Тема 3.Сатирическая журналистика 1769-1774 годов – лекция 4 часа

1) Журнал Екатерины II «Всякая всячина» и ее последователи.

2) Сатирические журналы Н.И. Новикова («Трутень», «Пустомеля», «Живописец», «Кошелек»). Тематика, дворянско-просветительские тенденции, полемика со «Всякой всячиной». Особенности стиля произведений Н.И. Новикова, жанры.

«Всякая всячина» и ее последователи

Конец 1760-х годов отмечен внезапным ростом числа журналов с ярко выраженной сатирической направленностью, рассчитанных на широкие читательские круги. Примечательной особенностью возник­новения этой массовой сатирической журналистики явилось то, что инициатива в пробуждении интереса к периодическим изданиям по­добного типа исходила от высшей власти в лице императрицы Екате­рины II. В январе 1769 г. она организует выпуск еженедельных листов под названием «Всякая всячина», разрешив одновременно издавать подобные журналы всем желающим.

Это был один из типичных политических жестов Екатерины II, к каким она не раз прибегала на протяжении своего царствования. Бла­годаря исторической ситуации, сложившейся в России во 2-й поло­вине XVIII в., она стала той страной, где одна из излюбленных полити­ческих доктрин раннего европейского Просвещения — доктрина просвещенной монархии — подверглась своеобразной жизненной проверке. Для оказавшейся в результате дворцового переворота 28 июня 1762 г. на русском престоле Екатерины важно было утвер­дить в глазах общественного мнения неоспоримость своих мораль­ных прав руководить страной. Тонко уловив складывавшуюся в Евро­пе политическую конъюнктуру, Екатерина II сделала ставку на либерализацию монархической системы власти. Одна за другой ею предпринимаются акции, долженствующие убедить окружающих в просвещенном характере ее правления. На какой-то момент она даже пытается представить себя ученицей французских просветителей, с некоторыми из которых (в частности, с Вольтером) она вела многолетнюю переписку. К числу просветительских проектов императри­цы следует отнести широко разрекламированный созыв ею законода­тельной Комиссии по составлению нового Уложения в 1767 г. Для работы Комиссии ею был написан знаменитый «Наказ», составлен­ный на основе идей Ш. Монтескье и Ч. Беккариа. Этот документ, рас­считанный прежде всею на европейское общественное мнение, про­извел сильное впечатление на умы. Однако в условиях самой России идеи «Наказа» практически применены не были. В ходе рабочих за­седаний Комиссии обнаружились неразрешимые противоречия, раз­делявшие интересы разных сословий, чьи депутаты были представле­ны в ее комитетах. Споры возникали по всем принципиальным вопросам тогдашней внутренней политики страны, упорядочению которой и была призвана служить законодательная инициатива импе­ратрицы. Ей очень скоро пришлось убедиться в невозможности гар­монизировать свои прекраснодушные планы с реальными интереса­ми различных слоев населения России, и под предлогом начавшейся осенью 1768 г. войны с Турцией работа Комиссии была свернута и больше не возобновлялась.

Изданием журнала «Всякая всячина» Екатерина попыталась сгладить неудачу своей политики. Прежде всего ей было важно сохранить идеологический контроль над умами подданных. При помощи журнала, в котором легкая, ни к чему не обязывающая сатира перемежалась с назидательными по­учениями, манипулируя мнениями многочисленных корреспонден­тов журнала, зачастую мнимых, Екатерина 11 рассчитывала руково­дить общественным мнением страны, предлагая читателям свое видение общеполитической обстановки в государстве, навязывая вы­годное ей понимание стоявших перед правительством проблем и пу­тей их решения. При этом соотечественники приглашались к сотруд­ничеству в деле исправления общих недостатков. Так, уже во втором листке «Всякой всячины» всем желающим предлагалось присылать свои материалы — «как стихи, так и прозу» — для публикации в журнале. «Мы же обещаем вносить в наши листы все то, что нас не введет в тяжбу со благочинием, лишь бы оно чуть сносно написано было», — заверяли издатели журнала. А еще раньше, в нервом лист­ке, разрешалось издавать журналы частным порядком. Этот первый листок «Всякой всячины» рассылался в Петербурге 2 января 1769 г. бесплатно и анонимно.

В столице начинают выходить новые периодические издания. В середине января появляется журнал «И то, и сио», за которым тотчас последовал журнал «Ни то, ни сио». Вслед за этими изданиями начал

выходить журнал под названием «Поденщина», и уже в начале апре­ля к этому списку прибавился журнал «Смесь». С начала мая начина­ет выходить журнал «Трутень» — самый боевой сатирический жур­нал, вступивший в полемику со «Всякой всячиной». Список этих изданий дополнили журнал «Полезное с приятным» и начавший пе­чататься с июля 1769 г. журнал «Адская почта».

Поначалу ничто не предвещало грозы. «Всякая всячина» посте­пенно приучала читателей к нравоучительно-развлекательному тону своих еженедельных листков. Стараясь быть ненавязчивой в намеках, Екатерина II в иносказательной форме предпринимает попытки разъяснить читателям журнала некоторые аспекты своей внутренней поли гики. Так, в № 62 ею была помещена аллегорическая «Сказка о мужичке», в которой императрица искусно снимала с себя ответ­ственность за провал работы Комиссии по составлению нового Уло­жения в 1767 г. В ней рассказывалось о мужичке, которому стал тесен старый кафтан, и о добром приказчике, решившем сшить мужичку новый. Созвав портных, приказчик велел дворецкому дать им новое сукно и даже сделал раскрой. Но нерадивые портные и капризные мальчики, пришедшие со стороны, помешали сшить кафтан, и му­жичок остался мерзнуть на улице. Смысл этой «сказочки» раскрыл П. Н. Берков: «Мужичок — русский народ; кафтан — новое Уложе­ние; дворецкий — приказчик Екатерины II; портные — Комиссия де­путатов; четыре грамотных мальчика — представители Лифляндии, Эстляндии, Украины и Смоленской области, требовавшие сохранить им старинное местное самоуправление». В других номерах печата­лись статьи, косвенно направленные против распространения среди придворных таких страстей, как властолюбие и корысть, против до­саждавших императрице многочисленных любителей всяких утопи­ческих проектов. Все это было облечено в форму дружеских настав­лений, якобы предназначавшихся строптивым домашним или непослушным детям.

Однако основное место в екатерининском издании занимала от­влеченная бытовая сатира. Суеверие и страсть к слухам, скупость, зависть и невоспитанность, самодурство и бесполезное модничанье, склонность к дурным привычкам и нетерпимость к окружающим — таковы основные объекты сатиры на страницах «Всякой всячины». Нередко журнал откликался на материалы, появлявшиеся в других изданиях, «Всякая всячина» брала на себя роль «бабушки», видя в остальных периодических изданиях своих «внучат»: она журит одних, подбадривает других, советует третьим.

Первые номера «Всякой всячины» пользовались несомненной популярностью у читателей ввиду новизны подобного рода издании. Их тираж составлял около 1,5 тыс. экземпляров, И так продолжалось на протяжении трех месяцев. Позднее тираж несколько снизился, и выходивший уже в 1770 г. «Барышек всякой всячины» (как продолже­ние журнала) печатался в количестве 500 экземпляров. Екатерине II на первых порах удалось сплотить вокруг своего журнала довольно большую группу заинтересованных помощников. Функции редакто­ра и соавтора императрицы выполнял Г. В. Козицкий, бывший до это­го преподавателем Сухопутного шляхетного кадетского корпуса. В числе писателей — добровольных корреспондентов «Всякой всячины» мы видим И. П. Елагина, В. И. Лукина, А. П. Сумароко­ва, А. О. Аблесимова, А. В. Храповицкого, графа А. П. Шувалова и др. Есть серьезные основания предполагать, что свои материа­лы в журнал посылали Д. И. Фонвизин, князь М. М. Щербатов и даже Н. И. Новиков. Правда, ввиду анонимности помещавшихся в журнале материалов установление всего круга лиц, принимавших участие во «Всякой всячине», затруднительно.

Первые несколько месяцев своего существования «Всякая всячи­на» доминировала в этом внезапно образовавшемся поле сатириче­ской журналистики. Но скоро, особенно с момента появления таких журналов, как «Трутень» и «Адская почта», события начали выхо­дить ИЗ-ПОД контроля императрицы и гегемонии «Всякой всячины» наступил конец. Шутливой снисходительности домашней сатиры и насаждавшейся журналом императрицы развлекательной болтов­не была противопоставлена по-настоящему боевая, талантливая и необычайно богатая по форме сатира, представленная в журналах Н. И. Новикова и Ф. А. Эмина.

Камнем преткновения, вызвавшим острую полемику между нови-ковским «Трутнем» и екатерининской «Всякой всячиной», стал во­прос о предназначении сатиры и границах дозволенности осмеяния конкретных носителей пороков и виновников общественных злоупо­треблений. Повод для полемики дала сама «Всякая всячина». В май­ском листе, отвечая одному из корреспондентов, издатели журнала поставили вопрос о возможности исправления природы человека средствами сатиры. «Снисхождение и человеколюбие» — вот что объявлялось истинным проявлением «любви к ближнему». Действия же тех, кто стремится исправлять пороки, осмеивая и критикуя их носителей, рассматривались как проявление злобы и нетерпимости, несовместимых с законами любви. И в помещенном вслед за этим ответом письме некоего Афиногена Перочинова (корреспонденции явно мистифицированной) предлагались правила, которыми следовало бы руководствоваться тем, кто желает критиковать людские не­достатки: «1) Никогда не называть слабости пороком. 2) Хранить во всех случаях человеколюбие. 3) Не думать, чтоб людей совершенных найти можно было, и для того. 4) Просить Бога, чтоб дал нам дух кротости и снисхождения». При таком понимании характера сатиры допустимость критики в литературе социальных пороков практиче­ски сводилась на нет. При этом, не довольствуясь предложенными правилами. «Всякая всячина» сочла нужным сопроводить письмо Перочинова постскриптумом: «Я хочу завтра предложить пятое пра­вило, а именно, чтоб впредь о том никому не рассуждать, чего кто не смыслит; и шестое, чтоб никому не думать, что он один весь свет может исправить». Сам стиль предложенных правил, особенно двух последних, позволяет с уверенностью утверждать о причастности Екатерины II к их сочинению, а может быть, и об ее авторстве.

