Последовательность:

1. Констатирую факт: внимание читателя привлекает то событие, которое изобразил автор. Это событие совершается жизненно-прозаической (фабульной) действительности. Эта действительность является планом архитектонической организации автора. Наша задача – выяснить те функции, которые осуществляет фабульная действительность в их соотношении (отношении?) с целями авторского бытия.

2. Автор – субъект собственно человеческого бытия как составляющей целого человека. Поскольку человек осуществляется внетелесными формами, его бытие может быть только превращенным. Автор воображает себя в субъекта жизненного существования, через посредство которого он и осуществляет свое – авторское – бытие. Поэт является субъектом бытия, словесного по своему типу и превращенного по способу осуществления. Чтобы осуществлять свои существованием бытие автора персонаж должен быть субъектом с в о е г о – специфически жизненного существования. Событие этого существования и совершается в пространственно-временной – фабульной – действительности.

3. Таким образом: фабульная действительность, с одной стороны, является местом и онтологическими условиями жизненного существования, в которой существует, например, Онегин как фабульный персонаж; с другой стороны, Онегин есть форма авторского бытия, т.е. с этой – «другой» - стороны Онегина нет, а есть Пушкин в его превращенном состоянии. Эти две стороны соотнесены неоднозначно. Они и поддерживают друг друга (чтобы осуществлять бытие автора, персонажу нужно существовать самому) и противоречат одна другой. Автору необходимо преодолеть свою превращенность, персонажу нужно осуществлять свою жизнь и продолжать ее в потомстве. Просто осуществляя свою жизнь, персонаж осуществляет превращенное бытие автора, но мешает ему достичь своей цели, потому что то, что для автора есть преодоление своей превращенности, для персонажа есть преодоление своей жизни, т.е. смерть, чему он, естественно, сопротивляется.

Ряд эпизодов: 1) автор – субъект превращенного бытия. В ситуации поэтического творчества ситуация обостряется; 2) автор существует превращенным (опосредствованным) образом; 3) ситуация воображения: автор воображает персонажа; персонаж появляется не «из ничего», а «из самого автора»; происходит разделение автора на творящего и творимого (из которого творится персонаж); 4) акт отрешения и изоляции; 5) персонаж есть творимый автор в его отрешенном и изолированном виде; положение персонажа: тот, кто есть в действительности фабулы субъект своего – специфически жизненного - существования, в последнем целом есть творимый автор в его отрешенном и изолированном состоянии; 6) промежуточный итог: состояние автора; 7) фабульная действительность осуществляет три функции: отрешает, изолирует, осуществляет бытие персонажа.

Какой вывод я делаю из этой лекции? -

Что я должен сказать в этой лекции?

1. Автор – это собственно человек как составляющая целого человека в его высшем онтологическом статусе. Человек – внетелесное (внежизненное) существо. Человек осуществляется в языковой и словесной форме. Вследствие этого он не может осуществляться непосредственно – в прямо языковой или прямо словесной форме, а может осуществляться опосредствованно – в превращенно-языковой или превращенно-словесной форме. Из сказанного следует, что человек (как составляющая целого человека) в с е г д а находится в превращенном состоянии, т.е. он п о с т о я н н о воображает. Воображение для него – не намеренный акт, а постоянно возобновляемое усилие. Но обычно человек воображает себя по ходу жизненного события – чтобы, например, «проиграть» жизненную ситуацию, в которой он оказался. Событие его «человеческого» бытия оказывается, во-первых, весьма кратким; во-вторых, причинно обусловленным жизненными (внешними для него) обстоятельствами; в-третьих, не завершенным. Событие поэтического бытия меняет дело весьма радикально. Собственно человек усиливается онтологически: из субъекта языкового по типу бытия он становится субъектом словесного бытия по типу и превращенного по способу осуществления. Причина такого усиления (вдохновения) – не жизненное обстоятельство, а превращенное состояние как недолжное. Превращенное состояние от этого усиления обостряется и становится нетерпимым. К онтологическому аспекту присоединяется ценностный: автор стремится овладеть высшей ценностью – любовью.

