1.2. Определение объекта морфологии

Объектом морфологии являются минимальные двусторонние (или «знаковые») единицы языка (чаще всего называемые морфемами) и «жесткие» комплексы этих единиц, обладающие особыми свойствами (такие комплексы называются слово­формами или просто словами). Таким образом, можно сказать, что вся морфологическая проблематика помещается в пространстве между мор­фемой и словоформой; на менее техническом языке морфология определяется как описание свойств слова и его (значащих) частей (ср. приведенную выше формулировку И. А. Мельчука). Те языковые средства, который позволяют выражать значения внутри слова, являются морфологическими средствами, те языковые значения, которые выражаются внутри слова, являются морфологическими значениями.

Вопросы о двух различных способах определения круга лиц, под­лежащих призванию к наследованию оснований наследования (кстати, наименование ст. 111 Кодекса). Если наследование — это частный случай универсаль­ного правопреемства, то называя «закон» и «завещание» основаниями наследования, мы должны будем признать, что они являются юриди­ческими фактами — основаниями наследственного правопреемства или, по крайней мере, основаниями возникновения наследственного правоотношения. Наличие завещания можно было бы, конечно, рассматривать в каче­стве юридического факта (правда, не очень понятно, к какой их разно­видности относящегося), но как быть с его полным либо частичным отсутствием, а также с наличием обстоятельств, исключающих (пол­ностью или в части) применение содержащихся в нем норм?

Наглядное представление о различных способах определения объекта и задач морфологии может дать, заимствованная нами (в слегка модифицированном виде) из работы (Т. В. Булыгина сама, в свою очередь, использовала схему, предложенную французским филологом Пьером Гйро около 40 лет назад).

Вопросы о двух различных способах определения круга лиц, под­лежащих призванию к наследованию оснований наследования (кстати, наименование ст. 111 Кодекса). Если наследование — это частный случай универсаль­ного правопреемства, то называя «закон» и «завещание» основаниями наследования, мы должны будем признать, что они являются юриди­ческими фактами — основаниями наследственного правопреемства или, по крайней мере, основаниями возникновения наследственного правоотношения. Наличие завещания можно было бы, конечно, рассматривать в каче­стве юридического факта (правда, не очень понятно, к какой их разно­видности относящегося), но как быть с его полным либо частичным отсутствием, а также с наличием обстоятельств, исключающих (пол­ностью или в части) применение содержащихся в нем норм?

Наиболее традиционное понима­ние морфологии ограничивало ее объект «формами слов» (т. е. описанием того, из каких значимых частей могут состоять словоформы данного языка и по каким правилам происходит соединение этих частей в единое слово). Следует уточнить, что традиционную морфологию интересовали даже не любые морфемы в составе слова, а преимущественно грамматические; ее задачей, таким образом, оказывалось лишь описание формальных ме­ханизмов словоизменения («парадигм»). Описание словообразовательных механизмов целиком относилось к ведению лексикологии; что касает­ся значений грамматических морфем, то и их описание из морфологии исключалось и считалось задачей синтаксиса. Так, во многих традицион­ных грамматических описаниях какого-либо языка еще совсем недавно в разделе «Синтаксис» можно было найти параграф, озаглавленный, на­пример, «Употребление глагольных форм»: это «употребление» и было ге переводе на современную терминологию) описанием морфологической семантики словоизменительных глагольных показателей. А в конце XIX -начале XX вв. подобный взгляд на «разделение труда» между синтаксисом и морфологией был скорее правилом, чем исключением.

Вопросы о двух различных способах определения круга лиц, под­лежащих призванию к наследованию оснований наследования (кстати, наименование ст. 111 Кодекса). Если наследование — это частный случай универсаль­ного правопреемства, то называя «закон» и «завещание» основаниями наследования, мы должны будем признать, что они являются юриди­ческими фактами — основаниями наследственного правопреемства или, по крайней мере, основаниями возникновения наследственного правоотношения. Наличие завещания можно было бы, конечно, рассматривать в каче­стве юридического факта (правда, не очень понятно, к какой их разно­видности относящегося), но как быть с его полным либо частичным отсутствием, а также с наличием обстоятельств, исключающих (пол­ностью или в части) применение содержащихся в нем норм?