До сих пор императрица не встречала активного противодействия той линии, которую она стремилась проводить на страницах руко­водимого ею журнала. Но на этот раз позиция, занятая «Всякой вся­чиной», вызвала ответную реакцию. Первым выступил «Трутень». В листе V этого журнала от 26 мая было помещено письмо на имя издателя «Трутня» от некоего Правдулюбова. В письме изложенные на страницах «Всякой всячины» правила подвергались резкой кри­тике: «Многие слабой совести люди никогда не упоминают имя по­рока, не прибавив к оному человеколюбия. Они говорят, что слабо­сти человекам обыкновенны и что должно оные прикрывать человеколюбием... но таких людей человеколюбие приличнее на­звать пороколюбием... Любить деньги есть также слабость, почему слабому человеку простительно брать ВЗЯТКИ и набогащаться гра­бежами. Пьянствовать также слабость или еще привычка; однако пьяному можно жену и детей прибить до полусмерти и подраться с верным своим другом. Словом сказать, я как в слабости, так и в пороке не вижу ни добра, ни различия».

Публикация в «Трутне» письма Правдулюбова означала выход полемики на поверхность, ибо здесь впервые были свободно и от­крыто изложено мнение, противоположное точке зрения «Всякой всячины». Ее позиция объявлялась сродни позиции человека, наде­ленного «слабой совестью и к тому же выступающего защитником пороков». Автором письма, подписанного фамилией Правдулюбов, был, по всей вероятности, Н. И. Новиков. В его лице Екатерина II столкнулась с решительным и убежденным противником, и она отве­тила «Трутню» в резких тонах в № 66 своего журнала. Называя крити­ческие замечания Правдулюбова «ругательствами», она инкриминировала «корреспонденту» Новикова желание «истребить милосер­дие» и «за все да про все кнутом сечь». Претендовавшая на человеко­любие и терпимость, издательница «Всякой всячины» в своем раз­дражении явно теряла самообладание.

Новикова не смутили выдвинутые в адрес «Трутня» обвинения. В листе VIII от 16 июня он помещает второе письмо Правдулюбова, из которого можно сделать вывод, что высокое положение издателей «Всякой всячины» не было для него секретом. Он остроумно проща­ет «Всякую всячину», объясняя ее нападки на «Трутень» недоста­точно хорошим владением русским языком. Учитывая немецкое про­исхождение императрицы, намек был достаточно язвительным. Но Новиков не ограничился замечаниями по поводу стиля автора мате­риалов «Всякой всячины». В его рассуждениях он усмотрел черты «самовластья», чего как огня боялась Екатерина II: «Госпожа Всякая всячина написала, что пятый лист „Трутня" уничтожает. И это как-то сказано не по-русски: уничтожить, т. е. в ничто превратить, есть сло­во самовластью свойственное, а таким безделицам, как ее листки, никакая власть неприлична».

Екатерине II было явно не справиться с Новиковым. Вместо ожи­даемого идеологического лидерства ей пришлось защищаться, отби­ваясь от нападок остроумного и язвительного противника. Союзни­ком «Трутня» в отстаивании права сатириков не обличать абстрактные пороки, а выводить перед читателем их конкретных но­сителей, выступил журнал «Адская почта», издававшийся Ф. А. Эми-ным. В ноябрьском номере журнала он писал открыто: «Ругатель­ства нигде не годятся, но прямо описывать пороки и называть вора вором, разбойника разбойником, кажется, что дело справедливое».

Свою концепцию незлобивой сатиры, которая пропагандировалась на страницах «Всякой всячины», Екатерина II восприняла из англий­ских сатирико-нравоучительных журналов начала XVIII в., таких как «Зритель» ("The Spectator") и «Опекун» ("The Quardian"), издавав­шихся Р. Стилем и Д. Аддисоном. Популярность этих журналов в Ев­ропе была огромной, и русская императрица не хотела выглядеть от­сталой. Но в ее стремлении привить на русской почве традиции английской журналистики следует видеть и определенный политиче­ский смысл. После провала попыток выступить в роли законодатель­ницы Екатерина II постепенно начинает освобождаться от увлечения идеями французских просветителей и отдает предпочтение более умеренной доктрине английского просветительства времен Рестав­рации. Споры о предназначении сатиры велись и на страницах ука­занных английских журналов. И именно оттуда Екатерина II заимствовала устраивавшее ее решение проблемы в данном вопросе. Но она не учла одного обстоятельства.

В условиях английской действительности начала XVIII в. и истори­ческой обстановки, которая сложилась в Англии после «славной» революции 1688 г., требования доброжелательной сатиры с подчерк­нутым отказом от обличения конкретных лиц диктовались той ситуа­цией политического компромисса, в сохранении которого журнали­сты-сатирики эпохи Реставрации видели свою главную цель. Этим обеспечивалась консолидация общественного мнения нации, столь нужная победившей буржуазии. Но в условиях России проповедова­ние подобного понимания сатиры, учитывая к тому же, что оно исхо­дило от печатного органа, руководимого самой императрицей, объективно служило целям ограничить возможности какой-либо се­рьезной критики снизу и навязать обществу выгодное для правитель­ства понимание происходящего в стране. Как можно было увидеть, цели своей Екатерина II не достигла.

Стремление Екатерины II использовать опыт английской нравоучи­тельной журналистики в распространении своих взглядов на сатиру имело последствия, которые она вряд ли могла предвидеть. На первый взгляд, неожиданная инициатива императрицы, ставшая стимулом подъема журнальной активности в России на рубеже 1760-х годов, была воспринята адекватно и имела успех. Но общественная под­держка самой инициативы очень скоро пошла на убыль. Стала оче­видной неподготовленность русской периодической печати конца 1760-х — начала 1770-х годов к выполнению ею функции выразитель­ницы широкого общественного мнения.

В Англии начала XVIII столетия, где победила буржуазия, разви­тие журнальной и газетной прессы явилось порождением системы парламентской демократии, с ее практикой обсуждения политиче­ских вопросов на трибуне парламента и на страницах периодической печати. В напряженной борьбе партийных интересов, в которую ока­зывались вовлеченными широкие слои тогдашнего английского об­щества, журналы в доступной для простого читателя форме отклика­лись на текущие политические события, информировали о новостях культуры и науки и одновременно оставались платформой литера­турной борьбы. На страницах журналов разрабатывались разнооб­разные формы памфлетной публицистики — в виде мистифициро­ванной переписки, обращенной к анализу политических перипетий. или острых зарисовок портретного жанра, в жанре иносказательных «снов», «предсказаний», активно публиковались модификации нра­воописательных очерков п сатирические эссе, пародии. Все это объективно подготовило почву для последующего расцвета англий­ской просветительской сатиры Дж. Свифта и романистики Д. Дефо, Г. Филдинга, Г. Смоллетта и др.

Екатерина II пыталась отдельные формы такой сатиры насаждать в своей «Всякой всячине». Но необходимых социальных предпосылок для адеквагного повторения английского опыта в условиях тогдашней России, конечно же, не было. И наиболее наглядным подтверждени­ем такого положения можно считать общее состояние журнальной периодики тех лет. Примечательно, что все издания в той или иной мере ощущали свою генетическую связь с «прабабкой», и отноше­ние к заявленному ею направлению сказывалось порой на позиции отдельных журналов. В то же время каждый журнал имел свое лицо, что отражалось в специфике его содержательного пафоса. Решаю­щая роль в этом принадлежала, естественно, издателям журнала. Хотя для самих редакторов часто не было секрета из того, кто стоит за тем или иным изданием, в подавляющем большинстве случаев, следуя примеру все той же «Всякой всячины», журналы стремились сохра­нить анонимность своих публикаций. Впрочем, это не мешало про­явлению талантов издателей и даже по-своему стимулировало акти­визацию полемики между журналами в русле обозначившейся оппозиционности по отношению к заданному «Всякой всячиной» направлению.

Первым откликнувшимся на призыв «Всякой всячины» был М. Д. Чулков — писатель, выходец из разночинной среды, начавший с середины января 1769 г. издавать журнал «И то и сио». Журнал вы­ходил еженедельными листами в течение года вплоть до декабря (все­го вышло 52 листа). Будучи единоличным издателем, Чулков высту­пал и основным вкладчиком журнала.

Своей популярности как писателя Чулков был обязан нашумевше­му сборнику в трех частях «Пересмешник, или Словенские сказки» (1766-1767), а также роману «Пригожая повариха» (1770). Изданием журнала «И то и сио» Чулков дебютировал в большой литературе.

Название журнала было явно подсказано примером «Всякой вся­чины», ХОТЯ одновременно в нем заключался и намек на социальную ориентированность журнала — симпатии издателя в пользу невзыс­кательного читателя. С первых же листов издатель-автор подчеркивал свою принадлежность к демократической, малоимущей части читательской массы, отказываясь от претензий потворствовать вкусам социальных верхов и обслуживать высокообразованные слои чита­тельской публики: «Г. Читатель, не ожидай ты от меня высоких и важ­ных замыслов; ибо я и сам человек неважный, и когда правду тебе сказать, не утруждая совести, то состоянием моим похожу на самое сокращенное животное. Я предпринял увеселять тебя и шутить перед тобою столько, сколько силы мои позволят, единственно для той при­чины, чтоб заслужить твою благосклонность».

Это заискивание редактора перед читателем полностью согласуется с отказом от наставлений, каких-либо обличений общественных поро­ков, критики власти. Подчеркнутая установка на балагурство и развле­кательность определяет лицо журнала. Соответственно и сатириче­ский аспект содержания явно снижен. Состав журнала компонуется из весьма разнородных материалов, подавляющее большинство которых при звано развлечь читателя. Это бытовая новелла, анекдоты, сказки, пословицы. Значительная часть подобного материала просто переко­чевала из знаменитого «Письмовника» Н. Г. Курганова. Обильно пред­ставлены в журнале стихотворные жанры: басни, элегии, эпиграммы, сатирические эпитафии, даже шутливые поэмы. Использует Чулков и жанр сатирических пародийных ведомостей, а также восходящий к ан­тичности жанр разговора в Царстве мертвых. Довольно разнообразно в журнале «И то и сио» представлен раздел словарей. Это прежде все­го, по-видимому переводной, сатирический толковый словарь, про­должавший этот опыт словарь иностранных слов, своеобразные об­разцы мифологических словарей античных и древнеславянских божеств (Перун, Редегаст и др.). Если вспомнить, что перу Чулкова принадлежал довольно популярный в XVIII в. «Словарь русских суеве­рий», то материалы по древнеславянской мифологии, опубликован­ные в журнале, можно рассматривать как подготовительную часть его многолетних собирательских трудов в этой области.

