IV. Русские православные миссии XIX—нач. XX в.

Начиная c XIX в. и кончая революцией 1917 г. Православная церковь имела свои миссии как в России, так и за рубежом. Следующие статьи взяты из работы Иакова Стамулиса (см. примечания) и диссертации Аллы Бабий, преподавателя Краснодарского библейского колледжа «Лампадос».

Взгляд в прошлое. Русские миссии⁴⁷

Несмотря на длившуюся веками зависимость Церкви от власти государства и контроль с его стороны, в XIX в. в области русского миссионерства произошли некоторые прогрессивные сдвиги. Хотя активность западных протестантов и католиков в то время была выше активности российских миссионеров, и для Православия наступил тогда «золотой век». Время это ознаменовалось обновлением прежних и учреждением новых миссий.

Макарий Глухарев (1792—1847) и Алтайская миссия

Макарий был сыном приходского священника. Он блестяще учился и до поступления в Санкт-Петербургскую духовную академию, и уже будучи ее студентом. Благодаря выдающимся способностям Макарий рано занял профессорскую должность в Екатеринославской семинарии (1817 г.), а в возрасте 29 лет (1821 г.) стал ректором Костромской семинарии. Казалось, его, ступившего на монашескую стезю, ждет архиерейство. Но екатеринославские знакомства с учениками Паисия Величковского — старца, вернувшего в Россию исихазм, заставили Макария глубже погрузиться в созерцательную жизнь. Он оставил богословскую карьеру и ушел в затвор. Макарий искал все большего уединения и наконец поселился в Глинской пустыни, где все свое время посвящал переводам трудов отцов Церкви и мистиков — как восточных, так и западных.

В 1828 г. Синод обратился к миссионерам с призывом остановить волну вероотступничества на востоке России. Правительство посредством христианизации добивалось русификации малых народов. Обращенные таким образом, эти народы более других были склонны возвращаться к своей языческой вере. Макарий, несмотря на то что был «маленьким, хилым, даже болезненным — типичным аскетом-интеллектуалом», вызвался на миссионерское служение.

С двумя товарищами Макарий отправился в район Алтайских гор в Центральной Азии для проповеди Евангелия воинственным кочевникам. Чтобы полнее засвидетельствовать свою веру, миссионеры договорились об общем пользовании всем имуществом. И дело здесь не столько в соблюдении монашеского обета нестяжания, сколько в «способе достижения совершенного единодушия». Это единодушие виделось как неотъемлемая часть евангельской проповеди. «Миссия должна быть прежде всего свидетельством единства».

Макарий, соблюдая традицию ранних православных миссионеров, начал с изучения языков отдельных племен. Посещая для этой цели стойбища кочевников, он использовал любую возможность проповедовать Евангелие. Но усилия его были напрасными. Люди не реагировали на проповеди. Здесь напрашивается вопрос: «Не следовало ли прекратить миссию, заключив, что эти племена еще не готовы к принятию христианского благовестия?» Не желая, как говорил сам Макарий, «судить о неготовности одного народа принять вселенскую веру в Иисуса Христа», он твердо верил, что среди тех, с кем он жил и трудился, были и люди Господа. «Не существует народа, — горячо утверждал он, — из среды которого Господь не избрал бы Себе Своих людей; нет такой глубины неведения и тьмы, куда не смог бы проникнуть Господь».

Поэтому, вместо того чтобы оставить миссионерскую деятельность, Макарий изменил подход к ней. Осознавая неэффективность проповеди, он стал в быту служить кочевником. Выражая самой жизнью основы веры, Макарий стремился стать для окружающих примером, при этом особенное внимание он уделял гигиене и здоровью кочевников, Он ввел в обиход профилактические мероприятия и сам осуществлял лечебную практику. В области гигиены он не ограничивался словами о том, что приносит вред. Этот «маленький, хилый, даже болезненный» человек сам входил в жилища и убирал их. «Это символическое действие фокусирует в себе то миссионерское богословие, которое осуществлялось св. Макарием на практике. Подметать пол, как это делал бы смиреннейший раб, значило уподобляться Христу, свидетельствовать о Нем способом более доходчивым, чем слова»⁴⁸.

