Vallerstayn_I_-_Posle_liberalizma_-_2003-1

Глава 12. Марксизм после крушения коммунистических режимов 213

поляризация снизилась благодаря перераспределениям государства благосостояния. Таким образом, утверждали — Маркс явно ошибался.

Безусловно верно то, что реальный доход рабочего класса (или, точнее, квалифицированных рабочих) повышался, так, что абсолютной поляризации между буржуазией и пролетариатом не произошло (хотя не столь ясно — чтб мы можем сказать об относительной поляризации). Но беря каждое индустриальное государство изолированно, мы совершаем ту же теоретическую ошибку, которую делали и марксисты, объединенные в партии, и классические либералы. В действительности, страны, о которых идет речь, являются лишь частью целого капиталистической мироэкономики и именно в рамках последней происходят процессы, описанные Марксом. Стоит взять за единицу анализа капиталистическую мироэкономику, как сразу же видишь две вещи.

Во-первых, на уровне мироэкономики обнищание постоянно. Оно не только относительное (это принимает даже Мировой банк), но носит и абсолютный характер (о чем свидетельствует, к примеру, растущая неспособность периферийных зон обеспечить достаточное количество основных продуктов питания для своего населения).

Во-вторых, наблюдение, касающееся повышающихся реальных доходов рабочего класса в индустриальных странах, искажается чрезмерно узкой перспективой. Мы часто склонны забывать, что все эти страны (изначально в основном Соединенные Штаты, но на сегодняшний день все) — это страны иммиграции, принимающие постоянный поток иммигрантов из периферийных зон, и эти иммигранты не извлекают выгод из этих повышающихся реальных доходов. А это — еще один способ напомнить об отношении классовой борьбы и борьбы «народов», на что указывалось ранее.

«Рабочий класс», реальные доходы которого действительно повышаются, состоит по большей части из местных «туземных», или этнически доминирующих, групп. Нижний слой, однако, — это слой преимущественно иммигрантов первого или второго поколения, для которых экономическая поляризация остается реальностью. Не будучи «местного» происхождения, они имеют тенденцию вести свою классовую борьбу под знаменем борьбы за права угнетенных рас и этнических групп. Социальную поляризацию можно отрицать, лишь давая истинной буржуазии и пролетариату чересчур узкие определения (по преимуществу отражающие социальную ситуацию XIX в.). Если же мы применим более полезное определение — лица, живущие по существу на текущие доходы, которые, однако же, поляризуются — то тогда увидим, что Маркс был совершенно прав. Даже большая доля населения мира попадает в ту или другую категорию. Они живут не со своей собственности и не на ренту, но на доход, который извлекают из своего включения в настоящее время в реальные экономические процессы мира.

Идеология

Маркс был материалистом. Он полагал, что идеи не приходят из ниоткуда

ине являются просто продуктом раздумий интеллектуалов. Наши идеи, наши науки отражают социальную реальность нашей жизни, говорил он,

ив этом смысле все наши идеи производны от конкретного идеологического климата. Многие с удовольствием указали, что эта логика должна быть прнложима и к самому Марксу, и к рабочему классу, который Маркс поместил в специальную категорию, так как считал его универсальным классом. Разумеется, эта критика правомерна, но она лишь расширяет ту область, к которой применимы аргументы Маркса.

Сегодня, когда вновь открылось для обсуждения все историческое

и обществоведческое интеллектуальное наследие XIX в., размышлять

осоциальных базисах наших идей и наших мыслителей представляется необходимым как никогда. Очевидно, что не Марксом выдуман тезис

осоциальной детерминации идей, даже несмотря на то, что этот тезис оказался связан с его мировоззрением. Общепринято считать этот тезис марксовским. Поэтому нет оснований недооценивать как важность анализа идеологий (включая марксизм), так и важность вклада Маркса в этот анализ.