Еще одна рубрика материалов, во множестве представленных на страницах журнала, — это описание народных обычаев, обрядов, суеверий (свадьбы, крестины, гадания, святочные игры). Такие опи­сания сопровождаются обильным цитированием народных подблюд­ных песен, приговоров, пословиц, зачастую выступающих тематиче­ской основой материалов, например: «Бережливого коня и зверь в поле не берет», «Не родись не хорош не пригож, а родися щастлив», «Каков де Сава, такова ему и слава».

Связующим стержнем, формирующим структуру журнала и объеди­няющим весь этот разнородный материал, выступает фигура автора — издателя — рассказчика, балагура и шутника. Речь его буквально пе­ресыпана прибаутками и народными пословицами с поговорками. Именно здесь вырабатывается повествовательная манера, которая будет свойственна стилю романа М. Д. Чулкова «Пригожая повариха».

Но при всем политическом индифферентизме и непритязательности позиции издателя «И го и сио» не могло избежать участия в поле­мике, развернувшейся между журналами. Помимо издателя в жур­нале сотрудничали известные авторы — А. П. Сумароков, М. В. Ио­нов, С. С. Башилов, Н. Н. Булич. Их участие несомненно отражалось на содержании журнала. Так, в одном из февральских номеров по­явилась статья Сумарокова «Противуречие г. Примечаеву». резко критическая но отношению к материалу, ранее опубликованному в № 11 «Всякой всячины». Речь в нем шла о причинах испорченности российских нравов, и господин Примечаев обвинял в этом гагар, на ЧТО Сумароков резко возразил. Чулков опубликовал заметку Сумаро­кова в своем журнале, вступив в косвенную полемику с изданием императрицы. Не ограничиваясь этим, в одном из следующих фев­ральских номеров он помещает письмо за подписью Елисея Пряни-кова, выражавшее полную солидарность с позицией Сумарокова.

Своеобразным откликом, естественно завуалированным, на пре­тензии «Всякой всячины» поучать общество можно считать поме­щенный в одном из июньских номеров материал «Рассказ издателя о перешивке его кафтана». Иносказательный подтекст этого шутливо­го рассказа о злоключениях его автора раскрывается по-своему в кон­тексте екатерининской «Сказки о мужичке», которому так и не сши­ли кафтан. Были и еще материалы на страницах «И то и сио», вызывавшие неудовольствие «Всякой всячины». Впрочем, Чулков нередко нападал и на другие журналы, в частности, на журнал «По­денщина», невыдержанность формы которого была едко высмеяна в «письме», опубликованном в двух мартовских номерах. Нападал Чулков и на журнал «Приятное с полезным», и на издателя «Адской почты» Ф. А. Эмина, своего главного литературного противника. Но особенно доставалось «Трутню»: позицию издателя этого журна­ла Чулков резко не принимал. В одном из июльских номеров он пуб­ликует якобы посланное в его журнал письмо (не исключено, что заказанное издателем), в котором содержалась оценка наиболее по­пулярных изданий 1769 г. — «Всякой всячины», «Трутня», «Адской почты» и, конечно, самого «И то и сио». Вот какая в письме давалась характеристика «Трутню»: «Потом попалось мне в руки сочинение Г. „Трутня". Сей человек показался мне, что он объявил себя неприя­телем всего рода человеческого. Тут кроме язвительных бранен и ру-гательства я не нашел ничего доброго... тут грубость и злонравие в наивысшем блистали совершенстве; его ведомости соплетены были из ругательства и поношения ближним, и если бы ему верить, го бы надлежало возыметь совершенное от всех людей отвращение...» Дан­ное письмо издатель сопроводил язвительным стихотворением «Аз не без глаз», содержавшим едкие намеки на Новикова и Эмина, со­провождавшиеся рефреном «Дурак». Это было, пожалуй, единствен­ное остросатирическое сочинение, заключавшее в себе литератур­ную полемику, на страницах «И то и сио». Новикову пришлось в «Трутне» ответим» на этот выпад не менее язвительным стихотворе­нием «Загадка».

Таким образом, несмотря на известные попытки в период своего журнального самоутверждения выступать с относительно независи­мых по отношению к «Всякой всячине» позиций, по мере обостре­ния полемики, в наиболее принципиальных вопросах «И то и сио» оказывался в одном лагере с журналом императрицы. Так намечает­ся размежевание полюсов литературных сил в стане журналистики, решающее слово при котором оставалось за идеологической позици­ей издателя. Политический индифферентизм Чулкова, его подчеркну­тый отказ брать на себя роль обличителя социальных пороков и отказ от критики правительства делали его журнал «И то и сио» объектив­но союзником «Всякой всячины». Но полемика началась.

В мае 1770 г. Чулков предпринял издание нового, теперь уже еже­месячного журнала «Парнасский щепетильник», который выходил до конца года. Уже самим названием издания Чулков как бы подчер­кивал свою новую роль — выступать примири гелем в литературных баталиях, хотя во вступительном обращении к читателям, проявляя осторожность, заявлял о желании избегать всего, что «может быть противно нежному вкусу». Слово щепетильник в XVIII в. означало торговца мелкой галантереей. Роль подобного торговца-аукциониста и берег на себя издатель, распродающий «парнасскую мелочь» оте­чественной литературы и, в частности, двух стихотворцев — лири­ческого и драматического, в облике которых читатели могли уловить черты кого-либо из современных авторов. Таков пафос первых номе­ров журнала, главное место в которых отводилось сатирическим ста­тьям, посвященным литературной среде. В последующих номерах журнала Чулков возвращается к испытанной уже в «И то и сио» прак­тике развлекательства читателей, наполняя издание переводными материалами, а также публикациями фольклорных источников («Древнерусские простонародные загадки»), статей историческою содержания («О упражнениях древнею римского гражданства»), а также материалов, относящихся к народному быту («Экономические примечания о пользе огородных кореньев, к поварне принадлежа­щих») или народной медицине. Из переводов, помещенных в «Пар­насском щепетильнике», можно указать принадлежавшие, по-види­мому, В. Г. Рубану переложения из «Метаморфоз» Овидия («Салмациса, где рассматривается происхождение гермафродитизма») и его элегии, а также перевод философского рассуждения Вольтера «Мем-нон, или Премудрость человеческая». О какой-либо сатире, затраги­вавшей острые социальные вопросы современности, применитель­но к данному изданию не приходится говорить. Обличительных сю­жетов Чулков сознательно избегает. Правда, в одном из номеров журнала была опубликована «Победительная песнь» — отклик на очередную победу в русско-турецкой войне. Этим проявлением пат­риотизма связь с современной действительностью журнала и исчер­пывается. Ко времени выхода в свет последних номеров этого изда­ния бесполезность его в тогдашней литературной жизни достаточно ясно обозначилась, и Чулков его прекратил.

Следующим изданием стал литературный еженедельный журнал под названием, явно спровоцированным предыдущим, — «Ни то ни сио», «в прозе и в стихах ежесубботное издание». Журнал издавался с 21 февраля но 12 июля 1769 г. в Петербурге Б. Г. Рубаном. известным поэтом-одописцем и переводчиком, незадолго до этого окончившим Московский университет и участвовавшим в журнале М. М. Херас­кова «Полезное увеселение». Печатался журнал в типографии Акаде­мии наук тиражом 600 экземпляров, и вероятным соиздателем Руба­на был академический переводчик С. С. Башилов. Издатели подчеркивали свое стремление подражать «Всякой всячине», выка­зывая к ней «всякое почтение», хотя на страницах журнала Екатери­ны II в письмах, присылавшихся «Всякой всячине», появлялись по­рой довольно уничижительные высказывания в адрес «Ни то ни сио».

Подавляющую часть публикаций в «Ни то ни сио» составляли пе­реводные материалы и стихотворения самого Рубана. Оригинальные его сочинения были лишены какого-либо серьезного содержания и являлись стихами на случай. Из переводов следует отметить фраг­менты из «Метаморфоз» Овидия и любовные элегии римского поэта. Башилову принадлежал перевод трактата римского философа Сенеки «О провидении» и ряд сатирических писем, опубликованных под псев­донимами Неспускалов и Старожилов. Помимо издателей в журнале принимал участие поэт В. П. Петров, правда, в качестве переводчика, поместившего в «Ни то ни сио» перевод оды А. Л. Тома «Должности общежития», а также группа переводчиков, таких как Ф. Лазинский (перевел аллегорическую повесть «Омар. Восточная повесть» и эссе «Великодушие дикою человека»), И. Дебольцов, Я. Хорошкевич и И. Пырский. Несколько эпиграмм, переводных и оригинальных, опуб­ликовал в журнале М. И. Попов. Из переведенных сочинений совре­менных европейских авторов, опубликованных в «Ни то ни сио», следует выделить философский диалог Вольтера «Разговор дикого С ба­калавром».

В целом «Ни то ни сио» не пользовался успехом у читателей, это был весьма бесцветный журнал. Подбор материалов в нем носил слу­чайный компиляционный характер, и о какой-либо продуманной оп­ределенной позиции издателей говорить трудно. Ни сатира, ни пуб­лицистика, ни чисто развлекательные материалы не нашли себе места на его страницах. «Ни то ни сио» выходил нерегулярно и на 20-м листе прекратил свое существование.

В какой-то мере судьбу «Ни то ни сио» разделял журнал «По­лезное с приятным», издававшийся также около четырех месяцев (с 13 февраля по 25 июня 1769 г.) еженедельно и так же нерегулярно. Издателями его были преподаватели Сухоиотно! о кадетского кор­пуса И. Ф. Румянцев и И. А. де Тейльс. Общее направление журнала, учитывая специфику интересов издателей, носило налет воспитательности. Его состав компоновался в основном из переводных материа­лов, в частности, из английского «Зрителя» или из немецкой «Юно­шеской библиотеки». Дидактические установки в этих материалах сочетались с легкой нравоучительной сатирой. Таковы статьи «О вос­питании», «О науках», «О ревности», «Об обхождении и избрании друзей». Другой ряд материалов развивал темы «осуждения поро­ков». Это были статьи «О скупости», «О злословии», «О зависти», «О любви и волокитстве» и т. п.

