавказе Железный Хромец Тимур. С ХVI в. в борьбу Ирана за Кавказ вступают Турция и Россия.

В начале ХVIII века Кавказ в международной политике был поделен следующим образом. Западный Кавказ, включая западную часть Северного Кавказа, считался турецким. После переселения в 1711-1712 гг. генералом П.М. Апраксиным на левый берег Терека казаков, которые с этой поры начали называться гребенскими²⁸⁹, часть Северного Кавказа стала считаться русской. Восточный Кавказ же до Терека, включая Азербайджан, Восточную Грузию, Восточную Армению и Дагестан, считался иранским. «Однако, – как отмечает Н.-П.А. Сотавов, – местные владетели и предводители «вольных» обществ лишь формально признавали сюзеренитет Сефевидов, получая за это денежное содержание и другие вознаграждения из шахской казны»²⁹⁰. Что же касается простых народов, то, как остроумно заметил русский генерал Г.И. Филипсон, в большинстве своем они и не подозревали, что находятся в чьем-то подчинении.

Если в течение ХVI и ХVII веков Иран, Турция и Россия в остром соперничестве стремились захватить Кавказ, то в конце ХVII и в первой четверти ХVIII веков соотношение сил сильно изменилось. В это время пребывавшая в глубоком политическом и экономическом кризисе Персия «находилась в абсолютно жалком состоянии»²⁹¹. Страна была так разорена, что, как сообщал А.П. Волынский, «и Александр Великий, в бытность свою, не мог войной так разорить»²⁹². Таким образом, Иран совершенно выключился из этой политической игры. Образовавшимся вакуумом власти решили воспользоваться не только государства-противники Ирана, но и ее подданные. В 1706-1715 гг. в Афганистане, Южном Азербайджане и других регионах государства прокатилась волна народных возмущений. На Кавказе же "народное недовольство и волнение были повсеместно"²⁹³.

Ле Бруин писал, что многочисленные русские купцы, находившиеся по торговым делам в Шемахе, часто подвергались различным притеснениям и жестокостям. Когда купцы указывали на то, что русский царь, «вторгнувшись в эту область», легко может наказать шемахинцев за эти притеснения, то получали ответ: «...Что они (шемахинцы) этим нисколько не были бы огорчены и что они были бы более счастливы под его (царя – Авт.) управлением, чем под управлением своего природного государя. Они даже открыто заявляют, что защищаться не будут, и молятся Магомету, чтобы это наступило. Я так убежден в том, что царь здесь легко этого достигнет. Между тем, эта губерния, находящаяся по ту сторону Аракса, отделяющего ее от других областей персидского государства, приносит очень большие доходы. Достаточно известно о доходах с шелка, хлопка, шафрана. Кроме того, ее почва производит очень хорошие вина, красные и белые... очень хорошие фрукты..., хороших лошадей и скот. Одним словом, это красивая и хорошая область, очень плодородная, наравне с Грузией, и которая была бы еще плодороднее, если бы в ней было достаточно народу, чтобы ее возделывать. В то же время в ней дичи, риса и зерновых продуктов, и хлеб в ней превосходен. Кроме того, имеется порт в Баку...

Присоединение этой области было бы очень кстати для его царского величества и очень выгодно для его подданных, уже издавна ведущих там дела»²⁹⁴.

Из этих слов Ле Бруина часто делают вывод, что несчастный народ этого богатого края только и мечтал о том, чтобы попасть в русское подданство, как будто избавление от управления своего природного государя избавило их бы от всякой эксплуатации и это было бы для них настоящим счастьем. На самом деле же они показывают лишь отчаянное положение, в котором находился народ. Они также звучат бальзамом для его царского величества и тех, кто ведет там дела, напоминая о выгодах, которые сулит присоединение этой области.