Становится ясным; как богословие Макария соотносится с миссионерской практикой. Договором об общежитийном существовании Макарий и его товарищи не только показали другим пример — они утвердили богословскую концепцию образа жизни, который должен быть свойствен христианской общине. Своей заботой о физическом состоянии человека Макарий не просто пытался привлечь внимание, но являл живой пример того, что образ человеческого существования небезразличен Богу. Это напоминает одного из монахов-подвижников, принесшего евангельскую весть народам севера России и заявившего, по словам протоиерея Иоанна Мейендорфа, о «владычестве Христа над историей и над миром»⁴⁹.

Макарий не был похож на других православных миссионеров своего времени. Вместо поспешного, как было принято, крещения новообращенных он много времени уделял их предварительному наставлению в вере. За четырнадцать лет своего служения он крестил всего 675 уверовавших. Кто-то может подумать, что длительный период оглашения делал само таинство завершением образовательного процесса. Но это было не так —Макарий видел в крещении только вступление на стезю христианской жизни. Насколько было возможно, он селил свою новую паству в новоотстроенные деревни, управлявшиеся миссионерами. Это предпринималось для защиты от нападений соседей-язычников и для того, чтобы самим образом жизни жители этих деревень могли свидетельствовать о Христе. Это соответствовало представлению Макария о многообразии и полноте христианского свидетельства.

Следуя именно такому представлению, Макарий отдал много сил строительству школ и больниц. В том, что школ и больниц он построил больше, чем храмов, П.Б.Струве видел выражение духа жертвенного служения, которым обладал этот человек⁵⁰. Но дело не только в этом. Макарий хорошо понимал, почему усилия прежних миссионеров не имели успеха. Обращенные ими люди были недостаточно укреплены в вере. Для Макария служение было не конечной целью, а способом достижения главного — распространения истинного христианского благовестия среди людей, с которыми он жил и трудился.

Подтверждением вышесказанному служат многочисленные усилия, приложенные Макарием в последующие годы жизни к тому, чтобы зажечь искру всеобщего интереса к миссионерской деятельности. Таким путем миссионерство из келейного дела небольшой группы верующих превратилось бы в предмет трудов и интересов всей Церкви. Будучи не просто кабинетным ученым, Макарий послал доклад на эту тему царю, что, кажется, вызвало раздражение его величества. Вслед за этим он составил план практических мероприятий. Чтобы заниматься проповедничеством, россияне, согласно этому плану, должны были сами больше узнать о Христе. Поскольку опыт показал, что в миссионерской тактике один из самых сильных моментов — перевод Библии, было вполне логично применить его к жизни собственной Церкви. Поэтому Макарий принялся за перевод Ветхого Завета с церковнославянского на русский язык.

Для воплощения этих грандиозных планов Макарию предстояло оставить миссионерские дела. Найдя подходящего преемника, он подал в Синод прошение о паломничестве к гроту святого Иеронима в Вифлееме. Последовал отказ, и через некоторое время (1843 г.) Макарий стал настоятелем монастыря. Именно там «с болью в сердце он осознал, что русские люди в массе своей христиане поверхностные, а потому не соответствуют великому апостольскому предназначению, возложенному на них Богом. Отложив все дела, он посвятил свою жизнь миссии у себя дома и открыл двери монастыря всем, кто нуждался в наставлении». Макарий все-таки получил разрешение на посещение Вифлеема, но осуществить путешествие уже не смог. Он умер в день своего предполагаемого отбытия в Святую землю.

Бесспорно, вся деятельность Макария была овеяна дымкой мечтательности и романтизма. Но если взглянуть на то, что он успел завершить, можно убедиться, что романтизм этот дал весомые плоды. Когда в 1843 г. он покинул миссию на Алтае, после него там остались пять православных поселений, два храма, три школы и сиротский приют. Он привлек достойных последователей и преемников, двое из которых позже стали архиепископами. К концу века на Алтае насчитывалось 25 000 новообращенных, 188 христианских деревень, 67 храмов, где богослужения велись на местных языках, и 48 школ с преподаванием на местных языках.

Остались и труды Макария с рекомендациями по миссионерской практике. При подготовке к работе он прослушал университетские курсы естествознания, анатомии и ботаники. Во время учения он встретил молодую женщину, выразившую желание заняться миссионерской деятельностью. Макарий поддержал ее, снабдив конспектами своих лекций, что было важно, так как университетское образование в то время было доступно только мужчинам. Он вдохновил ее развивать свой талант в иконописи, но, кроме того, посоветовал изучить акушерское дело. Привлечение женщин к миссионерскому служению было тогда новаторским решением. Интерес к подготовке миссионеров привел Макария к идее открытия миссионерского учебного центра, где, помимо всего прочего, можно было бы изучать сельское хозяйство, медицину, патронаж.