2. Нужно обезвредить слово «творение» как слово, направляющее наше внимание по ложному следу, переводящее его на персонажа и отвлекающее от автора. Нам же необходимо автора сохранить в зоне внимания.

3. Что касается собственно фабульной действительности: подчеркнуть ее отрешающую и изолирующую функции. Персонажи как бы абсолютизируют себя в онтологическом плане. Онегин думает, что он Онегин в абсолютном смысле, между тем он Онегин только в пространстве и времени. И это благодаря пространству и времени воображаемый отрешился от воображающего и с т а л в одном случае Онегиным, в другом – Татьяной и проч. Относительность бытия.

4. Фабульная действительность не предшествует персонажу. Мы видим персонажа в действительности – уже вполне оформленной, - и нам представляется, что эта действительность уже была, и персонаж в ней только «появился». Между тем фабульная действительность в известном смысле является как бы «персональной». Каждый персонаж и воображается и существует в своем – персональном - пространстве и времени. Нельзя вместе с тем отрицать и общего пространства и времени, к которому персонаж адаптируется, но при этом персональное пространство и время не стирается, не исчезает. Фабульная действительность создается р а д и персонажа.

5. Нужно извлечь максимум из идеи, что автор во-ображает персонажа не «из ничего», а «из самого себя». Все происходящее, что происходит с персонажами или между ними, происходит с автором. Эту перспективу необходимо выявить и не терять. То, что происходит м е ж д у Онегиным и Ленским, только своего рода проекция того, что происходит с Пушкиным-автором и является практической формой осуществления этого (происходящего с автором). Автора в этом случае надо мыслить как разделившегося на воображающего и воображаемого. Вот это онтологически некомфортное для автора состояние и является причиной его онтологической (же) активности.

6. Если автор разделился на воображающего и воображаемого, то этим как бы задается цель: нужно это разделение преодолеть. Мы уже сказали, что человек постоянно находится в состоянии превращенности. Он не знает, как это состояние осуществилось, что ему пришлось при этом делать (какие действия осуществлять). Когда человек воображается намеренно, даже в этой ситуации он не может отдать себе отчета в том, что он совершает, когда он точно знает, что он осуществляет акт воображения. И даже в самой сильно выраженной ситуации воображения автор (поэт) не знает (знание – весьма специфическая активность человека), что с ним делается, но он знает (онтологически), что от него требует его онтологическая форма. То знание, которое мог бы почерпнуть из нашего исследования Пушкин (например), ему бы не пригодилось для тех целей, которые он достигал. Потому что мы (я) только узнаем о том, чем в действительности был Пушкин, но наше знание не делает нас обладателем того, что (о чем) мы узнаем.

7. Не знающий о том, что он из себя представляет, человек является как бы безответственным субъектом. Поэт – просто потому, что он является субъектом высшего в онтологическом плане бытия, - этим знанием владеет, а потому является бытийно и ценностно вменяемым субъектом. Когда на человека нисходит вдохновение, с ним происходит перемена б ы т и й н о г о характера: он становится онтологически мощным существом. Вдохновение – не умение находить словесный эквивалент своему внутреннему состоянию («передавать» его словами), а быть субъектом поэтического бытия, т.е. быть способным совершить то, что и должен совершить субъект словесного бытия.

