Часть 3 Проповедь Евангелия и культурные барьеры

Глава 1

Миссионерское движение и культура

Для того чтобы миссионерское служение в иной культуре было успешным, необходимо прежде всего эту культуру изучить. Культура — это всеобъемлющая система представлений (о Боге, реальности, смысле бытия), нравственных ценностей (которыми определяется истина, добро, красота и нормы жизни) и обычаев (касающихся поведения, отношения к другим людям, речи, молитвы, одежды, торговли, питания и т. д.), а также институтов, которые выражают эти представления (правительство, судебные органы, церкви, семья, школы, больницы, фабрики, магазины, объединения, клубы и т. д.). Она связывает всех членов общества воедино, дает им возможность чувствовать свою самобытность, сохранять достоинство и тем самым обеспечивает безопасность и жизнеспособность общества¹¹⁷.

Миссионер должен стараться как можно более полно познать и принять культуру народа, которому он проповедует Евангелие. Изучая, жизнь людей, он учится видеть мир их глазами и принимает их образ жизни. Иисус Христос стал для нас лучшим примером полного уподобления Своему народу. Он оставил Свой дом в славе для того, чтобы стать уязвимым, зависимым человеческим существом. Он познал голод и жажду, нищету и притеснения. Он был отвергнут, испытал человеческую злобу и горечь утраты. Знание человеческой природы дало Иисусу ту великую силу, которую Он проявил в Своей земной жизни (Евр.2:17), и стало основой Его служения людям.

Подобно Христу, миссионерам, проповедующим в чуждой культурной среде, необходимо понять людей, которым они несут Благую весть. Они должны всем сердцем постичь их мировосприятие и полностью отождествить себя с ними. Миссионеры становятся защитниками народа, избранного ими для служения (1Пет.2:9). В этой главе будут рассмотрены вопросы, связанные с проблемой эффективного миссионерского уподобления и другими аспектами межкультурного взаимодействия.

I. Уподобление

Говоря об уподоблении, мы вспоминаем Хадсона Тэйлора, одетого в народную китайскую одежду, с волосами, заплетенными в косичку. Однако подлинное уподобление — это нечто большее, чем стремление перенять одежду и обычаи. Это — результат ряда действий, основанных на определенной точке зрения. Первый шаг — открытое, доверительное отношение к культуре и полное принятие всех ее норм. Смиренно, как и подобает ученику, воспринимать неизбежные культурные различия—второй шаг на пути к уподоблению.

В стремлении к уподоблению необходимо соблюдать три правила: 1) изучить все аспекты культуры народа; 2) воспринять его стиль жизни; 3) проявлять по отношению к людям искреннее сочувствие. При этом конечная цель состоит не в том, чтобы увидеть, в какой мере можно перенять другую культуру, а в том, насколько глубоко и эффективно миссионер может общаться с людьми другой культуры.

Уподобление в миссионерской работе¹¹⁸

После обеда начался дождь, который лил, не переставая, до глубокой ночи. Маленький ослик и за ним двое мужчин медленно брели по грязному скользкому склону, который вел в спящий городок Банос, высоко в Эквадорских Андах. Никто не обратил внимания на появление в городке двух темных фигур, которые остановили ослика перед убогой индейской гостиницей. Один из мужчин, что был повыше ростом, переступил порог помещения, где за низкими столиками при свете свечей сидели несколько индейцев и пили чичу. Едва незнакомец вошел в комнату, как послышался голое: «Buenas noches, meester!» Мужчина в промокшем пончо быстро повернулся на голос и увидел женщину с полным лицом, стоявшую за стойкой. «Buenas noches, senora!» — ответил он, слегка приподняв шляпу. Обменявшись несколькими фразами, мужчина и женщина вышли на улицу и втроем отвели ослика в грязную конюшню. Путники сняли с него свой багаж и перенесли в похожее на сарай помещение рядом с конюшней, где им предстояло провести ночь.