В полемику журнал не вступал, но материалы сатирического ха­рактера, подчиненные осмыслению некоторых сторон российской жизни, на его страницах появлялись. Таковы «Письма Фомы Стародурова», поднимавшие вопросы домашнего воспитания. Высмеива­ние невежества поместных дворян сочетается в письмах с изображе­нием богача, скупящегося пригласить в дом учителей. Критике бездумного увлечения европейской модой была посвящена статья «О путешествиях в чужие край», явно основанная на реальных фак­тах российской действительности.

По своему тину «Полезное с приятным» в чем-то напоминал жур­нал «Праздное время, в пользу употребленное», издававшийся в сте­нах Сухопутного шляхетного корпуса предыдущим поколением его преподавателей. Устарелость подобного типа периодических изданий, сочетавших установку на иознавательность с дидактической направ­ленностью, на рубеже 1760-х годов была очевидной. Поэтому серьез­ным явлением в развитии журналистики этого периода такое издание стать не могло. К тому же в июне 1 769 г. умер один из издателей — И. Ф. Румянцев, что также способствовало прекращению издания.

К двум рассмотренным выше изданиям примыкал журнал «По­денщина», выходивший всего на протяжении месяца, с 1 марта по 4 апреля 1769 г., ежедневно в виде листков. Издателем его был «обер-офицер полевых полков» В. В. Тузов, в литературном мире никак себя не зарекомендовавший.

Это был, скорее, не журнал, а этнографический справочник, со­четавший в себе элементы пособия по медицине с дилетантскими разысканиями этимологического характера в духе тех, которыми за­нимался Сумароков в «Трудолюбивой пчеле». Содержание «Поден­щины» в основном сводилось к описаниям народного быта, искон­ных обычаев крестьянства и жизни русской провинции. Тузов решительно восстает против распространенной в литературе тен­денции рассматривать народные приметы, составлявшие неотъем­лемую часть русского сознания, как «суеверия». Он рассматривает их в контексте своеобразных форм развития медицины. Антизапад­ная и в чем-то антипросветительская направленность его образа мыслей очевидна: «...во всех, а особливо в восточных народах меж­ду непросвещенными людьми имя волшебника от лекарей неотъем­лемо; тем больше, что сии простолюдные лекари знание свое в силе трав и других лечебных вещей, по случаю или по научению от дру­гих им доставшееся, прикрывают всегда видом волшебства, дабы вящще чрез незнающих привесть к себе в порабощение».

То, что М. Д. Чулков в своем журнале «И то и сио» превращал «Поденщину» в объект насмешек и третировал ее издателя, было не случайным. В некотором роде «Поденщина» по существу дублиро­вала отдельные аспекты содержания чулковского журнала: его про-пагандирование народных обрядов, обычаев, приверженность к суе­вериям. Но вместо установки на развлекательность в расчете на невзыскательного демократического читателя, как это было в журна­ле Чулкова, издатель «Поденщины» подчинял содержание своих лист­ков сугубо познавательным целям. Он относился к обрядам и суеве­риям народа серьезно, раскрывая их тесную зависимость от условий жизни самого народа.

Интересовался Тузов и вопросами языка. Чулков, как профессио­нальный писатель, вырабатывал на страницах журнала свою пове­ствовательную манеру, опираясь прежде всего на богатство просто­народного языка. Прекрасно владея тонкостями этого языка, он щедро использовал неограниченные возможности его стихии для того, что­бы опять же развлечь читателя, повеселить, отвлечь от жизненных тягот. На этом фоне этимологические разыскания Тузова в последних листках «Поденщины» призваны были по-своему глубже проникнуть в мир русского слова; правда, его попытки объяснить происхожде­ние лексем условиями быта простонародья были весьма наивными. Например, слово счастье Тузов выводит из сочетания щи ясти, объясняя это следующим образом: «Может быть, в старые времена бедные люди говаривали о достаточных: так разбогател, до такого со­стояния дошел, что каждый день щи есть может». А вот как объяс­няется происхождение слова нищета: «От неимения денег нищета, что нечего щипать». Все это действительно напоминало разыскания Сумарокова в области этимологии. Тузов также сопоставлял русскую лексику с лексикой других языков, в основном восточных — персид­ского, арабского, татарского и др.

Значительно более серьезным изданием, составившим наряду с «Трутнем» и «Адской почтой» оппозицию направлению «Всякой всячины», был журнал «Смесь». Журнал начал выходить 1 апреля 1769 г. еженедельно, и в течение года вышло 40 листов. Тираж со­ставлял 600 экземпляров. В журнале сотрудничали такие авторы, как В. И. Майков, Н. И. Новиков и Ф. А. Эмин, а также секретарь библио­теки графа Б. П. Шереметева поэт В. Вороблевский.

Как признается издатель в «Предуведомлении», он вздумал писать «Смесь», «набравшись чужих мыслей и видя много периодических сочинений». В этом признании кроется разгадка и избранного издате­лем журнала названия, которое он всячески отводит от уподобления «Всякой всячине», не говоря уже о родстве с ней. Свою «Смесь» он склонен рассматривать, скорее, «дочерью тех сочинений, коих видны в ней переводы». Журнал действительно на три четверти представлял собой подборку переводов из самых разных источников. В основном это были французские сатирико-нравоучительные журналы «Мизант­роп» («Misanthrope»), «Безделка» («La Bagatelle»), «Новый француз­ский зритель» («Nouveau Spectateur Franсais»), «Французский зри­тель» («Spectateur Francаis») Маривио и др. Собственно оригинальные материалы составляли всего треть текстового корпуса журнала, но именно здесь обозначилось лицо «Смеси», звучала полемика с линией «Всякой всячины» и поднимались животрепещущие вопросы тогдаш­ней российской общественной и литературной жизни.

Относительно издателя «Смеси» вопрос остается открытым. Выска­зывалось на этот счет несколько точек зрения. Одни исследователи счи­тали, что «Смесь» издавал Ф. А. Эмин, другие называли Н. И. Новико­ва. Существуют и иные гипотезы. Однако несомненно, что во главе «Смеси» стоял грамотный, эрудированный литератор, обладавший ясным умом и независимостью своей научной позиции.

В споре «Трутня» с «Всякой всячиной» о сущности и предназна-

чении сатиры издатель «Смеси» недвусмысленно заявил о своей со­лидарности с Новиковым. В 20-м листе журнала было помещено пись­мо к издателю «Трутня» за подписью Д. К., в котором неизвестный корреспондент брал под защиту сатирика от нападок «Всякой всячи­ны» и чулковского «И то и СИО»: «Вы выводите пороки без околично­стей, осмеиваете грубость нравов испорченных и тем показываете, что вы прямой друг истинного человечества. Пускай злоязычники проповедывают, что вы объявили себя неприятелем всего человече­ского рода; что злость вашего сердца видна в ваших сочинениях; что вы пишете только наглую брань, это не умаляет достойную вам по­хвалу, но умножает. Пусть Стозмей, изо всей мочи надседаяся, кри­чит, что вы обижаете целый корпус дворянства и что ваши ругатель­ства скоро уймутся. Безрассудный Стозмей! Разве думаешь ты, что все дворяне такие же, как ты, невежи? Нет, все знающие, благородные и беспристрастные дворяне не только чтобы досадовать, но еще и иохваляют такие сатиры, которые, осмеивая порочных, возвышают добродетельных дворян». Как видим, автор письма отнюдь не скры­вает своей принадлежности к правящему дворянскому сословию, но он полностью поддерживает обличительную направленность сатиры Новикова. И в этом состояло своеобразие русской просветительской журналистки 1769 г.. представленной такими изданиями, как «Тру­тень» и «Смесь».

Вслед за процитированным письмом к издателю «Трутня» в том же номере журнала был помещен материал сатирического характера — острые зарисовки двух судей, Сребролюбова и Глуиоделова, — весь­ма неприглядные свидетельства коррупции и неупорядоченности оте­чественного судопроизводства.

Еще более примечательным было участие «Смеси» в обсуждении вопроса о взяточничестве подьячих. Полемика началась также в свя­зи с позицией, занятой «Всякой всячиной». В 60-м номере этого жур­нала было опубликовано письмо, подписанное: Занапрасно ободран­ный (не исключено, что автором был Сумароков), в котором содержалась просьба к издателям найти «такой эксперимент, коим бы можно перевести подьячих». Вынужденная отвечать «Всякая вся­чина» взяла, по существу, подьячих иод защиту: «Подьячих не можно и не должно перевести... Они менее других исключены из послови­цы, которая говорит, что нет рода без урода, для того, что они более многих подвержены искушению. Подлежит еще и то вопросу: если бы менее было около них искушателей, не умалилася бы тогда и на них жалоба». Итак, по мнению печатного органа императрицы, во всем были виноваты просящие. Между журналами завязался спор.

Именно на страницах журнала «Смесь» прозвучала наиболее ре­шительная отповедь позиции, занятой «Всякой всячиной». При этом неизвестный корреспондент, приславший письмо в журнал, прибегает к принятой самой Екатериной форме обращения со своими оппонен­тами: «Бабушка в добрый час намеряется исправлять пороки, а в блаж­ной дает им послабление; она говорит, что подьячих искушают и для того они берут взятки; а это так на правду походит, как то, что черт искушает людей и велит им делать злое. Право, подьячие без всякого искушения сами просят за работу». Письмо было подписано М***.

Другим оппонентом «Всякой всячины» по этому вопросу высту­пил новиковский «Трутень», поместивший в листе XV письмо отстав­ного чиновника к своему племяннику, в котором старый взяточник признавался: «Мы бренное сотворение, сосуд скудельный; как воз­можем остеречься от искушения, когда бы не было искушающих, тог­да кто ведает, может быть, не было бы и искушаемых». Как видим, софистические отговорки «Всякой всячины» вызвали заслуженный отпор просветительски настроенных журналов.

На страницах «Смеси» периодически печатались материалы, вы­смеивавшие мелочность сатиры «Всякой всячины» и ее претензии играть руководящую роль среди других журналов.

