§3 На пути к научной дисциплине

Человек задаёт Природе множество вопросов,

с её «точки зрения» бессмысленных, и желает

получить ответы однозначные и укладывающиеся

в любезные ему схемы.

С. Лем. Summa technologies

Из опыта, полученного в полевых и в лабораторных экспериментах, стали «кристаллизоваться» логически проработанные совокупности высказываний учёных, занятых изучением феномена поведения. Они отличались друг от друга и нередко – радикально отличались. По какой причине? Причина универсальна для сегодняшней науки. Вместе с каскадом новых открытий, возникали и новые версии механизмов, определяющих как особенное, общее в организации поведения и психики животных. Заметим, что названная проблема стала привлекать исследователей из разных областей знания, которые рассматривали предмет с существенно различных позиций, в различных условиях, да ещё изучая его различными методами, а в силу этого, образовавших несколько научных направлений и школ. В результате, постепенно, шаг за шагом стали складываться отдельные научные дисциплины. Благодаря чему научные данные оформлялись в виде внутренне связных концепции, которые по-своему (опираясь, например, на опытные данные, полученные с помощью физиологических, анатомических или иных методов) объясняли поведение животных и давали основания для формулировки конфликтующих суждений, опиравшихся на равно достоверные эмпирические сведения. Между такими суждениями часто бывали разрывы и противоречия, что приводило к дискуссиям разных школ, а иногда и к нелицеприятной полемике и даже к расколу в сообществе учёных, работающих в рамках общих проблем.

В принципе достаточно допустить, что факты и закономерности могли (бы) опираться на единые или очень сходные для всех биологических видов механизмы. В том числе, они могут быть справедливыми и для человека (вида Homo sapiens). Что исследователи объективно описывают разные стороны единых явлений. Казалось бы, остаётся только непредвзято оценить – как всё обстоит в действительности. И вслед за тем примириться к общей пользе.

К счастью, наука, которая является живым социокультурны.м «организмом», предназначенным и приспособленым для работы с информацией в неопределённом мире, устроена так, что способна превращать многие свои недостатки в достоинства. Важно даже не то, что сегодня она организована во всемирную сеть так или иначе взаимодействующих академий, университетов и лабораторий (оптимально институирована). Наука содержит своеобразные механизмы устранения научных ошибок и, главное, механизмы, которые инициирую постоянное её развитие.

Впрочем, социологи науки (гуманитарии!) обратили внимание (учёных!) на то, что сами они, в своём кругу, весьма скептически относятся к уровню объективности в публикуемых научных трудах и к «научной рациональности» вообще.

Во-первых, учёные-естественники отдают себе отчёт в том, что избежать моментов субъективности в науке невозможно в принципе, и с этим следует считаться, а не закрывать на это глаза. Вот как представляется в интервью, взятом у биохимика Спендера, его озабоченность обезличенностью научных публикаций, с помощью которой, по его мнению, маскируется безответственность авторов, становящаяся традицией.

Одна из причин в том, что публике навязывается миф о рациональности и логичности науки. Это действительно ужасное, вдалбливаемое в школе представление, будто наблюдения проводятся так, как об этом писал Дарвин. Такое «непредубеждённое наблюдение» – просто чепуха. Как и вопрос: «Что вы видите?» И правда, что же вы в самом деле видите? Бог его знает, да всё что угодно. Фактически вы видите по большей части то, что хотите увидеть. Или выбираете одну из двух довольно близких возможностей. По сути дела, мы всё время выступаем в роли историков, описываем события задним числом...

Во-вторых, существует проблема научных ошибок. Довольно забавно то, что учёные нередко называют в качестве источника таких ошибок «неспособность отдельных (других, но не их лично) коллег «понимать факты».

Если мир природы столь ясно говорит о себе через данного ученого, то как случилось, что другие представляют этот мир неверно? Как объяснить позицию тех учёных, которые мешают миру природы правильно выразить себя в их взглядах?

Тем не менее, научные дисциплины представляют собой системы «дискурсов» – особым образом оформленных (заданных в виде «формулировок» законов и специфических явлений) рассуждений учёных, которые признаются в науке достоверными (или правдоподобными). И с этим очень трудно что-то поделать.

Попробуем теперь проследить, как выстраивались последовательности концепций в науке о поведении.

Поведение как биологический феномен

Оказалось, что изучение поведения в рамках естественнонаучного подхода – это задача величайшей сложности. Более ста лет интенсивной работы учёных показали, что большинство проблем, связанных с изучением поведения как биологического феномена, с величайшим трудом поддаются решению средствами специальных наук например, зоологии и медицины, анатомии и физиологии, психологии или экологии.