Я сел на солому и стал стаскивать мокрую одежду. В ушах все еще звучало слово «meester», которое я терпеть не мог. Почему эта забавная маленькая женщина в полутемной комнате обратилась ко мне «meester»? Я осмотрел свою одежду. Моя шляпа была точно такой же, какую носил самый бедный индеец в Эквадоре. Мои брюки были испещрены множеством заплат. На грязных ногах были такие же резиновые альпаргатас, какие носил любой местный индеец. Взглянув на мое красное пончо, всякий сразу бы определил, что это пончо бедняка. На нем не было никаких украшений, а по нижнему краю налипла солома, указывающая на то, что я вместе со своим осликом спал на дороге. Но почему же все-таки она назвала меня «meester», как американца или европейца? По крайней мере, она могла назвать меня «сеньор», но нет, она сказала «meester». Я почувствовал, что мой тщательно подобранный наряд был сорван одним лишь этим словом. Я вновь и вновь представлял эту ситуацию. Меня не должен был выдать акцент, потому что я не успел и рта раскрыть. Не найдя никакого объяснения происшедшему, я обратился к своему спутнику, старику Карлосу Бава, который происходил из племени кечуа, проживавшего на озере Кольта: «Карлос, женщина поняла, что я “meester”. Как ты думаешь— почему?»

Мой друг устроился в углу комнаты, накрывшись двумя пончо. «Не знаю, patroncito». Быстро взглянув на него, я сказал: «Карлос, три дня подряд я прошу тебя не называть меня patroncito. Если ты будешь меня так называть, они поймут, что я не чоло». Карлос, высунув руку из-под шерстяного пончо, коснулся пальцем края шляпы и извиняющимся тоном ответил: «Я все время забываю, meestercito».

Чувствуя ломоту и боль в озябшем теле, я понял, каким, должно быть, казался глупцом. Карлос мирно дремал в углу. Я сидел, глядя на мерцающую свечку, и вспоминал лица людей, встретившихся нам по дороге за эти три дня. Потом я снова подумал о женщине из гостиницы, которая разом уничтожила мой тщательно продуманный образ, и о том;

что, наверное, меня и до этого принимали за европейца, но просто не показывали вида. Я чувствовал себя уязвленным, разочарованным, лишенным иллюзий и, что было хуже всего, ужасно голодным. Потянувшись к своему мешку, я вытащил пакет с мучной смесью, которую приготовила для нас моя жена, налил немного воды, пальцем размешал коричневый сахар и овсяную смесь и выпил одним глотком. Дождь утихал, и через отверстие в верхнем углу комнаты в лунном свете были видны облака, ползущие по небу. На улице кто-то нежно перебирал струны гитары, за стеной в соседней комнате только что вернувшиеся из конюшни индейцы обсуждали прошедшее за день.

Задув свечу, я прислонился спиной к грубой дощатой стене и слушал разговор индейцев до тех пор, пока наконец не уснул. Прошло несколько часов, и меня неожиданно разбудил скрип открывающейся двери. Вскочив на ноги и спрятавшись за дверью, я стал ждать, что будет дальше. Мой компаньон предупреждал, что индейцы часто воруют друг у друга, поэтому нужно спать чутко. Дверь тихонько закрылась, и стало слышно, как старик Карлос, кряхтя, устраивается на своем матрасе. Он, видимо, выходил во двор по нужде. Все затихло. Я не знал, который час, потому что часы не подходили к моему наряду в стиле чоло. Я лежал на полу и думал о том, что значит уподобиться этому старому индейцу кечуа, который был так далек от мира, в котором живу я.

Я бродил по индейским базарам Эквадорских Анд, пытаясь понять, что скрыто в сердцах индейцев кечуа и испаноязычных чоло. Как достучаться до них? Почему они находят удовлетворение в пьянстве? Действительно ли индейцы кечуа замкнутые и мрачные люди? Неужели они настолько привыкли к тяжелым условиям жизни, что совершенно спокойно относятся ко всему, что выпадает на их долю? Кто они — добрые католики, язычники или то и другое вместе? Почему они враждебно настроены к любым переменам? О чем они говорят и что их волнует, когда поздно ночью возвращаются домой? Мне хотелось разгадать то, что скрывалось за внешней оболочкой и отозвалось бы на имя Христа. Ответы на эти вопросы могли бы стать основой для моей миссионерской стратегии и помогли бы найти общий язык с этими людьми. Попытки открыть им глубинную суть христианства имели смысл только в том случае, если бы мне удалось подобрать формы для ее выражения, которые побудили бы их откликнуться на призыв Христа как на самое важное в жизни. Для этого мне надо было проникнуть в душу кечуа.