Одними из первых восстали жители Джаро-Белаканского союза сельских общин, представлявшие из «себя наиболее организованную боевую силу»²⁹⁵. Во главе их стояли Канлы Шабан и молла Абдуллах. Кстати сказать, джарцы (по-лакски чIарахъи или гъулуди) «вовсе не платили налогов в шахскую казну; наоборот, издавна сами получали от шахов денежные средства, отпускавшиеся им за их, якобы, сторожевую службу на окраине государства, а точнее, просто за то, чтобы они не делали набегов на подвластные Ирану провинции и находились бы в подданстве у шаха»²⁹⁶. Именно они стали, так сказать, муэдзинами^* восстания. О том, что именно джарцы были первыми, кто восстал против шахского правления, сообщает также Есаи Хасан-Джалалян²⁹⁷, произведение которого, вместе с рядом других материалов, любезно предоставлено нам доцентом Дагестанского государственного университета М.Т. Гаджимурадовым. Есаи Хасан-Джалалян, католикос Албанской Апостольской Автокефальной (т.е. самоуправляющей, административно независимой) Церкви, просуществовавшей до своего упразднения и подчинения ее Армянской Эчмиадзинской Церкви в 1836 году²⁹⁸, был современником описываемых нами событий и был весьма осведомлен о происходящем. Вскоре к джарцам присоединились цахурцы, во главе с «одним из шахских должностных лиц цахурским беем Али-Султаном»²⁹⁹.

В.Г. Гаджиев, хотя и называет задачей не из благонадежных однозначное решение вопроса о причинах, вызвавших антииранское движение³⁰⁰, тем не менее, тщательно проанализировав имеющиеся документы, отражающие политическое состояние края, отвергает в качестве побудительной причины выступления чуть ли не прирожденную привычку горцев к набегам и грабежам, инспирацию движения извне ставленниками османов, а также (некритически заимствованное последующими историками) упомянутое выше утверждение английского путешественника Джона Ханвея, побывавшего в 40-х годах в Иране, что горцы восстали только из-за того, что Иран задержал причитающуюся им уплату, которая была предусмотрена условиями подписаний с шахом Аббасом³⁰¹. В.Г. Гаджиев считает, что причины, побудившие горцев на борьбу, были значительно глубже – в сложных коллизиях общественно-экономических и внешнеполитических условий, что движение возникло на местной социально-экономической почве и носило антишахский характер³⁰². Действительно, когда комплекс причин переплетается между собой и нет явного повода к действию, всегда трудно выделять какие-то из них.

В 1708 году против восставших выступили иранско-кахетинские войска под командованием принявшего ислам кахетинского царя Имам-кули-хана (мусульманское имя Давида, сына Ираклия, замещавшего в Кахетии грузинского царя. – Авт.), которые рассеяли отряды джарцев³⁰³. Но углубление в горы Джара привело к потери ранее достигнутого успеха. Анонимный автор «Хроники войн Джара в ХVIII столетии» сообщает: «… неверные (надо заметить, что для автора, как многих участников тех событий, неверными являлись не только христиане, но и мусульмане-шииты. – Авт.), сожгли селение Джар с помощью властей Области, но после того, как был занят Бисинджаг… неверующие, с помощью бога всевышнего, были обращены в бегство, и в руки джарцев попало много добычи»³⁰⁴.

Роковым для находившейся «в абсолютно жалком состоянии»³⁰⁵ Персии стало восстание афганского племени гильзаев. В 1709 г. гильзаи Кандахара, которых возглавил глава этого племени и кандахарский калантар (градоначальник) Мир-Вейс, истребили иранский гарнизон, убили шахского наместника и овладели областью. Попытки иранского шаха Султан-Хусейна подавить восстание не увенчались успехом. Восстание завершилось отрешением Кандахара от Сефевидского государства.

В 1711 году джарцы вновь восстали и ворвались в Ширван. Население этого края действительно изнывало от тяжести все возрастающих налогов, что и сделало их союзниками повстанцев. К ним стекались жители из разных уголков Ширвана и даже из Гянджи. «Вооруженные толпы прошли по областям Шекинской, Кабалинской, окрестностям Шемахи, Гянджи, Казаха, Акстафы, Шамшадиля, Дзегама, Шамхора, доходили до самой Барды»³⁰⁶. Подобное же сообщение мы получаем от И.-Г. Гербера: «Все куралинцы, курей, дагестанцы и лезгинцы и протчие из гор пристали» к повстанцам³⁰⁷. «Хасан-Али, хан шемахинский, с пятнадцатитысячным войском дошел до их границ, но они (лезгины), напав внезапно рано утром, перебили большую часть его войска»³⁰⁸. Сам беглербек погиб в сражении в Шекинском магале, лагерь его был разграблен восставшими³⁰⁹. Успехи «некоего Али-Султана» (вероятно, эмира цахурского) побудили дагестанских феодалов расширить выступление³¹⁰. Среди них своим влиянием выделялся кайтагский уцмий Ахмед-хан, выходец из Кубинской ветви уцмиев, который примкнул к повставцам, несмотря на то, что иранский шах Хусейн (или Султан-Хусейн. – Авт.), «увеличил сумму выплачиваемых ему денег со ста туманов до двухсот»³¹¹. Кстати, столько же получал Сурхай-хан Гази-Кумухский³¹². Уцмий привел с собой свои войска, акушинцев и других наемников³¹³.

