§ 3. Проблемы, связанные с большой проблемой фабульной действительности.

1. Поскольку я уже сказал о том, что в состав человека входит субъект жизненного (животного) существования, возникает проблема ц е л о г о ч е л о в е к а. – Что такое целое человека? - эта проблема решиться в данной точке нашего исследования не может, поэтому я ограничиваюсь простым указанием на его состав: целое человека = субъект животного существования + человек.

2. Человек не только «может» воображать, но он «не может не воображать»; это связано с тем, что человек – субъект внетелесного бытия, поэтому он может свое бытие совершать только через существование тех, в кого он себя вообразил/превратил. Отсюда: человек существует только как субъект превращенного (опосредствованного) бытия. Пушкин как субъект человеческого бытия превращает себя в Онегина и свое бытие совершает через существование Онегина. Но это не означает, что бытие Пушкина-автора онтологически «растворяется» в существовании Онегина (совокупном существовании всех субъектов существования).

3. Поскольку в состав целого человека входит субъект животного существования, возникает проблема соотношения этих субъектов.

Что мне нужно сказать в связи с проблемой фабульной действительности? Лихачев говорил, что эта действительность может отличаться от действительности, в которой существуют автор и его читатели. Но, естественно, в этой действительности существуют действующие в произведении лица. Из того, что Лихачев делает акцент на особенностях внутреннего мира, не следует, что тот род существования, который характерен для сотворенной пространственно-временной действительности, не является жизнью. Главная (она же единственная) функция: жизненное существование – и это все, что связано с жизненной сферой, ни о каких других функциях, которые может осуществлять жизненная действительность (внутренний мир), речь не идет и об их существовании даже не подозревается. Я утверждаю: в пространственно-временной действительности (внутреннем мире) могут существовать только фабульные персонажи и может осуществляться только телесное (пространственно-временное) существование; человек осуществляется сферой бытия автора, планом которой является фабульная действительность.

Автор – субъект словесного бытия по своему типу, создает жизненно актуального персонажа, и этот персонаж является п е р в ы м в жизненно-прозаической действительности. Что делает автор? – Он превращает себя в персонажа. Создается ситуация, которая является фундаментальной и сохраняется на всем протяжении события авторского (поэтического) бытия, - автор разделяется на превращающего и на превращаемого. Несмотря на кажущуюся иезуисткость этого соображения, нельзя отрицать, что здесь имеет место быть разделение на того, к т о превращает и к о г о превращают. Утверждение: автор превращает самого себя – предполагает разделение функций: кто осуществляет превращение и на кого она направлено (кто подвергается превращению), и соображение: и тот, кто превращает, и тот, кого превращают, является одним и тем же субъектом, не отменяет различия функций.

ФАБУЛЬНАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Несколько утверждений: 1) фабульная действительность – сфера, в которой осуществляется событие жизни; 2) она поневоле представляется центром произведения: ведь произведение и задумывается автором для того, чтобы изобразить событие, представляющее интерес в каком-либо отношении; конечно, искусность изображения тоже важна, но ведь она и заключается в том, чтобы читатель мог воспринять событие во всей его глубине, следовательно, значительности, следовательно, ценности; 3) эти представления приходится отчасти уточнять, отчасти пересматривать, опираясь на положения, являющимися опорными для онтологической поэтики; 4) фундаментальным для онтологической поэтики является тезис об авторе как субъекте бытия; 5) этот тезис нуждается не только в доказательстве, но и в простом разъяснении; 6) итак, что нужно доказывать? а) что автор - д р у г о й субъект бытия, чем субъект жизненного существования; б) что у этого бытия свои проблемы и свои цели, поэтому он не описывает (искусно) чужую жизнь, но осуществляет с в о е бытие; в) что в этом бытии фабульная действительность тоже занимает существенное место, но ее функции весьма отличаются от тех, которые она выполняет в произведении; 7) основное внимание мы уделим исследованию этих функций, но для достижения этой цели нам необходимо сказать – хотя бы декларативно - об авторе и его цели; 8) автор – другой субъект другого бытия, чем субъект жизни; Б. Христиансен, внешнее произведение; представление о структурированности онтологической сферы; однопланная (сфера) – двупланная; тектоника – архитектоника; 9) организация автора – архитектоническая; автор = воображающий; описать акт воображения; предупреждение: субъект восприятия: ч т о воображает воображающий; при этом мы теряем субъекта воображения; соображение: чтобы существовал Онегин, нужно, чтобы существовал Пушкин; гипотеза: автор существует ради существования персонажа (Пушкин – ради Онегина); вопрос: неужели бытие Онегина ценнее бытия Пушкина? (Пушкин-автор существует через Онегина; об Онегине мы знаем все, а о Пушкине – ничего; бытие Пушкина не менее важно и значительно, чем бытие Онегина; вообще вопрос некорректный); произведение «загораживает» автора; как его обнаружить?

АВТОР

Привожу аргумент (ы), доказывающий, что автор – другой субъект, чем жизненное существо.

1) Христиансен: в пространстве есть только внешнее произведение; делаем вывод: пространственно-временная сфера ограничена в своих онтологических возможностях; она может осуществлять далеко не все, что задумывает и действительно осуществляет человек; человеку представляется, что он задумал и написал роман, и все, что с этим замыслом и осуществлением связано, совершается в пространственно-временной сфере; но он ошибается: в этой сфере осуществляется только незначительная часть того, что на самом деле им совершается; многое происходит вне пространства и времени, но трансформируется пространственно-временными формами и становится, как полагает Христиансен, внешним произведением: высеченной глыбой мрамора, раскрашенным полотном или, если речь идет о поэтическом произведении, акустическим событием или последовательным рядом графических значков.

2) Перед нами возникает вопрос: ч т о (какое событие) происходит на самом деле, к т о его осуществляет и г д е оно совершается? – Мы отвечаем на этот вопрос так: «на самом деле» происходит событие поэтического бытия, субъектом которого и является автор, и совершается это событие (за пространством и временем) вне пространства и вне времени.

3) Христиансен заметил (что, разумеется, было не так просто) факт, но не поставил вопрос о его п р и ч и н е; причина онтологической ограниченности пространственно-временной сферы в типе ее организации; здесь придется писать небольшую монографию о типах организации чего-либо, причем это «что-либо» может быть некоторой величиной, событием, сферой; различаем типы организации: тектонический и архитектонический; основание: однопланность и многопланность; примеры: все непосредственно телесное (любой степени сложности) является однопланным и, следовательно, тектоническим по типу организации; все вне (сверх) телесное (вне- или сверхпространственное и вне- или сверхвременное) является многопланным, но лишь по способу осуществления; все сверхтелесное может осуществляться только непрямым образом; внетелесный (сверхтелесный) субъект может осуществлять свое бытие только через существование тех, в кого он превратил себя (кого сотворил); эти – телесные – существа, совершая свое телесное (в том числе жизненное) бытие, тем самым осуществляют внетелесное бытие внетелесного субъекта; можно, прибегнув к понятию формы, сказать, что внетелесный субъект осуществляется как внутренняя форма, единая для всех субъектов телесного существования; те, в кого превращает себя сверхтелесное существо, пребывают в пространственно-временной (фабульной) действительности, являющейся особым онтологическим планом, «встроенным» в сферу, осуществляющую бытие этого (вневременного и внепространственного) субъекта; таким образом, этот субъект является о меньшей мере двупланным, следовательно, тип его организации определяется как архитектонический; а в т о р и относится к такого рода субъектам; например, Пушкин как автор «Скупого рыцаря» воображает и превращает себя в Барона, Альбера, Жида, Герцога и т.д. Все они – впрочем, только как жизненно определенные лица, - существуют в пространственно-временной сфере (фабульной действительности); воображенное (лица, предметы, события…) пребывает «внутри» воображающего; если мы представим автора как субъекта, то фабульных персонажей мы должны представить как существующих внутри фабульной действительности, а фабульную действительность как внутреннюю относительно автора как субъекта бытия; поскольку такой способ представления нам «навязан» опытом существования в пространственно-временной действительности, мы должны отнестись к нему как к некорректному и выработать такой способ представления (само слово «п р е д-ставление» является некорректным), который бы отвечал онтологическому своеобразию субъекта); в связи с этим возвращаемся к понятию внутренней формы; выше мы говорили, что Пушкин как автор МТ осуществляется как внутренняя форма Барона и других; Барон в с в о е й внутренней форме есть Пушкин-автор; это утверждение п о н я т ь можно, но можно ли для него найти онтологический эквивалент?

фабульная действительность

1) Мы сказали, что внетелесный субъект, в том числе автор, осуществляет свое бытие превращенным образом; акт превращения осуществляется как акт воображения; что такое воображение – каждый человек знает по своему опыту; этот опыт является онтологическим, мы же ошибочно считаем, что воображение – это деятельность; акт воображения – это онтологическое усилие, совершаемое человеком, которое изменяет его – также бытийное – состояние: оно становится превращенным.

2) Слово «воображение» оказывает на нас свое обычное – магическое, как считал Уорф, - действие: мы невольно переводим взгляд на то, ч т о вообразил субъект; поскольку в этом «что» заключалась цель самого воображающего; достигнув цели, он не задается вопросом о том, что произошло с ним самим; на этом основании и возникает убеждение, что воображение – это род внутренней деятельности; однако магическое действие слова «воображение» вводит нас в заблуждение относительно самих себя: сосредоточивая внимание на «предмете», мы отвлекаем его от воображающего: субъект, осуществивший акт воображения, исчезает с горизонта нашего внимания, мы полагаем, что тот, кто живет, тот и воображает, то есть что субъект жизненного существования является и субъектом воображения.

3) Убедиться в нашем заблуждении и позволяет факт тектонической по своему типу организации пространственно-временной сферы; жизненное существо, будучи однопланным, является тектонически организованным; поэтому пространственно-временная сфера является для него онтологически сродной (корректной); воображающий есть двупланное существо, тип его организации – архитектонический; тектонически организованная сфера не может осуществить архитектонически организованного субъекта; однако он, вне всякого сомнения, существует; соображая все сказанное, приходим к выводу, что, во-первых, воображающий - д р у г о й субъект, чем субъект жизненного существования; во-вторых, что та онтологическая сфера, в которой существует человек, не ограничивается пространством и временем; существует архитектонически организованная сфера, могущая осуществлять воображающего.

4) Рассмотрим ситуацию воображения; событие воображения осуществляется двух стадиях: в первой стадии субъект воображения разделяется (расслаивается) на воображающего и воображаемого; это разделение связано с конечной целью воображающего, которая заключается в том, чтобы превозмочь превращенное состояние, т.е. состояние воображения; допустим, Пушкин воображает себя в Онегина; для читателя (на субъективном уровне) Онегин и есть основной предмет внимания и интереса; для самого Пушкина – как субъекта поэтического бытия – Онегин есть «служебный» субъект, через посредство которого Пушкин преодолевает свое превращенное (поэтическое) состояние и становится субъектом прямого (непосредственного) бытия; Пушкин в исходном состоянии является превращенным субъектом и его онтологическая активность направлена на преодоление своего превращенного состояния; различаем: того, кто пребывает в этом состоянии, и того, кто стремится его превозмочь; возражение: но ведь это по сути один субъект; Пушкин находится в превращенном состоянии и он же (естественно) хочет его преодолеть; «по сути» - да; но тот, кто находится в превращенном состоянии, для него это состояние является онтологически реальным, а это значит, что он, будучи воображающим, является вместе с тем (и поэтому) и воображенным; воображенный (Онегин) как бы закрепляет воображающего (Пушкина) в его превращенном состоянии; однако это не вся ситуация, а только ее сторона (грань и под.); другая сторона состоит в том, что Онегин может существовать как воображаемый (Пушкин перестает воображать – Онегин перестает существовать); но что такое – воображаемый Онегин? во-первых, это не воображенный Онегин, т.е. не являющийся субъектом своего, отрешенного от бытия Пушкина-воображающего, существования; т.е. Онегина как субъекта «онегинского» существования еще нет; во-вторых, что же «есть»? – есть тот, кто предшествует Онегину, т.е. тот, кто соотносится с Пушкиным-воображающим как Пушкин-воображаемый (воображая, Пушкин остается собой; это понятно, непонятно вот что: исходное положение: Пушкин воображает себя в Онегина, Онегин и появляется, как здесь оказался Пушкин-воображаемый – неясно; «на самом деле» Пушкин воображает себя в Пушкина как субъекта прямого бытия; как происходит событие преодоления превращенного состояния? – Пушкин, с одной стороны, претерпевает превращенное состояние, с другой – стремится его превозмочь (но не просто прекратить); «Онегин» связывает Пушкина своим существованием, но Пушкину нужно не просто «избавиться» от Онегина (подстроить ему несчастный случай), ему нужно, чтобы Онегин превозмог себя как жизненное существо и жизнь как род телесного бытия, превозмог субъекта жизненного существования; как правило, автор увлекает его какой-либо внежизненной ценностью (обычно любовью).

5) Сначала: воображающий воображает себя во что-то; мы воспринимаем это «что-то», а воображающего «игнорируем» воображающий, однако, есть другой субъект другого по типу бытия, совершающегося в другой сфере; поскольку, как мы должны убедиться позже, воображающий и есть собственно человек, интерес к нему вполне объясним. Исследователь не должен поддаться магии слова «воображать» и тем самым удержать представление о воображающем.

6) Доказываем, что воображающий – другой и высказываем намерение исследовать его бытие. Чтобы исследовать бытие воображающего, нужно получить (выработать) представление о самом субъекте, т.е. о его онтологическом своеобразии. Ясно, что он отличается от субъекта жизненного (=животного) существования, однако, нужно определить, в чем это различие состоит.

7) Фиксируем ф а к т: воображающий – субъект внетелесного (внежизненного) бытия; по этой причине он не может существовать в прямой форме, но он не может и не существовать, поэтому он осуществляет свое бытие превращенным способом – через существование тех, в кого он себя превращает; возникает условие: те, в кого (и что, разумеется) он себя превращает, должны быть субъектами непосредственно телесного существования, совершающегося в пространственно-временной (фабульной) действительности; фабульная действительность осуществляет относительно воображающего (автора) весьма коварную роль: она отрешает от него фабульных персонажей и изолирует их (бытийно) от автора: персонажам представляется, что их бытийная сфера – единственная, а жизнь – высшая форма существования вообще. Фабульная действительность является специфическим планом архитектонической по типу организации воображающего; фабульный персонаж, будучи изолированным от автора, фактически, однако, является составляющей его организации. Событие жизни, будучи в пределах фабульной действительности суверенным и специфическим событием, является составляющей события бытия автора. Возникает вопрос о практической форме, в которой событие жизни принимает участие в событии бытия автора. Прибегая к понятию внутренней формы, можем утверждать, что событие бытия автора осуществляется как внутренняя форма события жизненного существования. Мы рассуждаем вполне последовательно: отрешенный автор осуществляется как единая внутренняя форма всех фабульных персонажей; событие бытия автора осуществляется как внутренняя форма события жизни, формирующегося действиями этих персонажей.