В миссионерском служении очень важен поиск точек соприкосновения с людьми. Проповедь Евангелия вне их уводит миссионера от его ответственности. Провозглашая Благую весть, миссионеру необходимо сделать все, чтобы найти общий язык с теми, кому он проповедует. Сердце человека — это не чистая доска, на которую можно записать Благую весть. Оно вбирает все, что происходит с человеком с момента его рождения и до дня смерти. Обращение неверующего — работа Святого Духа. Однако это не снимает ответственности с человека, который, с его возможностью слышать и видеть, пробуждается к вере. Собственные усилия человека, стремящегося вырваться из пут обмана, можно считать шагом навстречу преобразующему действию Святого Духа. Человек должен осознать, что Проявляет неповиновение Господу, прежде чем сможет ощутить на себе Его любовь.

Формы уподобления

Уподобление миссионера может принимать разные формы. Оно может быть романтичным и скучным, убедительным и поверхностным. Но необходимо понять главное: уподобление само по себе — не конечная цель работы. Это—лишь путь к благовествованию. Смысл его не в том, чтобы добиться наибольшей схожести, а в том, чтобы правильно использовать достигнутый результат. Стать «своим» — еще не достижение. Многие миссионеры в суете повседневных забот в школе или в больнице разбудили человеческие сердца проповедью Благой вести.

Иногда уподобление понимается неправильно. Многие считают, что если поселиться в деревне и изучить местный язык, то души людей откроются сами по себе. Но главное — не степень уподобления, а осознанное стремление соответствовать окружающей действительности. Конечно, способности миссионера познать новую действительность могут быть существенно ограничены, а препятствия для успешного уподобления — велики. Ниже мы рассмотрим некоторые из препятствий, с которыми столкнулись на собственном опыте, а также постараемся оценить последствия неудачного уподобления.

Сила неосознанных привычек

Препятствия на пути уподобления появляются потому, что миссионер настолько привыкает к своему повседневному образу жизни, что следует ему неосознанно. Я рассказал, как мы со старым индейцем-кечуа Карлосом Бавой и осликом путешествовали по плато в Андах, проводя дни на базарах, а ночи в жалких десятицентовых ночлежках. Три дня мы шли по дороге от Риобамбы до Баноса, и никто, за исключением случайного пса, встретившегося на нашем пути, не заметил, что что-то во мне не то. И до той минуты, пока я не переступил порог тускло освещенной гостиницы в Баносе, никто не заподозрил во мне иностранца (по крайней мере, мне так казалось). Несколько дней я тешил себя иллюзиями, что наконец-то вошел в мир индейцев. Я любовался собой, ничего не подозревая. Когда хозяйка гостиницы назвала меня meester, я испытал шок, словно меня внезапно вытолкнули из того мирка, который я создал себе и где наконец почувствовал твердую почву под ногами.

Утром следующего дня я направился к хозяйке гостиницы и, войдя в бар, обратился к ней: «Скажите, сеньора, как вы поняли, что я meester, а не местный сеньор или чоло из Риобамбы?» Глаза маленькой толстушки сверкнули, и она смущенно засмеялась. «Не знаю», — ответила она. Я настаивал: «Предположим, что вы детектив, сеньора, и должны поймать европейца, одетого как бедный торговец чоло. Как бы вы узнали его, если бы он зашел в вашу гостиницу?» Она почесала голову и наклонилась ко мне через стойку: «Выйдите и войдите обратно так, как сделали это в прошлый раз». Я взял свою потрепанную шляпу, натянул ее низко на лоб и пошел к двери, но не успел подойти к ней, как женщина крикнула:«Стойте, сеньор! Я поняла, в чем дело». Я остановился и повернулся к ней. «Все дело в том, как вы ходите». Она добродушно рассмеялась и сказала: «Здесь никто так не ходит. Вы, европейцы, размахиваете руками, словно никогда не носили на спине никакого груза». Я поблагодарил добрую женщину за урок и пошел смотреть, как ходят местные жители. Да, конечно, шаги их были короткими и отрывистыми, туловище слегка наклонялось вперед, а руки едва шевелились под огромными пончо.

