Построение системы

Теперь мы вплотную подходим ко второму из двух новых «крючков», на которые можно вешать старые теории: ребенок должен не только сформировать некоторое количество базовых концепов, на основе которых он может распознавать «факты жизни», но также разместить их элементы в системе пространства-времени. Система и сама по себе является сложным концептом, но кажется разумным рассматривать эти две задачи отдельно, так как, оказывается, существует коренное различие в роли, которую играет инстинкт в каждой из них: если базовые концепты возникают из врожденных преконцепций, только опыт, стимулируемый природным любопытством, может определить место их элементов в системе пространства-времени.

Можно рассматривать две системы как основные: одна предназначена для того, чтобы представлять внешний мир, в котором нам необходимо ориентироваться, вторая – изначально их интернализация – развивается в бессознательную систему религии и морали.

Опять-таки Бион (1965) описал психотические механизмы, которые атакуют чувство времени, так что система пространства-времени не может начать формироваться. Мне интересны менее тяжелые расстройства, которые дают начало различного рода «дезориентациям» – я использую этот термин, чтобы охватить довольно широкий круг феноменов. Важнейшим для ощущения ориентации в любой системе является то, что она имеет основание (base), O в координатной геометрии. Складывается впечатление, что обычно это не телесное Эго (body-ego), но нечто такое, на что телесное Эго ориентируется как на свой «дом». Первое основание, от которого, кажется, происходят все остальные – это первый объект, который появляется из сенсорной путаницы у новорожденного, а именно, грудь или, точнее, возможно, сосок. Разделения пространства-времени, которые проявляются первыми, носят троякий характер: период наслаждения (когда кормят), период воспоминания (когда покормили) и период ожидания (когда собираются кормить). Этот вывод можно сделать из того, как многие пациенты ориентируются относительно своих ежедневных сессий в такой же точно тройственной манере.

С самого начала способность удерживать латентное воспоминание о системе внешнего мира, кажется, зависит от способности интернализовать основу, и на первых порах очень конкретным образом. Пациентка, которая хотела забыть аналитическую грудь, видела сон о том, как «она собиралась сделать операцию, чтобы удалить на голове маленькую шишку, по форме напоминавшую сосок». То есть, чтобы забыть, ей нужно было, чтобы внутренний сосок конкретно удалили. Полагаю, что ощущение конкретного удержания утраченного объекта является необходимым предшественником его бессознательной идиографической и, в конце концов, сознательной вербальной репрезентации. В сновидении конкретная стадия сама представлена идиографически. Хотя многое до сих пор очень неясно, и трудно точно провести разделительную линию: разделение между системами внутреннего и внешнего мира, должно быть, зависит от разделения между конкретным пререпрезентационным мышлением в терминах «внутренних объектов» и некой стадией репрезентационного мышления.

Как внешне, так и внутренне легче проследить за развитием основания: от груди или соска к матери как личности в целом, к объединенным родителям, к идее дома, страны, в которой живешь, и так далее. До тех пор, пока внутренняя и внешняя связь с этими вещами сохраняется, мы никогда не утратим ориентацию, и ровно в такой степени защищены от острых приступов тревоги. Но ориентация по отношению к основанию легко утрачивается, и к тому есть несколько путей. В данный момент я не рассматриваю те из них, когда хорошее основание может превратиться в «плохое», если ребенок проецирует на него свою собственную агрессию, и оно ошибочно распознается как плохое. Не считая этого, ориентация на хорошее основание может быть утрачена еще по меньшей мере тремя способами: младенец может оказаться в таком положении благодаря тотальной проективной идентификации либо из-за зависти, либо в качестве спасения от преследующего внешнего мира; он может выбрать для ориентации неверное основание, в том смысле, что это будет не то основание, которое ему действительно нужно; или он может быть сбит с толку, если основание смешивается с какой-то частью его собственного тела.

Я постараюсь привести примеры каждого из этих положений. Что касается первого – иллюзии, что сам субъект и является основанием, – то Розенфельд (1965) и другие авторы исследовали его крайние формы при психозах, когда пациент оказывается полностью спутанным (confused) с аналитиком. В менее экстремальных формах аналогичные механизмы можно распознать в тех «эгоцентрических» или «геоцентрических» состояниях, которые являются следствием частичной неспособности перерасти иллюзию первичного нарциссизма. Нормальное или здравое решение включает в себя унизительное признание собственной ничтожности, за которым следует благодарная зависимость, которая заканчивается интернализацией утраченного хорошего объекта после отнятия от груди.