Выступления народа приобрело более энергичный характер, когда к нему присоединился хаджи Дауд или, как он предпочитал называть себя, хаджи Дауд-бек из села Девели Мюшкюрского магала, расположенного к северу от Хачмаза. Дауд был, по выражению И.-Г. Гербера, «про­стой породы из Мушкур» (Мюшкюр), «только умом остер», совершил хадж в Мекку, за что и «называется он хаджи Дауд»³¹⁴, и стал духовным руководителем мюшкюрского суннитского медресе³¹⁵. Но именно участие этого духовного лица придало движению наибольший импульс, чему способствовало то, что движение с самого начала пошло под флагом религиозной идеологии: «участники его борьбу против Ирана представляли себе как борьбу суннитов против «еретических и скверных шиитов»»³¹⁶. В том же 1711 году отряд, возглавляемый хаджи Даудом Мюшкюрским и Муртаза-Али, сыном покойного кайтагского уцмия Амир-Хамзы, выступил против Шабрана и, преодолев упорное сопротивление, был взят и полностью разрушен. С тех пор город больше не возродился. После этой удачи кайтагский уцмий послал дополнительные войска под начальством Али-Джурука на помощь восставшим кубинцам, куда хаджи Дауд через Хаджи-Гайба Алпанского постоянно отправлял прокламации с призывами подняться на борьбу против шахских ставленников, в частности, против своего владетеля Султан-Ахмед-хана³¹⁷. После некоторой осады они взяли крепость Худат³¹⁸. Султан-Ахмед-хан, сын Ахмед-хана, сына Хусейн-хана Кубинского, вместе со своими приближенными был убит мятежниками³¹⁹. Спасся лишь грудной ребенок мальчик по имени Хусейн-Али, сообщает Алкадари³²⁰.

Вскоре в Кубинском магале к ним примкнул Сурхай. В тот период «гази-кумухский хан Сурхай в первой половине XVIII в. не только сумел привести в совершенное послушание лакские общества, составлявшие его владения, но и распространил свою власть на значительное число кюринских обществ и на ряд магалов Табасарана», – сообщает Р.М. Магомедов³²¹. При Сурхае, сообщает далее Р.М. Магомедов, «границы газикумухского владения настолько раздвинулись за счет покорен­ных земель, что к середине XVIII века оно представляло собой уже обширную территорию от Кумуха, Кюре и Самура до Ку­бы и включало в себя уже не одну народность, а множество, в том числе даргин, авар, агул, арчин, лезгин и табасаран»³²².

Прежде чем отправиться в Кубинский магал, Сурхай обратился с воззванием к народам Дагестана и Азербайджана. По словам П.Г. Буткова, в нем говорилось: «Они (гази-кумухцы) возрождены от бога избавить правоверных суннов, коему исповеданию следуют почти все дагестанцы и немалая часть ширванцев, от еритического персидского ига, в котором поныне страдали, и еритичество искоренить и дабы все правоверные присоединились к нему и сделались вольными»³²³. Тем самым, целью своего похода Сурхай объявлял освобождение населения этого края от иранского владычества, причем эта борьба считалась священной, поскольку велась против тех, кто сбивает мусульман с верного пути, т.е. шиитов. В Кубинский магал гази-кумухский предводитель прибыл со своим войском, усиленным кюринцами³²⁴, чем еще больше увеличил ряды восставших. Бакиханов сообщает, что число повстанцев составляло около тридцати тысяч человек и что они осадили Шемаху, но без всякого успеха³²⁵.