Несомненно, Макарий Глухарев был теоретиком миссионерства высочайшего ранга. П.Б. Струве называет его «первым, разработавшим православную теорию миссионерства»⁵¹. То, что обстоятельства не позволили ему воплотить все свои идеи в жизнь, нисколько не умаляет его заслуг. Оказывали ли на Макария какое-либо влияние просачивавшиеся в Россию идеи Запада? Разумеется, он был осведомлен о других христианских традициях. Он переводил западных авторов, молился вместе с квакерами, чем бросал вызов церковным властям, мечтал об открытии в Москве центра с несколькими часовнями, в котором на экуменической основе могли бы молиться вместе последователи основных христианских исповеданий. Но чьи бы влияния он ни испытывал, самым значимым опытом его жизни была встреча с традицией исихазма. Православная духовность преобразила всю его жизнь. И Православная церковь может с гордостью называть одного из своих сынов, воспитанных в истинно православной традиции, стратегом миссионерства.

Н.И. Ильминский (1821—1891) и лингвистические принципы

Другим одаренным стратегом миссионерства был человек, который никогда не был миссионером в обычном смысле этого слова. Николай Иванович Ильминский всю свою жизнь оставался светским ученым, но его влияние на ход русского миссионерства было значительнее того, которое оказывали на него многие миссионеры из духовенства. Блестящий лингвист, он был избран членом комитета, организованного для перевода Библии и богослужебных книг на татарский язык. Комитет приступил к работе, опираясь на язык Корана. Ильминский провел два года в Каире, чтобы усовершенствовать свое знание арабского языка.

Несмотря на все усилия, отступничество татар от христианской веры продолжалось. Как пишет С. Большаков, «коренные причины массового отступничества были те же, что и во множестве других миссий: массовое крещение без серьезного к тому приготовления обращаемых и пренебрежение их последующим наставлением. Чтобы завлечь татар в Православие, русское правительство предоставляло обращенным всевозможные привилегии: землю, освобождение от воинской службы и даже денежные вознаграждения»⁵².

Службы велись на церковнославянском языке, в среде духовенства не было татар.

Все предприятие было весьма уязвимым, претензии мусульман законны и неизбежны. Проблема осложнялась тем, что комитету по переводу Библии, в связи с отсутствием письменности у татар, пришлось использовать литературный язык Корана и арабское письмо, что только сильнее укрепило связь татар с исламом.

Тогда Н.И. Ильмйнский предложил взять за основу разговорный татарский язык и заменить арабские буквы на русский алфавит. Несомненно, это была гениальная идея. Сами татары считали язык Корана книжным и ученым, чуждым привычному для них разговорному языку. Использование разговорного языка означало торжество принципа благовествования народу на его родном языке.

Ильминский проверял свою гипотезу на практике, выясняя, как будет восприниматься перевод Евангелия на татарский язык. «Татарские мальчики поняли перевод новозаветного повествования о купальне Вифезде и даже поправили некоторые из его выражений. Седоволосый старик из крещеных татар, услышав молитву на знакомом ему языке, упал на колени перед иконой и плача возблагодарил Бога за то, что Он сподобил его хотя бы раз в жизни помолиться Ему подобающим образом»⁵³.

Николай Иванович понял, что сила ислама заключалась в системе образования, тесно связанной с мечетью, где татарские мальчики обучались книжному языку Корана. Фактически, исламская миссия использовала книжный язык. Ильминский же основал собственную систему обучения на разговорном татарском языке. Так он нашел применение своим переводам и, как обернулось в дальнейшем, путь для распространения этих переводов молодыми миссионерами.

Наиболее широкое признание трудам Ильминского принесли использованные в них принципы перевода. Переводчик должен был быть высокообразованным человеком, знать греческий и еврейский языки, чтобы правильно интерпретировать славянский текст. Более того, поскольку конструкции славянского и татарского языков имеют мало общего, нужно было предпринять множество усилий, чтобы правильно передать идиомы. Принципы работы Ильминского выгодно отличаются от тех, на которых строится практика современного миссионерства. Достаточно вспомнить, что, несмотря на преимущества современных справочных средств, сегодня большинство переводчиков осуществляют перевод Евангелия со своего родного языка на язык малого народа, значительно меньше обращаясь к греческому и еврейскому, чем это делал Ильминский.