Отчуждение

Концепт отчуждения известен менее других, поскольку сам Маркс использовал его не столь часто. Тем более, что некоторые аналитики даже приписывают этот концепт только «молодому Марксу» и потому отметают его. В этом они явно не правы, поскольку, как мне кажется, концепт отчуждения имеет фундаментальное значение для мысли Маркса.

Рассматривая отчуждение как воплощение зол капиталистической цивилизации, Маркс в его ликвидации видел величайшее достижение будущего коммунистического общества. Ибо, по Марксу, отчуждение есть тот недуг, который, в своем главном воплощении — собственности — разрушает цельность человеческой личности. Бороться против отчуждения — значит, бороться за то, чтобы восстановить людям их достоинство.

Оспаривать этот тезис можно единственным образом: выдвигать доказательства того, что отчуждение есть неизбежное зло (своего рода первородный грех), что с ним невозможно что-либо сделать, разве что со временем можно ослабить его наиболее губительные выражения. Тем не менее, трудно было бы отрицать, что глубинной причиной всех значительных социальных возмущений нашего времени является не что иное, как отчуждение.

Маркс предлагает нам возможность представить социальный порядок иного типа. Несомненно, его часто упрекали в том, что он недостаточно ясно проговаривал свои утопии, но тогда это предстоит сделать нам. Его мысль никуда не делась. Если ее полностью игнорировать, кому, или чему, это пойдет на пользу?

Глава 12. Марксизм после крушения коммунистических режимов 215

Литература

Balibar Etienne. From class struggle to classless struggle? // Race, nation, class, ed. E. Balibar and I. Wallerstein. London: Verso. L: Verso, 1991. P. 153-184.

LefebvreHenri. Marxismexploded//Review,4, 1985. P.19-32.

Wallerstein Immanuel. Class conflict in the capitalist world-economy // Race, nation, class, ed. E. Balibar and I. Wallerstein. London: Verso. L: Verso, 1991. P. 115-124.

Wallerstein Immanuel. Social conflict in post-independence Black Africa: the concepts of race and status-group reconsidered // Race, nation, class, ed. E. Balibar and I.Wallerstein. London: Verso. L: Verso, 1991. P. 187-203.

ГЛАВА 13

Крах либерализма

1989-1991 гг. обозначили решающий поворотный пункт современной истории. С этим, кажется, согласны все. Но от чего к чему произошел поворот? 1989 — это год так называемого конца так называемых коммунистических режимов. 1990-1991 гг. — непосредственные временные границы так называемой войны в Персидском заливе.

Эти два события, теснейшим образом связанные, вместе с тем совершенно различны по характеру. Конец коммунистических режимов обозначил окончание эпохи. Война в заливе — начало эпохи. Одно событие закрывает, другое открывает. Одно взывает к переоценке, другое к оценке. Одно — история обманутых надежд; другое — история еше не реализованных страхов.

И все же, напоминает нам Бродель, «события — это пыль», даже великие события. События не обретают смысла, пока мы не можем включить их в ритмы conjunctures^ и в тенденции tongue dur&e2K Но это легче сказать, чем осуществить, поскольку мы должны еще решить, какие conjonctures и какие структуры имеют отношение к проблеме, наиболее релевантны ей.

Давайте начнем с конца коммунистических режимов. Я определил его как конец эпохи, но какой эпохи? Будем ли мы анализировать его как конец послевоенной эпохи (1945-1989 гг.) или как конец коммунистической эпохи (1917-1989 гг.), или как конец эпохи Французской революции (1789-1989 гг.), или же как конец восхождения современной мнросистемы (1450-1989 гг.)? Его можно интерпретировать во всех этих смыслах.

Позвольте мне, однако, отвлечься на время от последней из интерпретаций и начать с анализа этого периода как окончания эпохи 1789-1989 гг., с ее двумя ключевыми революционными движениями — 1S48 и 1968 гг. Заметьте, пока что мы не упоминаем о 1917-м. Как можно охарактеризовать этот период? Как период промышленной революции? Буржуазной(ых) революции(ий)? Демократизации политической жизни?