Некоторые люди, однако, особенно если их действительные способности и реальный успех позволяют им давать пищу своей иллюзии, сохраняют ее на протяжении всей своей жизни. [Зверев - например]. Есть такие нарциссичные мужчины и женщины, которые живут в проективной идентификации с отцовским идеализированным пенисом или материнской идеализированной грудью. Гораздо более распространенным среди пациентов (и до некоторой степени среди всех анализантов) является ощущение утраты этого блаженного состояния по причине реальной неудачи. Их бессознательной аналитической целью является не вырасти из него, а восстановить. Например, женщина видит сон «будто бы она лежит на кушетке (словно в анализе), но что (вместо аналитика) у нее есть пациент, который лежит под прямым углом к ней, голова к голове. Потом он начал досаждать ей тем, что вырывал подушку». Если предположить, – а я думаю, мы можем это сделать, – что ее «пациент» в сновидении, на самом деле, был ее аналитиком, то положение головы и рта сновидицы вблизи от головы аналитика-пациента, лежащего под прямым углом, прямо наводит на мысль о том, что опыт нахождения в анализе оживил память ее младенческой самости о грудном кормлении. Но этот опыт является болезненно унизительным, и потому обращается. Это она кормит (анализирует) аналитика. Другими словами, сновидение является попыткой под влиянием принципа удовольствия отрицать реальность, которая, тем не менее, грозит прорваться через бессознательную иллюзию, так как аналитик заявляет о своих правах на подушку, то есть претендует на то, чтобы быть грудью. Аналогичным образом другая пациентка видела сон «об индианке, очень сексуально демонстрирующей себя на вершине холма». Кажется, нет никаких сомнений, что индианка представляет собой соблазнительный коричневый сосок. Но пациентка распознала в ней отвергаемый аспект самой себя, то есть, она сама и является соском. Или опять-таки, еще одна пациентка видела сон, будто «она разглагольствует (holding forth) и не обращает никакого внимания на маленького Профессора, который должен был читать лекцию». Она заняла место соска, и низвела его до низшего положения. (Я знаю, что без доказательств эта интерпретация должна выглядеть неубедительной. Но мое предположение о том, что я был «Маленьким Профессором», в конечном счете, символизировавшим сосок, основывалось на моем общем впечатлении относительно пациентки, сформировавшемся в течение длительного времени. Например, мы оба уже были уверены, что ее очень хорошо кормили, когда она была младенцем, но она негодовала по поводу того, что ощущала как доминирующий подход матери к кормлению. В большинстве взаимоотношений она обижалась, если не была «старшим партнером», и, я был уверен, ей это не нравилось и в ее первых отношениях с грудью.)

Тесно связана с бредовой (delusional) проективной идентификацией с материнской грудью или соском бредовая же проективная идентификация с отцовским пенисом. Мужчине, например, снится сон, будто «вызывающий восхищение пожилой человек представляет на сцене сложный трюк, который состоит в том, чтобы стоять под углом в 45 градусов и испускать огонь из головы. К своему смущению, сновидец заметил кончик детского пениса, показавшегося из штанов трюкача. Огонь выпускался с огромным усилием, но чувствовалось, что оно неадекватно». Другими словами, маленький мальчик спроецировал свой детский пенис на отцовский, чтобы исполнить «трюк» полового акта. Но на самом деле, проекция превратила исполнение в неадекватное мочеиспускание.

Когда-то (1965) я утверждал, что весь род человеческий в разной степени страдает от иллюзий, будучи проективно идентифицированным со своими матерями и отцами как целостными или частичными объектами, с тех самых пор, когда люди начали носить одежду, – не для того, чтобы согреться, и не из стыдливости, а чтобы подражать своим богам-животным, одеваясь в их шкуры. Мантии, униформы, одежда, выражающая статус и сам по себе статус как невидимое облачение по-прежнему служат тем же целям сохранения фантазии, что мы идентифицированы с тем, что мы бессознательно ощущаем как лучшее для нас, то есть с родителями (на уровне частичных или целостных объектов), которые вызывают такое восхищение и, следовательно, столько зависти.

Но клинически важно различать другие мотивы для проективной идентификации. Например, пациентка, которая обычно делала это из зависти, начала делать это из страха, как только она приняла собственную ничтожность. Она стала бояться старшую коллегу, с которой прежде могла обходиться с презрением, а после ей приснился сон, будто «она заползает в спальный мешок (ассоциирующийся со мною), чтобы защитить себя от радиоактивных осадков при атомной войне (ассоциирующихся с едкой критикой, ожидаемой от этой старшей коллеги)».

Обращаясь к ощущению ориентированности на неверное основание, – которое может быть «неверным» в эпистемологическом смысле в противоположность «моральному» только если выбор следует из путаницы между тем, что необходимо, и тем, чего ищут, – «ошибочные ориентации» (‘wrong orientations’) нелегко отличить от спутанных. Но пациентка, приведенная в качестве примера выше, чье сновидение о несомненной потребности сделать операцию, чтобы отрезать с головы шишку в форме соска, было истолковано как желание избавиться от воспоминания о соске, действительно в тот момент казалась преимущественно ориентированной на отцовский пенис. Это проявлялось, например, в ее заявлениях, что ей нужен муж, а не аналитик, который олицетворял собой грудь, хотя ее сновидения и симптомы постоянно выдавали ее более глубокое стремление к этому первому объекту. Другими словами, она была преимущественно ориентирована на неправильный объект.