Знакомство Ильминского с языками народов России и Сибири привело его к убеждению, что один добросовестный перевод впоследствии может быть использован в качестве основы для переводов на другие родственные языки. Выгода заключается в резком сокращении времени на перевод литургических и библейских текстов. Дополнительную пользу Ильминский видел в том, что таким путем достигалось значительное единообразие церковной литературы, попадавшей в обиход верующих данной местности. Несомненно, это — существенное преимущество для Церкви, придающей такое значение литургии. Учитывать этот опыт следует и другим, менее литургически ориентированным церквям, где тоже желательно иметь очень близкие переводы Библии, рассчитанные на один определенный регион. Метод Ильминского позволял избежать ненужных разночтений, всегда возникающих при разных подходах к переводу.

На протяжении всей своей деятельности Н.И. Ильминский стремился к тому, чтобы люди, в среде которых он трудился, стали истинными христианами. Он понимал, что достичь этого нельзя без использования родных им языков. Он говорил: «Мы верим, что евангельское слово Спасителя нашего Иисуса Христа, произносимое на живом языке татар, вошло прочными узами в глубины их мысли и религиозного сознания и приведет к возрождению христианства в этом народе»⁵⁴. Предвидения Ильминского сбылись.

Митрополит Московский Иннокентий (Вениаминов, 1797—1879) и Аляска⁵⁵

Иван Вениаминов (в миру) был озарен светом миссионерской звезды еще в Иркутской семинарии. Благодаря своей работе он стал примером для многих миссионеров-современников. Известно, что Иннокентий дважды встречался с Николаем Касаткиным (Японским). Первый раз в г. Николаевске, когда благословил молодого миссионера на предстоящие труды и «дал немало ценных советов и указаний»⁵⁶ . Второй раз — в сентябре 1861 г., когда проездом был в Японии и совершал литургию на японской земле. Не молитвам ли Иннокентия Вениаминова обязана православная миссия в Стране восходящего солнца?!

Иннокентий начал свою миссионерскую деятельность в 1823 г. простым приходским священником на острове Уналашка, среди алеутов. Затем, в 1833 г., он был переведен на остров Ситху, где евангелизировал индейцев колош. В1840 г. Иннокентия поставили во главе вновь открытой огромной Камчатской епархии.

В целом Иннокентий отдал миссии сорок пять лет (с 1823 по 1868 г.), служа на Алеутских и Курильских островах, Аляске и Камчатке, в Приамурье, Якутии и на Чукотке, вплоть до своего назначения на Московскую кафедру в 1868 г. Он занимался просвещением алеутов, креолов, чукчей, якутов, камчадалов, алюторцев, коряков, тунгусов, ламутов, юкагиров, маньчжуров, гиляков, орочей, гольдов, корейцев и других приамурских народов и племен, а также индейцев племени колош. «Сколько тысяч инородцев обратил Иннокентий в христианство, это едва ли когда будет в точности известно»⁵⁷. Он оказал на Восточную Сибирь большее влияние, чем архимандрит Макарий на Западную.

После 1867 т., когда Россия продала Аляску Соединенным Штатам и стоял вопрос, что делать с паствой, Иннокентий не бросил на произвол судьбы своих «овец». По его проекту в 1870 г. в Америке была учреждена самостоятельная епископская кафедра, полагающая попечение не только об алеутах, но и о другой разноплеменной православной пастве — греках, испанцах, англичанах, американцах и русских.

Переводческая деятельность Иннокентия сравнима с деяниями Кирилла и Мефодия, а корабельные вояжи в тесных трюмах по северным морям напоминают средиземноморские миссионерские путешествия апостола Павла.

В пожилом возрасте, когда Иннокентий уже не мог, как прежде, Переносить тяготы северных путешествий, Бог использовал его особым образом в деле миссии. В 1868 г. Иннокентий передал дела своему преемнику Вениамину (Благонравову), который с успехом занялся окончательным устройством миссии с разделением на станы, а сам был переведен в Москву, где унаследовал кафедру знаменитого митрополита Филарета. Став главой Московской митрополии, он остался верен миссионерскому призванию и в полноте использовал свое высокое положение. В 1870 г. его попечительством было основано в Москве Православное миссионерское общество (ПМО), президентом которого он оставался до самой смерти в 1879 г. Прежде Россия не имела такой широкомасштабной миссионерской организации. Здесь был задействован весь опыт отечественной и даже инославной миссии. Благодаря разум ному устройству Общества появилась возможность планомерно и многопланово вести работу во всех регионах необъятной России.