11 Конъюнктуры, стечения обстоятельств (фр). — Прим. перев. ''Длительная временная протяженность (фр.). — Прим. черев.

Современности? Каждая из этих интерпретаций является общим местом и обладает некоторой (и даже немалой) убедительностью.

Вариацией на эти темы, причем наиболее точной, пожалуй, могло бы стать определение эпохи 1789-1989 гг. как эпохи триумфа и господства либеральной идеологии; в этом случае 1989 г., год так называемого конца коммунистических режимов, на самом деле обозначил бы падение либерализма как идеологии. «Возмутительно и неправдоподобно! Это при возрождении-то веры в свободный рынок и права человека!» — скажете вы? Тем не менее этот так. Но, чтобы оценить доказательства, давайте начнем с самого начала.

В 1789 г. во Франции произошли политические потрясения, которые назвали Французской революцией. Как политическое событие, она прошла через много фаз, от начальной фазы неопределенности и замешательства к якобинской фазе, а затем, через междуцарствие Директории, — к наполеоновской фазе. Мы можем доказать, что в определенном смысле революция нашла свое продолжение в последующих революциях 1830, 1848, 1870 гг., и даже в Сопротивлении во время Второй мировой войны. Через все эти события был пронесен лозунг «свобода, равенство, братство» — звонкий клич современного мира, который оказался исключительно двусмысленным.

Итоги Французской революции, если говорить собственно о Франции, весьма неоднозначны. Произошли необратимые перемены, которые действительно многое изменили, и было много кажущихся перемен, которые не изменили ничего. Была преемственность между «старым порядком» и революционным процессом, как давно показал Токвиль3*, и были решительные разрывы. Однако не эти итоги для Франции являются предметом нашего внимания. Двухсотлетний юбилей с его банальностями уже прошел.

Влияние Французской революции (взятой в широком смысле) на миросистему как целостность — вот та тема, которой я хотел бы заняться. Французская революция преобразовала умонастроения и положила начало «современности* как мировоззрению современного мира. Под современностью мы понимаем восприятие нового как чего-то хорошего и желаемого, потому что мы живем в мире, на каждом уровне нашего существования пронизанном прогрессом. Если говорить конкретно о политической арене, современность означает признание перемен «нормой» в противовес восприятию их чем-то «ненормальным» и преходящим, случайным. Наконец, этос, созвучный структурам капиталистической мироэкономики, стал так широко распространен, что даже те, кто чувствуют

3> ТоквильАлексис де (1805-1859) — французский историк, политолог, член Французской академии с 1841 г. Его книга «L'Ancien Regime et la Revolution» (1856) изменила взгляд на Французскую революцию, которая, как подчеркивал Токвиль, была не резким разрывом с прошлым, а скорее «завершением задачи, над которой трудились десять поколений». —

Прим.издот.ред.

218 Часть IV. Смерть социализма

себя при нем неуютно, вынуждены считаться с ним в своем публичном дискурсе.

Проблема стала состоять в том, как обходиться с «нормальностью» изменений на политической арене, ведь те, кто потерял власть, всегда стремятся вернуться к ней. Различные подходы к тому, как обходиться с «нормальностью» перемен, составляют суть того, что мы стали называть «идеологиями» современного мира. Первой идеологией, вышедшей на сиену, был «консерватизм», тот взгляд, что от изменений следует воздерживаться как можно дольше, а их размах необходимо сдерживать как можно энергичнее. Заметим, однако, что ни один серьезный консервативный идеолог никогда не предлагал полной неподвижности, то есть не занимал позицию, которой можно было придерживаться в предшествующую эпоху.

Ответом «консерватизму» стал «либерализм», который рассматривал разрыв со «старым порядком» как решающий политический разрыв и конец эпохи «незаконных» привилегий. Политическая программа, воплощенная в идеологии либерализма, состоит в совершенствовании современного мира средствами продолжающейся «реформы» его институтов.