8) Фабульная действительность затрудняет достижение автором своей цели – преодоление превращенного состояния; - следует выяснить, в чем состоит это затруднение; мы на него уже указывали: персонаж отрешен и изолирован от автора, что требовалось (диктовалось) условиями существования самого автора. В известном смысле фабульная действительность выполняет относительно персонажа служебную роль: она онтологически сторожит его, пресекает возможности установить контакт с автором; зачем автору это потребовалось? – персонаж – это отрешенный автор; автор, отрешившийся от самого себя, как бы опустившийся в самый низший тип бытия (телесный), чтобы его превозмочь. – Но не является ли это игрой? – Автор отрешается от самого себя, т.е. мы различаем два состояния автора: во-первых, то, в котором он оказывается, будучи отрешенным (становится Онегиным и под.); во-вторых, то, в котором пребывает тот, от которого совершается отрешение. Превращенное состояние чревато состоянием отрешенности.

9) Отрешающий автор и отрешаемый автор соотнесены между собой таким типом связей и отношений, когда противопоставляются (и потом соотносятся) не субъекты, а два противоположных состояния одного субъекта (автора); такой тип связи символизируется вертикальной чертой и обозначается как «вертикальный». Здесь важно отметить, что отрешенный автор – автор, а не Онегин; по вертикали соотносятся два состояния одного автора.

10) Однако состояние отрешенности должно быть оформлено онтологически; акт отрешения означает акт оставления: отрешенный автор оставляет (покидает) отрешающего, вследствие чего появляется вообще «внешнее» (и его противоположность – внутреннее), которое конкретизируется как пространство и время. Пространство и время трансформируют отрешенного автора в совокупность субъектов телесного существования – косно физического, растительного и животного (жизненного). «Хитрость» фабульной действительности проявляется в том, что она уверяет персонажа, что она – пространственно-временная сфера - есть единственная онтологическая сфера; между тем как она, осуществляя функцию отрешения, обращает в совокупность фабульных персонажей автора; Онегин – это Пушкин в его отрешенном, пространственно-временном («фабульном») состоянии; однако пространство и время не только «обнимают» персонажа, сам персонаж есть только известная конфигурация (очень сложная и даже изысканная) пространства и времени. Пушкин как отрешенный автор в пространстве и времени есть Онегин, но Онегин есть только в пространстве и времени, в поэтической сфере есть Пушкин как отрешенный автор. То, что для Онегина есть он сам и его бытие, то для автора есть его онтологическое состояние. Это состояние для него является недолжным, и он пытается его превозмочь, но для негина это его нормальное и желательное для него онтологическое состояние, которое он стремится удержать. Таким образом, формируется ситуация, чреватая конфликтом.

11) Мы должны оговорить следующее: о фабульном персонаже нельзя сказать, что он «отрешен» от автора: от автора отрешен автор же (это внутреннее расслоение автора), фабульный персонаж есть онтологическое следствие акта отрешения; это отрешаемый автор, «вброшенный» в пространство и время, т.е. акт отрешения, доведенный до своего конечного результата. Онегин как фабульный персонаж есть только в пространстве и времени; вне пространства и времени он есть Пушкин-автор в онтологически актуальной ситуации отрешенности. Для Онегина как фабульного персонажа фабульная действительность есть онтологически «своя» сфера, которая является для него условием его существования, но только в качестве фабульного персонажа; никаких стеснений для своего пребывания в этой действительности он не ощущает.

12) Итак, Пушкин-автор есть субъект превращенного бытия. Поэт – собственно человек в высшей форме его осуществленности – словесной. Поскольку по крайней мере одна из функций собственно человека состоит в том, чтобы вовлечь жизненное существо в словесное по типу бытие, он должен быть онтологически мощным существом (каковым и является поэт), чтобы преодолеть онтологическое (же) сопротивление жизненного субъекта. В пределах целого человека, составляющими которого являются собственно человек и животное существо, между этими составляющими должен возникнуть некоторый контакт – как бы бытийная «завязь» будущего субъекта, который в настоящее время является целым человека, т.е. тоже субъектом, но только становящимся. В этом контакте не заинтересовано жизненное существо, для которого жизненная сфера и все то, что она способна осуществить, вполне удовлетворяет его потребности. Собственно человек «эгоистически» заинтересован: ему нужны те способности восприятия, которыми обладает животное существо. Таким образом, целое человека является субъектом, кто по существу (фундаментально) заинтересован в этом контакте. Крупным эпизодом в событии становления целого человека было то, что сейчас известно как «происхождение языка». Собственно человек существовал тогда в низшей – языковой – форме. Языковая форма как внетелесная может осуществлять себя только превращенным образом – посредством телесной. Собственно человек «использует» жизненное существо, превращая себя в тех существ, которых знает животное существо как составляющая целого человека. Собственно человек воображается в некоторое животное существо (например, в то, на которого обычно охотится субъект животного существования), и этого зверя внезапно (как не подготовленное жизненной сферой) видит животное существо. Эта ситуация не может осуществиться в пространственно-временной сфере, но в ней участвует жизненное, т.е. пространственно-временное, существо. То, на что не способен субъект животного существования и что безразлично собственно человеку (для него не имеет значения, увидит ли того, кого он вообразил, животное существо или нет), в этом заинтересовано целое человека.

***

1) В начале было Слово. Слово – абсолютно первичный и единственный субъект бытия. Слово – по какой причине, здесь это неважно, - превращает себя, говоря словами ев. Иоанна, т.е. несколько «вообще», во всё, что начало быть. Став субъектом превращенного, т.е. недолжного бытия, Слово стремится его превозмочь. Не возвратиться в прежнее, а именно достичь непосредственно словесного состояния, преодолев свою превращенность.

2) Слово достигает своей цели и становится субъектом прямо словесного бытия. В промежутке между этими состояниями: начальным и конечным - совершается событие бытия того, что мы называем мирозданием. То, что для нас («человеков») является мирозданием, для Слова является его переходным, т.е. превращенным, состоянием.

3) Формулирую предположение, почему Слово отменило свое прямое состояние и стало субъектом превращенно-словесного бытия. Поскольку эта проблема здесь ставится впервые, не исключено, что предложенное решение будет неудовлетворительным. Это ни в коем случае не должно быть понято как свидетельство ложности самого вопроса (самой проблемы).

4) Слово для себя является данностью, но оно хочет овладеть своим бытием, т.е. стремится к тому, чтобы то, что оно есть, совпало с тем, что оно есть по своей воле. По этой причине Слово отменяет себя как данность (первое проявление воли Слова) и становится для себя заданностью. Оно превращает себя в то, во что оно способно превратиться, - бесконечно огромное в пространстве и времени физическое тело.

5) Из сказанного следует, что Слово не является онтологически безмятежным субъектом: оно пребывает в весьма трудной ситуации, которую и решает. Поскольку Слово, превратив себя во «всё, что начало быть», осуществляет себя через бытие всего того, что начало быть, то все мироздание есть часть и форма существования ситуации Слова; его (мироздания) бытие есть бытие, вовлеченное в событие бытия Слова, направленное на достижение его цели.

6) Из сказанного также следует, что «творение» не является простым прибавлением к уже существующему субъекту (Слову) еще другого – созданного – субъекта (физического тела). То, что мы называем творением, есть следствие изменения состояния Слова: из непосредственного (прямого) оно становится опосредствованным (превращенным). Слово – в отмеченной перспективе – как было, так и остается единственным субъектом бытия, и его бытие как было, так и остается словесным по своему типу, но изменяется с п о с о б бытия: из прямого оно становится непрямым.

7) Обращаемся к ситуации превращения. Прибегая к слову «творение», мы невольно становимся жертвами магии слова: наш взгляд невольно перемещается с субъекта на то, ч т о он сотворил: творение заслоняет творящего, творящий исчезает из нашего поля зрения. Если мы удержим Слово в своем кругозоре, т.е. удержим позицию вненаходимости относительно ситуации, то увидим не ее часть (доступную субъекту, вовлеченному в нее), а ситуацию в целом, т.е. не ситуацию творения, а ситуацию превращения: физическое тело возникает не «из ничего», а «из Слова», т.е. является следствием изменения его состояния.

8) Как осуществляется ситуация превращения? - Когда мы утверждаем: «Слово превращает себя», т.е. изменяет способ своего бытия и себя самого как субъекта (бытия), мы должны это событие соотносить не с сотворенной величиной (сосредоточивая на ней внимание), а на цели, которую преследует Слово. Слово пересоздает себя: оно как бы «распускает» себя, а затем собирает, но все совершает само. Преодолевая свое превращенное состояние, оно осуществляет последовательный ряд онтологических усилий, разворачивая тем самым свой бытийный потенциал.

9) Утверждение: «Слово превращает себя в…» - несколько опережает события, остается незафиксированной именно основная ситуация. Слово превращает себя во "всё, что начало быть», не потому, что «всё» представляет какую-то исключительную ценность, не это является целью превращения. Слову нужно сотворить себя с а м о м у. Таким образом, Слово является и субъектом и объектом (предметом) творения (по отношению к э т о м у Слову слово «творение» является как раз уместным.

10) Итак, Слово разделяется внутри себя на Слово творящее и Слово творимое. Эта ситуация и есть основная; все дальнейшие суть ее различные модификации. Между Словом творимым и Словом творящим устанавливается связь. Субъект – как по эту сторону границы («между» - это граница), так и по другую – один, это Слово. Речь идет только о разных с о с т о я н и я х этого субъекта. Такой тип связи мы обозначаем словом «вертикальный». Оно является номинальным, мы только помечаем этим словом то, что речь идет не о различных субъектах, но о различных состояниях одного субъекта. Но, разумеется, различия между состояниями весьма важно: творящее Слово – это с у б ъ е к т, творимое – о б ъ е к т.

11) Творимость Слова должна быть оформлена. Творимое Слово должно находиться в с и т у а ц и и творения, оно есть предмет творения, и его «предметность» должна быть выражена. Что и осуществляется. Вторая стадия события превращения и осуществляет это оформление. Слово совершает акт о т р е ш е н и я. Творящее Слово оставляет творимое Слово, вследствие чего появляется вообще «внешнее», которое конкретизируется как пространство и время. Творимое Слово, отрешенное от творящего, становится пространственно-временной величиной – физическим телом.

12) Нам важно как то, что физическое тело есть Слово в своем – актуальном для него – состоянии отрешенности, так и то, то оно есть специфический субъект специфического – косно-материального – существования. Физическое тело, несомненно, есть физическое тело; второе для нас очевидно, первое – далеко не очевидно., но в дальнейшем мы надеемся убедить читателя в обоснованности этого утверждения.

13) Вторая функция пространства и времени - изоляция. Физическое тело может существовать в качестве суверенного субъекта только в пространстве и времени. Творящему Слову важно сохранить творимое Слово (самого себя как творимое) в состоянии отрешенности (т.е. как физическое тело в данной ситуации), потому что только в этом состоянии оно способно принимать онтологическую энергию, исходящую от него как творящего Слова и возрастать бытийно. Поэтому пространство и время «держат» творимое Слово в отрешенном состоянии, изолируя его от творящего Слова.

13 а) Здесь мы должны сказать об одном - весьма важном – обстоятельстве: поскольку Слово пребывает в превращенном состоянии и осуществляет себя через существование того, во что оно себя превращает, то обычное условие: форма соответствует содержанию – модифицируется весьма радикально. Слово превращает себя в творимое Слово и определяется по отношению к нему как творящее. Творимое Слово, далее, вследствие отрешения от творящего, становится суверенным субъектом физического существования (физическим телом). Физическое тело определяется относительно Слова как форма его превращенного бытия. Осуществляя физическое тело, Слово через его онтологическое посредство осуществляет и себя. Относительно физического тела как формы превращенного бытия Слова и возникает вопрос: является ли оно адекватной формой бытия Слова? – На этот вопрос мы отвечаем отрицательно: не является. Физическое тело – по причине своей телесности – является онтологической односторонностью, которая не может быть адекватной формой осуществления превращенного бытия Слова. Онтологическая односторонность нуждается в противоположной односторонности – физическом антителе. Словесная форма, превращая себя в телесную, естественно создает антиномичную телесную форму (положительная односторонность восполняется отрицательной). Но тут важно отметить, что в появлении противоположной односторонности участвует исходная односторонность. Физическое тело как исходная положительная онтологическая односторонность нуждается (следовательно, требует ее) в отрицательной односторонности – физическом антителе. Физическое антитело есть также результат акта отрешения: «внешнее», появляющееся вследствие оставления творящим Словом творимого Слова конкретизируется также как антипространство и антивремя – условия формирования – по горизонтали – физического антитела. (Это рассуждение нужно отнести туда, где говорится первый раз о внешнем.)

13 б) Второе, не менее важное, последствие акта превращения Слова состоит в следующем: творящее Слово формирует такую ситуацию, в которой – в одном из ее аспектов – физическое тело и антитело становятся суверенными субъектами существования. Возникает вопрос: как творимое Слово определяется относительно физического тела/антитела как суверенных субъектов суверенного существования? - Мы отвечаем на этот вопрос так: относительно физического тела творимое Слово определяется как Бог, относительно физического антитела – как Дьявол. Онтологический аспект ситуации, как видим, осложняется ценностным: Бог есть абсолютное добро, Дьявол – абсолютное зло.

14) Творимое Слово должно пройти все промежуточные состояния от косно-материального до словесного, претворяя энергию, исходящую от творящего Слова в себя. Оно, с одной стороны, находится «в плену» пространства и времени, вовсе не подозревая (в качестве физического тела), что оно – не только то, что оно есть в пространстве и времени, т.е. физическое тело, но и то, что оно есть по отношению к творящему Слову, т.е. творимое Слово. Еще раз напоминаем, что в пространстве и времени творимое Слово есть просто физическое тело; не оно, а творимое Слово является отрешенным от творимого Слова и изолированным пространством и временем. Поэтому только по отношению к творимому Слову можно говорить об отрешении и изоляции. Физическое тело онтологически пассивно: оно подвергается действию творящей энергии, но своей воли не имеет. Этой волей обладает творимое Слово.

15) Физическое тело – как таковое – не является по отношению к самому себе бытийным целым. Как о субъекте косно-материального существования о нем можно говорить лишь условно. Физическому телу доступен только механический тип структуры. Поскольку же нет такого огромного небесного тела, вокруг которого могли бы вращаться все остальные тела, это собирательное тело является фрагментарным: структурированы являются только отдельные фрагменты: галактики, системы и проч. Это состояние древние греки обозначили термином «хаос».

16) Однако таким субъектом физическое тело является по отношению к творимому Слову, которое и обеспечивает его бытийное единство. Единым для себя субъектом физическое тело становится тогда, когда оно перестает быть только физическим телом и становится растительным. Появление растения не является только фактом: на планете Земля появилось растение, в остальном все осталось по-прежнему. Появление на Земле растения означает появление структуры, охватывающей всё прежде физическое тело. Существование растения обеспечивают не благоприятные климатические условия, а тип организации всего тела: этот тип, являясь растительным, и обеспечивает существование растения на планете Земля. Появление растения на планете Земля свидетельствует, конечно, о ее «избранности» (о чести, оказанной ей творимым Словом), но центром структуры является не она как небесное физическое тело, но именно растение. В споре меду Церковью и Николаем Коперником обе стороны были правы. Однако Коперник оставался на предыдущей стадии состояния космоса (когда целое было лишь механическим). Церковь же отождествляла растение как совершенно новую по своей структуре (организации) величину с местом, в котором она появляется. Как астрономическое тело Земля продолжает оставаться «провинциальной планетой», центром структуры космоса является растение. Организация космоса есть основание существования растения, поскольку структура растения обеспечивается структурой космоса. Космос и организуется вокруг растения как своего центра. Весь космос является причиной появления на Земле растения. Только его организация (а не климатические условия) может осуществить организацию растения.