Принципиальным можно считать опубликование в «Смеси» сати­рического памфлета в защиту достоинства крестьян-тружеников пол названием «Речь о существе простого народа». Содержание памфле­та сводилось к опровержению тезиса, что простой народ вряд ли об­ладает разумом и более походит на животных, нежели на людей, при­чиной чего является постоянный труд и неприхотливость в образе жизни. Но автор памфлета обращает эти аргументы против неоправ­данной кичливости дворян. Некий искусный анатомист, исследовав голову крестьянина и голову благородного, увидел, что «крестьянин умел мыслить основательно о многих полезных вещах. Но в знатной голове нашел весьма неосновательные размышления: требования чести без малейших заслуг, высокомерие, смешанное с подлостью, любовные мечтания, худое понятие о дружбе и пустую родослов­ную». Подобный демократизм издателя «Смеси» также роднит его позицию с той, которую будет утверждать на страницах «Трутня» Новиков.

В вопросах литературной полемики «Смесь» также находится в одном лагере с «Трутнем». У них одни противники и общие объекты для сатиры. Это видно, например, из содержания письма к Издателю, опубликованного в 24-м листе за подписью Правосуд. Перипетии литературной борьбы тут очевидны, и главным предметом обличения выступает самохвальство «рифмачей»: «Вы, г. издатель, может быть, мне не поверите, что я знаю много таких самохвалов: один, переломав Виргилиеву Энеиду и испортя прекрасный слог сего пи­сателя, думает, что заслужил бессмертную славу. Другой из нежного Овидия сделал несносного враля. Третий превратил Анакреона в глу­пого украинца. Четвертый, видя, что делают пьяные на улице, воспел сие мерзкими стихами И равняет себя с Виргилием и Гомером». Не­трудно увидеть здесь намеки на поэта В. П. Петрова, переводчика «Энеиды», на В. Г. Рубана, переводившего «Метаморфозы» Овидия, на М. Д. Чулкова, писавшего бурлескные поэмы в античном духе. Примечательна для журнальной полемики тех лет сатирическая «Эпи­тафия», помещенная в 17-м листе «Смеси», — отклик на прекраще­ние существования журнала Рубана «Ни то ни сио»:

Не много времени Ни То ни Се трудилось. В исходе февраля родившися на свет: Вся жизнь его была единой только бред. И в блоху наконец в июле прероднлась, Л сею тварию презренна быв везде Исчезло во своем убогоньком гнезде.

В последних листах «Смеси» пафос сатирической обличительности выглядит сильно ослабленным. Они почти сплошь переводные и посвящены в основном осмеянию бытовых слабостей — кокетства, щегольства, женской неверности и т. п. Впрочем, отдельные зарисов­ки не лишены социальной заостренности, как, например, «Задача», опубликованная в последнем листе журнала: «Кто полезней обще­ству, простой ли мешанин, у которого работают на фабрике около двухсот человек и, получая за то деньги, исправляют свои надобно­сти. Или превосходительный Надме, коего все достоинства в том только состоят, что на своем веку застрелил 6 диких уток и затра­вил 120 зайцев».

В целом среди сатирических журналов 1769 г. «Смесь», наряду с «Трутнем», наиболее отвечала задачам просветительской критики, со­ставлявшей специфику этого направления отечественной периодики.

Последним из группы сатирических изданий 1769 г. был журнал писателя Ф. А. Эмина «Адская почта, ИЛИ Переписка хромоногого беса с кривым», «ежемесячное издание». Первая книжка журнала вышла из печати в июле, и до конца года появилось шесть книжек. Сведений О тираже этого издания не сохранилось.

Замысел журнала возник у Эмина еще в апреле, о чем можно су­ли 1 ь, исходя из материалов «Всякой всячины» за этот месяц и ИЗ предварявшего издание обращения к издателю «Всякой всячины». Жур­налом «Адскую почту» назвать трудно, поскольку это сочинение, принадлежавшее одному автору и лишь по характеру своего издания могущее считаться периодикой. Эмин использовал при этом тради­цию жанра философско-сатирической переписки, весьма распрост­раненной в литературе французского Просвещения XV в. Достаточ­но вспомнить «Персидские письма» L1I. Монтескье или цикл эпистолярно-философских сочинений просветительского публици­ста маркиза Ж.-Б. Де Буайе д'Аржанса «Кабалистические письма», «Европейские письма», «Китайские письма», представлявшие собой обсуждение политического состояния Франции того времени и акту­альных философских идеологических проблем в форме переписки корреспондентов, отражающих точки зрения, не укладывающиеся в общепринятые нормы мировосприятия. Именно такой принцип ос­вещения действительности попытался реализовать в своем журнале Эмин. Согласно разысканиям современного исследователя, непо­средственный источник сюжетной структуры «Адской почты», ра­зумеется, кардинально адаптированный применительно к русским условиям, — это сатирические памфлеты французского писателя Э. Ленобля, имевшие форму разговоров между Хромым и Кривым бесами, гуляющими но Парижу и обменивающимися своими впе­чатлениями о жизни французов.

Для понимания идейной позиции издателя «Адской почты» очень важно то, что вступлением к журналу стало обращение к «Всякой всячи­не». По-видимому, без санкций со стороны ее издателей журнал не мог бы появиться в свет. Об этом же можно судить и по содержанию одного из первых писем уже в июльском номере, где издатель по-своему опре­деляет место «Адской почты» в журнальном мире, а заодно формирует свое творческое кредо как журналиста: «Теперь тебя только в том уве­домлю, что есть надежда и нам писать повольнее, когда пишутся „Тру­тень" и „Смесь". Ничего „Всякая всячина" лучше сего затеять не могла, как сделаться начинщицей журналов...» И ниже, сославшись на обозна­чившиеся разногласия между журналами, выразил мнение о тактике своего издания: «Нам, друг, должно писать поосторожнее, и никого в лицо не трогать, а описывать погрешности, поправления требующие». Эта осторожность позиции Эмина носила, по-видимому, принципиаль­ный характер, о чем можно судить по содержанию последнего номера журнала, где в письме бесов к издателю подчеркивалось: «Знатных и в правлении великие места имеющих людей мы никогда в лицо не трогали нашими критическими рассуждениями...»

Для понимания Эминым задач сатиры программным и по-своему итоговым можно считать помещенное в декабрьском номере пись­мо к Правдолюбову (единственное в журнале не от имени бесов), где он разъясняет свой взгляд на предназначение сатиры: «Ведаю и то, что родилось в свете такое человеколюбие, которое не только о паде­нии пороков обильные проливает слезы, но еще и о участниках оных соболезнует. Славный у многих автор, написавший должно ненави­деть пороки, а сожалеть о порочных, есть толь великий упомянуто­го человеколюбия подкрепитель, что множество людей, и довольно просвещенных, на свою обратил сторону. Но я сказать отважусь, что сне странное человеколюбие, сию нынешнего света добродетель про­извела в свет привычка видеть часто людей порочных... а иногда с ними и обращаться...» Скрытая отсылка к рассмотренной выше по­лемике о сатире между «Всякой всячиной» и «Трутнем» здесь не­сомненна. Но как видим, Эмин занимает двойственную позицию. Его положение как писателя и как журналиста было в чем-то близко к положению М. Д. Чулкова, издателя журнала «И то и сио», чей соци­альный статус заставлял признавать свое бессилие исправить что-либо в лом мире и не трогать богатых. Так же смотрел на вещи и Эмин: «Если в моих критических писаниях. — писал он в заключение пись­ма, — сыщется что-нибудь нравоучительное, то я сие пишу для тех, коим писания мои не противны, для моего препровождения времени и для пропитания, которое единственно от пера, а часто и нещастно-го, имею».

Сказанным определяется содержание «Адской почты». Переписка бесов — всего лишь удобная форма для изображения отдельных сто­рон российской действительности под сатирическим углом зрения. Впрочем, острых проблем Эмин старается не касаться. Ни о положе­нии крестьянства, ни о злоупотреблениях власти, ни о беззакониях в судах в материалах «Адской почты» не говорится ни слова. Журнал весь состоит из своеобразных беллетризованных нравоописательных эссе — сатирических зарисовок характеров, дополняемых иногда те­оретическими рассуждениями. Никаких других форм журнальной публицистики или сатиры Эмин в «Адской почте» не использует. В журнале совершенно отсутствует стихотворный отдел. Правда, в не­которых номерах имеется отдел «Адские ведомости». Содержание его в значительном мере посвящено не столько обсуждению живо­трепещущих вопросов русской жизни, сколько информации о собы­тиях европейской политики и русско-турецкой войны. Социальная сатира в журнале Эмина подменяется зачастую «хроникой сканда­лов», в основном касающихся светской жизни столицы.

В то же время очень обильно представлена в бесовской переписке литературная жизнь Петербурга: обсуждение литературных новостей, высказывания о творчестве отдельных писателей, как живых, так и умерших, отклики на литературную полемику. В писательских кругах у Эмина было много противников, и он активно использовал свой журнал в качестве трибуны для борьбы с ними. Объектами его на­палок выступали А. Сумароков, В. Лукин, Б. Рубан, М. Чулков, поэт В. Петров и др. Впрочем, к признанным корифеям российского Пар­наса, таким как М. В. Ломоносов, «Адская почта» сохраняла уважи­тельность и почтение. Обсуждению достоинств его поэзии в сравне­нии с наследием Сумарокова посвящено в ноябрьском номере специальное письмо.

Таким образом, между «Трутнем» и «Всякой всячиной» журнал Эмина занимал в известной мере промежуточную позицию.

Caтирические журналы И. И. Новикова («Трутень», «Пустомеля», «Живописец», «Кошелек»)

Особое место среди периодических изданий конца 1760-х — нача­ла 1770-х годов занимали журналы Николая Ивановича Новикова. Именно благодаря активности этого писателя в полемике с офици­альной линией «Всякой всячины» и безотносительно к ней сформи­ровались реальные предпосылки того направления в журналистике и шире — в русской литературе XVIII в., которое составило нацио­нальную модификацию дворянского просветительства этого столетия. К данному направлению примыкали Л. П. Сумароков и Д. И. Фонви­зин, позднее к нему примкнет молодой А. И. Радищев. Вокруг новя-ковских журналов сплачивался круг авторов, критически восприни­мавших отдельные аспекты внутренней политики Екатерины II, и не исключено, что сама идея организовать свои издания возникла у Но­викова после того, как ему и его единомышленникам стало окон­чательно ясно, кто стоит за изданием «Всякой всячины».