Последней появилась идеология «социализма», которая отвергала индивидуалистические презумпции либеральной идеологии и настаивала на том, что общественная гармония не придет просто в результате освобождения индивидов от всех ограничений, навязываемых традицией. Скорее общественная гармония должна быть социально сконструирована, и для некоторых социалистов она могла быть сконструирована лишь в результате длительного исторического развития и великой социальной битвы, «революции».

Все три идеологии уже присутствовали к 1848 г. и с тех пор в течение XIX и XX вв. вели между собой шумные битвы. Повсюду создавались политические партии, явно отражающие эти идеологические позиции. Строго говоря, никогда не существовало бесспорной и окончательной версии ни одной из этих идеологий, всегда существовало немало путаницы с разграничительными линиями между ними. Однако как в профессиональном, так и в народном политическом дискурсе всегда было общепризнанным существование этих идеологий и то, что они представляли три разных «настроения», три различных стиля политики при признании перемен нормой: политика осторожности и осмотрительности; политика постоянной рациональной реформы; политика ускоренного преобразования. Иногда мы называем это политикой правых, центра и левых.

Необходимо отметить три момента, касающиеся идеологий в период, последовавший за 1848 г., потому что всемирная революция 1848 г. — она совмещала первое появление сознательного рабочего движения как политического действующего лица с «весной народов» — определила политическую повестку дня на следующие полтора века. С одной стороны, «потерпевшая поражение» революция (революции) 1848 г. показала

(показали), что политические изменения не будут ни такими быстрыми, как хотелось бы ускорителям, ни такими медленными, как хотелось бы осторожным. Наиболее убедительным предсказанием (именно предсказанием, а не пожеланием) была постоянная рациональная реформа. Таким образом, либеральный центр добился триумфа в центральных зонах мироэкономики.

Но кто должен был осуществлять эти реформы? Здесь обнаруживается первая аномалия, которую следует рассмотреть. При начальном расцвете идеологий, между 1789 и 1848 гг., все три идеологии занимали в антиномии государство — общество явно антигосударственные позиции. Центральный пункт этой антиномии также был последствием Французской революции. Консерваторы разоблачали ее как попытку использовать государство для подрыва и отрицания институтов, понимавшихся как основополагающие для общества, — семьи, общины, церкви, монархии, феодальной иерархии. Либералы, однако, также разоблачали государство как структуру, которая мешала каждому индивидууму — который считался ими главным действующим лицом в конституировании общества — преследовать свои собственные цели, как он/она определил(а) их для себя, основываясь на том, что Бентам называл «калькуляцией удовольствия и боли» *К И социалисты тоже отвергали государство на том основании, что оно отражает волю привилегированных вместо воли всего общества. Потому для всех трех идеологий «отмирание государства» казалось искренне желаемым идеалом.

И тем не менее — в этом и состоит аномалия, о которой мы упомянули — несмотря на этот единодушно отрицательный взгляд на государство в теории, на практике (особенно после 1848 г.) выразители всех трех идеологий многими путями двигались к усилению государственных структур. Консерваторы пришли к взгляду на государство как на замещающий механизм, ограничивающий то, что они считали распадом морали, в связи с тем, что традиционные институты более не были в состоянии выполнять эту функцию либо не могли ее выполнять без поддержки государственных полицейских учреждений. Либералы пришли к взгляду на государство как на единственный рациональный механизм, способный поддерживать устойчивую скорость и правильное направление реформ. Социалисты после 1848 г. почувствовали, что никогда не смогут преодолеть препятствия на пути глубокого преобразования общества, не овладев государственной властью.

Вторая большая аномалия состояла в том, что, хотя все говорили о трех различных идеологиях, в политической практике каждая идеологическая партия пыталась свести политическую сцену к дуаль-

*' Бентам Иеремия (1748-1832) — английский философ, социолог, основатель утилитаризма — одного из течений английской философии. Бентам делает попытку оценивать действия людей, государственные институты и законы с точки зрения удовольствия и боли, ими приносимыми. Автор книг «A Fragment on Goverment» (1776) и «An Introduction to the Principles of Morals and Legislation» (1781). — Прим. издат. ред.