17) Но эта ситуация порождает и несправедливость (что позже окажется причиной зарождения представления о справедливости): то, что дано через одну планету, но принадлежит всему космосу, присваивает и использует одна – избранная – планета, неправильно толкуя свою избранность; то, что дано через человека всему сущему, присваивает человек, неправильно толкуя свою избранность; то, что дано через иудеев всему человечеству, присваивают иудеи, неправильно толкуя свою избранность.

18) Продолжая развивать (наращивать?) свой потенциал, Слово повышает онтологический статус космоса: из растительного он становится животным (жизненным). Космос остается пассивным в бытийном плане: он лишь принимает энергию, исходящую от Слова. Эту мысль можно сформулировать, привлекая понятие внутренней формы, таким образом: Слово, будучи субъектом превращенного бытия, осуществляет себя через существование тех, в кого и что оно себя превращает, определяясь относительно них как их внутренняя форма. Онтологическая активность внутренней формы оказывает воздействие на внешнюю форму: организация (структура) космоса претерпевает изменение: она теперь может осуществлять животное существование и его субъектов. То, что принято называть эволюцией, есть изменение организации мироздания под влиянием онтологической активности Слова как своей внутренней формы. Растительное существование само по себе животную жизнь произвести не может: нужна «потусторонняя» причина, каковой и является внутренняя форма.

19) Обратимся к одной частности, оказывающей, однако, весьма существенное влияние на конкретную форму бытия Слова. Рассмотрим ситуация рождения животного существа. Слово превращает себя в животное существо – это ситуация, предшествующая ситуации рождения. Здесь мы должны казать известное сопротивление нашему типу представления, сформировавшемуся под сильным воздействием времени и пространства. На Земле ежеминутно рождаются миллионы существ, и представляется вполне невозможным просто учесть все акты рождения. «Ежеминутно» - это, однако, временная единица, актуальная для пространственно-временной сферы, но не для сферы бытия Слова. Слово превращает себя в каждое конкретное, индивидуальное животное существо – не потому, что «находит время» для этого, а потому, что не знает времени.

20) Каждый акт рождения – это акт сотворения мира в миниатюре. Слово и творимое животное существо соотносятся между собой по вертикали: каждое будущее животное – это творимое Слово. Слово, осуществляя акт отрешения, оставляет творимое Слово, что является причиной появления «вешнего», конкретизирующегося как пространство и время. Пространство и время создают условия для появления горизонтального типа связей, которые и формируют животное существо. Таким образом, акту рождения животного существа предшествует акт его творения; это «предшествование», однако, не во времени (раньше – позже), а предшествование вневремени времени. Из сказанного следует, что каждое животное существо появляется в своем пространстве и времени. Появляясь (в акте рождения) в «общем» пространстве и времени, животное вместе с тем пребывает и в «своем собственном» пространстве и времени.

21) Стадиальность события существования мироздания (творения). Творением условимся называть того субъекта в которого превращает себя Слово. Он является субъектом суверенного существования. Это существование является стадиальным. В первой стадии творение является косно материальным, т.е. физическим телом, что не мешает ему быть с у б ъ е к т о м существования. Физическое тело – не место, в котором что-то происходит, но субъект существования. Его состояние, как мы уже сказали, характеризуется как хаотическое.

22) Вторая стадия существования творения – растительная; творение становится космосом; космос является субъектом растительного существования. Это, разумеется, не следует понимать так, что становится космическим растением; это значит то, что структура растения и организация космоса являются изоморфными. Организация космоса такова, что он может произвести поддерживать жизнь растения.

23) Третья стадия события существования творения определяется как жизненная. Космос становится субъектом животного существования. Первые три стадии существования творения являются телесными по своему типу; субъект телесного существования, будучи однопланным, является тектонически организованным. Космос как субъект жизненного существования достигает высшей точки телесного существования. (Жизнь – высший род телесного по типу существования, телесное существование является низшим типом бытия.)

24. Четвертую стадию события бытия творения можно определить как переломную. Рассмотрим, в чем заключается этот «перелом». Коротко говоря, в этой стадии появляется человек. Обратимся к ситуации происхождения человека. Подобно растению и животному, человек мог появиться и осуществлять свое человеческое существование благодаря тому, что организация творения становится способной осуществить организацию человека.

25. В четвертой стадии события своего бытия творение становится сверхтелесным. Оно осуществляется низшей формой сверхтелесного бытия – языковой. Творимое Слово трансформируется не телесными – пространственно-временными, - а языковыми формами. По этой причине языковой космос является субъектом превращенного бытия, т.е. бытия, языкового по типу и превращенного (опосредствованного) по способу осуществления.

26. К каким последствиям это приводит? – Творимый космос, продолжая оставаться творимым, становится также и творящим. Будучи творимым по отношению к Слову, он становится творящим по отношению к телесному космосу. Телесный (живой, животный) космос, с одной стороны, является формой превращенного бытия языкового космоса, с другой – субъектом суверенного существования. Как форма превращенного бытия языкового космоса, телесный космос определяется в качестве составляющей языкового космоса. В организации языкового космоса телесный космос конкретизируется как особый план этой организации. Таким образом, языковой космос становится двупланной величиной. Тип его организации определяется как архитектонический.

27. Организация языкового космоса требует (нуждается) реализации в персональном онтологическом образовании. Подобно тому, как растительная организация космоса образовала растение, животная – животного, так превращенно-языковая организация образовала субъекта превращенно-языкового бытия. Этим субъектом и является человек.

28. Однако образование такого субъекта, как человек, столкнулось с проблемами, каких не знало образование растения и животного. Человек, будучи субъектом языкового, т.е. сверхтелесного по типу, бытия, является тем самым субъектом превращенного бытия, архитектонического по типу организации. Он, таким образом, может осуществляться только организацией языкового космоса, а это условие потребовало его бытийной причастности к существованию телесного космоса как плана архитектоники языкового космоса.

29. Необходимость решения указанной проблемы и стала причиной формирования (происхождения) целого человека. Целое человека – это онтологически сложное образование, в состав которого входит, во-первых, человек, во-вторых, субъект жизненного существования (животное). Этот субъект образуется вне телесной сферы (телесного космоса). Слово превращает себя в животное существо и соотносится с ним как творящее с творимым (т.е. «по вертикали») и в субъекта собственно человеческого существования, соотносясь с ним также как творящее с творимым. Две вертикали: Слово – животное, Слово – собственно человек – соединяются (сливаются), вследствие чего два различных творимых образуют некоторое онтологическое единство, которое мы обозначили бахтинским термином «целое человека».

30. Затем Слово отрешается от творимого целого человека; акт отрешения в телесном космосе принимает форму акта рождения. Рождается, естественно, животное существо, поскольку человек, не будучи телесным по своему онтологическому статусу, родиться не может. Между двумя составляющими целого человека: животным существом и собственно человеком - появляется граница. Граница, разделяя языковой космос и телесный космос, является вместе с тем составляющей целого человека как единого субъекта. В результате граница между двумя космосами, разделяющая их, практически является актуальной только как составляющая целого человека. Это обстоятельство является (становится) причиной особого значения целого человека для достижения цели Слова – преодоления превращенности.

31. «Особое значение» конкретизируется как «обратная онтологическая связь». – Что это означает? – То, что телесный космос перестает быть онтологически пассивной величиной, он обретает волю и получает возможность ее проявлять. Таким образом, языковой космос оказывается перед необходимостью считаться с волей телесного космоса, которая заявляет о себе через целое человека. Воля языкового космоса является формой проявления воли творимого Слова.

32. Возникает вопрос о том, как это происходит. Эта ситуация весьма важна, поэтому мы исследуем ее не из простого любопытства или научного педантизма. Целое человека является становящимся субъектом. Его «троичность» является свидетельством его онтологической неготовости. Целое человека является «по определению» конфликтным образованием, поскольку его составляющие – субъекты разного по типу бытия, совершающегося в разных сферах и преследующих разные, несовместимые друг с другом, цели.

33. Благодаря онтологическому контакту с животным существом, а через него – с телесным космосом, собственно человек получает возможность вообще осуществлять свое бытие. Рассмотрим ситуацию, в которой этот контакт осуществляется. Животное существо внезапно видит перед собой предмет (существо, например, зверя, на которого он обычно охотится), которого перед ним нет в том пространстве, в котором он сам находится. Это событие является результатом активности целого человека. Собственно человек совершает онтологическое усилие (которое позже определят как акт воображения), вследствие которого в сфере его бытия (собственно человек совпадает со сферой своего бытия) появляется пространственно-временной план (позже – внутренний мир человека), в котором и существует воображенный предмет. Языковые формы, осуществляющие собственно человека, превращаются в животные, которые, в свою очередь, по горизонтали, собираются в животное существо. Собственно человек осуществляет в миниатюре акт превращения, совершаемый Словом и языковым космосом.

34. Животное существо, будучи однопланным, организованным тектонически, не может осуществить акт воображения, он не обладает внутренним зрением и не может видеть того, чего нет в его пространстве. Собственно человек, будучи внетелесным, не обладает свойствами, присущими животному существу, поэтому он не может видеть то, во что он себя превращает. Собственно человек получает возможность созерцать то, во что он себя превращает, пользуясь возможностями, которыми наделено животное существо. Он видит воображенный предмет не своим зрением, которого у него нет, а зрением животного существа, - благодаря онтологической активности целого человека.

35. Таким образом, животное существо становится онтологически причастным к собственно человеку – в пределах целого человека. Граница между животным существом и собственно человеком, отнюдь не исчезая, осуществляется (в частности) как граница между зрением животного существа, воспринимающего предметы своей действительности, и зрением субъекта, воспринимающего воображаемый (собственно человеком) предмет. Граница между собственно человеком и собственно животным проходит как бы внутри собственно человека. Граница – не шлагбаум и не рампа, это ситуация перехода (подробнее).

36. Воображаемый предмет, воспринятый собственно человеком, видит и животное существо. И у него возникает уверенность, что это он воображает нечто и это нечто видит – внутренним зрением. По причине, указанной выше, животное существо не может совершить акт воображения; его осуществляет собственно человек, причем не по свободно принятому намерению, а потому, что он может осуществлять себя только превращенным образом. В акте воображения животное существо становится реально причастным к внежизненному бытию. То, что впоследствии назовут внутренним миром человека, и есть собственно человек – не внутренняя область, в которой нечто совершается, а с у б е к т превращенно-языкового бытия, организованный архитектонически: пространственно-временная сфера, в которой существует воображенная величина (впоследствии – фабульная действительность), является особым онтологическим планом, составляющей организации собственно человека.

37. Впечатление, что деятельность, связанную с воображением, осуществляет животный субъект, объясняется, во-первых, тем, что собственно человек принимается за субъекта жизненного существования (что объясняется действием пространства и времени, в которых пребывает животное существо); во-вторых, тем, что акт воображения как онтологическое усилие совершается за пределами пространства и времени, поэтому не может фиксироваться внешним образом. То, что опознается как внутренняя сфера человека, и есть собственно человек как составляющая целого человека. Это во-первых; во-вторых, между «внутренним» и «внетелесным» следует поставить знак равенства. «Внутренний мир» находится не «внутри» субъекта жизненного (пространственно-временного) существования, в вне пространства и времени вообще, следовательно, и вне жизненного существа, но в пределах бытия целого человека. В пределах пространства и времени ничего «внутреннего» быть не может, поскольку само животное существо есть лишь определенная конфигурация пространства и времени.

38. Адаптация целого человека к животному существу (к пространству и времени) произвело такое грандиозное явление, как язык-речь. Онтологическая активность собственно человека приводит в состояние онтологической активности – через целое человека – животное существо. Эта активность является тотальной, ею охвачено всё телесное существ, но через голосовые связки и легкие эта активность обнаруживается и, получая внешнее выражение в виде звука, становится доступной внешнему восприятию. Однако звук, по-видимому, не единственная форма внешнего проявления активности субъекта животного существования. Как показал эксперимент со слепо-глухо-немыми (проводимый Эльдаром Ильенковым), могут быть и другие формы, воспринимаемые субъектами, лишенными возможности видеть и слышать.

39. «Обратная» адаптация (животного субъекта к собственно человеку) приводит к тому, что животное существо соглашается с тем, что существуют ценности, превышающие ценность жизни, хотя для животного именно жизнь является абсолютно высшей ценностью. Этот факт свидетельствует о том, что целое человека становится более авторитетным и в онтологическом и в ценностном отношении, чем жизненный субъект.

40. В представление о том, что такое язык, следует внести некоторые – весьма существенные – поправки. Звук, во-первых, не является внешней формой слова (звук во вне, смысл или значение –внутри); событие бытия собственно человека (даже минимальной длительности), трансформированное пространством и временем, превращается в событие звучания. Событие звучания – не часть слова или высказывания, а событие превращенно-языкового бытия собственно человека, трансформированное («свернутое») в акустическое событие пространственно-временными формами жизненной сферы. В связи с этим, во-вторых, событие восприятия «высказывания» также осуществляется иначе, чем полагается традиционно. Прежде всего следует сказать, что воспринимается не «высказывание» (которое является, строго говоря, фикцией), а собственно человек в онтологически активном состоянии. Воспринимающий субъект, который, естественно, есть тоже целое человека, как животное существо слышит звук, этот звук как некоторое событие, имеющее место в целом человека, трансформируется собственно человеком как другой составляющей целого человека в событие бытия воспринимаемого собственно человека. Восприятие одним собственно человеком другого собственно человека, по сути, осуществляется как онтологическое отождествление одного с другим. Когда мы читаем роман Пушкина «Евгений Онегин», мы отождествляем себя с Пушкиным как собственно человеком, благодаря чему мы видим то, что происходит в действительности фабулы, т.е. событие жизни, в ней разворачивающееся. Отождествляясь с Пушкиным как автором высказывания (романа), мы, естественно, отождествляемся (становимся) и созерцателем – своеобразным фабульным персонажем, воспринимающим тех и то, что совершается в жизненно-прозаической действительности как особом плане архитектонической организации Пушкина как собственно человека, поэтому для созерцателя как фабульного персонажа другие фабульные персонажи предстают как онтологически реальные существа.

41. Из факта, что Татьяна воспринимает Онегина не как вымышленное, а как реальное лицо, следует не тот вывод, что для одного вымышленного лица другое вымыленное лицо предстает как реальное, а тот, что мы сами являемся друг для друга реальными существами по той же самой логике, по которой один фабульный персонаж является для другого фабульного персонажа не «персонажем», но реальным, вменяемым онтологически субъектом. Мы исходим из положения, что наша пространственно-временная сфера является единственной, хотя и бесконечной в пространстве и времени, однако это лишь наш предположение. Подобно тому, как за пределами «онегинской» действительности есть «пушкинская» действительность, так и за пределами «пушкинской» действительности может быть еще действительность (и даже действительности). Действительность, в которой мы существуем, является единственной для субъектов телесного существования., т.е. ее реальность является относительной. Пушкин-автор (мы опережаем события, но это необходимо для того, чтобы правильно понять уже сказанное) является такой же онтологической реальностью, как и Пушкин-субъект жизненного существования. А если это так, то реальными являются и формы, осуществляющие Пушкина-автора. Онегин, Татьяна и проч. действующие лица романа суть реальные существа, поскольку они относительно Пушкина-автора определяются как форма его бытия. Мы относимся к фабульным персонажам как к онтологически мнимым существам только потому, что они отсутствуют в нашей, наличной для нас, действительности, а ее мы – некритически – полагаем единственной. (Заметим, что мы исследуем проблему, существенно отличающейся от проблемы «есть ли жизнь на Марсе?» - На Марсе жизни нет, как ее нет во всей остальной Вселенной. Мы ищем ответ на другой вопрос: есть ли жизнь в других пространствах и временах? (и есть ли другие времена и пространства?) – На последний вопрос мы отвечаем положительно: есть. Одним из таких пространств и времен и является то пространство и время, в котором существует Онегин (который, разумеется, тоже есть) как жизненное лицо.