8. Воображаемый в отрешенном и изолированном состоянии является фабульным персонажем. Цель автора – превозмочь превращенное состояние. Это превращенное состояние конкретизируется как разделение автора на воображающего и воображаемого. От того, что поэт – воображаемый в его сильнейшей онтологической позиции, то и разделение его на воображающего и воображаемого должно быть (стать) причиной фундаментальной ситуации. Теперь цель преодоления превращенности должна конкретизироваться как преодоление разделения на воображающего и воображаемого. Поскольку воображаемый отрешен и изолирован, он становится персонажем. Воображающий онтологически воздействует на воображаемого. Эта по-видимому простая ситуация (все мы имеем представление о том, что означает воздействовать), не так проста: воображающий не пребывает в спокойной и невозмутимой ситуации, позволяющей ему как бы диктовать свою онтологическую волю воображаемому. Субъект превращенного бытия оказывается в весьма сложной ситуации. В чем это проявляется? Превращенность предполагает, с одной стороны, субъекта, сохраняющего свою онтологическую идентичность: речь идет не об исчезновении одного субъекта и появлении множества, его заменяющих, но о с о с т о я н и и того же самого субъекта, который не «распадается» на множество других субъектов, но переменяет свое состояние с непосредственного на опосредствованное (превращенное), но тот, кто пребывает в этом состоянии, - все тот же субъект. Это состояние мы и должны описать. Превращенный субъект продолжает существовать, но теперь его бытие осуществляется не прямо и непосредственно, но опосредствованно и превращенно. – Что это значит? – То, что бытие субъекта воображения осуществляется через того, в кого он себя вообразил. Если Пушкин вообразил себя в Онегина – следовательно, через существование Онегина. Онегин в этой ситуации является формой осуществления Пушкина-автора, а событие существования Онегина – формой, осуществляющей событие бытия Пушкина-автора (поэта). Но если это так, то появляются требования к форме: она должна быть адекватной форме бытия Пушкина-автора. Отвечает ли этому требованию Онегин как субъект жизненного существования, возможного в жизненно-прозаической (фабульной) действительности? – Мы полагаем, что нет, не отвечает. – Почему? – Потому, что Онегин (как и его действительность) есть онтологическая односторонность. Онегин как субъект жизненного существования не может вполне осуществить превращенное (поэтическое) состояние Пушкина по причине своей онтологической односторонности. Словесная форма, превращая себя в жизненную, обрекает себя на вечное превращенное состояние, потому что в жизненной действительности нет причин для прекращения жизни: пространственно-временная сфера «продуцирует» жизнь. Словесная форма, можно сказать, автоматически превращает себя на положительную и отрицательную односторонности. То есть: Онегину как субъекту односторонне жизненного существования противостоит Онегин как субъект односторонне смертного существования. Мы считаем Онегина субъектом жизненного существования, но он, как и все остальные персонажи, есть субъект смертного существования – не в том, разумеется, смысле, что «все люди смертны» («люди», т.е. человек, как раз бессмертны), а в том смысле, что Онегин есть субъект отрицательного существования, пребывающий в антипространстве и антивремени.

9. Эта, сама по себе сложная ситуация, осложняется следующим обстоятельством. Мы знаем, что фабульный персонаж как в своей положительной, так и отрицательной односторонности – осуществляет бытие автора как субъекта превращенного бытия. Но, чтобы осуществить эту функцию, он должен быть субъектом своего – непосредственно жизненного – существования. И по отношению к этому субъекту автор должен определиться. И это определенность может привести нас в смущение, потому что относительно субъекта односторонне положительного существования автор определяется как творец (Бог), относительно субъекта односторонне отрицательного существования он определяется как антитворец (Дьявол). Мы допускаем мысль о существовании Дьявола, но уж никак не соединяем с ним имени Пушкина. Но, если принять во внимание сказанное, приходится соглашаться с тем, что поэту присуща и ипостась Дьявола. Это, кстати, может быть обосновано и теоретически: поэт является единственным субъектом бытия. Его превращенное состояние может быть причиной существования множества субъектов, но они существуют в других онтологических измерениях, поэтому мы не можем сказать: вот Пушкин вообразил себя в Онегина, и субъектов бытия стало двое: Пушкин и Онегин. Онегин существует в другом онтологическом измерении (фабульной действительности), и если мы фиксируем Пушкина-автора, то помыслить рядом с ним Онегина мы не можем. Но Онегин существует, и существует «на самом деле» - в своем измерении. Но «на самом деле» не означает «абсолютно». Пушкин как субъект поэтического бытия – уже по причине своей превращенности – является субъектом недолжного бытия. Это – недолжное – бытие структурируется, ему свойственна организация. И вся организация в целом и каждый ее момент являются недолжными, в том числе и те, которые мы – по причине своей односторонности – считаем положительными и желаем, чтобы они существовали, а их противоположности ушли в небытие.