Иннокентий не был первым миссионером на Аляске — здесь начиная с 1793 г. крещением алеутов занимались 8 иноков Валаамского монастыря, в числе которых наиболее известны истории Макарий и Ювеналий. Монахи проповедовали в основном своей святой жизнью, чем обратили (вернее сказать, расположили) ко Христу многих алеутов. Однако, когда Иннокентий прибыл туда, он нашел немало упущений старой миссии. Шаманство между крещеными алеутами не было искоренено. Хотя внутреннее состояние христиан-инородцев было «еще очень неудовлетворительно в некоторых отношениях, но... очень не худо в сравнении с православными русскими даже лучших времен»⁵⁸.

Дневники Вениаминова свидетельствуют, что в его бытность духовная обстановка на Аляске стала заметно улучшаться. Нынешний правитель Кадьякского отдела Иннокентий Костромитинов «примерною набожностию своею... остановил успехи шаманства». «Многие из шаманов искренне раскаялись и обратились к истине». Алеуты сами свидетельствовали Иннокентию в церкви во время поучения его к ним, что они ныне «начинают как будто выходить из темного места». Даже «русские стали воздержаннее к пьянству», видимо глядя на ревность алеутов. По словам Иннокентия, паства «преуспевает в вере и благих делах; она поистине есть малое стадо(в Камчатской епархии только 18.000), но это такое стадо, в котором очень много таких, которые могут быть причтены или, по крайней мере, близки к тому малому стаду, которому благоизволил Бог дать Царство»⁵⁹.

Миссия с учетом контекста

Успех миссии Иннокентия кроется не только в его личных пасторских качествах и предрасположенности алеутов к Евангелию, но и в миссионерских методах, которые он использовал. Для современной миссиологии, конечно, его приемы не новы— они давно принадлежат к классике миссии в иных культурных контекстах. Но в России прежде подобным образом работал только Стефан Пермский, остальные миссионеры использовали опыт Стефана лишь частично. Иннокентий же вновь использует полный набор контекстуализированной миссии — изучение языка, культуры, религии, окружающей среды, переводы духовной литературы, катехизаторские пособия, оглашение новокрещаемых, занятия и беседы, формирование общинной жизни, подготовка национальных лидеров, детская и женская работа, работа с мужчинами, дьякония и просвещение, строительство храмов, богослужения вне храмов, работа в миссионерской команде и многое другое. О некоторых из этих аспектов мы поговорим подробно.

Жажда алеутов к Слову Божьему была такова, что еще до издания переводов Иннокентий не раз был свидетелем, как кто-нибудь, «совершенно не зная по-русски ни слова, почти целый день сидит и читает Псалтирь славянскую или Четьи минеи»⁶⁰. Как можно было при виде такой картины не перевести Священное Писание для алеутов?! К тому же плоды предыдущей миссии убеждали Иннокентия в необходимости следования опыту славянских просветителей и Стефана Пермского. И тогда он самостоятельно, без учебников и грамматик, изучил алеутский язык, невероятно сложный для произношения европейцу из-за обилия гортанных звуков. Затем он повторил подвиг солунских братьев (Кирилла и Мефодия) и изобрел для алеутов азбуку и письменность, сделал первые переводы и издал первые книги. Им были переведены Краткий катехизис, Священная история, Евангелие от Матфея, частично Евангелие Луки и Деяния апостолов. До перевода катехизиса на алеутском языке не было ни грамоты, ни букв, хотя, по свидетельству Иннокентия, «язык этот не беден в словах для объяснения даже отвлеченных понятий» в сравнении со скудостью других инородческих языков.

Катехизаторские поучения Иннокентия, самое знаменитое из которых — «Указание пути в Царствие Небесное», служили незаменимым пособием для многих миссионеров и переводились на несколько языков. Они и сейчас не потеряли своей духовной свежести.