42. Возражения, основанные на том, что эти предположения не согласуются с онтологическим опытом «земной» жизни, не обладают доказательной силой, поскольку «наше» пространство и время не являются единственными. В «нашем» пространстве и времени жизнь есть только на Земле, но было бы легкомысленно полагать, что пространственно-временной план организации Слова является единственным.

42. Возражение, которое может показаться наивным лишь на первый взгляд, сводится к следующему: в жизненной действительности Онегина мы можем побывать столько раз, сколько захотим, а в свою жизнь мы вернуться не можем.

43 (после 39). Описанная ситуация является основой для «происхождения» языка-речи. Как ни велико для нас значение языка-речи, важнее эта – предшествующая – ситуация. Язык-речь обеспечивает причащение животного существа к внетелесному бытию в «щадящем режиме». Способность высказываться осмысливается как одна из жизненных способностей, пользование которой не предполагает никаких онтологических перемен в человеке. Онтологическая ситуация воспринимается как ситуация деятельности. Если перед жизненным существом возникает некоторая величина (зверь, на которого он охотится), которого нет перед ним здесь и теперь, то этот факт (самый первый) можно объяснить различным образом. Во-первых, тем, что совершился переход от животного к человеку, вследствие чего у человека появились «дополнительные» способности, и способность воображения является одной из них. Такое объяснение оставляет онтологический статус жизненного субъекта в силе: изменения, с ним произошедшие, являются таким же телесными, только более глубокими и «тонкими» (Дубровский: на нейронном уровне). Во-вторых, тем, что тот, кто совершает акт воображения, не является животным (вообще телесным) существом, существующим вне пространства и времени, и этот субъект и есть «человек».

44. Поскольку животное существо в пространственно-временной сфере пребывает «у себя дома», то оно инстинктивно стремится овладеть своей способностью, т.е. адаптировать ее к «жизненным условиям». Человек является способным выполнять такие действия, которые недоступны животному, не потому, что он – внежизненное существо, а потому, что он другое жизненное существо, что в нем жизнь как род телесного существования делает очередной (и последний) шаг в своем развитии. Человек, признавая существование «потустороннего» и воздействие его на «посюстороннее», себя признавал вполне посюсторонним существом, но зависящим от потустороннего. В конце концов это «брожение» завершилось признанием существования Бога. Бог есть, все мы – дети его, однако дети бывают послушными и непослушными, послушные спасутся и будут в раю, строптивые будут наказаны.

45. Итак, животное существо, постепенно адаптируя к себе собственно человека, выработало язык-речь. Событие звучания и «видеоряд» были, так сказать, синхронизированы: определенный отрезок звучания и определенный фрагмент созерцаемого события насильственно приведены в соответствие: известное звукосочетания и известный фрагмент созерцаемого стали мыслиться как взаимосоотносимые. Хотя событие звучания было результатом трансформации события бытия собственно человека, но оно осуществлялось через посредство тех, в кого или что воображал (превращал) себя собственно человек, и именно их и воспринимал созерцатель. Между звуком и предметом возникла и закрепилась ассоциация: человек произносил звук и перед созерцателем возникал соответствующий предмет. Впоследствии (с течением времени), когда языком-речью стали пользоваться чаще и привыкли к этому, «предмет» обобщился и заменился «значением»; ассоциация: «звук – предмет» - сменилась ассоциацией: «звук – значение». Таким образом, язык-речь не столько «произошел», сколько «получился».

46. Язык-речь – результат адаптации собственно человека к животному существу. Это часть «программы» Слова по вовлечению животного, а через него – животного космоса - в событие бытия Слова. На этой стадии, как мы видели, не столько собственно человек адаптировал к себе животное существо, сколько оно адаптировало к себе человека. (Волшебная сказка: помощный зверь.) Возникает вопрос: каким образом это вовлечение может помочь (способствовать) достижению цели Слова? – Произошло (и продолжает происходить) скорее обратное: свое преимущество животное существо использовало в войне всех против всех и вышло из нее победителем. Теперь эта война продолжилась уже внутри человечества. - Мы полагаем, что важно различать некоторую способность и ее применение. Отличие человека (слово «человек» мы употребляем в данном случае в самом расхожем смысле) от животного в том, что человек является многомерным существом – в отличие от одномерного животного. Благодаря тому, что он может воображать себя в какое угодно существо, он – онтологически, бытийно, – овладевает «мерой» этого существа. Эту способность он проявлял (и «изощрял») в борьбе с природой, но она осталась и после победы («пирровой») человека над силами природы. Каково теперь применение этой способности? – На этот вопрос мы можем ответить после того, как решим некоторые очередные вопросы.

48. Итак, мы выяснили, что ситуация «простого» говорения вовлекает в себя такие реалии, как другая, архитектонически организованная, сфера, «другое пространство» и «другое время» и т.д., требует для ее понимания (исследования) привлечения таких понятий, которые не относятся к «лингвистике» как специальной отрасли знания. «Говорящее» существо практически имеет дело с этими реалиями, накапливая онтологический опыт. Одним из результатов этого опыта является известная «гордыня» человека, возомнившего, что он равен творцу. (Строительство Вавилонской башни.) Здесь мы встречаем ту же ситуацию, что и использования человеком своего преимущества в борьбе с природой, несколько модифицированную. Человек ощущает в себе известный онтологический потенциал, уравнивающий его (по мнению самого человека) с творцом, но еще не очень ясно представляет, на что он ему может пригодиться. Однако одно дело – большой онтологический потенциал человека, и другое дело – его применение. Эпизод со строительством башни весьма внятно говорит о том, что человек неправильно понял свою избранность. То, что через собственно человека дано всему телесному космосу (и «принадлежит» ему), присваивает животное и использует для достижения своих животных целей. Простое соображение: тот огромный онтологический потенциал, которым обладает человек, сообщен ему его творцом, и очевидно, для какой-то другой, более существенной, цели, чем поединоборствовать с творцом.

49. В связи со сказанным мы должны поставить вопрос о других формах проявления присутствия собственно человека в телесной (пространственно-временной) действительности, нежели охота и выяснение отношений с соседними племенами. Важнейшей из этих форм мы считаем изображения животных на какой-либо гладкой поверхности. Обычно полагают, что эти изображения являются начатками искусства, а самим этим «начаткам» присваивается прагматическая роль (или изображение тотемного зверя или зверя (зверей) на которого человек охотится. Не исключая, естественно, этих целей, мы считаем их все же второстепенными, главная цель состояла в том, чтобы выработать (сотворить) форму своего присутствия в телесной действительности собственно человека. Когда человек проводит черты, обозначающие очертания животного, он овнешняет себя как воображающего это животное и через него осуществляющего себя. Себя он и закрепляет в изображении животного. Аналогия: Адам дает имена «зверям полевым»; согласно современным представлениям о языке, те сочетания звуков, которые и становятся именами, были совершенно произвольными, свидетельствующие разве о значительном акустическом диапазоне у первого человека. Почему Адаму приходило в голову один конкретный звук сменить именно таким другим звуком? – на этот вопрос ответ, казалось бы, невозможен. Но если эту ситуацию представить в онтологической перспективе, то ответ оказывается возможным. Адам воображал себя в очередного зверя, и его онтологическое состояние как воображающего трансформировалось в определенное звучание, которое и становилось именем животного. Так Адам становился целым человека, многомерным (в перспективе – всемерным) существом, в котором его собственная мера как животного существа играла, безусловно, первенствующую, но не единственную, роль. «Первобытный человек» здесь следует своему праотцу Адаму, но здесь уже есть намерение: закрепить в каком-либо материальном знаке свое присутствие в пространственно-временной сфере.

50. Теперь рассмотрим ситуацию, в которой намерение Слова сделать причастным животное существо к бытию Слова осуществляется. Целое человека есть некоторое средостение между языковой по типу сферой и телесной сферой. Языковой космос является субъектом превращенного бытия, вследствие чего возникает необходимость в елесном космосе (мироздании) как онтологическом посреднике. Чтобы осуществлять свою посредническую роль, телесный космос должен быть субъектом существования, эмансипированного от бытия языкового космоса. Но как субъект своего – пространственно-временного – существования телесный космос обладает своим бытием, своими формами этого бытия, своими целями и проч. Т.е. в этой ситуации нет «договоренности»: телесный космос обязуется быть формой, осуществляющей бытие языкового космоса, а языковой космос предоставляет ему возможность быть субъектом своего бытия. Языковой космос использует телесный космос как бы «вслепую»; телесному космосу не нужно стараться как можно лучше выполнить свою посредническую функцию: ему нужно просо существовать самому. Языковой космос существует в другом онтологическом измерении, и в этом измерении телесный космос есть языковой космос в его отрешенном и превращенном состоянии. Т.е. реальная форма существования языкового космоса – внутренняя форма телесного космоса. Между языковым космосом (существующим в качестве внутренней формы телесного космоса) и собственно телесным космосом образуется онтологический зазор: телесный космос как таковой – это одно, а телесный космос в своей внутренней форме – это другое. Такое состояние может длиться как угодно долго, потому что ни у той, ни у другой стороны нет возможности его изменить. В этой ситуации и появляется целое человека. Онтологическая особенность целого человека состоит в его причастности к обеим сторонам этого противостояния. Как животная составляющая целого человека оно причастно к телесному космосу, как собственно человеческая – к языковому космосу.

51. Целое человека является становящимся субъектом. В исходном состоянии целое – это как бы только некоторое условие существования собственно человека. Используются некоторые способности животного существа для того, чтобы обеспечить существование собственно человека. Как мы уже сказали, животное существо, с одной стороны, вписывается в пространственно-временную сферу существования телесного (животного) космоса, с другой – существует в своем пространстве и времени. Вот это пространство и время и используется собственно человеком. Целое человека формируется за пределами пространства и времени, т.е. до рождения (отрешения) животного существа. Так что собственно человек становится причастным существованию животного – в пределах целого человека – до того, как языковой космос совершит акт отрешения. В пространстве и времени целое человека не осуществляется, а только трансформируется, преобразуется структурно. В целом человека животное существо пребывает в своем пространстве и своем времени, за пределами – в общем для всего телесного космоса пространстве и времени.

52. Но тут возникает вопрос: может ли животное существо пребывать в общем пространстве и времени? Ведь это может произойти только в том случае, если оно каким-то образом выйдет из состава целого человека. Ответ: телесный космос в самом акте рождения «присваивает» субъекта животного существования. Языковой космос как субъект превращенного бытия, осуществляется через телесный (животный) космос, т.е. языковая форма осуществляет себя через телесные (косно материальную, растительную и животную) формы, включая сюда всех субъектов телесного существования. Языковая форма определяется как внутренняя относительно всех телесных форм. Целое человека не является исключением: оно осуществляет ту же онтологическую функцию – как форма превращенного бытия языкового космоса. Но целое человека существенно отличается от животного существа.

53. Животное существо через акт отрешения рождался и изолировался в телесном космосе. Хотя языковой космос как творец животного существа отлагался в нем как е г о внутренняя форма, но ее активность совершенно подавлялась (блокировалась) пространством и временем. Животное существо как составляющая целого человека находится в другой ситуации. В составе целого человека оно становится причастным к внежизненному (языковому) бытию. Дело не в том, что телесное существо овладевает свойствами, присущими собственно человеку, а в том, что онтологическим центром (первичным субъектом) постепенно становится целое человека. Целое человека в исходной ситуации напоминает кентавра: контаминацию собственно человека и собственно животного существа. Определение человека как «говорящего животного» и есть такая контаминация (гротеск). Но именно говорящее животное и было весьма существенным шагом в формировании целого человека как единого субъекта. Это формирование еще не окончено: человек до сих пор остается гротескным соединением телесного животного и внетелесного человека.

54. Вопрос: каков предположительный итог этого формирования? Если мы предположим, что формирование целого человека завершилось, то каков будет результат? – Этот результат уже был – Христос. Муки Христа и их причина – преодоление телесности в ее высшей – жизненной (животной) форме. Муки (страсти) Христа – преодоление сопротивления плоти (жизни): сопротивление жизни смерти (в жизненном контексте преодоление жизни конкретизируется как смерть), но муки Христа воспринимаются как преодоление смерти (Христос «смертью смерть победил»), т.е. преодолел антиномию «жизнь – смерть». Преодоление телесного (как односторонне положительного, так и односторонне отрицательного) не означает простого возвращения во внетелесное. Слово в своей исходной ситуации было внетелесным (т.е. не знало телесного), но появление телесного было естественным следствием принятого им превращенного состояния. Преодолеть превращенность = преодолеть телесность (жизнь); преодолеть жизнь не означает возвратиться в исходное состояние.

55. Антиномия «жизнь – смерть» есть основная составляющая последней антиномии – «плотское – духовное». (Возможно: преобразование в телесном космосе антиномии «плотское – духовное».) Преодоление антиномии «жизнь – смерть» есть вместе с тем преодоление антиномии «плотское – духовное». Преодоление на кресте антиномии «жизнь – смерть» есть огромное событие в бытии Слова. Появление телесного, с одной стороны, является естественным (необходимым и неизбежным) следствием превращения Слова, с другой – преодоление телесности является (может быть) проблемой самой телесности. Преодоление телесности не может быть такой безболезненной, как появление Евы; Слово не может «навести сон» на человека и провести его через антиномию «жизнь – смерть». Понятно, что тот, кто преодолевает телесность, не есть телесное существо, но вместе с тем преодоление телесности не является «ампутацией» телесности (телесность отсекается, духовность остается), преодолевается не одна из односторонностей, преодолевается ситуация односторонности. Т.е. «духовное» как односторонность тоже превозмогается. Христос не просто осуществил свою функцию: спустился с неба, совершил подвиг для людей и возвратился на небо. То, что произошло с плотником из Назарета, - это «земная» версия того, что произошло со Словом. (Но я опять опередил самого себя, поэтому «возвращаемся на первое».)

ЦЕЛОЕ ЧЕЛОВЕКА

1. Целое человека - контаминация животного и собственно человека. Важно: «человек» = собственно человеку, животное существо человеком не является, оно – в качестве составляющей целого человека – становится причастным к бытию собственно человека, но и собственно человека делает причастным к своему существованию. Задача данного фрагмента – описать механизм осуществления обратной связи между языковым космосом и телесным космосом. Мы утверждаем, что языковой космос как субъект языкового (сверхтелесного) бытия, становится субъектом превращенного бытия. А это значит: будучи, с одной стороны, творимым (относительно Слова), он – с другой стороны – является творящим (относительно телесного космоса).