Я присел на корточки на углу улицы, зная, что многие жители часто сидят так, со свисающим до самых пяток пончо, и стал прислушиваться к разговору находившихся неподалеку индейцев. Они продолжали говорить, не обращая на меня никакого внимания. В этот момент из гостиницы напротив вышли два знакомых миссионера. Я наблюдал, как они в веселых лучах эквадорского солнца, с фотоаппаратами через плечо, обсуждали проблемы, связанные с фотографическим искусством. Оборванный мальчишка-сапожник, сидевший рядом со мной, вскочил, взял свой чемоданчик и, подойдя к миссионерам, предложил им почистить ботинки. Те, бесстрастно покачав головами, отказались и продолжали осматривать сверкающую рыночную площадь, выбирая место для фотосъемки. Мальчик вернулся на свое место и, усевшись на землю, пробормотал: «Сеньоры, у которых есть ботинки, должны содержать их в чистоте». Я подозвал его к себе и шепнул на ухо несколько слов. Он снова вскочил и, догоняя миссионеров, которые в этот момент переходили улицу, обратился к ним со словами: «Проповедников здесь не уважают, если у них не чищены туфли». Один из миссионеров тут же протер ботинки при помощи отворотов своих брюк, другой вытащил зубную щетку, поплевал на нее и принялся чистить ботинки.

Я поднялся и пошел следом за ними, а затем вновь уселся на корточки в центре многолюдного базара и не двигался до тех пор, пока у меня не заболели ноги. Тогда я встал, потянулся и зевнул. Уходя, я заметил, что почему-то привлек внимание индейцев, до этого безучастно сидевших рядом. Я повел себя, по моим представлениям, вполне естественно, однако, вероятно, совсем не так, как ведут себя индейцы. Какая-то женщина уронила пачку соли. Я машинально наклонился, чтобы помочь ей, и только провидение спасло меня от тюрьмы, куда меня могли препроводить за попытку украсть у бедной женщины соль.

Приведенные мною примеры неудачного уподобления доказывают, что, пытаясь сделать доброе дело, можно перестараться. Однако только миссионер, живущий среди замкнутых горцев-кечуа, может по-настоящему оценить, как трудно разговаривать с этими людьми на равных. Я не до конца доверял индейцам-кечуа, пока они называли меня «patron», ведь в их словах было мало искренности. Я не хотел, чтобы они так ко мне обращались и чтобы наши отношения были облачены в феодальные формы. Я обнаружил, что покорный, инертный индеец в зависимости от обстоятельств может быть то дружелюбным, готовым прийти на помощь, то очень жестоким.

Пределы уподобления

Возможно, самый выдающийся случай, напомнивший мне о пределах уподобления, произошел, когда мы с женой жили в соломенной хижине около Табакундо в Эквадоре. Маленький фермерский поселок, разбросанный вдоль реки Пискве, находится примерно в километре от Объединенной миссии в Андах, для которой мы проводили исследования. Нам предстояло поселиться среди местных жителей и либо уподобиться им, либо быть ими отвергнутыми. В конечном итоге нас приняли за «своих», но продолжали относиться достаточно настороженно.

Мы одевались в индейские одежды, ели ту же, что и они, пищу, у нас не было никакой мебели, кроме деревянной кровати, покрытой вязаным одеялом, точно такой же, как и в любом индейском доме. У нас не было ни сельскохозяйственных орудий, ни ткацкого станка, ни амбара — наш дом был самым бедным в округе. Но несмотря на нашу очевидную бедность, все мужчины в селении называли меня «patroncito». Когда я возражал и говорил, что я не patron, потому что у меня совсем нет земли, они напоминали мне о том, что я ношу кожаные туфли. Тогда я быстро сменил их на пару альпаргатас местного производства, с подошвой из конопляного лыка и вязаным хлопчатобумажным верхом. Через некоторое время стало ясно, что и смена обуви не избавила меня от «patroncito». Когда я спросил, почему они продолжают меня так называть, мне ответили, что я общаюсь с испанцами из города Табакундо, поэтому они и воспринимают меня как представителя класса землевладельцев. Какое-то время я старался не встречаться ни с кем из знакомых испанцев, но слово «patroncito» по-прежнему повсюду сопровождало меня, как и в тот день, когда я поселился там.