Дагестанцы напали также на Кахетию. «Произошло несколько ожесточенных сражений, с обеих сторон было пролито немало крови. Три раза обращался в бегство Имам-Кули-хан Кахетинский (Давида II. – Авт.), а его имущество и утварь были разграблены»³²⁶. Были совершены походы в Баку, Дербент и другие цветущие города. Но они не были такими успешными. Тем не менее, горцы в страхе держали Дербентское, Кубинское, Бакинское владения, Шеки-Ширван. Среди горцев И.-Г. Гербер выделял гази-кумухцев: «Хаси-кумуки (гази-кумухи. – Авт.) – отважные люди, или смелые воры и грабежники, который промысел оные с Сурхаем всегда употребляли, особливо при ребелии, в которой хаси-кумуки пред всеми оказались и обогатились»³²⁷. Современному читателю, естественно, это выражение не покажется комплиментом. Но какие бы благородные порывы не руководили горцами, представители великих народов всегда старались показать их только ворами и грабителями. Воинственность гази-кумухцев подчеркивается также турками. Значительно позже, к Сурхаю, который уже являлся правителем Ширвана, обращается Мустафа-паша, гянжинский сераскер, чтобы тот отправил ему на помощь своих гази-кумухских воинов. Однако хан отказался их отправить, отговорившись, что «они тамо в жарких краях неспособны воевать»³²⁸.

Под копытами этих горских дружин дрожали холмистые степи Северного Азербайджана. Но города спасали крепкие крепостные стены, покорить которые было не под силу ватагам, не имевшим ни опыта длительных осад, ни терпения для этого, ни осадных и штурмовых орудий. Только в случае помощи со стороны жителей городов можно было рассчитывать на успех. Правда, это было возможно из-за взаимной ненависти представителей шиитского и суннитского толков, которые проживали в городах совместно. Одной из причин того, что «лезгинские (поясняя Александру Дюма, кто такие татары и кто такие лезгины, информатор великого французского романиста сообщал, что татарами именуют всякого местного жителя северного Дагестана, а лезгинами – южного³²⁹. – Авт.) отряды» не могли достичь более крупных удач, было отсутствие у них единого центра управления и то, что «каждый предводитель отряда действовал на свой страх и риск»³³⁰. По этой же причине нельзя было внести какой-либо порядок в действия и остановить повсеместные погромы, беспредел и грабежи. Край был парализован, «были заперты все пути ширванской торговли»³³¹. И Сурхай, и Ахмед-хан, и хаджи Дауд пытались подчинить отряды единой дисциплине. Но у них самих еще не было ни согласованности, ни распределения обязанностей, ни, соответственно, единого плана действий. Они действовали по принципу «бей врага, где бы не попался». А врагами были шахские ставленники-шииты.

Хаджи Дауд во все стороны края отправлял пламенные прокламации, в которых провозглашал вооруженную борьбу за истинную религию, т.е. суннитскую мусульманскую веру, против еретиков-шиитов и призывал суннитов включиться в нее. В каждом населенном пункте, перед каждым походом он выступал перед повстанцами с яростными речами, в которых кизилбашей толпами бросал в адское пламя. Этим он как бы возмещал отсутствие военного опыта. А это был серьезный недостаток. Но когда рядом были потомственные предводители такие, как Сурхай или Ахмед-хан, этот недостаток не бросался в глаза.

Основательно всполошив все северное Закавказье, Ахмед-хан и Сурхай разошлись по домам. С их уходом шахская администрация осмелела. Воспользовавшись отсутствием опытных военных руководителей, шахские военачальники развернули наступление на повстанцев. Через некоторое время им удалось не только подавить восстание, но и взять в плен хаджи Дауда. Он был посажен в дербентскую тюрьму.

Несколько лет провел хаджи Дауд в глубоких ямах – зинданах Нарын-калы. Но священнослужителя не удалось сломить. Его спасали не только вера, постоянные молитвы, но и личное мужество и стойкость. А потом, с помощью сподвижников, ему удалось сбежать из заключения. Это случилось в 1719 или в начале 1720 года³³².