10. Автор не отражает чужое бытие (свое как чужое), но совершает с в о е бытие – со своими конфликтами и способами их разрешения, а также со своей целью. Цель авторского бытия – двоякая – онтологическая и ценностная. Онтологическая: перестать быть автором, т.е. преодолеть свою превращенность и из субъекта превращенно-словесного бытия стать субъектом непосредственно словесного бытия; ценностная: стать субъектом содержанием бытия которого является любовь. Эти цели соотнесены, потому что любовь и может осуществлять только как содержание бытия субъекта, которое осуществляется словесными формами в их правильном, т.е. непосредственном, виде (состоянии).

11. Что побуждает человека стать автором? – Человек = целое человека; целое человека есть онтологическая общность субъекта животного существования и человека. Собственно человек - о с о б о е существо. В обычном состоянии целое человека деформировано в сторону жизненного (животного) субъекта, его функция – служебная. В исключительных случаях – целое человека деформировано в сторону человека. В этой ситуации человек выходит на первое место в целом человека, и его бытие как воображающего становится ведущим. То, что было «смазано» в обыкновенных ситуациях (противостояние собственно человека и собственно животного) становится основной коллизией. На разрешение этого конфликта и направлено бытие поэта. Однако цель автора состоит не в том, чтобы победить животное в себе, а в том, чтобы преодолеть односторонность как животного, так и собственно словесного бытия. Событие преодоления односторонностей является вместе с тем событием формирования целого человека как субъекта непосредственно словесного бытия (уже не «собственно» словесного, а только словесного).

13. Автор превращает себя, конечно, не в субъекта специфически животного существования, но «персонаж», о котором мы постоянно говорили, рассматривая ситуацию воображения, и есть животное существо. Человек = целое человека; целое человека = целое героя; целое героя = фабульный п е р с о н а ж + драматический (эпический, лирический) г е р о й. Итак, поэт превращает себя в целое героя. Как это осуществляется – на этот естественный вопрос в этой точке нашего исследования мы ответить не можем.

14. Рассматриваю ситуацию воображения/превращения. Главное: персонаж есть творимый автор в его отрешенном и изолированном состоянии. Мы вынуждены противопоставлять то, что есть в некотором пане (измерении) бытия, тому, что есть в последнем целом. Однако это не означает, что мы противопоставляем то, что «кажется», тому, что есть «на самом деле». Тот субъект, что существует в пространстве и времени, «на самом деле» есть Онегин, но в последнем целом это отрешенный и изолированный творимый (воображаемый) Пушкин.

15. Три функции фабульной действительности: а) онтологическая (она обычно представляется как единственная; относительно произведения это действительно так, относительно автора она не является самой главной); б) отрешающая и в) изолирующая. Осуществляя Онегина-персонажа, фабульная действительность как бы удостоверяет его жизненный онтологический статус как единственный, у г р о ж а я ему смертью. Смерть – персонифицированная изоляция творимого автора в его отрешенном состоянии.

16. Своеобразие поэтического конфликта: в поэтическом конфликте жизнь есть только сторона, а не место столкновения двух одинаково жизненных устремлений. При этом жизнь берется в ее онтологическом статусе – не отдельные эпохи или цивилизации, а жизнь в ее противопоставлении другим формам бытия. В бытия автора событие жизни осуществляется вполне: от исходной ситуации (акт отрешения есть причина появления фабульной действительности и начала события жизни) и до ситуации, в которой происходит завершение события жизни: превращенность преодолевается, жизнь как служебная по отношению к бытию автора форма исчерпывает свою функцию.

Лекция первая.