Насколько отрадно для Иннокентия было видеть впоследствии, что его переводы «не лежат в укладке, а читаются даже женщинами». Это была его награда. Алеуты, увидев книжки на своем языке, «от мала до велика» с жаждой стали осваивать их. «Из не умеющих многие учатся самоучкой читать, в числе которых есть даже и женщины, а прочие с удовольствием слушают читающих». «Малолетние в свободное от работы время учатся читать под руководством и надзором управляющего островом; думают учить и девушек». «Даже старики начали учиться грамоте для того, чтобы читать по-своему». В результате алеутские мужчины почти все до одного обучились грамоте.

Иннокентий не только сам переводил, но и «содействовал переводу книг на языки коренных народов Сибири»⁶¹. «При главном и непосредственном участии» владыки Иннокентия были переведены некоторые книги Священного Писания — не только на алеутский, но и на курильский и якутский языки. Благодаря его стараниям продвигались переводы на гольдский язык. Очень часто он буквально мобилизовывал к участию в переводческой деятельности людей самого разного уровня подготовки.

В тех случаях, когда Иннокентий мог воспользоваться готовыми переводами, он делал это. Например, при присоединении в 1860 г. к России Уссурийского края для евангелизации китайских народностей он выписал из Китайской миссии книги на маньчжурском языке.

Сам Иннокентий говорил на шести языках и местных наречиях. Он изучил и язык индейцев колош, чем завоевал для Христа сердца ненавидящих европейцев туземцев. По его примеру священники, работающие в его епархии, ревностно занимались изучением языков своей паствы.

Контекстуализация богослужений и таинств

Иннокентий Вениаминов считал устройство новых храмов «одним из важнейших средств миссионерского делания», но это не мешало ему отправлять литургию:

• в палатке на подвижном антиминсе⁶²;

• в чистом нежилом доме;

• под открытым небом;

• на палубе;

• в местах кочевья.

«Тунгусы... имея возможность видеть служение Божественной Литургии и приобщаться Святых Тайн в местах своего кочевья (чего они прежде были лишены), сделались еще усерднее к церкви, исполнительнее в своих христианских обязанностях и, оставляя шаманство, становятся тверже в вере»⁶³.

Очевидно, что такая тактика способствовала тому, что к кочевникам можно было проникнуть, не помещая их в резервации. Таким образом культура обращенных народов относительно сохранялась. Поступая так и уча действовать подобным образом своих священников, Иннокентий, однако, ничуть не погрешал своей контекстуализацией против установлений православия. Он совершал литургию, согласно канонам, на «святом антиминсе», а затем в местах совершения «бескровной жертвы» поставлял кресты. Это место в его отсутствие становилось для жителей «местом общественных молитв».

Вот таким образом Иннокентий старался во всех аспектах своей деятельности максимально сделать все, что только можно, для спасения инородцев. И у него доставало мудрости найти путь, как, оставаясь в жестких рамках православных канонов, все же приспособиться к нестандартным условиям отдаленной северной миссии.

Работа с лидерами

Иннокентию Вениаминову досталась огромная епархия, поэтому он понимал важность подготовки новых лидеров более, чем кто-либо другой. Его чудесные пасторские наставления можно прочитать в «Наставлении священнику, назначаемому для обращения иноверных и руководствования обращенных в христианскую веру». Все в этом произведении дышит духом, а не буквой — обязанности, советы к веропроповеданию, наставление по обхождению с инородцами и с внешними.

Но более всего владыка Иннокентий старался готовить священников из числа самих инородцев. Можно определенно сказать, что уже к 1842 г. существовало национальное духовенство на островах Уналашка и Ахта. И положительные стороны их работы были вполне очевидны.

«<...> [Алеуты] почти каждое Богослужение слышат что-нибудь на своем природном языке, и священник (не говоря уже о его ревности), как уроженец здешний, всегда имеет возможность удовлетворять по их желанию слышать Слово Божие, и потому очень нередко случается, что он в беседах с ними у себя в доме проводит почти целые зимние ночи... особливо священник (вдовый); ревностен и деятелен до истощения сил, жизни строгой и благочестивой, скромен, добр и благотворителен... он говорит алеутам и русским составленные им проповеди, написанные просто и с чувством».

Работа по выявлению и подготовке будущих лидеров начиналась с непринужденных мужских общений, подобно тем, которые Иннокентий проводил, когда пробыл на острове Ситха сверх ожидания 38 дней: «Это дало возможность мне видеться почти со всеми алеутами-мужчинами, к общему нашему утешению».