Вырвавшийся на свободу идеолог суннитского движения развернул компанию активного противостояния шахской администрации, освобождения подвластного суннитского населения из-под власти правящей шиитской верхушки. Его призывы находили отклик в широких массах и будили в них жажду борьбы с кизилбашами. Восстание возобновилось с новой силой. Прибытие с гор отряда во главе с Сурхаем усилили ряды повстанцев. В это время полководческий талант гази-кумухского правителя был уже признан всем Дагестаном. Так, в 1720 году, когда преследуемый Мир-Махмудом, сыном Мир-Вайса, сефевидский шах Султан-Хусейн, который был марионеткой придворной знати³³³, был загнан афганцами в Исфахан, «послал он подарки и деньги к шаху (ошибка; вероятно, имеется в виду к шамхалу. – Авт.) и к усмею, чтоб оные свои войска собрали и к нему (шаху Ирана. – Авт.) на помощь против Мирмагмуда присылали, что оные и учинили, войск собрали и команду над оными вручили Зурхаю, который хасикумуками (т.е. гази-кумухцами. – Авт.) владеет», – пишет И.-Г. Гербер³³⁴. Он «дошел до страны иверов, прошел по нижней части Кахетии и Тпхиса (вероятно Тифлис. – Авт.), опустошил область, называемую Сомхет^* и Думны^*»³³⁵. Согласно Л. Локкарту, «повстанцы объединились с сильным контингентом войск из Гази-Кумуха под руководством их главы Чолак Сурхай-хана, и с многочисленным отрядом из Кара-Кайтага под руководством их уцмия или главы Ахмед-хана. Гази-Кумухские и Кара-Кайтагские племена были суннитами, и хотели не только помочь своим религиозным братьям в Ширване, но также потребовать возмездие за жестокое обращение с их соотечественником Фатали Ханом Дагестани» (как сообщает Гезалова Н., этот министр шаха пал жертвой заговора шахского окружения)³³⁶.

Уцмий кайтагский также хотел присоединиться к движению. Он уже собрал было войска для похода и известил об этом Сурхая. Но шамхал Адиль-Гирей-хан, сын шамхала Муртуза-Али, напомнил уцмию, сколько благодеяний сделал для него шах Султан-Хусейн. Более того, выражая откровенную преданность шаху, шамхал пригрозил уцмию, мол, если ты из Кайтага выступишь в поход, то он завладеет Кайтагом и не даст ему вернуться обратно³³⁷.

Хитроумный Ахмед-хан не стал распускать уже собранное войско. Часть оставил у себя, на случай осуществления угроз шамхала Адиль-Гирей-хана, часть же отдал Хаспулату, сыну уцмия Амир-Хамзы, для поддержки хаджи Дауда Мюшкюрского и Сурхая Гази-Кумухского. Отряды повстанцев двинулись к Шемахе, важнейшему административному и экономическому центру Северного Азербайджана. «Все эти племена лезгин (дагестанцев) вместе с главарями – вышеупомянутым Сурхаем, Ахмед Исмином (очевидно, имеется в виду уцмий. – Авт.), шамхалом, Хаджи-Давудом и Али-Султаном – всем своим могуществом подошли к городу Шемахе», – констатирует католикос Есаи Хасан-Джалалян³³⁸. Правда, надо заметить, что участие в этом походе шамхала и лично уцмия исключается, а Али-Султана – сомнительно. Руководство объединенными войсками было поручено Сурхаю. 21 июля 1721 года Шемаха была осаждена. Мощные стены города непреодолимым барьером преграждали путь горцам и повстанцам. И не взять бы им этот твердый оплот шахской власти. Но население города неоднозначно относилось к его защите. Враг внутри стен был для них более ненавистен, чем дагестанцы. Горцы, вооруженные ружьями, копьями, саблями, кинжалами, пистолетами, луками и стрелами – самым различным арсеналом оружия, и повстанцы с вилами, косами, цепями, разными сельскохозяйственными орудиями и единственным действительным оружием – кинжалом, бросались к городу, пытаясь штурмовать высокие крепостные стены, но вынуждены бывали отступить или скатывались в окружающий крепость ров, наполненный водой, под хохот иранских воинов гарнизона. Попытались штурмующие пробить крепостные ворота, которые выглядели наиболее слабым пунктом обороны, добытым откуда-то бревном. Но ворота стояли прочно. Вдобавок в них шахскими воинами направлялся град пуль или туча стрел, нанося тяжелый урон и вынуждая их отступить. Не имевшие других средств для штурма крепости восставшие были в отчаянии. Все их преимущество сводилось на нет. Таяла инициатива.