2. Эта особенность языкового космоса практически себя реализует в способности собственно человека – как составляющей целого человека – воображать себя в какой-либо предмет, существо или ситуацию. Собственно человек воображает себя в кого-либо не произвольно, т.е. не по собственному намерению, а по необходимости: он не может быть субъектом непосредственно языкового бытия, а поэтому осуществляется как субъект превращенного бытия. «Подключая» животное существо к своему бытию, собственно человек, однако, не изменяет животное существо, но начинает процесс формирования собственно человека, который выходит из онтологической апатии и становится онтологически активным субъектом. Поэтому не животное существо видит то, во что вообразил себя собственно человек, а целое человека. В пространственно-временной сфере, в которой существует животное, процессы, формирующие целое человека, не являются воспринимаемыми, и для животного существа, являющегося единственным субъектом существования, и это существование – жизнь, поэтому он полагает, что это он видит то, что предстает перед ним, и впоследствии он также присваивает себя то действие (воображение), которое совершает собственно человек. Даже теперь, когда можно считать доказанным факт невозможности для животного осуществить акт воображения, но, поскольку он все же осуществляется, следовательно, его осуществляет д р у г о й субъект в д р у г о й сфере, человек продолжает признаваться онтологически монолитным существом, пребывающим в пространственно-временной сфере.

3. Словом, все то, что осуществляет целое человека, присваивает себе животное существо. В самом начале формирования целого человека это было даже полезно: животное не знало, что с ним происходит, до поры это было неважно, важно было то, что с ним действительно происходило. Но сейчас такое знание становится необходимым. В пространственно-временной сфере онтологически актуальным является субъект жизненного существования (…).

4. Пример: Пушкин воображает себя в Онегина и становится субъектом превращенного бытия. Формируется фабульная действительность, в которой совершается «событие жизни» (М.Бахтин). Событие жизни, являющееся в пространственно-временной действительности самостоятельным (самоценным) событием, относительно Пушкина-автора определяется как форма осуществления его – поэтического - бытия. Наше утверждение можно сформулировать так: событие поэтического бытия Пушкина осуществляется вне того пространства и времени, в котором пребывает Пушкин как субъект жизненного существования. Эта сфера образуется словесными формам, но для нас сейчас этот важный момент не является принципиальным, и мы его опускаем. А важно для нас то, что внежизненная сфера является организованной, упорядоченной, т.е. подобно телесной действительности, в которой актуальны законы пространства и времени, в данной сфере актуальны «законы», соотнесенные с онтологическим качеством этой сферы (языковыми или словесными). Мы выставляем тезис об организованности, следовательно о системности онтологической сферы, в которой осуществляется событие бытия Пушкина.

5. Эта правильность обеспечивается активностью тех энергий, аналогом которых являются физические, растительные, биологические законы, актуальные в пространственно-временной сфере. Поскольку сфера, о которой идет речь, по своему онтологическому статусу выше, чем телесная, то и «энергии», актуальные в ней, по своему статусу выше, чем «закон». Пушкин говорил о «беззаконности» поэзии, причем слово «беззаконность» он употреблял в положительном значении. Выше закона является «благодать». Благодать является «сакральным» понятием, его употребление в чисто исследовательском труде является некорректным. Признавая это вполне, мы, тем не менее прибегаем к этому понятию – за неимением другого. Но, во избежание недоразумений, укажем на (опишем, охарактеризуем) то содержание, которое мы вкладываем в это понятие.

6. Одним из важнейших свойств закона, является его «объективность». Закон осуществляется с неумолимой правильностью, благодаря которой держится Вселенная. Она неминуемо бы «рассыпалась», если бы нарушения законов не сопровождались катастрофами различного масштаба. «Объективный» закон таким образом противопоставляется «субъективным» намерениям человека. Благодать предполагает совпадение энергий, актуальных в субъекте, с энергиями, актуальными в сфере его бытия. Другими словами, между «объектом» и «субъектом» различия отсутствуют, поэтому отсутствует потребность в этих понятиях. (Упомянуть Гете: «Простое подражание…») Субъект осуществляется всей сферой, границы сферы бытия субъекта совпадает с границами самого субъекта. Пушкин не существует «в сфере» (в которой могут существовать и другие субъекты), н совпадает с этой сферой. У нее нет «избытка», в котором бы Пушкин отсутствовал.

7. Таким образом, Пушкин-автор не просто пребывает во внежизненной сфере, он пребывает в той сфере, онтологически производной от которой является пространственно-временная сфера, в которой существует Пушкин как жизненно актуальная величина. Пушкин-автор – как субъект превращенного бытия – превращает себя в субъектов жизненного существования, пребывающих в пространственно-временной (фабульной) сфере. Эта сфера – как уже замечено (Д.Лихачевым) – может более или менее существенным образом отличаться по своим свойствам от объективной действительности, которую не «воссоздает» Пушкин, но создает «свою» действительность («внутренний мир» по Лихачеву). Возникает весьма фундаментальная ситуация в той сфере, в которой существует Пушкин как автор фабульной действительности (в которой существует Онегин). С одной стороны, поскольку онтологическую энергию, позволяющую ему создать онтологическую сферу, в которой существуют персонажи, Пушкину дает сфера, в которой он оказывается, и которая может его осуществить как автора (творца), с другой, он, совпадая с этой сферой как субъект, не воспроизводит их в своей (фабульной) действительности, но учреждает другие (пусть «несколько», но все же другие). Почему же сфера поэтического бытия Пушкина не настаивает на том, чтобы Пушкин создал копию (миниатюру) большого мира? – Потому, мы полагаем, что та сфера, в которой пребывает Пушкин-поэт, совпадает со Словом как субъектом бытия. Следовательно, Пушкин, совпадая со сферой своего поэтического бытия, совпадает со Словом. Те изменения, которые вносит Пушкин-автор в творимую им действительность, онтологически санкционируются Словом. Следует сказать, что Слово так поступает не из снисходительности к поэту («пусть побалуется»), а потому, что поэт является для Слова одной из важнейших (возможно, самой важной) форм осуществления своего превращенного бытия. Слово осуществляет свое бытие, преследуя известную цель, и Пушкин-автор своим бытием или помогает Слову осуществлять эту цель или препятствует этому. В обоих случая для Слова это важно: если мешает, то, следовательно, есть обстоятельства, с которыми необходимо считаться.

13. Целое человека является инициатором того типа активности собственно человека, которое приводит к тому, что выше мы охарактеризовали как контаминацию собственно человека и животного существа. Ближайшая цель – формирование целого человека, отдаленная – вовлечение животного существа в бытие языкового космоса. Каким образом это достигается и – главное – для чего это нужно языковому космосу, а через него – Слову? Опять-таки ближайшим образом для того, чтобы преодолеть отрешенность телесного космоса от языкового космоса. – Тот же вопрос: для чего? Языковой космос сначала отрешается от телесного, а затем эту отрешенность превозмогает. Не проще было бы вообще не отрешаться от телесного космоса? – Эту стадию нельзя было «пропустить», поскольку телесный космос и возникает благодаря этому отрешению.

14. Поставим вопрос иначе: если уже телесный космос появился, то зачем нужно преодолевать ту причину, благодаря которой он появился и существует? – Речь идет не об отмене акта отрешения и возвращения языкового космоса в прежнее состояние. «Прежнее состояние» космоса – животный космос. Возрастание его онтологического статуса связано с его превращенным состоянием, превращенное состояние – с актом отрешения. Поэтому речь идет о движении вперед – к тому состоянию, которое наступит после (и вследствие) преодоления отрешенности. Из сказанного следует, что онтологическая контаминация собственно человека и животного существа есть некоторый эпизод в событии формирования целого человека.

15. Целое человека – весьма важное событие в бытии Слова и необходимое для достижения последней цели Слова – превозможения превращенного состояния. Вся энергия Слова направляется на формирование целого человека. При «зачаточном» состоянии целого человека (когда это целое было лишь «завязью»), оно поставило языковой космос перед необходимостью осуществлять это целое, которое появляется по инициативе языкового космоса. Чтобы осуществить целое человека, языковому космосу необходимо стать целым космоса. Целое человека и целое космоса осуществляются одно через другое. Необходимость осуществления целого человека приводит к необходимости осуществления целого космоса.

16. Нам необходимо составить как можно более определенное представление о целом (языкового) космоса. Основная трудность состоит в том, что это целое нельзя охватить о д н о й мыслью (как угодно сложной). Телесный космос (как мы уже говорили) предстает в двух онтологически ипостасях: как онтологически суверенное существо и как языковой космос в его превращенном состоянии. Языковой космос нельзя помыслить так же, как можно помыслить телесный космос: состояние превращенности нельзя отразить в одной и «сплошной» мысли. Тот разрыв, который существует между тем, кто превращается, и тем, во что он превращается, может быть только «назван», но он должен стать состоянием самого мышления. Как может поступить субъект мышления? – Перестать быть т о л ь к о субъектом мышления. Исследователь автора (воображающего, собственно человека) также должен стать воображающим: он воображает и превращает себя в своего рода персонажа-исследователя; этот персонаж исследует тот «предмет», в который вообразил себя автор (например, Онегина, в которого превратил себя Пушкин-автор), событие исследования этого предмета предстанет как форма совершения события бытия автора (автор существует как внутренняя форма персонажа; исследование автора совершается как внутренняя форма исследования персонажа). Результат такого исследования нельзя перевести в воспринимаемый регистр, т.е. сформулировать обычным образом (экстраполировать на плоскость мысли).

17. Можно сказать, что так оно и получается без специальных усилий. Возможно. Когда исследователь ставит вопрос: в чем состоит настоящая причина вызова Ленским на поединок с Онегиным, в этой ситуации он невольно становится персонажем своего высказывания, нацеленного на исследование автора (как субъекта бытия): высказывание исследователя-персонажа фабульного персонажа есть форма осуществления высказывание исследователя (как автора исследователя-персонажа) Пушкина-автора. Пушкина-автора нельзя сделать прямым (непосредственным) предметом исследовательской мысли. Эта мысль должна быть организована тектонически, что для мысли невозможно. В описываемой ситуации возникает потребность в другом типе знания (познания, познавания), чем мышление.

18. Как осуществляется высказывание? – Представим, что созерцатель, который видит и слышит Онегина, следовательно, для которого Онегин есть онтологически реальная (подлинная) величина, становится субъектом познания и ставит вопрос, который он формулирует так: почему Ленский вызвал на дуэль Онегина? – Он рассуждает: все те причины, которые приходят ему на ум, не выдерживают критики, и вместе с тем он точно знает, что вызвать необходимо (как и Онегин знает, что этот вызов необходимо принять, именно поэтому принимает его «с первого движенья»). Мое утверждение: то, что я-созерцатель сейчас сказал о Ленском, прежде чем быть высказанным, прошло авторскую инстанцию. Направленное непосредственно на Ленского, оно формируется при участии Пушкина-автора, поскольку он является творцом Ленского. Высказывание, таким образом, оказывается «больше» высказывающегося. В высказывании о Ленском скрыто знание о Пушкине-авторе. Филологу, таким образом, необходимо культивировать (развивать) способность чувствовать, улавливать превращенное знание, развивать у себя специальный орган (Бахтин: филологическое знание – слово о слове.) Прямое знание о Ленском есть превращенное знание о Пушкине-авторе. «Прямо» что-либо сказать о Пушкине-авторе невозможно. По-видимому, есть и другие величины, требующие превращенного знания, но автор – самый, как представляется, характерный.

19. Как мы пытались сказать в предыдущем пункте, высказывание о Ленском, которое имеет смысл только в пределах фабульной действительности, формируется на самом деле всей поэтической сферой и, помимо «фабульного» смысла, обладает также и «поэтическим». Но поэтический смысл невозможно перевести в мысленный (мыслительный, регистр мышления) регистр, поэтому и необходим специальный орган для восприятия поэтического (превращенного) знания.

20. Возвращаемся «на первое». Отмечаем следующие моменты в событии бытия целого человека: а) целое человека представляет собой изначально единство собственно человека и животного существа; б) характер этого единства: между собственно человеком и собственно животным – граница; эта граница совпадает с границей между языковым космосом и пространственно-временной сферой; в) собственно человек не может осуществиться без животного существа, так как ему нужно использовать для этого те способности (и возможности), которыми обладает животное; г) во-первых, собственно человек превращает себя в тех субъектов существования, которых знает животное существо, пребывающее в пространственно-временной сфере; д) во-вторых, собственно человек воспринимает (видит) то, что он вообразил, используя для этого способность видеть, которой он сам не обладает, не будучи телесным субъектом; е) собственно животное, чью способность видеть использует собственно человек, оказывается, таким образом, «на территории» собственно человека; при этом граница между ними не исчезает: она перемещается: граница между собственно человеком и собственно животным оказывается границей между взглядом животного существа и взглядом созерцателя; ж) когда я, читая роман Пушкина, вижу Онегина, я объясняю это тем, что обладаю внутренним зрением; однако Онегина я вижу в определенной перспективе как занимающего определенное место в своем пространстве, т.е. внешним образом, - как и положено субъекту, обладающему внешними органами чувств; з) свое зрение я отдаю «в эксплуатацию» собственно человеку, а он делает меня причастным к своему бытию, благодаря чему я вижу то, чего нет в моей действительности; и) животное существо отрешается своим - персональным – пространством и временем, но они как бы «растворяются» в пространстве и времени, общем для всех субъектов телесного существования; однако целое человека удерживает животное существо в его персональном пространстве и времени; животное существо, с одной стороны, пребывает в пространстве и времени, общем для всех, с другой – в своем персональном времени и пространстве; к) в «общежитии» животное существо участвует в войне всех против всех, эксплуатируя собственно человека (доминируя над собственно человеком); собственно человек доминирует над ним как над пребывающим в своем пространстве и времени; л) целое человека онтологически возрастает (формируется, становится как субъект бытия), удерживая животное существо в своем пространстве и времени; м) можно так: в целом человека, в котором субъект животного существования является участником общей жизни, больший удельный вес принадлежит животному существу; в целом человека, в котором животное существо пребывает в своем пространстве и времени, больший удельный вес принадлежит собственно человеку; н) в этом случае у целого человека больше шансов «увлечь» человека внежизненными ценностями; о) абсолютно высшая ценность – любовь; но любовь существует как содержание бытия субъекта, совершаемого словесными формами в их правильном, т.е. прямом, непосредственном состоянии; п) мы же пока рассматриваем языковую стадию бытия космоса; р) на данной стадии формирование целого человека дает такой результат, как язык-речь; хотя по существу язык-речь есть искажение первоначального замысла, но это искажение объясняется тем, что животное существо довлеет над собственно человеком и эксплуатирует его в своих целях; чтобы вовлечь животное существо в свое бытие, собственно человек должен вовлечься в существование собственно животного субъекта; язык-речь обслуживает животное существо.

21. Творящее Слово, продолжая свои онтологические усилия, продвигает онтологический статус космоса: из языкового он становится словесным. Таким образом, Слово создает себе подобное существо. На этой стадии должно произойти такое событие, как онтологическое отождествление творящего Слова с творимым с переменой онтологического и ценностного акцента: творимое становится «больше» творящего и как бы «отменяет» творящего; последнее утверждение нуждается в комментариях.