Индейцев этой общины наняли ремонтировать дорогу, соединяющую их деревню с городом Табакундо. Два месяца (до самого окончания работ) я работал вместе с ними. Мои руки огрубели и покрылись мозолями. Однажды я показал свои мозолистые руки группе мужчин, допивающих кувшин чичи. «Теперь было бы несправедливо сказать, что я не работаю вместе с вами. Почему же вы все-таки зовете меня “patroncito”?» На этот раз благодаря тому, что они были подвыпивши, я получил правдивый ответ. Виченце Кузко, главный в этой группе, обняв меня за плечи, прошептал: «Мы называем тебя “patroncito”, потому что тебя родила не индейская мать». Никаких объяснений больше не требовалось.

Чье ружье?

В одной африканской деревне мы столкнулись с явлениями, идущими вразрез с нашими представлениями о жизни (в частности, с отношением к личной собственности). Когда мы приехали на юг Камеруна в деревню Алоум с целью изучения языка племени булу, то с первых же дней были приняты очень радушно. Нам дали местные имена, подарили козла и много продовольствия, а вся деревня плясала в нашу честь несколько дней.

Поселившись в Алоуме, мы психологически не были готовы понять, что значило быть принятыми? с точки зрения булу. Постепенно становилось ясно, что наши вещи принадлежат теперь не только нам, а всему семейству, принявшему нас. Пришлось с этим примириться, так как наш материальный статус был не выше, чем у остальных людей племени. Их притязания в отношении вещей не шли ни в какое сравнение с гостеприимством и тем, что они полностью обеспечивали нас пищей.

Однажды я по-другому взглянул на суть наших отношений с местными жителями. В деревне появился новый человек. Как выяснилось, вождь Алоуме был братом его матери. (Родство племянника и дяди по материнской линии самый интересный пример социальных отношений в африканских патрилинейных обществах.) С наступлением темноты, когда старейшины собрались в специально отведенном для мужчин помещении, я тихонько вошел туда и сел, прислушиваясь к разговору. В центре горел костер, по стенам метались неясные тени.

Внезапно все замолчали, поднялся вождь и стал говорить очень тихо, почти шепотом. Несколько молодых людей вышли, чтобы убедиться, что никто не подслушивает важный разговор. Вождь приглашал своего племянника погостить в деревне и гарантировал ему безопасную жизнь, пока он будет здесь находиться. После этого формального вступления вождь стал восхвалять племянника как великого охотника на слонов. Я слушал и, конечно же, не мог представить, что это имеет какое-то отношение ко мне. Затем один из старейшин рассказал о случаях из жизни племянника вождя, когда тот показал себя храбрым охотником. Один за другим мужчины повторяли эти рассказы до тех пор, пока вновь не поднялся вождь. Я увидел белки направленных на меня глаз. Отблески от языков пламени плясали по его лицу и телу. «Обам Нна, — обратился ко мне вождь. Широкая улыбка обнажила его блестящие зубы. — Мы собираемся подарить моему племяннику наше ружье. Пойди принеси его!»

С минуту я колебался, но потом встал, пересек залитый луной двор и вошел в наш дом с соломенной крышей, где сидели и разговаривали Мари и несколько женщин из деревни. В ушах моих, словно заезженная пластинка, звучали слова: «Мы собираемся подарить ему наше ружье... наше ружье... наше...» Еще По дороге к дому я придумал сотни причин для отказа, однако взял ружье и направился обратно. Внезапно я понял значение своего нового имени. Получив его; я должен был перестать быть Уильямом Рейберном. Чтобы быть Обам Нна, я должен был почти каждый день жертвовать Уильямом Рейберном. В мире Обам Нна я больше не был владельцем ружья, как это было в мире Уильяма Рейберна. Я отдал ружье вождю, расставшись в этот момент не только с принадлежавшей мне вещью, но и с самой идеей частной собственности.