Но в эти дни шла борьба и другого характера. Присоединившееся к горцам местное население вело переговоры с жителями города с целью склонить их примкнуть к себе и уговорить их открыть ворота. Его представители выискивали различные способы для контакта и находили их, хотя разделенным крепостной стеной сторонам сделать это было нелегко. Но ненависть к кизилбашам доведенных до отчаяния обитателей города была велика. О различных притеснениях и жестокостях, которым подвергались шемахинцы со стороны шахских временщиков, писал французский путешественник Корнели Ле Бруин, проезжавший в 1707 году через Шемаху, о чем мы сообщили выше. При таком отношении основной массы населения Шемахи, немудрено было составить сговор. При этом руководители отрядов были настроены не допустить бесчинств и грабежей, имевших место в предыдущие годы. Ими было дано твердое обещание, что не будет допущено ущемления имущественных и правовых интересов не только суннитских слоев населения, но и армян, грузин, русских купцов и представителей других народов, живших, пребывавших или торговавших в Шемахе, лишь бы они не прикрывали кизилбашей.

«Жители района, называемого Сарыпраг, ночью открыли свою сторону и впустили внутрь города часть неприятельского войска, а на рассвете, присоединившись сами к ним, передали им в руки город… Лезгины пустили в ход свои мечи против магометан-же кизилбашей»³³⁹. Это случилось 7 августа 1721 года. Подробности осады Шемахи сообщаются английским путешественником Ханвеем. «Губернатор, Хусейн хан, – говорит он, – зная, как мало он может положиться на верность горожан, нападений и вылазок не делал, чтобы не быть покинутым людьми, следовавшими за ним, или чтобы его не предали оставшиеся в городе; поэтому он решил защищаться насколько было возможно в стенах города.

Это единственное решение, которое он мог предпринять, давало ему возможность отражать атаки неприятеля в течение 25 дней: вероятно, длительность осады утомила бы лезгин, если бы не сунниты, сносившиеся с неприятелем, сумевшие, несмотря на бдительность губернатора, открыть им одни из ворот. Победители немедленно ворвались с криками и, хотя гарнизон и был застигнут врасплох, все же его не разбили. В этот день дагестанцы смогли только проложить себе дорогу в суннитский квартал, где они окопались. Рано утром, на следующий день, они выступили в полном порядке, намереваясь завершить завоевание города. Губернатор недолго сопротивлялся; он увидел, что покинут или предан своим народом...»³⁴⁰.

«Как мне описать те бедствия и пролитую кровь, которая текла среди базаров, как река? – сокрушается албанский католикос Есаи Хасан-Джалалян. – Восемьсот мужей из начальников города и знати, которые укрылись в мам’е (мечети. – Авт.) своей, находившейся в центре города, были зарезаны как животные»³⁴¹. Суннитам не приходилось отмечать дома своих противников, они открыто показывали дома шиитов, куда врывались ватаги разъяренных людей. По словам католикоса, было убито так много народу, что плакать по погибшим было некому. «Многие из войска персидского и из их начальников бежали, куда попало. Имущество и дома были разграблены, а семьи и дети были уведены в плен»³⁴².

Как сообщал астраханский губернатор Артемий Волынский, дагестанцы «стали зажигать и грабить дома знатных»³⁴³. Преследовали мужчин и убивали, где бы они не попались. В ходе этого нападения были убиты беглербег Кей Хосров-хан и 800 членов иранской администрации³⁴⁴. Хана шемахинского Хусейна схватили и выдали кровным врагам, которые убили его «в отмщение за своего отца и брата»³⁴⁵. «События, – как говорит Н.Гезалова, – приняли характер ужасной резни, в которой погибло около 4000 шиитского населения»³⁴⁶.

Как и было договорено, совершенно не претерпели никаких обид армяне, грузины, русские купцы и представители других народов.

Но тут случилось неожиданное. Шемахинцы-сунниты заметили, что к вечеру русские купцы, скорее всего, в надежде на то, что в вечерней темноте это останется незамеченным, начали прятать ценности шемахинской шиитской знати. Русские, по утверждению дагестанцев, «увлекшись корыстолюбием, стали брать почти у всех шемахинцев дорогие вещи на сохранение, что было им запрещено»³⁴⁷. Сунниты немедленно подняли шум. Повстанцы сразу набросились на русских купцов, которые, как сообщал А.П. Волынский, «оставались покойны, обнадеженные завоевателями, что их грабить не будут; но потом, вечером, 4000 вооруженных лезгин и кумыков (имеется в виду гази-кумухцев. – Авт.) напали на русские лавки в гостином дворе, приказчиков побили, а товары разграбили ценою на 500000 рублей»³⁴⁸. Особенно досталось разбогатевшему во время петровских войн на поставках сукна в армию крупному предпринимателю, богатейшему в России купцу Матвею Григорьевичу Евреинову, который потерпел ущерб «на 170.000 руб. персидской монеты)»³⁴⁹. Согласно А.-К. Бакиханову, погибло более трехсот русских купцов³⁵⁰. И.Е. Козубский считает, что «русские купцы, из которых многие были убиты, потерпели громадные убытки до 4 млн. рублей»³⁵¹, а Ле Форт – более чем 5 млн. руб³⁵².