22. Телесный (животный) космос был онтологически пассивным существом, он принимал онтологическую энергию от Слова, изменяясь от этого (точнее «претерпевая изменения»), но его воля отсутствовала; языковой космос начинает проявлять свою творческую волю, направленную непосредственно на телесный космос, но поскольку он сам есть продукт превращенного бытия Слова, он может только воспроизводить телесный космос, но своими усилиями. Воля языкового космоса более явным образом проявляется в ситуации использования животным существом возможностей собственно человека. Эта ситуация весьма четко оформилась в волшебной сказке, в которой в том или ином виде присутствует такой персонаж, как помощный зверь (который есть не что иное, как персонификация собственно человека). Герою дается невыполнимое задание, однако помощный зверь справляется с ним. Собственно человек воображает себя в золотой дворец и осуществляет свое бытие превращенным образом. Собственно человек осуществляется языковым космосом, который в описываемой ситуации, осуществляя собственно человека, осуществляет и форму, через которую он осуществляется, т.е. в нашем случае золотой дворец. В этом случае языковой космос должен и сам несколько измениться, поскольку в своем обычном состоянии он не может осуществить собственно человека, принявшего именно такую форму своего превращенного состояния, как золотой дворец.

23.

ФАБУЛЬНАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

М.М.Бахтин характеризовал эту действительность как «жизненно-прозаическую». Из этого следует, что поэтическое целое, способное эту действительность в себя вмещать (хотя и не обычным способом, а подобно тому, как сверхтелесное может вместить телесное), превосходит ее в онтологическом плане.

Если мы полагаем, что фабульная действительность – только план поэтического целого, мы должны поставить вопрос о том, какое место этот

план в поэтическом целом занимает и какую роль играет. Если поэт

___отражает реальную для него как жизненного существа действительность, то проблем, связанных с поэтическим целым, нет. Но если поэт создает не «произведение», но «вязкое пространство» или «психологическую среду» с актуальными для нее законами психологии, то возникает проблема того целого, которое может «вместить в себя» фабульную действительность, следовательно, возникает ряд вопросов, не являющихся актуальными для традиционно понимаемого литературного (художественного) произведения. Одной из таких проблем является проблема «происхождения» фабульной действительности. Для художественного произведения достаточно существования внелитературной действительности, чтобы оправдать себя как отражение (воспроизведение) этой действительности. Следовательно, проблема происхождения фабульной действительности снимается указанием на существования внелитературной («настоящей») действительности. Но если мы имеем дело с поэтом как субъектом б ы т и я, то проблема происхождения жизненной действительности становится актуальной.

Поэт – субъект превращено-словесного бытия. Это бытие, таким образом, осуществляется непрямым образом, но через существование того, во что поэт себя превращает. Поэт превращает себя (в конечном счете, поскольку здесь есть промежуточные ситуации, которые мы опускаем) в совокупность фабульных персонажей, пребывающих в жизненно-прозаической действительности. Жизненная действительность соотносится с поэтом двояким образом. Во-первых, как средство осуществления поэта. Относительно поэта фабульная действительность осуществляет служебную онтологическую функцию: является формой превращенного бытия поэта. В этой ситуации она не обладает своим существованием. Ее существование без остатка направлено на то, чтобы быть иноформой бытия поэта. Во-вторых, фабульная действительность отрешается от бытия поэта и становится сферой, в которой совершается непосредственно телесное существование, в том числе и в его высшем, т.е. жизненном, проявлении. Итак, причиной появления («происхождения») действительности, в которой существуют жизненно-прозаические существа (фабульные персонажи), не является естественной по своему типу (хотя внутри нее актуальны именно естественные законы).

Причина, которую мы предполагаем, связана с некоторым п о с т у п к о м относительно поэта. Хотя фабульная действительность не перестает осуществлять своей прежней онтологической функции как формы бытия поэта, но она становится теперь субъектом с в о е г о существования. Таким образом, отрешение – это определенное онтологическое усилие, результатом которого становится достижение жизненной действительностью своего собственного существования. В сфере поэтического бытия появляется особая сфера – со своими законами, своей организацией и своими онтологическим возможностями. Мы уже сказали, что жизненная действительность продолжает быть формой свершения поэтического бытия, поэтому возникает проблема формы (способа) ее присутствия в поэтической сфере. Ясно, что она не отслаивается от поэтической сферы «по периметру», образуя «свою» область бытия. Ситуации, когда по сю сторону границы совершается телесное существование, а по ту сторону – внетелесное, нет. Мы полагаем, что следует говорить о различных онтологических и з м е р е н и я х: фабульная действительность не образует онтологическую лакуну в поэтической сфере, но учреждает особое онтологическое измерение, актуальное параллельно с поэтическим. Изолирующую функцию осуществляет не граница, о которой мы сказали выше (граница между пространством и сверхпространством просто невозможна), но то самое тело, которое в телесном (пространственно-временном) измерении является субъектом существования. Чтобы стать причастным к внежизненному бытию, нужно «потерять" тело. Возможно ли это? – Это, собственно, риторический вопрос, поскольку собственно человек (воображающий) является внежизненным по своему онтологическому статусу.

Какие цели я преследую, обращаясь к проблеме фабульной действительности? – Называю их в том порядке, в котором они приходят в голову

1.В противоположность Д.Лихачеву, который называет «внутренний мир» созданием (творением) и оценивает это весьма положительно, я полагаю, что фабульная действительность, во-первых, есть для поэта онтологическая необходимость, поскольку он через нее осуществляет с в о е бытие (в конечном счете); во-вторых, как таковая, она появляется в результате отрешения от бытия поэта.

2. Отрешение следует рассматривать как некоторое деяние, направленное на отторжение от поэтического целого. Воснове возникновения (происхождения) фабульной действительности лежит воля к отторжению (отрицательная онтологическая тенденция) и последующий акт. Отторжение пространственно-временной действительности от поэтического целого можно уподобить притче о блудном сыне.

3. Из сказанного следует, что поэт – как субъект б ы т и я (не деятельности) превращает себя в действительность, в которой осуществляется событие жизненного существования (событие жизни – по Бахтину). Пушкин-поэт хотя воображает и превращает себя в событие, являющееся эпизодом из огромной жизни человечества (это соображение невольно приходит в голову и, конечно, не случайно), но он, с другой стороны – берет ее как осуществившуюся или близкую к завершению. Исходной ситуацией является происхождение (создание, творение) фабульной действительности, т.е. «начало мира», а то событие жизни, которое, будучи конкретным, представляется поэтому частным, хотя эту конкретность сохраняет (ясно, что Пушкин изображает русскую, а не какую-либо другую жизнь; не мене ясно, что в №Евгении Онегине» он изображает одну жизненную ситуацию, а в «Капитанской дочке» - другую), тем не менее она (жизнь) включает основные жизненные ситуации, т.е. не жизненную рутину, но «избранные» ситуации. То есть: поэт переживает не некоторый фрагмент события жизни, но – в сгущенном виде – всю: от исходной ситуации до завершающей. Это позволяет нам сделать обоснованное предположение, что в промежутке между этими ситуациями событие жизни претерпевает определенные изменения, и эти изменения должны иметь фундаментальный характер. Никто не будет оспоривать тот факт, что жизнь (качество жизни) изменяется, и эти изменения отдалены друг от друга в реальном течении истории тысячелетиями, но поэт их сближает (тем более, что они сохраняют свою актуальность также тысячелетиями), как бы сгущает время.

4. Событие поэтического (превращено-словесного) бытия совершаются в промежутке между событием превращения, повлекшем за собой появление фабульной действительности, и событием преодоления превращенности. Сли событие превращения влекло за собой появление фабульной действительности, то акт преодоления превращенности, естественно, чреват «исчезновением» этой действительности, но, конечно, не ее простым прекращением ее существования, но «возвращением» в лоно словесного бытия и последующим восстановлением непосредственно словесного бытия, субъектом которого является уже не поэт (субъект превращенного бытия), но субъект, преодолевший в себе поэта.

5.Какова роль фабульной действительности в осуществлении события поэтического бытия? – Двоякая. С одной стороны, событие жизни есть практическая форма осуществления поэтического бытия как превращенного по способу осуществления, поэтому оно может осуществляться через другое бытие другого (-их) субъекта. С другой стороны, как собственное, как «свое» существование, качественно своеобразное. В первом случае жизненное существование есть «просто» поэтическое существование. Во втором – специфически жизненное. Однако к этому существованию уже становится причастным собственно человек (драматический герой). Жизнь

В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО

Что я хочу сказать в этом параграфе? – Что первичным субъектом бытия было Слово. Возникает проблема своеобразия этого субъекта и его бытия, потому что он (этот субъект) весьма существенно отличается от того, с каким мы можем его сравнивать, т.е. с нашим собственным.

Этот субъект не только первичный, но и единственный. Первичный он потому, что мы наблюдаем факт существования многих и разнообразных субъектов. Ев. Иоанн обозначает это как «всё, что начало быть». Относительно этого в с е г о Слово и определяется как первичный субъект. По другому основанию Слово остается единственным субъектом, поскольку всё, что начало быть, есть совокупность форм бытия Слова. Здесь возникает проблема подлинность бытия, следовательно, и проблема его мнимости (проблема подлинности/мнимости). Словесное бытие (и его субъект) является бытием подлинным; бытие всего, что начало быть, является своего рода онтологическим эффектом. Например, астрономический космос является таким онтологическим эффектом, поскольку он субъектом самобытного бытия. Причина его существования не в нем, а в Слове. Он существует лишь потому, что в него превратило себя Слово. И словесное бытие является онтологической основой телесного существования. Если устранить словесное бытие, то существование космоса прекратится.

У Слова была причина совершить акт превращения и стать субъектом превращено-словесного бытия. –Какая? – Я думаю, что Слово в том состоянии, которое предшествовало превращению, не вполне развернуто свой онтологический потенциал. В своем непосредственно словесном состоянии этот потенциал (онтологическую готовность) развернуть не могло, поскольку у него не было для этого мотива. Превратив себя в другог (другое существо), Слово становится субъектом превращенного, следовательно, недолжного, следовательно, конфликтного бытия. Разрешить конфликт + (равнозначно) преодолеть превращенность. Преодолеть превращенность можно лишь последовательным рядом онтологических усилий, направленных на превозможение этого своего «ненормального» состояния. Эти усилия совершают изменения в Слове. Изменение, наступающее после такого усилия, конфликт не разрешает, но его, так сказать, продвигает, а это требует следующего усилия. Слово таким образом наращивает свой потенциал, становится способным на более мощное и, главное, онтологически более сложное усилие. В конце концов, оно формирует не следующую ситуацию, а разрешает конфликт. Следовательно, бытие Слова между актом превращения и актом преодоления превращенного состояния является такой стадией бытия, в которой оно достигает своей онтологической нормы, вполне разворачивает свои онтологические возможности и становится субъектом, вполне овладевшим своим бытием.

Слово первоначально превращает себя в физическое тело – не потому, что стремится соблюсти какую-то последовательность, а потому, что может превратить себя только в физическое тело. Здесь возникает ситуация превращенного бытия. Нам нужно эту ситуацию понять, потому что она является – для нас – основной. Мы существуем благодаря превращенному состоянию Слова и мы же являемся возможным существами, которые преодолеют это состоянии как недолжное и просто ненормальное.

(к превращенному бытию)

Поэт – субъект превращенного бытия. Если обойтись без подробностей (очень важных в конкретных случаях), то получим: Пушкин осуществляет свое поэтическое бытие через жизненное существование Барона. Пушкин и Барон связаны как творящий и творимый. По вертикали это один субъект: Пушкин в его превращенном (поэтическом) состоянии. У Барона нет с в о е г о существования. Но вот появляется фабульная действительность, и Барон становится особым существом со своим особым (телесным, жизненным) существованием. Формируется Барон горизонтальными связями и отношениями. Особым субъектом Барон является в пределах фабульной действительности. За ее пределами Барона нет, есть Пушкин как субъект превращенного бытия. А Пушкин как субъект превращенного бытия есть Барон в его внутренней форме. Внутренняя форма, о которой мы говорим, является с в о е й для Барона. Есть, таким образом, как бы два Барона: Барон как фабульный (жизненно-прозаический) персонаж и Барон как Пушкин в его превращенном состоянии. Я пытаюсь зафиксировать Пушкина-поэта в его онтологически актуальном превращенном состоянии. Поскольку превращенное бытие Пушкина-поэта осуществляется через Барона, то Барон и является Пушкиным в его превращенном состоянии. Эту ситуацию можно (как мне представляется) определить через понятие формы: Барон как фабульный персонаж есть Пушкин в его (Пушкина) внешней форме, а Пушкин-поэт есть Барон в его (Барона) внутренней форме. В итоге получается, что Барон есть Пушкин, а Пушкин есть Барон. Оперетта какая-то. Ситуация, конечно, более серьезная. Поскольку изначальным (первичным) субъектом является Пушкин как субъект превращенного бытия, то Барон есть существо служебное. Таким он действительно является в пределах вертикальных связей и отношений. Эта связь соединяет Пушкина и Барона как творящего и творимого. А это означает, что нет ни Пушкина ни Барона как особых онтологически оформленных субъектов, а есть Пушкин в его (однако) превращенном состоянии. В пределах вертикальных связей и отношений мы можем фиксировать только одного субъекта – Пушкина, но, как сказано, в его превращенном состоянии, а это значительно усложняет ситуацию. Если обратиться к предшествующей онтологической ситуации: Пушкин как субъект непосредственно словесного бытия (это лишь теоретическая возможность), то мы можем сказать, что Пушкин продолжает быть субъектом бытия, что это бытие продолжает быть словесным; изменился только с п о с о б этого бытия: из прямого он стал опосредствованным. А это означает, что Барон существует как бы номинально, поскольку его существование всё, без остатка, посвящено осуществлению бытия Пушкина-поэта. О существовании Барона говорить в описываемой ситуации не приходится: есть только словесное бытие Пушкина в его превращенном состоянии. В этом состоянии Пушкин-поэт может только длить свое превращенное бытие, превозмочь его он не в состоянии. – А зачем ему его превозмогать? – такой вопрос вполне возможен. Поэтическое состояние – само по себе онтологическая ценность, зачем ею пренебрегать и стараться ее преодолеть. Словесное бытие не является нормальным в значении некоторой онтологической нормы. Хотя собственно человек (воображающий) не может не быть превращенным субъектом, то некоторое онтологическое усилие он непременно осуществляет, однако он продолжает оставаться субъектом превращенно-языкового бытия. И хотя в границах языкового (по типу) бытия воображающий также в иных ситуациях принужден на значительные онтологические усилия, он, однако, остается в пределах языковой формы бытия. Иное дело – поэт, субъект словесного по типу бытия. Пушкин, став субъектом словесного бытия, становится онтологически причастным к бытию Слова. А Слово пребывает в превращенном состоянии, которое не является должным, напротив, для Слова оно является недолжным, Слово пытается его превозмочь. Появление субъекта сходного с бытием Слова бытия есть с одной стороны, форма осуществления превращенного бытия Слова; с другой – форма его преодоления. Событие поэтического бытия – попытка Слова превозмочь свою превращенность. Человек, достигая высшей онтологической формы бытия, не может не испытывать чувства онтологического удовлетворения (эстетическое наслаждение), но вместе с тем ему сообщается ощущение онтологической «нудительности» (словечко Бахтина).