Почему? Посмотрим, как в рамках физиологии рассматривается феномен «поведения».

Поведение это – «... Форма жизнедеятельности человека и животных, которая изменяет вероятность (1), продолжительность (2) и форму (3) их контакта с внешним объектом, дающая возможность удовлетворять имеющуюся у организма потребность. ... Приспособительное поведение является средством индивидуального приспособления животных к окружающей среде».

Получилось корректное определение, но с ним очень трудно работать. Ключевое слово здесь – приспособление (формы приспособления, адаптации). И поведение есть одно из средств адаптации, эквивалентное физиологическим средствам, которые реализуются во внутренней среде организма за счёт целесообразной реакции его клеток и органов. То есть проблемы, связанные с изменениями в среде обитания, в своей основе являются сходными для всех животных. Вместе с тем, животные разных видов достигают своих целей очень разными способами, и эти различия настолько же характерны для каждого вида, как и их различия в особенностях обмена веществ, в форме тела, окраске, специфике запаха и вокала.

При этом известно, что структура и функции тесно увязаны друг с другом и представляют собой две характеристики одного явления – приспособительную организацию живого тела в его статике и динамике. И исследование функции бесплодно без изучения структуры её (функцию) исполняющей. Все основополагающие физиологические открытия, начиная с работ И. П. Павлова были бы невозможны без знания анатомического и микроскопического строения органов, функции которых изучались.

Если исходить из положения, что поведение – это особый инструмент адаптации, то угадывается и перечень целевых стратегий жизнедеятельности, которые обязательны для любого животного: а) избегать неблагоприятных условий; б) питаться (обеспечивать себя энергией и сырьём для самовоспроизводства); в) прожить достаточно долго, чтобы оставить потомство, г) найти полового партнёра и спариться; д) обеспечить выживание потомства. Трудно не согласиться, что именно эти аспекты жизни животных были ведущими в том пространстве, где шла эволюция их поведения. Но ровно в той же мере они влияли на совершенствование их формы тела и на многие неповеденческие функции. Следовательно, мы возвращаемся к очевидному – поведение эволюционирует совместно с органами-эффекторами, с органами чувств и с нервной системой. Да и само поведение осуществляется лишь в границах, которые определяются возможностями их средств восприятия, исполнительных органов и мозга.

Животное не сможет «... летать, если у него нет крыльев, кричать, петь, лаять, если у него нет голосовых связок, становиться на задние лапы, если строение его тела не позволяет этого. Животное не сможет писать слова, даже если у него большой палец на руке противопоставляется остальным, но нет нервных механизмов, которые направляли бы руку, с тем чтобы она выводила буквы»

Для ученых-биологов привычно сравнивать животных по внешним признакам или по внутренним органам. Причём отличаться близкие виды могут лишь по одному признаку формы, вовсе не очевидному. Лишь относительно недавно стало понятно, что граница между разными видами может пролегать и по некоторым особенностям поведения.

Наконец, было сказано: «Поведение, направленное на решение адаптационных задач, столь же разнообразно, как и морфологические приспособления». Этот смелый тезис сформулирован Полдингом и Уитменом (1957). И теперь в явном виде встал вопрос, что же следует считать специфическими единицами поведения? И это очень важно, так как учёные не могут работать, не выделив «объект и предмет исследования». При этом, разные понимания предмета исследования диктуют и существенно разные методы изучения, разные установки (эвристики) на поиск истины, а следовательно, и разные картины этой истины в умах учёных и общества.

Чтобы понять названное обстоятельство, обратимся к эпизоду, лежащему в основании истории науки, изучающей поведение животных.

На первом этапе – в XVIII и в начале XIX века – определились два основных направления: антропоморфизм и механицизм, подходы которых хотя и наивны, но вполне понятны. Их аргументы довольно образно охарактеризованы одним из ведущих специалистов в этой области – французским учёным Р. Шовеном.

Механицисты вслед за Декартом считали, что животное – это всего лишь машина, а посему, как утверждал, например, Мальбранш, собаку можно истязать, не обращая внимания на её визг – это не больше, чем скрип плохо смазанного механизма; отсюда с совершённой очевидностью явствует, что собаку этот философ никогда по-настоящему не видел. Сторонникам же антропоморфизма животное представлялось без малого человеком, существом, способным любить, страдать и рассуждать почти по-человечески; такие крайности наводят на мысль, что и эти зоофилы тоже никогда собаку не видели. Я хочу сказать, что и те, и другие видели не собаку, а своё собственное предвзятое представление о ней.

