Лекция 14 вместо заключения: есть ли у социальной истории будущее?

Необратимые изменения, произведенные постструктурализмом в современной историографической ситуации, поставили под вопрос все те парадигмы социальной истории, которые сложились и доминировали в 60-80-е годы. Очередная метаморфоза социальной истории была воспринята некоторыми собратьями по цеху как смерть или, в лучшем случае паралич^cxxxii. Другим же становление новой постмодернистской парадигмы представилось как полное замещение и окончательное вытеснение "старой новой", "модернистской" социальной истории леволиберального толка^cxxxiii.

Однако излишняя ригористичность и той, и другой оценки не выдерживает критики, и не только потому, что по-новому проблематизированные отношения "общества" и "культуры" вовсе не упраздняют понятие "социального", а признание креативной роли субъективности и ее определяющего значения для понимания социальной практики отнюдь не делает излишним анализ тех условий деятельности, которые принято называть надличностными.^cxxxiv Для обеих отмеченных позиций характерно и еще одно важное упущение: такое "пуританское" стремление к исключительной чистоте дисциплинарной парадигмы совершенно не учитывает эшелонированности и многослойности историографического процесса, специфических качеств этой сферы культурно-интеллектуальной деятельности, которые могут быть засвидетельствованы на всем протяжении ее многовековой истории^cxxxv. Нельзя списывать со счета и то, что даже дискурсивное истолкование социального предполагает, по меньшей мере, признание последнего.

Между тем, в условиях, когда подвергается сомнению само существование социальной истории как области исторического знания, преодоление кризиса настоятельно требует предельного расширения ее исследовательской перспективы. Последнее оказывается возможным в результате теоретического пересмотра самих концепций социальной структуры, культуры, индивида, которые перестают рассматриваться как некие отделенные друг от друга онтологические сущности и понимаются как взаимосвязанные аспекты, или измерения, человеческого поведения и социального взаимодействия.

Те, кто спешит объявить о "конце социальной истории", по существу, говорят о тех формах социально-исторического знания, которые уже уступили авансцену другим, выдвинувшимся им на смену в результате длительного и непрерывного творческого процесса - критического пересмотра концептуальных оснований и смещения исследовательской стратегии социальных историков в направлении социокультурного анализа^cxxxvi.

Образ целого обновляется на каждом этапе развития историографии, когда приходит “время собирать камни”. Расширение проблематики, новое понимание предмета и переопределение всей структуры истории в рамках “новой исторической науки” подтвердило двойственную природу и особое положение истории на пересечении сфер социального и гуманитарного знания.

Два различных по своим познавательным задачам типа анализа, которые условно могут быть обозначены как социологический, направленный на выявление условий, и антропологический, разрабатывающий сферу сознания действующих лиц, вычерчивают две проекции социальной жизни, фиксирующие разные ее аспекты. В 1990-е годы в результате трансформаций внутри каждой из двух версий социальной истории, появилось новое представление об исторической социальности, представление, включающее сам процесс формирования социального в деятельности культурных субъектов. Новейшая социальная история успешно “присвоила” социокультурный аспект изучения прошлого, сохранив позитивную составляющую своего богатого и разнообразного опыта и соответственно переосмыслив собственное содержание.

Представляя с помощью новой эпистемологии и опыта микроистории “другой образ социальной реальности”^cxxxvii, новейшая историография фактически воссоздается как “другая социальная история”^cxxxviii. Постепенно складывается четвертая парадигма социальной истории, ставящая своей целью познание человека в неискоренимом дуализме его социальности (как итог культурной истории, всего прошлого развития и как персонификацию общественных отношений данной эпохи и данного социума) и в движении исторических форм его общественной и культурной интеграции, что предполагает исследование всех сфер жизни людей прошлого в их структурном единстве и в фокусе пересечения социальных связей и культурно-исторических традиций.

В новейшей социальной истории социальное изменение рассматривается как процесс, который включает в себя не только структурную дифференциацию и реорганизацию человеческой деятельности, но также и “реорганизацию умов” - изменения в ценностях и понятиях, т.е. некое новое сознание или новую культуру, которая буквально “видит” мир с другой точки зрения. Это также подразумевает воспроизведение исторического общества как целостной динамической системы, которая, сложившись в результате деятельности многих предшествовавших поколений, задает условия реальной жизни и модели поведения действующим лицам и изменяется в процессе их индивидуальных и коллективных практик. Исследование механизма трансформации потенциальных причин-условий в актуальные мотивы человеческой деятельности, предполагает комплексный анализ обеих ее сторон, а значит - обращение как к макроистории, которая выявляет влияние общества на поведение действующих лиц и групп, так и к микроистории, которая позволяет исследовать способ включения индивидуальной деятельности в коллективную и, таким образом, фиксирует индивидуальное в социальном и социальное в индивидуальном на уровне конкретной исторической практики.

За последние полвека кардинальные сдвиги в самом толковании понятия “социального” вновь и вновь перекраивали концептуальное пространство социальной истории, сводя воедино некоторые ее формы и размежевывая другие. На пороге нового столетия взаимопроницаемость разделов и специализаций историографии подходит к самой высокой отметке, и социальные историки, анализируя сложные переплетения экономических, политических, культурных процессов все чаще ставят перед собой стратегические задачи всео

i