220 Часть IV. Смерть социализма

нести, провозглашая, что две другие идеологии в основе своей схожи. Для консерваторов и либералы, и социалисты были людьми, верующими в прогресс, желающими использовать государство для манипулирования органическими структурами общества. Для социалистов консерваторы и либералы представляли лишь варианты защиты ста- тус-кво и привилегий высших слоев (комбинации старой аристократии и новой буржуазии). Для либералов и консерваторы, и социалисты были авторитарными оппонентами либерального идеала, расцвета индивидуальности во всех ее потенциях. Это сведение трех идеологий к дуальной схеме (в трех различных версиях), несомненно, отчасти было лишь преходящей политической риторикой. Однако на более фундаментальном уровне оно отражало постоянное переструктурирование политических союзов. В любом случае в течение 150 лет это сведение троичности к дуальности создавало немало политической путаницы, не в последнюю очередь в понимании идеологических этикеток.

Но самой большой аномалией было то, что 120 лет после 1848 г. — то есть по крайней мере до 1968 г. — под видом трех конфликтующих идеологий мы на самом деле имели лишь одну, безоговорочно господствующую, идеологию либерализма. Чтобы понять это, мы должны рассмотреть, какая конкретная проблема была неизменным предметом дебатов в течение всего периода, причем фундаментальная общественная проблема, требующая решения.

Великой «реформой», к которой призывали, чтобы капиталистическая миросистема оставалась политически стабильной, была интеграция рабочего класса в политическую систему, чтобы преобразовать таким образом господство, основанное только на силе и богатстве, в господство, основанное на согласии. У этого процесса реформ были две главные опоры. Первой было согласие на введение всеобщего избирательного права, притом таким образом, что, хотя каждый мог голосовать, результатом могли быть лишь незначительные институциональные изменения. Вторая состояла в передаче части всемирного прибавочного продукта трудящимся классам, но так, что большая часть оставалась в руках господствующих слоев и сохранялась система накопления капитала.

Географической зоной, где наиболее настоятельно требовалась такая социальная «интеграция», были государства центральной зоны капиталистической мироэкономики — прежде всего Великобритания и Франция, а также другие государства Западной Европы, США, колонии белых поселенцев. Мы знаем, что эти преобразования были постепенно осуществлены в период 1848-1914 гг., и к началу Первой мировой войны уже существовали модели всеобщего избирательного права (хотя в большинстве случаев лишь для мужчин) и государства благосостояния, уже реализовавшиеся, пусть и не полностью, во всех этих государствах.

Мы можем просто сказать, что либеральная идеология достигла своих целей, и остановиться на этом, но этого будет недостаточно. Мы должны

отметить также, что произошло в ходе этого процесса и с консерваторами, и с социалистами. Ведущие консервативные политики превратились в «просвещенных консерваторов», то есть в реальных соперников официальных либералов в процессе интеграции трудящихся классов. Дизраэли, Бисмарк и даже Наполеон III являются хорошими примерами этой новой версии консерватизма, который можно определить как «либеральный консерватизм».

В то же время социалистическое движение промышленно развитых стран, включая его наиболее воинствующие образцы типа германской социал-демократической партии, стало ведущей парламентской силой в борьбе за либеральные реформы. Через свои партии и профсоюзы социалисты осуществляли «народное» давление, чтобы добиться того, чего хотели либералы, приручая трудящиеся классы. Не только Бернштейн, но также и Каутский, Жорес и Гед, не говоря уж о фабианцах, стали теми, кого можно назвать «либеральными социалистами».

К 1914 г. политическая работа в промышленно развитых странах была большей частью разделена между «либеральными консерваторами» и «либеральными социалистами». В ходе этого процесса чисто либеральные партии начали исчезать, но произошло это только потому, что все значительные партии фактически стали либеральными. Под маской идеологического конфликта скрывалась реальность идеологического консенсуса.