Первый журнал Новикова «Трутень» начал выходить 1 мая 1769 г., и вплоть до 27 апреля 1 770 г. петербургские читатели могли каждую неделю получать листы этого журнала. Печатался «Трутень» в ти­пографии Академии наук, и на первых норах, в 1769 г., тираж его превышал 1200 экземпляров. В 1770 г. тираж несколько снизился — до 750 экземпляров. И тем не менее журнал пользовался огромным успехом у читателей. Не случайно позднее лучшие статьи «Трутня» Новиков включил в третье и четвертое издания другого своего жур­нала — «Живописец» (1775 и 1781 гг.).

Новикову удалось объединить на страницах «Трутня» известных в тo время русских писателей. В числе его сотрудников были Д. И. Фонви­зин, Ф. Л. Эмин, А. О. Аблесимов, М. И. Попов, В. И. Майков, А. Л. Леон­тьев, возможно, М. В. Храповицкая-Сушкова и др. Есть серьезные основания утверждать об участии в журнале А. П. Сумарокова, имя которого становится своего рода идейным знаменем нового издания. Эпиграфами для первых номеров «Трутня» на каждый год Новиков избирает цитаты из притч Сумарокова: «Они работают, а вы их труд идите...» (из притчи «Жуки и пчелы») и «Опасно наставленье строго, Где зверства и безумства много» (финал притчи «Сатир и гнусные люди»). На пример Сумарокова, в частности на его комедию «Лихо-имен», ссылается Новиков, отстаивая свою позицию в споре со «Вся­кой всячиной» о предназначении сатиры и о допустимости «критики, писанной на лицо». Имя Сумарокова фигурирует в материалах «Трутня», посвященных вопросам литературной борьбы тех лет. «Славной российской стихотворец», «сравнившийся в баснях с Лафонтеном, в эклогах с Вергилием, в трагедиях с Расином и Вольте­ром» — подобными эпитетами сопровождается всякий раз упоми­нание имени Сумарокова в журнале.

Другой писатель, чьи сочинения с похвалой отмечаются в «Трут­не» и чье участие в издании журнала не подлежит сомнению, — это Д. И. Фонвизин. Так, в двух номерах журнала им были опубликованы два письма некоего дяди к племяннику. В обоих письмах нажившийся на взятках на воеводстве дядя уговаривает своего племянника Ивана покинуть деревню и вступить в приказную службу, красочно описы­вая те блага, которые может принести ему «судейская наука». Он готов помочь молодому человеку в овладении необходимыми навы­ками. В контексте сатирической прозы Фонвизина самоуверенные рассуждения дяди по-своему предвосхищают блестящие откровения другого дяди — Ермолая Трифоновича из цикла писем родных к Фалалею, опубликованных позднее в журнале «Живописец».

Но основной вклад в наполнение журнала сатирическими матери­алами принадлежит самому Новикову. «Трутень» отличается от дру­гих журналов необычайным многообразием представленных в нем жанров прозаической сатиры. Помимо нравоописательных очерков и форм сатирической эпистолярии Новиков почти в каждом номере журнала помещает рубрику пародийных «Ведомостей», печатает острые сатирические «рецепты», в которых дает портреты господ-самодуров или тщеславных пустоголовых щеголей и кокеток. Здесь он продолжает традиции пародийных курантов и юмористических лечебников XVII в. Параллельно к этим материалам в новиковском журнале публикуются мастерские мистификации, поразительные по своей жизненной достоверности и художественной выразительности, создающие ощущение подлинных документов. Таковы, например, «Копии с отписок крестьян к своему помещику» и ответная «Копия помещичьего указа крестьянам».

Из номера в номер в «Трутне» ведется раздел «Ведомости», со­держащий известия, якобы поступившие из разных городов России, а также различного рода объявления вроде сообщений о подрядах, куп­ле и продаже, приезжающих и отъезжающих и т.п. Вот образец подоб­ного рода материалов: «Из Кронштата. На сих днях прибыли в здеш­ний порт корабли: 1. Trompeur из Руана в 18 дней; Vettilles из Марсельи в 23 дни. На них следующие нужные нам привезены товары: шпаги французские разных сортов, табакерки черепаховые, бумажные, сур­гучные, кружевы, блонды, бахромки, манжеты, ленты, чулки, шляпы, шпонки и всякие так называемые галантерейные вещи; перья голланд­ские в пучках чиненные и нечиненные, булавки разных сортов и про­чие модные мелочные товары, а из петербургского порта на те ко­рабли грузить будут разные домашние наши безделицы, как то: пеньку, железо, юфть, сало, свечи, полотны и проч. Многие наши молодые дворяне смеются глупости господ французов, что они ездят так далеко и меняют модные свои товары на наши безделицы». Бес­пристрастный тон сообщения, имитирующего газетную информа­цию, придает сообщаемому факту видимость серьезности. Но уже фран­цузские названия кораблей, (Trompeur — «обманщик», Vettilles — «безделицы, побрякушки») служат первым сигналом, указывающим на пародийную установку сообщения. Полная скрытой иронии за­ключительная фраза не оставляет сомнений в позиции автора. Это едкая сатира на порядок ведения торговых дел, когда богатства стра­ны, созданные трудом народа, обмениваются на модные безделуш­ки, служащие удовлетворению прихоти пресыщенных бездельников и щеголей благородного сословия. А вот пример пародийного объяв­ления о «подрядах»: «В некоторое судебное место потребно право­судия до 10 иуд; желающие в поставке оного подрядиться могут явиться в оном месте».

Если обратиться к другой форме сатирических обличений, исполь­зуемой Новиковым в «Трутне», — форме рецептов пародийного ле­чебника, то здесь демократизм позиции автора имеет прямую поле­мическую направленность против методов сатиры, насаждавшихся «Всякой всячиной». Журнал Екатерины тоже занимался выдачей рецеп­тов своим читателям, рекомендуя либо лекарство от бессонницы — читать «Тилемахиду» Тредиаковского, либо средство от неверности жены — изменять самому. Демократизм Новикова питается горячим сочувствием к судьбам тружеников, оказывающихся жертвами при­хотей и своеволия господ. В «рецептах» «Трутня» раскрывается страшный облик закоснелых в своей бесчеловечности крепостников, таких, например, как Безрассуд, который «болен мнением, что кресть­яне не суть человеки, но крестьяне, а что такое крестьяне, о том знает он только потому, что они крепостные его рабы». Рецепт, выдавае­мый Безрассуду, таков: «Безрассуд должен всякой день по два раза рассматривать кости господские и крестьянские до сих пор, покуда найдет он различие между господином и крестьянином».

Галерею «больных» дополняет его превосходительство г. Недоум — вельможа, который «ежедневную имеет горячку величаться своею породою... Он желает, чтобы на всем земном шаре не было других тварей, кроме благородных, и чтоб простой народ совсем был ис­треблен...» Вот рецепт, который издатель «Трутня» дает кичливому Недоуму: «Надлежит больному довольную меру здравого привить рассудка и человеколюбия, что истребит из него пустую кичливость и высокомерное презрение к другим людям... Мнится, что похваль­нее бедным быть дворянином или мещанином и полезным государ­ству членом, нежели знатной породы тунеядцем, известным только по глупости, дому, экипажам и ливреям».

Поразительны по силе обличительного пафоса «письма», печатав­шиеся на страницах «Трутня», и материалы, ими тировавшие подлин­ные документы. Таковы упоминавшиеся выше «Копии с отписок кре­стьян своему помещику» и «Копия помещичьего указа крестьянам», содержание которых было посвящено теме отношений помещиков с крестьянами. Смелость и новаторство Новикова проявились в том, что это был первый случай, когда голос угнетенного крестьянства зазвучал на страницах периодического печатного органа в такой, на­пример, форме: «...да послано к тебе, государь, прошлой трети недоборных денег с сельских и деревенских сорок три рубли двадцать ко­пеек, а больше собрать не могли: крестьяне скудны, взять неце. нынешним годом хлеб не родился, насилу могли семена в гумны со­брать. Да Бог посетил нас скотским падежом, скотина почти вся пова­лилась; а которая и осталась, гак и ту кормить нечем, сена были ху­дые, да и соломы мало, и крестьяне твои, государь, многие пошли по миру».

Из приведенного отрывка вырисовывается картина бедственного положения крестьян. И полным контрастом звучат слова помещичь­его указа: «Человеку нашему Семену Григорьевичу. Ехать тебе в **** наши деревни, и по приезде исправить следующее: 1. Проезд отсюда до деревень наших и обратно иметь на щет старосты Андрея Лазарева. 2. Приехав туда, старосту при собрании всех крестьян высечь не­щадно за то, что он за крестьянами имел худое смотрение и запускал оброк в недоимку, и после из старост его сменить, а сверх того взыс­кать с него штрафу сто рублей...» Язык господского указа имитиро­вал стиль официальных постановлении, что придавало частному фак­ту помещичьего произвола широкий обобщающий смысл. Подобная сатира граничила по своим художественным приемам с публицисти­ческим документальным жанром. Не случайно Н. А. Добролюбов в статье «Русская сатира екатерининского времени» сопроводил ана­лиз «отписок» следующим замечанием: «Эти документы так хорошо написаны, что иногда думается: не подлинные ли это».

Таковы основные, наиболее яркие и новаторские формы журналь­ной прозаической сатиры, использованные Новиковым на страницах «Трутня», хотя ими далеко не исчерпывается все богатое содержание журнала. «Трутень» продолжал выходить до апреля 1770 г. Прекра­щение издания произошло, по-видимому, не без административного воздействия. О препятствиях, которые чинили «Трутню», можно су­дить по характерному объявлению, помещенному в сатирических «Ведомостях» листа XVIII от 25 августа: «Издателю Трутня для напол­нения еженедельных листов потребно простонародных сказок и ба­сен: ибо из присылаемых к нему сатирических и критических пиес многие не печатают; а напечатанные без всякого стыда многие при­нимают на свой счет, и его злословят за то повсеместно».