Но надо заметить, что по отношению к представителям других народов повстанцы проявили лояльность. Албанский католикос Есаи Хасан-Джалалян сообщает некоторые важные подробности событий в Шемахе: «Народ же армянский, христиане, как жители города, так и селений, за исключением немногих случаев, особенно не пострадали от резни, ибо милостью Христа, они были пощажены…

И так как он (город Шемаха) являлся... местом стоянки прибывающих со всех местности купцов, являлся [как бы] пандаром^* – местом торговли и доходов индусов, хоромов^*, джугайцев^*, русских и других, прибывающих изо всех стран, поэтому он полон был всевозможным имуществом и сокровищами... И забрав все разнородное имущество, золото и серебро, вынесли его за город, разбили по частям и, разделив между собой, нагруженные ушли к себе. И настолько эти поганые были невежды, что за один хлеб и за одну дыню платили один золотой. Так был взят богатый стольный город Шемаха»³⁵³. Из текста Есаи Хасана-Джалаляна видно, что о повстанцах он говорит в уничижительной форме, называя их обнаглевшим племенем, жадным, свирепым народом, безбожными разбойниками, легионом демона (правда, не лучше он отзывается и об иберах – грузинах). Тем не менее, как было уже отмечено, он признает, что те христиане, кто не стали выручать кизилбашей, не пострадали.

После взятия Шемахи Сурхай отчитал своих гази-кумухцев за допущенный ими разбой и мародерство. Он напомнил им о том, как из-за жадности мусульман, увлекшихся мародерством, была упущена почти одержанная победа при Ухуде, и дело обернулось поражением и как сам пророк Мухаммед чуть было не стал жертвой корыстолюбия некоторых его воинов и был ранен³⁵⁴. Сурхай хорошо знал эту историю не только из книг, но и из рассказов деда. Он горько упрекал своих воинов, потому что знал, что организация войска и его дисциплина есть главные составляющие победы.

Получив весть о падении Шемахи, Гянджинский и эриванский ханы собрали войска и решили двинуть их на выручку. Они «пришли в агванский город Партав (Барда) на берегу Куры». Войско их составляло до 30000 человек. Местное население сообщило об этом движении хаджи Дауду и Сурхаю. Они немедленно направили свои отряды им навстречу. Гянджинский правитель Огурлу-хан рассматривал свою карательную экспедицию как легкую прогулку, иначе оценить его действия невозможно. Не менее легкомысленно к предстоящей операции отнесся и эриванский хан. Их войска подошли к городу Барда и расположились на берегу р. Кура на отдых. По словам католикоса Есаи, воины персидские до утра пьянствовали, пировали, к утру же впали в глубокий сон и, только по восходу солнца, поднялись и стали готовиться к битве³⁵⁵.

Подойдя к расположению противника, Сурхай отправил разведку, которая доложила, что самоуверенные ханы не выставили дозоров и караулов для охраны своего лагеря. Выбрав брод, повстанцы тихо и бесшумно перешли на другой берег реки. Гази-Кача (Гъази-Къяча) с небольшим отрядом был направлен для организации внезапного нападения, сам Сурхай, с основными силами, пошел в обход, чтобы отрезать путь к отступлению. Атака Гази-Кача была ошеломляюще быстрой. Она внесла переполох в беспечные ряды шахских карателей. Они в беспорядке отступили назад и напоролись на основные силы повстанцев, которые устроили настоящую резню. Остатки войск незадачливых ханов разбежались по течению рр. Тертера и Хачинчай. Их преследовали до подножий Карабахских гор³⁵⁶.

Позже дагестанцы проникли в Карабах. Они превратили в пустыню густонаселенную и изобилующую скотом область. В течение трех дней продолжалась резня и увод в плен населения. Местный мелик Багир Шахназаров спешно послал некоторых из своих мужей с подарками и освободил часть пленных и свою область, сообщает очевидец тех событий католикос Есаи³⁵⁷.