Символическая ценность пищи

Еще одна проблема жизни в деревне—это пища и вода. Однако не многие о ней задумываются. Мы обнаружили, когда жили в Париже, что наши парижские друзья были шокированы тем, что мы ели. Французы морщились, словно от боли„когда видели, как едят, например, пирог с сыром. Они недоумевали, как можно смешивать эти два продукта.

Я занимался изучением жизни племени кака, располагавшегося на открытой равнине Восточного Камеруна. Жизнь этих людей отличалась от жизни племени булу, обитавшего в джунглях на юге страны. Условия в саванне более суровые, и от человека требуется умение приспосабливаться к природным условиям. Пищи здесь было меньше, чем в джунглях, основной продукт — маниока. В отличие от племени булу, перенявшего многое от европейцев, народ кака находился под влиянием ислама, проникавшего через их северных соседей —скотоводческие племена фулани.

Я пришел в деревню Лоло, чтобы провести необходимые мне исследования для перевода Книги Деяний на местный язык, и не взял с собой никакой еды, решив попробовать кухню народа кака. Я старался пить кипяченую воду, но чаще всего это было невозможно. Оказалось, что простая смесь муки маниоки с горячей водой была прекрасной диетической пищей. За шесть недель такого питания я не потерял ни грамма в весе, не страдал ни от диареи, ни от какой-либо другой болезни. Вся еда готовилась женщинами племени, и обычно я ел, сидя на земле, вместе с другими мужчинами. Несколько раз мне пришлось ложиться спать голодным, потому что я не возвращался вовремя. Я не просил женщин готовить пищу для себя специально, так как подобная просьба имела бы сексуальное значение.

Однажды после обеда я разговаривал о несколькими мужчинами и юношами о пище, которую едят люди во всем мире. Один из молодых людей взял Библию, переведенную на язык булу, и прочитал из 10-й главы Книги Деяний видение апостола Петра, которому было приказано заколоть и есть то, что спустилось к нему с неба: «...всякие четвероногие земные, звери, пресмыкающиеся и птицы небесные» (ст. 12). Этот молодой человек, какое-то время учившийся в миссионерской школе, сказал: «Люди племени хауса не верят этому, потому что не едят свиней. Мы думаем, что миссионеры тоже не верят, потому что не едят некоторую нашу пищу». Но я постарался заверить его, что миссионер станет есть любую пищу, которую ест он.

В тот вечер меня позвали к дому отца молодого человека. Старик сидел в пыли на земле. Перед ним стояли две чистые белые, сделанные из слоновой кости посудины, прикрытые крышкой. Взглянув на меня, он подал знак садиться. Его жена принесла кувшин с водой и полила нам на руки. Помахав мокрыми пальцами, чтобы немного обсохли, старик поднял крышку одной из посудин. От кашеобразной массы маниоки шел пар. Потом он снял крышку с другой. Заглядывая в нее, я поймал на себе взгляд молодого человека, читавшего днем отрывок из Библии о видении Петра... Посудина была наполнена гусеницами! Я конвульсивно глотнул слюну и подумал: «Или я сейчас проглочу этих гусениц, или проглочу все сказанное сегодня и тем самым докажу, что европейцы приспособили христианство к своему эгоистичному образу жизни». Хозяин запустил пальцы сначала в кашу из маниоки, взял комочек и мягко обмакнул его в посудину с гусеницами. Затем я увидел, как обжаренные и пушистые гусеницы, одни — раздавленные в каше, другие — просто свисающие с пальцев, исчезли у него во рту. Попробовав пищу первым, хозяин указывал на ее безопасность и давал гарантию, что не отравит меня ядом. Я тоже опустил пальцы в кашу, но мой взгляд был прикован к гусеницам. Мне стало интересно, какими будут мои ощущения; и, схватив несколько скрюченных существ, я быстро затолкал всю массу в рот. Сжав зубы, я с удивлением почувствовал приятный солоноватый вкус мяса, который придавал пресной каше остроту. Мы ели молча. За «столом» кака нет времени для разговоров, потому что, как только хозяин съест первый кусок, со всех сторон появляются руки мужчин, и содержимое посудины быстро исчезает. Из кухни вышли три жены хозяина с дочерьми и встали в дверях, перешептываясь: «Белый человек ест гусениц. У него настоящее черное сердце». Посудины были опустошены. Все набрали в рот воды и, прополоскав его и сплюнув, громко отрыгнули, затем произнесли: «Спасибо, Нджамби (Бог)»,

Мои записи в ту ночь содержали такие строки: «Пустая посуда из-под гусениц более убедительна, чем слова, полные любви, которые миссионеры изливают на язычников».