Первая мировая война не разрушила этот консенсус. Она скорее укрепила и расширила его. 1917 г. был символом этого расширения либерального консенсуса. Война началась политическим убийством в периферийной зоне мироэкономики, в Боснии-Герцеговине. Для государств центра настал момент выйти за пределы узкой цели интегрировать собственные трудящиеся классы и задуматься об интеграции более широких сегментов всемирных трудящихся классов, тех, что жили в периферийных и полупериферийных зонах миросистемы. Говоря сегодняшним языком, проблемой стало приручение Юга способами, аналогичными способам приручения трудящихся классов центральной зоны.

Было предложено два способа разрешить проблемы Север—Юг. Один был выдвинут глашатаем обновления либерализма на общемировом уровне, Вудро Вильсоном. Вильсон просил США вступить в Первую мировую войну, «чтобы сделать мир безопасным для демократии». После войны он призвал к «самоопределению наций». Какие нации имел в виду Вильсон? Очевидно не нации в государствах центральной зоны. Процесс создания эффективного и легитимного государственного механизма давно уже был завершен во Франции и Великобритании, и даже в Италии и Бельгии. Вильсон говорил, разумеется, о нациях или «народах» трех великих империй, находившихся в процессе распада: Российской, Австро-Венгерской и Оттоманской — все три включали в себя периферийные и полупериферийные зоны мироэкономики. Короче, он говорил о том, что сегодня мы называем Югом. После Второй мировой войны принцип самоопреде-

222 Часть IV. Смерть социализма

ления наций был распространен на все остальные колониальные зоны — в Африке, Азии, Океании и Карибском бассейне.

Принцип самоопределения наций был на всемирном уровне структурной аналогией принципа всеобщего избирательного права на национальном уровне. Так же, как каждый индивидуум должен был считаться политически равным и имеющим один голос, так и каждая нация должна быть суверенной и потому политически равной и, следовательно, имеющей один голос (принцип, воплощенный сегодня в Генеральной Ассамблее ООН).

Но на этом вильсонианский либерализм не остановился. На национальном уровне следующим шагом после введения всеобщего избирательного права было учреждение государства всеобщего благосостояния, то есть перераспределение части прибавочного продукта посредством государственного трансферта доходов. На всемирном уровне следующим шагом после самоопределения должно было стать «национальное (экономическое) развитие», программа которого была выдвинута Рузвельтом, Трумэном и их наследниками после Второй мировой войны.

Нет необходимости говорить, что консервативные силы реагировали со своими обычными осторожностью и неприязнью к явственному призыву вильсонианцев к глобальной реформе. Также нет необходимости говорить, что после разрушений, причиненных Второй мировой войной, консерваторы начали видеть в либеральной программе достоинства, и вильсонианский либерализм после 1945 г. фактически стал либеральноконсервативным тезисом.

Но 1917 г. бесспорно имел и другое значение. Это был год Русской революции. Только что родившееся вильсонианство столкнулось с великим идеологическим оппонентом, ленинизмом. Идеи Ленина и большевиков возникли на политической арене как протест в первую очередь против преобразования социалистической идеологии в то, что я назвал либеральным социализмом (то же, что бернштейновский ревизионизм, к которому Ленин относил и позицию Каутского). Ленинизм, таким образом, предлагал воинствующую альтернативу, сначала своей оппозицией участию рабочих в Первой мировой войне, а затем захватом государственной власти в России большевистской партией.

Мы знаем, что в 1917 г. социалисты повсеместно, в том числе и в России, рассчитывали на то, что первая социалистическая революция произойдет в Германии; в течение нескольких лет большевики ожидали, что их революцию продолжит революция в Германии. Мы знаем, что революция в Германии так и не произошла, и большевикам пришлось думать, что же делать дальше.

Принятое ими решение имело две стороны. С одной стороны, они решили строить «социализм в одной стране». Тем самым они вступили на путь, где основным требованием советского государства по отношению к миросистеме стала политическая интеграция советского государства в миросистему в качестве великой державы и экономическое развитие