Появляется фабульная действительность – появляется Барон как субъект своего – жизненно-прозаического – существования. Сказанное не означает, что Барон как фабульный персонаж есть существо самобытное, не нуждающееся в поэте («подателе жизни»). Хотя его существование вполне обосновано ближайшим онтологическим контекстом (от рождения до смерти), эта ситуация не означает, что Барон существует не как воображаемый (творимый), но как рожденный. Просто творимость оказывается более сложно оформленной. Пушкин-поэт как воображающий является превращенным субъектом, вследствие чего его словесное бытие совершатьсятолько опосредствованным образом. Для него акт воображения, во-первых, онтологический акт, онтологическое усилие, совершаемое по онтологической необходимости: Пушкин превращается в Барона потому, что через его существование он осуществляет свое бытие.

Но Пушкин-поэт является субъектом превращенного бытия, т.е недолжного, т.е. конфликтного. Конфликт предполагает столкновение двух (и более) сторон. Возникает вопрос: м е ж д у какими сторонами этот конфликт возникает? Если отвечать на этот вопрос, учитывая степень подробности освещения бытия Пушкина-поэта, то ответ будет таким: между Пушкиным-поэтом и Бароном как фабульным персонажем. Тут следует учесть онтологическую сложность положения фабульного персонажа. Как фабульный персонаж, Барон отрешен и изолирован от Пушкина-поэта, представляет собой бытийную монаду. Для него быть субъектом жизненного существования является онтологической ценностью. Есть жизненная сфера и есть он –субъект жизненного существования. Для Пушкина-поэта то, что для Барона есть простая данность, издавна существующая , то для Пушкина-поэта есть драматическая ситуация, в которой он актуально пребывает, и ситуация недолжная, которая должна быть преодолена.

Барон как фабульный персонаж есть субъект жизненного существования. Он как бы вовлечен в событие жизни, его интересуют жизненные обстоятельства, он мыслит себя как имевшего стать причастным жизни и имеющему быть отлученным от нее; он умрет, а жизнь (событие жизни) продолжится, и в ней самой нет причин прекращения, как не было причин возникновения. Иначе, Барон не ощущает границ жизненного существования. Если ему сказать, что всё наоборот: жизнь прекратится, а он продолжит свое бытие, он сочтет это признаком умственного расстройства сказавшего.

Итак, само жизненное существование Барона, которое может быть совершенно безмятежным, не обремененным никакими сложностями, бесконфликтным, является для поэта нежелательным. В таком случае жизненная действительность находится в онтологически сильной позиции, что для поэта чревато сохранением его превращенного (т.е. поэтического) состояния. Фабульный персонаж находится в отрешенном от поэта положении, т.е. он как бы изолирует себя от поэта. В таком случае «он» и его тело (субъект жизненного существования) не является онтологическим тожеством. Барон – тот, кто своим телом изолирован от поэта. Тело – это и субъект существования и изолирующее от поэта существо. Изоляция – это не функция, например, пространства. Барона можно помыслить как величину, просто пребывающую в пространстве, но которая может быть помышлена как внепространственная (величина). Величина, пребывающая в пространстве, является пространственной и т о л ь к о пространственной. Изолирующую функцию осуществляет не пространство, а пространственнось – того же Барона, т.е. его телесность. Жизненность и изолированность – это две функции, жестко взаимосвязанные, одного и того же субъекта – тела. Животное равно своему телу. Барон как фабульный персонаж тоже равен своему телу. Но тот, кого мы называем Бароном, будучи телом, не является т о л ь к о телом.

Вопрос: что такое превращенное бытие, чем оно отличается отбытия, для нас обычного ? – Превращенное бытие является бытием о п о с р е д с т в о в а н н ы м (непрямым). Это значит, что появляется субъект непосредственного существования, онтологическая функция которого заключается в том, что своим существованием он осуществляет бытие субъекта превращенного. – как он появляется? – Субъект превращенного бытия превращается в него, превращает с е б я в него. Например, Пушкин-поэт превращает себя в анчар и им становится в пространственно-временной действительности. Существование древа яда, непосредственное и специфическое в телесной действительности, является практической (актуальной) формой бытия автора (Пушкина-поэта).- Таким образом, превращенное бытие осуществляется минимум двумя субъектами? Вопрос слишком определенный. Ситуация с субъектом превращенного бытия более сложна, а потому более неопределенна.

ПОЭТИЧЕСКИЙ МИР

СИТУАЦИЯ ПРЕВРАЩЕННОГО СОСТОЯНИЯ

Мы разделяем уверенность ев. Иоанна, что «в начале было Слово». Однако нам приходится всерьез считаться с мнением (формировавшимся в течение столетий): субъектом существования является тело. Возможности внетелесного существования мы не допускаем (не допускаем мысли, что существование может быть бестелесным). Тело это может быть как угодно экзотическим (например, мыслящий Океан), но все же телом.

Слово – безусловно субъект бытия, телом не обладающее. Тело имеют все те, которые «начали быть». Тот же субъект, который является причиной существования «всего», не может быть телесным. Человеку не может быть чужда эта мысль, потому что он сам – в качестве человека – является (появляется и существует) существом бестелесным. Мысль, которая будет предметом подробного обсуждения, состоит в том, что собственно человек – это особое существо, пребывающее вне телесной действительности, и уже по одному этому не могущее быть телом. Телом обладает животное существо, онтологически причастное к собственно человеку, но само человеком не являющееся. Субъект жизненного существования – животное. А не человек. Во внетелесности (внежизненности) собственно человека, правда, убедиться не так просо. Но сложность создает не сама проблема, а привычная «картина мира», формировавшаяся столетиями и ставшая весьма авторитетной., которая не допускает мысли о возможности внетелесного бытия. Но она (картина мира) уже обнаруживает фундаметальные дефекты. На основной (более заметный, дающий онтологическую перспективу) указал Б.Христиансен. Он заметил, что в той действительности, которая является для нас онтологически сродной, нет «художественного произведения», есть только «внешнее произведение», т.е. сугубо материальная величина, не являющаяся эстетической ценностью. Следовательно, всё то, что обычно ассоциируется с «художественным произведением», является внетелесным как по происхождению, так и существованию. Свое открытие Б.Христиансен сделал в связи с важным, но частным вопросом эстетики. Однако оно обладает универсальным значением. В обобщенном виде мысль Б.Христиансена можно сформулировать так: телесная (пространственно-временная) сфера обладает весьма ограниченным и «профилированным» онтологическим ресурсом, вследствие чего не может осуществить прежде всего (что «бросается в глаза») изображений. Она может осуществить сложно и тонко организованное тело, но не может осуществить примитивного изображения (детского рисунка).

Неприятие мыли о возможности внетелесного существования теперь можно объяснить тем, что внетелесного субъекта нет в телесной действительности, следовательно, согласно авторитетному воззрению, нет вообще, абсолютно. Б.Христиансен убедительно опровергает это мнение. В действительности субъекта восприятия нет «изображения», а есть внешнее произведение: совокупность линий и штрихов, красочных мазков, звуков, графических значков и под., но нет не только художественного произведения, но и самого обыкновенного высказывания, претендующего разве что на сообщение о том, что нашлась пропавшая ложка, а есть лишь событие звучания. Б.Христиансен указал на факт, который прижимает к стенке всех тех, кто художественное произведение полагает таким же фактом, как и существование всех телесных величин, правда, более сложного по своей структуре. (Возможно, это и стало причиной его, так сказать, демонстративного забвения. Так, в фундаментальном исследовании В.Г.Арсланова «История западного искусствоведения ХХ века» нет ни одной ссылки на «Философию искусства»Б.Христиансена.) Нет «изображения», следовательно, перед нами – вообще другая величина, воспринимая которую, мы формируем некоторую фикцию. Эта фикция в одном случае называется «произведением», в другом – высказыванием (вообще языком-речью), в третьем – еще как-то, оставаясь во всех случаях фикцией, удобной и уместной во многих случаях, но не имеющей онтологического статуса.

Речь, следовательно, идет о том, что же такое «есть», если нет «изображения». Б.Христиансен говорит, что есть «эстетический объект». Это утверждение – дань инерции мышления. Мы полагаем, что «есть2 автор и его бытие. Автор - субъект собственно человеческого бытия, разворачивающегося вне телесной сферы. Автора мы хорошо знаем по своему онтологическому опыту. Это воображающий (субъект воображения) – субъект, онтологически сопряженный с животным существом, но являющийся особым субъектом особого бытия, к тому же существующим за пределами телесной сферы (во всем ее объеме, т.е. вне телесного космоса).

Воображающий – не субъект деятельности, а субъект бытия. Воображение – онтологический акт, обусловленный онтологическим состоянием воображающего. Воображение – не акт «внутренней деятельности», время от времени намеренно предпринимаемый человеком, но род существования собственно человека. Итак (это не вывод, разумеется, а тезис), человек – это не жизненное существо, обладающее «дополнительными» сравнительно с животным свойствами, и на этом основании считающее себя человеком, а онтологически суверенное (в известных пределах) существо. Это существо – внежизненное и, следовательно, внетелесное. У него отсутствует тело и все телесные функции, все телесные потребности и связанные с ними проблемы. Однако, будучи внетелесным, собственно человек осуществляется опоедствованным (непрямым) образом, т.е. воображая и превращая себя в субъектов телесного существования и их действительность. Это обстоятельство дает возможность представить человека как некую эклектическую величину, обладающую телом, но и внутренним миром. «Внутренний мир»- это и есть воображающий, т.е. собственно человек.

Простая мысль, следующая из рассмотрения ситуации превращенного бытия, состоит в том, что субъект, осуществляющий вое бытие превращенным образом, является не просто первичным относительно тех, в кого он себя вообразил/превратил, но и единственным. Правда, здесь мы вынуждены оговориться и уточнить: «в известном смысле», «под определенным углом зрения» и под. Но такая перспектива реально существует, и она не относится к числу маловажных. При исследовании события бытия Пушкина как автора МТ важно учитывать обе перспективы: и то, что у персонажей есть своя сфера существования, и в этой сфере они суть субъекты жизненного существования, являющегося их «собственным», принадлежащим им, и есть сфера, в которой осуществляется бытие автора, и субъектом этого бытия является Пушкин-автор. Именно в этой ситуации он является «царем», который «живет один». Относительно Пушкина-поэта фабульная действительность и фабульные персонажи определяются как

Барон является в пределах фабульной действительности субъектом жизненного существования. Поскольку фабульная действительность появляется и существует при условии онтологического отрешения от бытия автора и изоляции от этого бытия, то фабульный персонаж является хозяином своего жизненного существования при условии сохранения этой изоляции. Есть только сфера жизненного существования и совокупность субъектов этого существования. В пределах фабульной действительности в качестве жизненных субъектов они являются онтологическими монадами, сосуществующими друг с другом, образующими «общую жизнь». В нашем случае эта жизнь определяется как «рыцарская№. Это определенны т и п жизни, имеющий свой «кодекс», обязывающий какждого субъекта быть рыцарем.

Итак, Барон-фабульный персонаж является в пределах фабульной действительности субъектом жизненного существования; условие этого существования формируются «объективно», т.е. никто лично «рыцарскую жизнь» не устанавливал, никто, следовательно, не несет персональной ответственности за нее. (Тут возможен другой ход мысли: условием появления фабульной действительности является отчуждение от сферы бытия Пушкина-автора, которое может осуществиться лишь при условии авторской воли. Никто из фабульных персонажей в этом не «виноват». Но фабульный персонаж является «составляющей» целого человека. А целое человека (в его высшем осуществлении) причастно к словесному бытию, т.е. к субъекту этого бытия – Пушкину-поэту, следовательно, он оказывается причастным к событию (ситуации) образования фабульной действительности и несет за это хотя бы часть ответственности. Вообще говоря, собственно человек в его высшем – словесном – осуществлении становится персонально ответственным за все произошедшее, хотя «лично» он в этом участия не принимал, однако в качестве словесного существа он отвечает за все, что совершило это бытие. Став субъектом словесного бытия, драматический герой становится субъектом бытия, не просто типологически сходным с бытием Пушкина-поэта, но в качестве все же другого субъекта, но онтологически с ним отождествляется, т.е. субъектом «всего» бытия (оно не знает ситуации «прежде – потом»). Не все рыцари являются (обязаны являться) субъектами такого типа существования, который определяется как «рыцарский». Фабульная действительность по-своему деспотична в онтологическом отношении. Она, будучи жизненной, ставит субъектов существования в пассивное положение относительно законов жизни. Фабульный персонаж, являясь жизненным существом, является тем самым и смертным (существом). Но фабульный персонаж в качестве фабульного является только «составляющей» целого героя. Как фабульный персонаж Барон есть существо онтологически пассивное. Он есть то, что сформировано и «произведено» не им. Человек в этой своей ипостаси не отличается от прочих животных: мышь есть мышь, тигр – тигр. Ни у мыши, ни у тигра не возникает намерения каким-то образом отнестись к своему онтологическому статусу, оценить его. У человека такое намерение существует. А это свидетельствует о его внежизненности. Жизнь становится предметом оценки, т.е. складывается ситуация, в которой обсуждается вопрос адекватности жизни как существования определенного типа субъекту существования (человеку). Тигр не может обсуждать свой собственный статус, человек также не может его обсуждать в качестве субъета телесного существования (фабульного персонажа), но в качестве целого героя может. Эта возможность уже удостоверяет онтологическую избыточность Барона относительно жизни, ее сферы, относительно себя как жизненно-прозаического (фабульного ) существа.

ФАБУЛЬНАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Поскольку «обыкновенный» читатель, для которого и пишется произведение, прежде всего интересуетс «жизнью», в нем изображенной, людьми, принимающими участие в жизненном событии, то фокусом его внимания естественно становится та действительность, в которой жизненное событие (или, как гораздо точнее сформулировал М.М.Бахтин, «событие жизни»), т.е. жизненно-прозаическая (фабульная) сфера. Вопрос: каким образом она возникает?- не относится к числу актуальных, поскольку концепция искусства как формы отражения действительности, в сущности, его снимает: ясно, что она появляется потому, что является отражением (воспроизведением) подлинной действительности. Существенный нюанс вносит в подобное понимание фабульной действительности Д.С.Лихачев своей статьей о внутреннем мире. Он полагает, что литература не «отражает» действительность, а «творит» ее. Мы обсуждали его точку зрения, но сейчас нам необходимо остановиться на одном обстоятельстве, являющемся непременным следствием этой точки зрения (хотя сам автор специально его не фиксирует).

«Сотворить» можно только всю действительность, а не отдельную ее сторону или фрагмент. Хотя даже авторы произведений, захватывающие значительный по объему жизненный материал, не претендуют на освещение «целого жизни», но, согласно точке зрения Д.С.Лихачева, так получается независимо от их личных (и субъективных) намерений. Нам необходимо согласовать этот вывод (который мы не подвергаем сомнению) с фактическим положением дел. Фабульная действительность любого произведения, входящего в цикл МТ, воспроизводит именно фрагмент жизненно-прозаической действительности. В СР нет «русской» (или «американской») действительности, не говоря уже о жизни наших более отдаленных предков. – Нам возразят, что «всю действительность» (целое действительности) нельзя представлять уж так примитивно. – Но тогда встает вопрос: как «целое действительности» понимать непримитивно? – Ведь очевидно, что «целое действительности» для нас есть именно в с я телесная действительность, поскольку в поэтическом произведении речь идет не о жизненных проблемах, но о самой жизни как проблеме, притом жизни как конкретном и по-своему специфичном типе существования, а не ее частных проявлениях.