При этом, конечно, проблемы грамматической семантики оставались суще­ственно менее разработанными. Асимметрия «формального» и «содержательного» плана в традиционных (да и во многих современных) описаниях языков неред­ко поражает: вполне типичной является ситуация, когда правилам образования какой-нибудь «основы перфекта» посвящена не одна страница, тогда как зна­чению тех же самых «перфектных» форм — всего лишь несколько невнятных строчек. По мере возможности, мы постараемся исправить эту асимметрию, пред­ложив (во второй части) максимально подробный обзор достижений современной грамматической семантики. [5, c.121]

Вопросы о двух различных способах определения круга лиц, под­лежащих призванию к наследованию оснований наследования (кстати, наименование ст. 111 Кодекса). Если наследование — это частный случай универсаль­ного правопреемства, то называя «закон» и «завещание» основаниями наследования, мы должны будем признать, что они являются юриди­ческими фактами — основаниями наследственного правопреемства или, по крайней мере, основаниями возникновения наследственного правоотношения. Наличие завещания можно было бы, конечно, рассматривать в каче­стве юридического факта (правда, не очень понятно, к какой их разно­видности относящегося), но как быть с его полным либо частичным отсутствием, а также с наличием обстоятельств, исключающих (пол­ностью или в части) применение содержащихся в нем норм?

В дальнейшем в лингвистической теории возобладало расширенное понимание задач морфологии. Попытки расширения происходили в двух направлениях: «формальном», от клетки (1) к клетке (3) нашей схемы, и «словесном», от клетки (1) к клетке (2). При «формальном» понимании в морфологию — в соответствии с буквальным значением этого терми­на — включается все то, что имеет отношение к описанию «формы», будь то форма слова или конструкции; тем самым морфология (полностью оправдывая свое название) вторгается в традиционно синтаксическую область. Такой взгляд, популярный в особенности в 20-30 гг., в пери­од резкой смены традиционной парадигмы (и защищавшийся самыми разными исследователями от И. А. Бодуэна де Куртенэ и Ф. де Соссюра до О. Есперсена и В. Матезиуса), несмотря на его логичность, не получил распространения в дальнейшем. В настоящее время преобладает, как мы уже убедились, «словесный» подход, согласно которому к морфологии имеет отношение все то, что выражается «внутри слова» (будь то содержа­тельные или формальные аспекты его устройства). Именно этот подход отражен в процитированном в начале определении И. А. Мельчука; он был свойствен уже многим представителям европейского и американского структурализма 30-40 гг. (В. Брёндаль, Л. Блумфилд и др.).

Вопросы о двух различных способах определения круга лиц, под­лежащих призванию к наследованию оснований наследования (кстати, наименование ст. 111 Кодекса). Если наследование — это частный случай универсаль­ного правопреемства, то называя «закон» и «завещание» основаниями наследования, мы должны будем признать, что они являются юриди­ческими фактами — основаниями наследственного правопреемства или, по крайней мере, основаниями возникновения наследственного правоотношения. Наличие завещания можно было бы, конечно, рассматривать в каче­стве юридического факта (правда, не очень понятно, к какой их разно­видности относящегося), но как быть с его полным либо частичным отсутствием, а также с наличием обстоятельств, исключающих (пол­ностью или в части) применение содержащихся в нем норм?

В отечественной русистике встречается и несколько иное понимание объекта морфологии, согласно которому задача морфологии сводится к описанию слово­изменения (как и при традиционном подходе), но, в отличие от традиционного подхода, значения грамматических показателей также рассматриваются в рамках морфологического (а не синтаксического) описания. Эта точка зрения после­довательно проводится, например, в Академической грамматике русского языка или в очерке. Представленный в настоящей книге более широкий подход к морфологии (при котором в мор­фологию включается как словообразование, так и словоизменение) обусловлен прежде всего ее типологической ориентацией. Не во всех языках существуют словоизменительные морфемы; тем не менее, представляется естественным гово­рить о морфологическом описании и применительно к таким языкам, в которых имеются словообразовательные морфемы, но отсутствуют словоизменительные. Число таких языков, как полагал еще Дж. Гринберг, значительно. Кроме того, граница между словоизменением и словообразованием для целого ряда языков далеко не так очевидна, поэтому включение в морфологию любых «внутрисловных» значений, независимо oт их грамматического статуса, представляется методологически более надежным. [7, c.110]