Воодушевленные повстанцы направились на покорение Гянджи и держали его в осаде около 12 дней. Но взять крепость не удавалось. Через некоторое время к городу подошли войска картлийского царя Вахтанга VI, который начал концентрировать там большие силы³⁵⁸. С многочисленным, более чем сорокатысячным войском, пришел он и стал лагерем на южной окраине города Гянджа³⁵⁹. Это заставило повстанческие отряды уйти за Куру. Но Вахтанг VI не решился их преследовать. Так, почти весь Северный Азербайджан оказался в руках повстанцев. «Иранская администрация почти повсеместно была уничтожена»³⁶⁰.

Как же реагировала Персия на подобный исход? Да никак. В 1720 году афганцы поднялись на борьбу против иранского владычества. Шаха Султан-Хусейна (1694–1722), правителя великой державы, А.-К. Бакиханов называл человеком кротким и набожным. «Большую часть времени он проводил в беседах с улемами и, в то время, когда он занимался ночными молитвами, его подданные грабили караваны. Дела государственные расстроились, а вместе с ними запутались и дела Ширвана и Дагестана»³⁶¹, – писал он о шахе Ирана. Астраханский губернатор А.П. Волынский был резче и грубее в высказываниях об этой царствующей особе. Он докладывал Петру I: «… здесь такая ныне глава, ни он над подданными, а он у своих подданных подданный, и, чаю, редко такого дурачка можно сыскать между простых не токмо из коронованных, того ради сам ни в какие дела вступать не изволит, но во всем положился на своего наместника Ехтма Давлета, который всякого скота глупее»³⁶². «Шах Хусейн не был государственным человеком, он почти не занимался делами, передав их в руки своих доверенных министров. Свое время он проводил в удовольствиях и молитвах: вино, гарем и богословы занимали все его время и силы»³⁶³, – заключает В.Н. Левиатов. Конечно, такой правитель не мог защитить страну.

Предвидя серьезные осложнения, тарковский правитель решил укрепить свои пределы. Он отправил своего посланника к шаху с просьбой, чтобы «прислал казны и войских». При этом посланник должен был предупредить шаха о том, что «ежели де у вас мочи не будет, то де я могу просить и у рускова государя и он де мой Государь может мне пожаловать своих воинских, что де я могу с ними (хаджи Давудом и Сурхаем – Авт.) управитца»³⁶⁴.

Однако там же оказались представители шемахинских беженцев, которые жаловались на дагестанцев, ставших причиной их бедствий, и, кроме словесной перепалки, ничего толкового не вышло. «Когда шамхальский посланник был в Исфахани, сюда прибыли представители шемахинских жителей с жалобой на то, что «какое наше житье, домы наши разорены, жёны и дети в бесчестии в плен побраны, а обороны де нам ни от кого нет лутче и мы пойдём жить к русскому государю, или турецкому, или лучше бы де нас на свете не было, нежели такое бесчестие видеть». На это Эхтимат Девлет ответил: «Иш алла тамба олур анлара» – «Дело божье: наказание де им будет». Затем Эхтимат Девлет упрекнул посланника: «Слышишь ли де ты, что де эту пакость ваши лязгинцы делают, и я де на то стал говорить мне де кажетца не наши все ваши подданные, которых не умеете унять. И Мир Весма (Мир Вейса (?) – Авт.) на себя попустили тако же шахов подданной, а ныне сам себе царём, так и Аджа Даудбек (хаджи Давуд. – Авт.) не наш горской, ваш шахов подданной, и с ним которые приходили все ваши же, а у Сурхая войскова ни тысячи человек нет да ежели запустить де и далее пойдут»³⁶⁵.

Посольство окончательно убедило шамхала Адиль-Гирей-хана в необходимости переориентироваться в сторону России. Шах отправил для защиты Дербента и Баку небольшой контингент. Но их состояние ужаснуло шамхальского посланника. «31 октября 1721 г. Аврамов виделся с посланником шамхала к шаху, который подтвердил, что посланный шахом для защиты Дербента и Баку сердар выехал из Испагани, а при нём де и есть и нет с 300 человек и те де иной идёт пешком, а иной на ишаке, а ружья де не спрашивай, а какие же они воины, что 500 человек испугалось»³⁶⁶.