В обозначенной перспективе проблема «происхождения» жизни и жизненной действительности приобретает первостепенное значение. Формулируя определение художественного произведения как события (события художественного произведения), М.М.Бахтин одну из составляющих этого события определяет как «событие жизни», подчеркивая этим, что речь идет не об отдельных эпизодах, относительно завершенных, но именно о специальной, онтологически характерной форме бытия, называемой «жизнь». . По мнению филолога, событие жизни должно быть завершено, а не окончено (или прервано). На этом М.М.Бахтин особенно настаивает. То есть, в событии жизни встречается ситуация, когда жизнь как форма бытия утрачивает свою актуальность, исчерпывает свой онтологический ресурс.

Д.С.Лихачев, в сущности, утверждает то же самое о сфере, в которой событие жизни совершается. Чтобы подчеркнуть это обстоятельство, ученый вместо традиционного термина «фабульная действительность» прибегает к термину «внутренний мир». Мир следует понимать как завершенную онтологическую сферу. По сути, так следует понимать и фабульную действительность, но термин «действительность» деформирован тем, что под ней обыкновенно имеют в виду наличную (или «текущую») действительность, отсекая ее тем самым от прошлого или возможного будущего.

Все сказанное только укрепляет в мысли о важности проблемы происхождения фабульной (жизненно-прозаической) действительности. Выше мы говорили о ситуации воображения: фабульный персонаж обязан своим существованием поэту; поэт испытывает онтологическую потребность в субъекте жизненного существования как практической форме осуществления своего превращенно-словесного (= поэтического) бытия. Это и есть причина появления и существования фабульного персонажа. Очевдно, что субъектом специфически жизненного существования фабульный персонаж может стать только в онтологически «специфированной» сфере, каковой и является фабульная действительность. Она, конечно, не появляется «сама собой», по своей собственной инициативе. С другой стороны, в рабочих тетрадях (из истории создания произведения) писателей мы не встречаем записей о намерении изобразить действительность персонажей с заранее запланированными свойствами. По-видимому, писатель изображает ее, имея в виду свою , наличную для него, жизненную действительность. Следовательно, поэт все-таки «воспроизводит» жизнь и жизненную действительность.

С этим можно согласиться, но при этом следует уточнить (и подчеркнуть): автор воспроизводит ситуацию п р о и с х о ж д е н и я телесной – пространственно-временной – сферы. Он подражает не самой действительности, а тому, кому она обязана своим существованием. Здесь мы возвращаемся к тому «началу», в котором «было Слово», и от которого «стало быть» все сущее, и в первую очередь та сфера, в которой это «всё» и начало быть.

Итак, «началом» для фабульной действительности и всего, в ней пребывающего, является поэт (позже мы уточним это положение). Поэт воображает и превращает себя в совокупность жизненно-прозаических лиц. Упрощая ситуацию, условимся совокупность свести к одному субъекту (своеобразному «Адаму»). В ситуации воображения мы различаем две стадии. Рассмотрим первую. Поэт в ней соотносится с персонажем как воображающий с воображаемым (творящий с творимым). Особенность этой стадии заключается в том, что поэт остается единственным субъектом бытия, только онтологическое состояние этого субъекта характеризуется как превращенное. Соотношение «творящее – творимое» является «внутренним» по отношению к творящему. «Творимого» как особого существа в этом (рассматриваемом) типе отношений нет. Он осуществляет исключительно с л у ж е б н у ю онтологическую функцию: является формой (превращенного) бытия поэта. Если мы эту ситуацию персонифицируем, то ее можно описать (зафиксировать) так: Барон есть Пушкин в его актуальном превращенном состоянии. Очевидно, что «Барон» есть совершенно номинальная величина, действительной же величиной является Пушкин в его превращенном состоянии. У Барона нет «своего» существования, оно отдано осуществлению поэтического бытия Пушкина.

Отношения «творящее – творимое» традиционно обозначаются вертикальною чертою. Вертикальный тип связей и отношений не предполагает наличия двух онтологичеси суверенных субъектов, один из которых Пушкин-поэт, другой – Барон как жизненно-прозаическое лицо. Онтологически вменяемым является только один субъект – Пушкин-поэт. Барон есть субъект жизненного существования, которое, однако, не принадлежит Барону (т.е. не принадлежит себе), а вполне «отдано» осуществлению словесного (по типу) бытия Пушкина-поэта.

Конечно, в этой ситуации заложены условия суверенного существования Барона, но они пока являются чистой возможностью. Чтобы из возможных они стали актуальными, т.е. чтобы Барон стал субъектом «своего» (жизненного – существования, нужно, чтобы появилась жизненно-прозаическая (фабульная) действительность. Барон субъектом своего существования может стать только в жизненно-прозаичесой сфере.

Эта сфера появляется; становится актуальной вторая стадия ситуация превращения/творения. Ее появление причинно обусловлено некоторым изменением состояния поэта (воображающего). Какого рода изменение происходит? – это весьма важно знать, поскольку благодаря ему появляется и существует специфическая (пространственно-временная) сфера, в которой совершается весьма специфический род существования – телесный.

Из только что сказанного следует, что фабульная действительность не только появляется благодаря определенному условию, но и существует благодаря тому, что это условие сохраняет свою актуальность. Фабульная действительность есть, таким образом, «условная» действительность, не являющаяся самобытной; причина ее бытия вне ее самой, во внешних относительно нее обстоятельствах.

Итак, какое изменение происходит с поэтом, следствием которого является обретение жизненным персонажем своего собственного существования? - Мы полагаем, что поэт осуществляет акт самоотрешения: он отчуждает себя от того, в кого он превращается, кого творит. Вследствие этого самоотрешения Барон становится субъектом своего – весьма специфического – существования. Но и с Бароном происходит некоторое изменение, когда он становится субъектом отвлеченно жизненного существования. Поэт не творит фабульную действительность «предварительно», населяя ее – потом – фабульными персонажами одинаковыми по типу, но различными по роду (физическими, растительными и животными) существами. Мы полагаем, что Барон как творимая величина содержит в себе условия своего жизненного существования, которые в ситуации отрешения высвобождаются и становятся внешними условиями этого существования. (Это такая ситуация, в которой вообще появляется «внешнее» и, как следствие, противоположность «внешнее – внутреннее».)

То онтологическое сродство, которое существует между Бароном как субъектом жизненного существования и жизненной действительностью как сферой этого существования объясняется тем, что эта действительность совпадала с Бароном (Барон и действительность его существования были одно), но в акте отрешения Барона от поэта действительность отрешилась от Барона и противостала ему как онтологическое условие его специфически жизненного существования. Барон, станоясь субъектом «своего» существования (онтологической монадой), но обходится ему это отрешением от бытия поэта и онтологически преобразованием его самого: то, что было с ним одно (следовательно, было им), отчуждается от него и противостоит ему как внешнее («объективное») условие его отрешенного существования.

Итак если поэт «отражает» действительность (одна автортетная точка зрения), то он может воспроизвести какой угодно (по объему) фрагмент; если он «творит» действительность он не может сотворить «часть» действительность (фрагмент), а только целое действительности. Вторая точка зрения, не будучи авторитетной, подобно первой, является гораздо боле привлеательной, поскольку она фиксирует поэта как субъекта, способного своим бытием решить конфликт, актуальный в сфере «последнего целого» (термин М.М.Бахтина).

Данная точка зрения не позволяет относиться к фабульной действительности как к самобытной онтологической сфере, «объективно» данной человеку для существования. Это существование может «испортить» сферу, сделать ее непригодной для жизни (излюбленный мотив писателей-фантастов), но тут речь идет лишь о борьбе за жизненное пространство, принявшей космический масштаб (продолжение теории Ч.Дарвина). Поэтическое творчество фиксирует «место» фабульной действительности в последнем целом; указывая на причину ее возникновения, она тем самым указывает на ненормальность состояния этого целого именно, на что указывает присутствие в его составе фабульной действительности.

Что нам дает знание о действительности как целом? – Мы оставляем жизненную (фабульную) точку зрения, которая не выводит нас за пределы жизненной проблематики, и получаем возможность определить жизнь и жизненную действительность в составе последнего целого (вариантом которого является «единое поле»). Мы, таким образом, получаем возможность определить функцию жизненной (телесной) действительности в составе поэтического целого (поэтического мира). Наше внимание перемещается с фабульной действительности на поэтическое целое. Возникает проблема организованности поэтического мира, места и значения в ней целого героя. Словом, это знание (знание о целом жизненно-прозаической действительности) выводит нас на проблематику, важную для человека и цели его бытия, но не просматриваемую (и как бы не существующую) из сферы жизненно-прозаической действительности.

Мы фиксируем ситуацию происхождения фабульной действительности, подчеркивая (обращая внимане) при этом на изменение состояния поэта как на причину этого происхождения. Мы, таким образом, занимаем определенную позицию в составе поэтического целого итем самым можем фиксировать поэта как субъекта бытия, относительно которого событие жизни определяется как его составляющая (мы говорим о соотношении поэтического и жизненно-прозаического бытия ока с понятной осторожностью). Событие поэтического бытия направлено на восстановление нормального (лолжного) состояния поэтического целого, завершающего событие жизни, разворачивающегося в границах жизненно-прозаической действительности (следовательно, отменяющего ее онтологическую актуальность).

О МЕСТЕ ФАБУЛЬНОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

В ПОЭТИЧЕСКОМ ЦЕЛОМ

Фабульная (или, как определял ее М.М.Бахтин, жизненно-прозаическая) действительность занимает – не совсем справедливо – центральное место в том, что обозначается термином «художественное произведение». Читателя интересует прежде всего жизненная история, рассказанная в произведении. Это отношение к произведению словесного искусства поддерживается научным авторитетом: искусство жизнь отражает, и по тому, как художник осуществляет эту основную функцию искусства, следует оценивать его произведения. Эта концепция искусства, бывшая авторитетной в продолжение довольно долгого времени, уступает место другой точке зрения, формирующейся в настоящее время. Она получила наименование онтологической поэтики. Основной тезис этого воззрения на художественное творчество и его результат состоит в том, что автор (конкретно поэт) перемещается в центр внимания как субъекта восприятия, так и исследователя. Онтологическая концепция художественного творчества является производной от более общей концепции – концепции человека. Онтологическая поэтика оказывается дисциплиной той отрасли знания, главным, точнее, единственным, предметом которой является человек, т.е. антропологии.

Человек, согласно этой концепции, есть «единое в трех лицах»: целое человека, собственно человек и субъект жизненного (животного) существования. Онтологической основой того, что мы именуем человеком, является не животное существо, а собственно человек. Человек – это не разновидность животного, обладающая «дополнительными» свойствами, а совсем другое, собственно человеческое, существо. Собственно человек «в миру» знаем нами как «воображающий». Воображающий, таким образом, онтологически особое существо, суверенное по отношению к субъекту телесного (жизненного) существования. Собственно человек, не являясь телесной величиной, пребывает вне телесной (пространственно-временной) действительности. Он осуществляется двумя онтологическим формами: языковой (обычный случай) и словесной (исключительный). По причине внетелесности (отсутствия тела) собственно человек осуществляется не прямо, не в качестве непосредственно языкового или словесного существа, но опрсредствованно – как субъект превращенно-языкового бытия. Собственно человек превращает себя в субъекта телесного существования и совершает свое превращенное бытие через онтологическое посредство субъета непосредственно телесного существования. По этой причине собственно человек принимает форму воображающего.

Собственно человек, мы сказали, воображает и превращает себя в субъектов телесного существования, в том числе жизненного. Однако они становятся субъектами непосредственно телесного существования при наличии соответствующего онтологического условия. Этим условием и является жизненно-прозаическая действительность. Она позволяет тому, в кого превращает себя собственно человек, онтологически эмансипироваться от собственно человека (воображающего) и пребывать в этой действительности в качестве особого существа (монады) и вступать в жизненно-прозаические (фабульные) отношения с другими телесными существами.

***

- Фабульная действительность фактически является центром внимания читателя; для него это естественно, поскольку он сам является жизненным существом (не вполне, но онтологически причастен к жизненному существованию); читая произведение, он расширяет свой жизненный опыт.

- его стихийный интерес к чужой (другой) жизни получает научную поддержку: искусство мыслится теоретическим искусствознанием как форма отражения (следовательно, познания) действительности; художественное произведение отталкивается от действительности возвращается к ней.

- жизнь в художественном произведении о т р а ж е н а; субъект восприятия, таким образом, имеет дело с такой своеобразной величиной, как «изображение (т.е. отражение) жизни»; по тому, как как жизнь изображена, можно (следует) судить о художественных достоинствах его произведения.

- «достоинства» могут относиться только к «произведению»; автор выступает здесь в качестве мастера, добившегося значительных (даже исключительных) результатов в умении изображать.

- однако кое-где эта концепция давала сбои или «обогащалась» такими наблюдениями и фактами (соображениями, заявлениями, положениями и под.), которые, в сущности, ее опровергали (классический пример – ст. Д.С.Лихачева «Внутренний мир художественного произведения»). Восприятие художественного произведения связано с ожиданием «художественного впечатления». «Художественность» (впечатления) относится к изображению (т.е. произведению: характеристика Сальери «безделицы» Моцарта), Это впечатление произведено умением, мастерством, искусностью «художника»: знаток восхищается со знанием дела, «профан» (для которого, собственно, и пишется произведение) восхищается наивно (просто «нравится», но именно такого признания и добивается художник). Считается, что художник или «Видит» красоту, например, природы и передает ее, или «придает» красоту (прелесть, привлекательность) тому, что само по себе не может быть оценено как «прекрасное» и не нуждается в такой оценке;

- очевидно, это различные по природе впечатления. В последнем случае возможно, что мастерство (искусность) изображения каким-то образом «облагораживает» самый предмет. Хотя может подчеркнуть именно непривлекательность этого предмета. (сослаться на Лессинга) В первом случае от «художника» требуется совсем другого, чем владение искусством. Точнее, это «другое» требуется не от художника («профессионала»), он не этому обучался, не этим стремился овладеть. Это «другое» - способность овладеть позицией вненаходимости. Овладевание позицией вненаходимости не относится к сфере профессиональной компетенции «художника». Здесь мы фактически касаемся проблемы, относящейся к природе человека, которую мы не можем здесь обсуждать, поэтому ограничимся ссылкой на Б.Христиансена и М.М.Бахтина. Они утверждают, что писатель должен занять позицию вненаходимости относительно героя. Об этом говорил еще Дени Дидро в своем трактате «Парадокс об актере». (Еще один из множества примеров стихийного проявления природы поэзии.) Из «самой» жизни красоту природы (и жизни вообще) увидеть невозможно, возможно, потому, что красоты в ней не было и нет. Жизнь прозаична и прагматична. Все сущее в ней озабочено одной проблемой – проблемой выживания.

АВТОР

(тезисы)

1. Итак, Д.Лихачев обращает внимание на то, что предполагалось как бы само собой разумеющимся, а именно то, что выведенные автором лица существуют в некоторой действительности. Они не являются непосредственно поэтическими. Эта действительность сотворена, а не «списана! С объективной действительности.

2. Моя цель теперь: выяснить тип бытия автора: в каких формах оно осуществляется, какое имеет отношение к человеку.