Идеологическая изоляция

Существуют и другие преграды к участию миссионеров в жизни местного населения. Коренятся они как в накопленном жизненном опыте, так и в местных христианских традициях. Местные жители без труда определяют ту грань, которая отделяет их от миссионеров. В одних случаях на это никто не обратит внимания, но в других — может стать непреодолимым препятствием. Некоторые миссионеры считают, что все, что делает местное население, плохо, и, «спасая», стараются оторвать людей от всего плохого и заставить начать новую жизнь, совершенно противоположную прежней. Такое стремление редко ведет к положительным результатам. И если все же удается добиться их, то скорее всего создается общество, состоящее из обращенных душ, но не общество новой жизни. Миссионер в подобных случаях идет по пути наименьшего сопротивления — желая спасти мир, он старается остаться в стороне от действительности и не соприкасаться с этим миром.

Свобода свидетельства

Церковь, замкнутая в себе, не понимает того мира, которому хочет проповедовать. Она похожа на отца, не помнящего себя ребенком, отчего его собственные дети становятся ему чужими. Миссионерское участие и уподобление не происходят в результате антропологических исследований. Миссионеры свидетельствуют об истине Евангелия миру через Дух Господний.

Церковь призывает людей к братству во Христе, но в то же время христиане своим поведением часто искажают этот призыв, начиная с запретов на пищу и кончая расовой неприязнью. Благой вести чужд эгоцентричный взгляд человека на мир. Здесь нужно вспомнить христианские законы, по которым человек должен преодолеть зацикленность на собственном «я», отказавшись от привычного образа мыслей и действий. Христианство не может быть ограничено одними представлениями о цивилизации или культуре. Миссионерский долг — жертвенное служение. Но оно заключается не в том, чтобы оставить друзей и дом, а в том, чтобы пересмотреть культурные представления и постараться изложить свои идеи так, чтобы мир их понял. Богословы миссиологи задаются вопросом: «В какой момент человек ощущает в душе призыв Святого Духа к покаянию?» Задача миссионера состоит в том, чтобы благодаря уподоблению определить этот момент.

Основа уподобления не только во взаимоотношениях, когда люди, которым вы проповедуете, чувствуют себя рядом с вами вполне свободно, — она предполагает создание такого единения общины, которое соответствовало бы словам апостола Павла из 2Кор.10:4-5 «...ниспровергаем замыслы и всякое превозношение, восстающее против познания Божия, и пленяем всякое помышление в послушание Христу». Это и есть основа миссионерского служения, богословских наук и суть миссионерского призыва.

Не обязательно быть миссионером, чтобы понять ценность уподобления в христианском свидетельстве. Даже в своей церкви уподобление способствует церковному росту. К сожалению, этому вопросу не уделяется должного внимания. Новообращенный, вращавшийся до этого только в кругу неверующих, за шесть месяцев приобретает друзей среди верующих и, как правило, перестает общаться с прежними друзьями. Очень редко он становится мостиком к тому, чтобы привести их к вере.

Одна из причин такого явления заключается в том, что человек обычно старается быть там, где чувствует себя наиболее комфортно. Такая закономерность делает затруднительной проповедь Евангелия. Вместо того чтобы строить работу на основе дружбы и искренней заинтересованности, проповедники с легкостью обращаются к лишенной индивидуального подхода риторике, содержащей порой оттенок агрессии.

Для миссионера данная проблема представляет определенную трудность. Он должен не только выйти за рамки евангельской субкультуры с ее христианской терминологией, но и преодолеть преграды на пути к другой культуре. Без успешного уподобления миссионер рискует потерпеть неудачу в проповеди Евангелия.