Православное миссионерское общество (ПМО)

Покинув миссионерские поля, Иннокентий Вениаминов в 1868 г. стал митрополитом Московским. Супруга Александра II, Мария Александровна, пригласила Иннокентия возглавить открытое три года назад (в 1865 г.) «Миссионерское общество для содействия распространения христианства между язычниками», которому она покровительствовала.

Иннокентий написал для этой организации новый устав, который был глубоко продуман и учитывал все аспекты работы до мельчайших деталей. Такой шедевр мог сотворить лишь глубокий практик миссии. Этот документ удостоился высочайшего утверждения в 1869 г. Изменилось и название общества — теперь это стало «Православное миссионерское общество»; оно с приходом Иннокентия получило новый импульс и существенно преобразилось.

Благодаря пособиям Иннокентия деятельность всех существовавших миссий значительно оживилась и расширилась. Открывались новые миссионерские станы и миссии, школы, приюты, богадельни и церкви. Опыт Иннокентия (Попова-Вениаминова) служил делу миссии.

Миссионерское общество интересовалось необращенными инородцами, и оно поставило своей целью «содействовать... православным миссиям в деле обращения в православную веру обитающих в пределах Российской Империи нехристиан и утверждения обращенных, как в истинах св. веры, так и в правилах христианской жизни»⁶⁴. Для достижения этой цели оно находило «материальные пособия на содержание миссионеров, на устройство и содержание миссионерских церквей, школ, больниц, а также на издание книг», не входя, однако, в управление миссиями в других отношениях.

Подготовка миссионеров

Иннокентий Вениаминов не оканчивал специального миссионерского заведения, но, сталкиваясь на практике с трудностями работы в ином культурном контексте, видел особую нужду в предварительной подготовке и испытании будущих миссионеров.

Для осуществления многосторонней задачи требовались значительные усилия, подготовленные сотрудники, время и средства. Между тем такая подготовка миссионеров представлялась на тот момент финансово невозможной. Тогда Иннокентий предложил, как всегда, простой, экономичный и практичный проект миссионерского образования, который ничего, однако, при этом не терял в своем качестве, а даже выигрывал.

Митрополит Иннокентий был глубоко убежден в том, что монастыри не должны стоять в стороне и могут оказать значительную помощь делу православной миссии. К тому же связь монастыря и миссии имела глубокие исторические корни. И он призвал Московский Покровский заштатный Монастырь к живому и деятельному участию в этом деле.

Желающих посвятить себя делу миссии предлагалось вначале знакомить с предстоящим служением и подвергать испытанию твердость их намерения и характер. Лишь только после тщательного отбора планировалось готовить их к миссионерскому поприщу в вышеназванной обители.

По проекту Иннокентия, тот же Покровский монастырь призван был стать не только миссионерским учебным заведением, но и домом престарелых для пенсионеров и инвалидов миссии, гостиницей для приезжающих миссионеров, удобным, уединенным уголком для ученых, предпринимающих труды в пользу миссий, складом для хранения книг, рукописей и архивов миссионерских дел. Подобная обстановка предполагала чудесный обмен опытом и отлично содействовала достижению поставленной цели.

Особенно отличалась миссионерской направленностью Казанская духовная академия, которая готовила инородческих миссионеров широкого профиля для многих народов России. Санкт-Петербургская академия делала упор на подготовке специалистов для Китайской и Японской миссий. Ее выпускники, готовившиеся для работы в странах

Востока, прекрасно владели китайским и маньчжурским языками. Были и другие учебные заведения миссионерской направленности, такие, как Иркутская семинария и Бийское катехизаторское училище.

География миссионерской работы Православного миссионерского общества

Деятельность Православного миссионерского общества охватывала всю необъятную Россию — северные регионы, включая Камчатку; Среднюю Азию и Кавказ; существовали миссионерские учреждения по обращению инородцев и переубеждению «еретиков» и на территориях Центральной России. А ведь это — немыслимо огромная миссионерская нива, с лихвой вместившая в себя территории многочисленных государств. И даже если бы у Русской православной церкви не было иностранной миссии, ее «инородческую» миссию можно было бы вполне посчитать за таковую.