Вскоре после прекращения издания «Трутня» Новиков предприни­мает выпуск нового журнала «Пустомеля». В выборе названия он, по-видимому, воспользовался примером английского нравоучительного журнала «Болтун» ("The Tatler"), но, как и в предыдущем случае, ка­жущаяся несерьезность названия был? исполнена явной иронии. «Пу­стомеля» начал печататься с июня 1770 г. и выходил в течение двух месяцев тиражом 500 экземпляров. Материалы публиковались также анонимно, хотя и в этом издании Новиков привлекал к участию других авторов. Среди сотрудников «Пустомели» мы вновь видим Д. И. Фон­визина, а также востоковеда-переводчика А. Л. Леонтьева.

В этом издании Новиков несколько отошел от чисто сатирической направленности в отборе материалов, помещаемых на его страницах, и уже в первом, июньском номере напечатал начало нравоописа­тельной повести «Историческое приключение». Сочинение это инте­ресно тем, что в нем мы имеем дело с попыткой изобразить в пове­ствовательной форме живые образцы правильного патриотического воспитания в духе следования исконным русским добродетелям, глав­ной из которых является служение интересам Отечества. Таков юный Добросерд, сын новгородского дворянина Добронрава, обучаемый всем новым наукам, иностранным языкам и в то же время остаю­щийся верным простому укладу жизни предков без всякого увлече­ния модными привычками к щегольству и верхоглядству. Идеальны­ми предстают и его отношения с соседской девушкой Миловидой, его невестой. Обрученный с нею, он все же едет служить в армию. По­весть осталась незавершенной, но показательна попытка Новикова противопоставить системе образования, основанной на подражатель­ности, совершенно естественный взгляд на проблему воспитания, соответствующий потребностям нации и не зависящий от моды.

Другим материалом такого плана можно считать помещенное в следующем, июльском номере «Завещание Юнджена Китайского Хана к его сыну». Переведенное с китайского языка А. Л. Леонте-вым, это сочинение представляет образ идеального правителя, скром­ного в обхождении с зависимыми от него людьми и полностью ли­шенного тщеславия, заботящегося лишь о нуждах государства и благополучии подданных. И предвидя смертный конец, Юнджен мень­ше всего думает о себе. Данная публикация также вписывалась в про­светительскую программу Новикова, но теперь это было завуалиро­ванным прокламированием постулатов просвещенного абсолютизма, именно той концепции монархической власти, сторонницей которой стремилась представить себя Екатерина П.

Острейшей социальной сатирой является опубликованное в том же номере сочинение Д. И. Фонвизина «Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке». В этом «Послании» устами слуг автора дается картина поголовной продажности и безнравственности власть имущих, не исключая и служителей культа.

Попы стараются обманывать народ. Слуги — дворецкого, дворецкие — господ. Друг друга — господа, а знатные — бояря нередко обмануть хотят и государя. За деньги самого всевышнего творца готовы обмануть и пастырь и овца.

Так отвечает на вопрос «Зачем сей создан свет?» кучер Фонвизи­на Ванька. Для камердинера Петрушки свет также предстает зрели­щем, где каждый играет свою роль, руководствуясь одной целью — корыстью. Это яркий образец воинствующей сатиры в духе идей французского Просвещения XVIII в., не исключая и прокламирова­ния постулатов деизма. И не случайно автор данного послания был обвинен в безбожии. Вполне вероятно, что закрытие «Пустомели» могло быть негласно связано с этой публикацией.

Был в журнале и раздел «Ведомое гей», свободный от социально-сатирической окрашенности. Основной темой «Ведомостей» стало освещение событий русско-турецкой войны. Примечательным нов­шеством раздела явилось помещение в нем, пожалуй, первых в рус­ской периодической печати театральных рецензий на отечественные спектакли. Рецензии были посвящены выдающимся деятелям русского театра XVIII в. —драматургу А. П. Сумарокову, актеру А. И. Дмитревс­кому и актрисе Т. М. Троепольской. Так, в июньских «Ведомо-стях» сообщалось о гастролях в Москве актера Дмитревского, сыгравшего главную роль в трагедии Сумарокова «Семира», а также отличивше­гося в драме Бомарше «Евгения». Оценка игры актера была выше всяких похвал, что свидетельствовало о высокой степени театральной культуры московских зрителей. Попутно в рецензии содержалась ин­формация о текущем репертуаре театра.

Другая рецензия, помещенная в июльском номере, посвящена постановке одной из лучших трагедий Сумарокова «Синав и Трувор» на петербургской сцене. Особо отмечалась игра актеров: «...надле­жит отдать справедливость, что г. Дмитревский и г-жа Троепольская привели зрителей во удивление. Ныне уже в Петербурге не удиви­тельны ни Гаррики, ни Ликены, ни Госсенши. Приезжающие вновь французские актеры и актрисы то подтверждают». Подобные рецен­зии на страницах «Пустомели» также отражали стремление Новикова сочетать программу обличительной сатиры с утверждением соб­ственных отечественных ценностей в области культуры.

В 1772 г. Новиков предпринимает выпуск нового журнала под на­званием «Живописец». В нем традиции журнальной сатиры, зало­женные «Трутнем», нашли свое дальнейшее продолжение. Правда, наученный горьким опытом, Новиков теперь старательно маскирует наиболее острые в критическом отношении материалы, искусно пе­ремежая их с публикациями панегирических сочинений в стихах и прозе.

Свой новый журнал Новиков посвятил «неизвестному г. сочините­лю комедии "О время!"». Этим «сочинителем» был не кто иной, как сама Екатерина II. Как раз в 1772 г. императрица решила испытать себя в новом амплуа — драматурга. Она сочиняет несколько нраво­описательных комедий, в которых, как бы продолжая традиции жур­нала «Всякая всячина», под видом отвлеченной сатиры на нравы вы­смеивает несогласных с ее политикой — естественно, в завуалиро­ванной форме и анонимно. Новиков в своем посвящении искусно использовал это обстоятельство. Отмечая смелость в обличении по­роков, представленную «неизвестным сочинителем» комедии «О вре­мя!», издатель «Живописца» черпает в этом уверенность в успехе своего нового издания: «Вы открыли мне дорогу, которой я всегда страшился, вы возбудили во мне желание подражать вам в похваль­ном подвиге исправлять нравы своих единоземцев», — заявляет он на первой же странице издания, как бы беря венценосного анонима в свои союзники. В то же время по насыщенности сатирой и остроте отдельных помещенных в «Живописце» материалов журнал не имел себе равных среди изданий 1769-1772 гг.

«Живописец» выходил с апреля 1772 по июнь 1773 г., имея тираж 636 экземпляров за 1-е полугодие и 758 экземпляров за 2-е полуго­дие. Среди сотрудников Новикова мы видим Екатерину II и княги­ню Е. Р. Дашкову, Д. И. Фонвизина, молодого А. Н. Радищева, по­этов П. С. Потемкина, В. Г. Рубана, Ф. В. Каржавина, М. В. Сушкову.

В этом журнале Новиков вновь помещает произведения, привле­кавшие внимание читателей к одной из самых животрепещущих про­блем общественной жизни России того времени — проблеме угне­тенного положения русского крепостного крестьянства. В числе таких произведений прежде всего следует назвать знаменитый «Отрывок путешествия в*** И*** Т***». Помещенный в 5-м листе «Живопис­ца», этот короткий очерк содержал потрясающие по силе обличения описания тех бесчеловечных условий, в которых приходилось жить обреченным на бесправие, запуганным и доведенным до нищеты крестьянам, составлявшим основную массу населения России. От­носительно автора этого сочинения долгое время шли споры. Ряд ученых считает автором «Отрывка...» А. Н. Радищева. Им проти­востоит точка зрения, согласно которой автором следует считать 11. И. Новикова. Проведенные в 1970-е годы архивные разыска­ния помогли обнаружить документы, подтверждающие автор­ство А. Н. Радищева.

Картины посещения путешественником деревни Разоренной да­леко перерастали значение частного факта, приобретая масштабы символического обобщения. Описание бесчеловечных условий быта крестьян дополнялись живой картиной страха, который испы­тывали крестьянские ребятишки от одного вида барской коляски; они боятся к ней подойти, и это вызывает реплику автора: «Вот пло­ды жестокости и страха, о вы, худые и жестокосердные господа! Вы дожили до того несчастья, что подобные вам человеки боятся вас, как диких зверей».

Публикация «Отрывка...» вызвала настолько сильный резонанс, что Новикову пришлось в 13-м листе своего журнала срочно поме­стить статью «Английская прогулка», где, защищая позицию, выра­женную в очерке, он в то же время постарался смягчить обобщаю­щий пафос обличения. «Пусть скажут господа критики, кто больше оскорбляет почтенный дворянский корпус, я еще важнее скажу, кто делает стыд человечеству: дворяне ли, преимущество свое во зло упот­ребляющие, или ваша на них сатира?»

Публикацией другого замечательного сатирического сочинения — цикла писем к Фалалею — Новиков раскрывал перед читателем обо­ротную сторону крепостнической системы: разлагающее влияние рабства на представителей правящего дворянского сословия. Нрав­ственное ничтожество родителей Фалалея производило тем более ужасающее впечатление, что в их полной власти находились крепост­ные крестьяне, которых они нещадно грабили, не считая за людей. «С мужиков ты хоть кожу сдери, так не много прибыли... пять дней ходят они на мою работу, да много ли в пять дней сделают; секу их нещадно, а все прибыли нет...» — откровенничает Трифон Панк-ратьевич, отец Фалалея. О принадлежности этих материалов перу Д. И. Фонвизина также шли споры, но в настоящий момент нео­споримость его авторства доказана полностью. Картины быта уезд­ных дворян, встававшие со страниц «Живописца», имеют прямые переклички со сценами быта семейства Пpocтаковых из комедии Фон­визина «Недоросль».

Использует Новиков в «Живописце» и те формы сатиры, которые с таким блеском применялись им на страницах журнала «Трутень». Он продолжает традицию сатирических «Ведомостей», помещает в 10-м листе «Опыт модного словаря щегольского наречия», где остро­умно высмеивает новомодных поклонников французских нравов и новейшую манеру изъясняться светским образом — вроде, напри­мер, употребления словечка ах. «Мужчина, притащи себя ко мне, я до тебя охотница. — Ах, как ты славен! Ужесть, ужесть, я от тебя падаю!.. Ах... Ха, ха, ха! Ах, мужчина, как ты не важен!»