В дальнейшем – в конце XIX и начале XX века – самим ходом развития науки антропоморфический подход был отвергнут, а механистический получил развитие в работах Леба, Уотсона и Павлова. Они сформулировали фундаментальный постулат: любым выводам должно предшествовать наблюдение. При изучении животных необходимо отказаться от попыток узнать то, что нам знать не дано, а именно – узнать, что собака думает (и думает ли она вообще). Но, наблюдая, мы сможем узнать, что она делает.

Такой подход успешно развивался бихевиористами и рефлексологами и получил в позднейших работах название «атомистического» подхода, который господствовал в XIX и начале XX века. Его представители пытались выявить атомы поведения – самые простые, элементарные поведенческие акты, из комбинаций которых должно складываться поведение животного в целом.

Так, американский биолог и физиолог Ж. Леб (1859 – 1924) считал, что элементы поведения животных аналогичны тропизмам, которые присущи растениям (хорошо известны повороты цветков и листьев у подсолнуха или герани к свету). Наиболее известен опыт Леба с гусеницами золотистого шелкопряда. Он помещал гусениц в стеклянную трубку с запаянным концом, который был повёрнут в сторону солнца, и они «автоматически» ползли в сторону солнечных лучей, где и гибли под воздействием нагрева (тем не менее не отступали). Этот неадаптивный (вынужденный!) автоматизм, который так похож на движение растений, произвёл на Леба огромное впечатление, и он посчитал, что обнаружил один из «атомов» поведения. Именно адаптивная индифферентность, не соотнесённость тропизмов со стратегиями выживания целостного организма и вызвали особое восхищение Леба, так как позволяли, по его мнению, разрушить концепцию «свободы воли», мучавшую тогда натуралистов. При этом Леб и его сторонники указывали, что аналогичным образом ведут себя, например, ночные бабочки, летящие на огонь. Но игнорировалось то, что в естественных условиях те же гусеницы шелкопряда ведут себя совершенно иначе, чем в тесной стеклянной трубке, а именно – едва начинает припекать солнце, как они (как и всякое другое животное) прячутся в тень. Для ночных бабочек свет свечи или электрической лампочки, по сути дела – это явления аномальные, искусственно привнесённые в их мир человеком, а их фототропизм представляет собой природный механизм ориентации в темноте по относительно неподвижным и недосягаемым небесным источникам света (Луне, звёздам).

Вместе с тем, учение о тропизмах внесло заметный вклад в изучение способов ориентации животных в пространстве.

Гораздо большее значение в исследовании поведения имели работы физиологов школы И. П. Павлова, которые полагали, что сложное поведение можно расчленить на элементарные единицы – рефлексы Часть таких рефлексов является наследуемой (безусловные), в значительной степени специфичной для каждого вида животных, а другая часть приобретается в индивидуальном опыте и надстраивается на врождённые рефлексы или замещает их (условные).

Важным методическим условием их работы была изоляция животного (собаки) и фиксация его в особом станке, не допускающем никаких движений. Учёные добивались, чтобы на строго определённый раздражитель животное отвечало строго определённой реакцией. В результате, у собаки вырабатывалась ассоциативная связь между поеданием пищи и сопровождающим индифферентным стимулом (звуком, вспышкой света), и в конце концов один лишь звук (или свет) вызывал слюноотделение. Собственно говоря, исследовался лишь один из атрибутов «пищевого» поведения собаки – слюноотделение. И сознательно игнорировались как «помехи» другие действия (непроизвольное виляние хвостом, настораживание ушей, учащение дыхания и другие), обычно сопровождающие приём пищи собакой. Это направление внесло огромный вклад в развитие понимания работы висцеральных (внутренностных) механизмов организма животных и человека, но построенная на этом основании физиология высшей нервной деятельности так и не дала исчерпывающего объяснения большинству психических феноменов.

Проблема названных направлений, конечно, не в методах, а в методологическом принципе атомизма. Ограничения принципа удачно иллюстрируется придуманной Р. Шовеном притчей:

... Пусть марсианин, впервые попавший на нашу планету, нашёл часы. Как он сообразит, что это такое? Если он специалист по металлам, то он не преминет отметить сплавы, из которых состоит корпус, отметит способы обработки и т. п. (это микроанатомия); затем его внимание привлекут шестерёнки и анкерное устройство, их взаимодействие (физиология). Но если, достигнув этого пункта, он не сделает следующего шага, не перейдёт к «внешнему», «молярному»... изучению часов, не увидит, что этот механизм измеряет время, то упустит основное и ничего в часах не поймёт.

Что же представляет собой «молярный» подход к изучению поведения?