Ориентация на спутанный объект является основной темой статьи Мельтцера «Отношение анальной мастурбации к проективной идентификации» (Meltzer, 1966), в которой он описывает состояние психики ребенка, которого посадили на горшок после кормления, который чувствует себя обиженным матерью и оказывается спутанным с нею следующим образом: стараясь найти замену груди, на которую он злится, он бессознательно идентифицирует с ней свои собственные ягодицы, а самого себя – с матерью, так что в результате бессознательно не различает, что есть грудь и что есть зад, а также ему или ей это принадлежит. Озабоченность содержанием своей собственной прямой кишки (будь это экскременты или палец) может привести к ощущению проникновения внутрь, как в завистливой проективной идентефикации с грудью, но теперь внутрь смешанного зада-груди. Тогда, вероятно, конечным результатом будет клаустрофобическое чувство, часто выражающееся в сновидениях о том, что человек заблудился во враждебном городе или здании, где ему угрожают враги, и отчаянно старается найти выход или дорогу к какому-то убежищу (утраченная грудь). Пример, в котором, однако, вина за путаницу возлагается на неправильное понимание желаний матери, появляется в сновидении другой пациентки о том, что «она видит женщину на балконе (видит грудь) и спрашивает ее, как туда попасть. Женщина делает жест, который, как пациентка думает, означает, что она найдет дверь за спиной. Она и находит эту дверь, но оказывается, что она заблудилась в заднем здании». Другими словами, она неправильно понимает побуждение со стороны матери попасть на балкон-грудь и теряется в собственном заду, также смешанном с материнским.

Обсуждая пространственно-временную систему, я до сих пор говорил только об отношении к основанию. Но, конечно, она представляет собой нечто такое, куда должны быть встроены и все остальные ориентации относительно вторичных фигур, то есть частей самости или сиблингов. Путаница с подобными вторичными объектами также представляет собой распространенное явление. Более того, система, хотя изначально и является системой пространства-времени, также задает механические и психологические качества объектов в ней. Но ошибки здесь относятся к теме неверного распознавания, когда неправильные объекты относятся к неправильным категориям, о чем я уже упоминал.

Однако прежде чем оставить этот предмет, я бы хотел сказать пару слов о религиозно-моральной системе внутреннего мира. Основанием здесь, конечно, является Супер-Эго, или, чаще, некоторое количество не очень хорошо интегрированных Супер-Эго, которые находятся на разных стадиях развития: от очень примитивных до достаточно сложных фигур. И те же самые механизмы, которые создают ошибочные представления и иллюзии, относящиеся к внешнему миру, работают и во внутреннем. В частности, агрессия может быть спроецирована внутрипсихически из Эго в Супер-Эго, чтобы породить архаические фигуры. То есть они являются продуктом «внутрипсихической паранойи». Также Эго может полностью проецироваться во внутреннюю фигуру, вызывающую восторг и зависть, чтобы породить «внутрипсихическую мегаломанию». В качестве альтернативы, может возникнуть чувство благодарной зависимости от хорошего и мудрого внутреннего наставника. Каждая из этих альтернатив, как и другие, связана с определенной моралью. Этические релятивисты, мне кажется, упустили одно основание (reason), отличное от предубеждения, для предпочтения последней альтернативы: она в гораздо меньшей степени находится под влиянием механизмов, искажающих истину.

В заключении я бы хотел поделиться с вами моей собственной оценкой той теории, которую я пытался обрисовать. Как я сказал в начале статьи, она, по сути, не является новой психоаналитической теорией, но представляет собой пару теоретических «крючков», на которые можно повесить множество существующих теорий и таким образом скоординировать и сделать их более удобными для хранения в памяти. Я знаю, что она далеко не полная. Некоторые ее части туманны и, возможно, внутренне противоречивы. Но уже в таком виде она иногда помогает мне распознать на сессиях то, что является действительно важным: во-первых, ориентацию пациента на меня как на основание в его внутреннем и внешнем мире, а во-вторых, меру истины, с которой он способен распознать или ошибочно распознать все объекты в его системе пространства-времени. Поэтому я размышляю о возможном развитии своего рода психоаналитической геометрии и физики, с помощью которых можно представлять изменения истинных и ложных убеждений пациента относительно его отношения к объектам и их природе в его внутреннем и внешнем мире. Аналитики, как справедливо напоминает нам Бион, должны учиться выносить тревогу от контакта с неизвестностью. Но чем лучше их теория, тем легче им справиться с путаницей, распознавая и помогая распознавать пациенту его отступления от истины.

Развитие подобно теории до пределов ее пригодности, очевидно, долгосрочный проект. Я не знаю, насколько я смогу продвинуться в этом в настоящий момент, но я бы хотел убедить других включиться в работу над ней.