Из повествовательных форм нравоописательной сатиры на стра­ницах «Живописца» можно выделить емкое по содержанию, хотя и небольшое по объему, анонимное сочинение «Следствия худого вос­питания», которое, несмотря на очерковый характер, может рассмат­риваться как эскизный набросок романа о воспитании.

Новиков дважды переиздал «Живописец», включив в 3-е издание 1773 г. наиболее интересные материалы из своего первого журнала. Потребность в подобных переизданиях свидетельствовала о большой популярности журналов Новикова. Впрочем, содержание «Живописца» в 1773 г. по остроте включенных в него материалов значительно уступало первым номерам. Видимо, негласная цензура сказывалась на направлении издания. В 3-м и 4-м листах Новиков перепечатывает опубликованное еще в 1771 г. сочинение Д. И. Фонвизина «Слово на выздоровление Его Имп. Высочества, государя цесаревича, великого князя Павла Петровича», а в листах 6-7 и 13-17 печатаются переводы сатир французского поэта-сатирика XVIII в. Н. Буало (VIII сатира «На человека» и X сатира «На женщин»). Эти материалы не шли, конечно, ни в какое сравнение с разящими зарисовками поместного быта, представленными в письмах к Фалалею или в очерке А. Н. Ради­щева.

При всем критическом отношении к отдельным аспектам внутрен­ней политики Екатерины II Новиков постоянно сохранял веру в кон­цепцию просвещенного абсолютизма и именно в дворянстве видел руководящую силу общества. Искренне сочувствуя угнетенному по­ложению крестьянства, решение основного для крепостнической си­стемы вопроса он переводил, в сущности, в сугубо моральную плос­кость. Главным и единственным средством исправления существующих социальных зол он считал просвещение людей, про­буждение в них нравственной добродетели. Сатира и рассматрива­лась им как одна из наиболее действенных форм нравственного вос­питания сограждан. Содержание «Трутня» и «Живописца» и должно было служить выполнению этой задачи.

Последним сатирическим изданием Новикова был его журнал «Ко­шелек», начавший выходить в июле 1774 г. и просуществовавший все­го около трех месяцев, до 8 сентября. Издание было еженедельным, сведений о его тираже не сохранилось.

После ошеломляющего успеха «Живописца», с его острыми обли­чительными выступлениями, вновь наблюдается спад. Сатирический пафос критики общественного строя и развращенности нравов пра­вящего сословия уступает в «Кошельке» место отстаиванию идей национальной самобытности и духовных отечественных ценностей; налицо преобладание чисто позитивной программы. Объектами на­падок теперь выступают в основном представители страны, в кото­рой издатель видит источник упадка нравственности российского дворянства, т. е. французы.

Название «Кошелек» для своего нового журнала Новиков выбрал не случайно. Смысл его он обещает разъяснить читателям в преди­словии, но обещание осталось невыполненным. И тем не менее неко­торые предположения на этот счет можно высказать. Слово кошелек в XVIII в. имело несколько значений, и помимо предмета для хранения денег кошельком называлась часть модного туалета в виде коше­ля, предохранявшего воротник от осыпавшейся с парика пудры. По всей вероятности, оба эти значения питают иносказательный подтекст выбранного Новиковым названия своего журнала. Один из аспектов такого подтекста состоит в подчеркнутом патриотизме, окрашиваю­щем содержательный пафос нового издания. Но некоторые материа­лы, помещенные в журнале, позволяют предположить и присутствие в нем скрытой идеи превращения карманов русских дворян в некий бездонный кошель, искусно опустошаемый ловкими заезжими аван­тюристами.

Богатством содержания «Кошелек» не отличался, но направлен­ность его пафоса очевидна. Уже в самом первом листе позиция изда­теля была заявлена прямо и без обиняков, начиная с посвящения. «Отечеству моему сие сочинение усердно посвящается», — значи­лось на первой странице. И следовавшее затем обращение к читате­лям «Вместо предисловия» раскрывало исходные идейные установ­ки редакции: «Две причины побудили меня издавать во свет сие слабое творение и посвятить оное Отечеству моему: первая, что я, будучи рожден и воспитан в недрах Отечества, обязан оному за сие служить посильными своими трудами и любить оное, как я и люблю его по врожденному чувствованию и почтению ко древним великим добро­детелям, украшавшим наших праотцов».

Эта открыто заявленная ретроспективность позиции издателя оз­начала качественный сдвиг в осмыслении тех духовных ценностей, которые издатель «Кошелька» выдвигал в качестве нравственной опо­ры своего мировоззрения. Упования на умозрительные постулаты обращенного в будущее гуманизма, проповедовавшиеся идеолога­ми европейского Просвещения, теперь уступают место опоре на тра­диции отечественного прошлого. Не случайно за два года до выпуска «Кошелька» Новиков предпринял несколько необычное, основанное на архивах издание «Древняя российская Вивлиофика», в котором публиковались исторические документы и памятники националь­ной старины. Издание продолжалось до 1775 г., и всего было выпу­щено 10 томов.

В «Кошельке» превознесение добродетелей предков становится ба­зой для оценки того упадка нравов, который составлял одну из отличи­тельных черт дворянства того времени. Впрочем, в этой жизни Нови­ков стремится найти и положительные примеры. Принципиальным в этом отношении является помещенный во 2-м и 3-м листах журнала материал — два сатирико-нравоучительных разговора: «I. Между Рос­сиянином и Французом» и «II. Между Немцем и Французом».

Перед нами дне бытовые сценки. В первой проигравшийся в карты француз, выдающий себя здесь, в России, за дворянина, будучи на деле сыном стряпчего, выманивает у русского, учителем детей кото­рого он собирается стать, деньги. Француз говорит, что поражен бла­гожелательностью людей в России. На что его новый хозяин замеча­ет: «Если вы побольше узнаете мое Отечество, то сему действию моему удивляться перестанете. Россияне все к добродеянию склон­ны. С не меньшим удовольствием оказывают они всякие вспоможе­ния, с каковым другие приемлют оные; и это, по мнению моему, есть должность человеческая. <...> Предки и наши во сто раз были добро­детельнее нас, и земля наша не носила на себе исчадий, не имеющих склонности к добродеянию и не любящих свое Отечество». В последней фразе уже заключен скрытый полемический намек в адрес дворян, утративших прежние нравы.

Второй разговор происходит между французом и немцем, кото­рый знал француза но Голландии, где тот служил парикмахером. Не­мец резонно спрашивает француза, чему он собирается учить в России дворянских детей. Ответ поражает откровенным цинизмом: «...добрые ли будут иметь склонности воспитанники мои или худые, для меня это все равно, лишь бы только воспитались они с любовью ко французам и с отвращением от своих соотечественников, а в про­чем какая мне нужда. Глупо делают родители их, что поручают вос­питание детей своих мне; а я, напротив того, делаю очень умно, же­лая получать деньги даром. <...> В должность учителя вступаю я не для того, чтобы в состоянии был вправду учить моих воспитанников; но для того, чтобы запастись деньгами, коих я теперь не имею». Таков облик французского «учи геля».

Источник падения нравов российского дворянства Новиков видит в том бездумном преклонении перед французской модой, которая охватила русское общество, и в забвении традиций прошлого. В про­буждении уважения к этим традициям, в возвращении к добродете­лям предков и видит теперь свою главную задачу издатель «Кошель­ка».

На изменение позиции Новикова в отношении объектов сатиры, выводимых в новом журнале, несомненно, повлияли и события внут­риполитической жизни России тех лет. На юго-восточных окраинах империи и на Урале полыхала крестьянская война 1773-1775 гг. под предводительством Емельяна Пугачева. Проблема отношений между помещиками и крестьянами обозначилась особенно остро. И в этой связи симптоматичным было помещение в 6-м листе журнала ано­нимной одноактной пьески «Народное игрище», структурно сочетавшей в себе черты комической оперы и мелодрамы. Идиллическое изображение добрых помещиков, заботящихся о благе и воспитании своих крестьян, положено в основу этой пьески. В рамках мелодра­матического сюжета о любви помещичьего сына к крестьянке, кото­рая на деле оказывается дочерью дворянина, следуют нравоучитель­ные рассуждения и бар, и самих крестьян, призванные утвердить идею утопического единения интересов господ и земледельцев. В текст пьесы введены народные песни, пословицы, поговорки, автор пыта­ется имитировать крестьянскую речь. Эта публикация подтверждает отход Новикова от прежней своей позиции сатирика в сторону поис­ка позитивных сторон современной ему действительности.

В 4-м и 5-м листах Новиков помещает присланное в редакцию письмо от неизвестного корреспондента, взявшего под защиту французские моды и резко критически воспринявшего идеи о превосходстве нравов наших предков над современными, испорченными европейским про­свещением. Издатель сопроводил публикацию этого материала обеща­нием ответить на выдвинутые в нем обвинения русских в отсталости и невежестве. Но ответа не последовало. В последнем, 9-м номере была помещена «Ода России», и на этом «Кошелек» прекратил свое суще­ствование. О причинах прекращения издания можно только строить пред­положения. Скорее всего, Новиков испытывал недостаток материалов, соответствовавших идейной направленности журнала, к тому же изда­ние «Древней российской Вивлиофики» по-своему отвечало тем же за­дачам, которые он ставил перед собой в «Кошельке».

Таким образом, попытка Екатерины II использовать периодику в собственных политических целях путем внедрения на русской почве традиций английской журналистики привела не к тем последствиям, на которые рассчитывала императрица. Появление «Всякой всячи­ны» вызвало острую полемику. Вместо консолидации общественно­го мнения вокруг своего печатного органа Екатерина II своей иници­ативой породила оппозицию, сплотившую в себе ее идеологических оппонентов, лидером которых выступил Новиков. Поэтому главным следствием активизации журналов в этот короткий отрезок времени следует считать открытое размежевание в выполнении литературой, в лице издателей журналов, ее просветительских функций. Размеже­вание это произошло на идеологической основе. Отход от практики меценатства, превращение журналов в самостоятельную обществен­ную силу знаменовали резко возросшую роль периодической печати в духовной жизни общества. Другим следствием развернувшейся полемики, учитывая особую ориентированность изданий на широ­кого читателя, была несомненная демократизация журналистики.