Такой подход был сформулирован в 20-е годы XX века О. Хейнротом, К. Лоренцам и Н. Тинбергеном. Ими была основана «объективистская школа», которая сделала упор на наблюдение за поведением животных в естественных условиях. А тот раздел науки, который начал формироваться в рамках этой школы, назвали «этология». Термин этология был предложен в 1909 году палеонтологом-эволюционистом Л.Долло и означал «учение о нравах» животных.

Что же является предметом исследования этологов, каковы их методологические установки?

Если продолжить аналогию с часами в руках марсианина (где он понял, что часы – это машина, измеряющая время), тогда, распространив его интерес на животных, окажется, что волк – это машина, ловящая зайцев, бобёр – это машина, строящая плотины и так далее. То есть оказывается, что изучение поведения животного как функции, характерной для него активности исключительно информативно для понимания сущности этого животного в «земном мире». Для чего совершенно необходимо выяснить, к чему животное проявляет «страстный интерес», а следовательно – изучать целостные инстинктивные формы поведения, ибо только здесь можно обнаружить истинную «целесообразность».

Важно и ещё одно обстоятельство, которое известно биологам – ведущим интересом паука служит паутина, для птицы же главное – её гнездо. В связи с этим этологи считают, что, изучая пауков, вопросы следует формулировать «на языке нитей и паутины», а изучая птиц, надо спрашивать «на языке пушинок и веточек». Непонимание данного положения очень непродуктивно и приводит к тому, что «... опыты с осьминогом, крысой и шимпанзе дают курьезно схожие результаты, заставляющие предполагать, что шимпанзе, осьминог или крыса – одно и то же». Наиболее продуктивными в этом плане оказались исследования инстинктивных форм деятельности, связанных с общественным поведением (агрессия, брачное, родительское поведение и другое). Здесь принципиально важен взаимный обмен информацией между членами сообществ. Именно здесь обнаружена ведущая роль особых коммуникативных сигналов, способных включать, выключать или переключать инстинктивные программы поведения, которые были названы «релизерами». Было обнаружено, что инстинкты – это не просто сложные композиции рефлексов, а нечто качественно иное.

Неоспоримой заслугой этологии следует считать то, что благодаря ей сформировалось нечто вроде «морфологии» поведения. Стало возможным судить о нормальных и аномальных формах поведения, сравнивать репертуары поведения и появилась реальная основа для генетики поведения, для изучения генотипа и фенотипа поведения, законов наследования психопатологии, экспериментальной психофизиологии и даже психиатрии и, наконец, для сравнительной психологии человека и животных.

Возможность синтеза

В настоящее время предприняты попытки совместного, междисциплинарного подхода к решению загадок мозга в рамках новой науки нейробиологии, которая объединяет усилия нейроанатомов, нейрофизиологов, этологов, психогенетиков, биохимиков и других специалистов. С нейробиологами охотно сотрудничают психологи «когнитивного» направления, оформившегося в конце 60-х годов. Смысл работы нейробиологического направления был образно сформулирован одним из его основоположников С. Роузом как поиск «Розеттского камня» науки о мозге, как поиск средств синтеза знаний на пути к выяснению языков мозга. Для этого нужно было осознать, что специальные языки науки, которыми пользуются разные учёные для описания одних и тех же явлений, совершенно равноправны и несводимы друг к другу. Но, если уяснить правила перевода, то они станут, дополняя друг друга, мощным средством для понимания «главного» человеческого языка, станут Розеттским камнем для изучения мозга.

В поведении человека, в его психике, гораздо больше общего с животными, чем принято думать. Совсем не меньше, чем обнаружено в строении органов или в особенностях обмена веществ. А ведь современная медицина немыслима без исследований на лабораторных животных. В этом смысле изучение поведения животных и особенностей их психической деятельности имеет огромные перспективы для медицины и психологии.

Глава II

БИОЛОГИЯ ПОВЕДЕНИЯ И ЭВОЛЮЦИИ

Введение. Типология поведенческих реакций

§ 1 ПРОСТЕЙШИЕ РЕГУЛЯТОРЫ ПОВЕДЕНИЯ

– Таксисы и тропизмы

– Рефлексы

– Инстинкты

§ 2 ВЫСШАЯ ФОРМА РЕГУЛЯЦИИ АКТИВНОСТИ: РАССУДОЧНОЕ ПОВЕДЕНИЕ

– Рассудочное поведение с точки зрения зоопсихолога

– Структурные предпосылки рассудочного поведения

– Взаимообусловленность рассудочного поведения и эмоций

– Об асимметрии мозга и «двойственности» Разума

Глава II