Документы Православного миссионерского общества 1870—1893 гг. дают представление о действующих миссиях, имеющих спонсорскую поддержку Общества: Алтайская, Иркутская, Забайкальская, Енисейская, Якутская епархия, Тобольская, Камчатская, Японская, Астраханская епархия, Самарская епархия, Казанская епархия, Уфимская епархия, Вятская епархия, Пермская епархия, Оренбургская епархия. Каждая из перечисленных миссий или уже сформированных инородческих миссионерских епархий состояла обычно из нескольких миссионерских станов, или станций, и вела работу, как правило, сразу среди нескольких народов или этнических групп.

Многие миссии, входившие в состав Православного миссионерского общества, по серьезности миссионерского дела могли вполне выступать как отдельные общества и не уступали ни в чем зарубежным инославным аналогам. Если посмотреть на деятельность отдельных структур Православного миссионерского общества, то можно вполне обоснованно посчитать, что Русская православная церковь в рассматриваемый период имела не одно, а десятки миссионерских обществ, объединенных одновременно еще и в центральный миссионерский альянс.

Но несмотря на необъятность собственных территорий, Русская православная церковь имела зарубежные миссии в Северной Америке, Китае, Японии, Корее и Вьетнаме. В других странах Русская православная церковь была представлена только приходами при посольских храмах (например, в Неаполе, Берлине, Стокгольме, Вене, Копенгагене, Париже, Брюсселе, в США и Англии).

Русификация и контекстуализация — две стороны медали миссии православного миссионерского общества

Миссию Русской православной церкви часто обвиняют в русификации, причем нередко совершенно отказывая ей в том, что ее миссия содержала и другие элементы. Подобная категоричность несправедлива. Хотя подобные обвинения не беспочвенны.

Русификация занимала важное место в православной миссии. В первую очередь, на эту цель работали школы — «с инородческими детьми обучаются еще дети русских, не понимающие алтайского языка... так как русские дети способствуют усвоению инородческими детьми русского языка, а это одна из важных задач миссионерских школ»⁶⁵. Особой миссионерской программой было развитие хлебопашества, решено было даже запроектировать «проект-ферму для новокрещеных инородцев... с образованием в ней земледельческого хозяйства»⁶⁶.

Чтобы ничто не помешало крещеным исповедовать христианство, в практике Православного миссионерского общества существовала интересная методика работы — новоиспеченных православных старались выделить «из среды язычествующих сородичей», поместив их в особые христианские поселки — «новокрещенские селения», пытались приучить к оседлости, обучить ремеслам.

Плоды ненасильственной политики русификации давали богатые всходы и находили отклик в душах инородцев. «В воспитании своих детей новокрещеные стараются подражать русским. Так, сами одеваясь в бурятский костюм, они покупают для детей русское платье»⁶⁷. В домашнем быту пытаются «сблизиться с русскими или перенимать обычаи русские. Так, стол и стул теперь составляют необходимую принадлежность порядочного инородческого дома; у многих зажиточных домохозяев татарские нары уже совсем не имеют места»⁶⁸.

Миссионеры, приучая кочевников к оседлой жизни, насаждали среди них и первые семена гражданственности, поскольку миссия, в православном понимании, — это предприятие не только экклезиастическое, но и государственное. Поэтому важно было воспитать из инородцев хороших граждан Российского отечества и подданных царя-батюшки.

Так выглядела русификаторская политика и практика Русской православной церкви. Это — одна сторона. Другой стороной медали была широкая контекстуализация миссии Православного миссионерского общества. Инородцам проповедовали на родном языке. Для этой цели довольно качественно при столь рекордных сроках делались многочисленные переводы Священного Писания, катехизиса, литургии, святоотеческой литературы, песнопений, огласительных сочинений на языки даже очень малочисленных народов. Переводы осуществляли не только отдельные миссионеры, но и специальные организации, вроде знаменитой Переводческой Комиссии при братстве Святого Гурия, под руководством такого высококлассного лингвиста, как Н.И. Ильминский. Таким образом, русское православие, по примеру Византии, всегда старалось передать всю сумму знаний просвещаемому народу. Инородцам также предлагалось национальное богослужение, рукополагались священники из их среды. Люди могли свободно следовать своим древним обычаям, кроме, конечно, откровенно языческих, которые осуждались. Креститься насильно их никто не принуждал. К тому же при подобной русификации были и явные плюсы для успеха миссии. Так, в православной миссии удивительным образом уживались два понятия — русификация и контекстуализация.