История усадьбы

История эта уходит в XV век и глубже. Сначала деревня была записана за Захаром Беспятных, потом за помещиками Хлустовыми. Затем им владели Овцины и, наконец, князья Васильчиковы. В Отечественной войне 1812 года участвовали трое братьев Васильчиковых и двое братьев Строгановых. Один из них, 19-летний юноша, был убит в первом же бою, что породило семейное предание-предположение: не был ли он прототипом Пети Ростова из «Войны и мира»? Потом оба семейства породнились. Один из братьев, Д.В. Васильчиков (его портрет висит в эрмитажной галерее 1812 года), выдал дочь Татьяну за графа А.С. Строганова и в приданое отдарил им Волышёво. Их сын — С.А. Строганов, последний владелец Волышёва, в 1875 году женился. И снова  на Васильчиковой  — Е. А. (правда, из другой ветви рода).

Личность это была прелюбопытнейшая. Уже в приближенные к нам, но ещё советские времена газета «Вечерний Ленинград» заметку о нём назвала «Зодчий, граф и якобинец». Он прославился как видный земский деятель, щедро дававший деньги на строительство школ, больниц, дорог. Был первым в своём роду моряком. Дослужился, если по современным аналогам, до кавторанга. Совершил кругосветное путешествие на яхте, где ему прислуживала волышёвская дворня. Человек азартный, любил — совсем по Гоголю! — быструю езду и на тройке из своих конюшен за полчаса долетал от Волышёва до Порхова, что и сегодня не каждой иномарке под силу.

С другой стороны, этот «якобинец» крестьян бил. Есть и такие свидетельства. Ударит, бросит деньги к ногам — мол, компенсация за боль, унижение — и уедет. Как там у Дениса Давыдова?

«А глядишь: наш Мирабо Старого Гаврило За измятое жабо Хлещет в ус да в рыло».

Ранняя, всего через пять лет после свадьбы, смерть жены потрясла графа. Он год прожил отшельником на уединённом лесистом острове. А потом навсегда, до самой смерти в 1923 году, уехал из России. Но под Парижем, в память о жене, построил точную копию Волышёва.

В этой версии правда лишь то, что смерть жены он пережил очень тяжело и что в Россию граф больше никогда не возвращался. Но в Париже он вскоре увлёкся двадцатилетней красавицей-актрисой и построил не второе Волышёво, а виллу под Ниццей в подарок новой возлюбленной. Реальное же, единственное Волышёво чуть ли не полвека жило без него своей собственной жизнью, однако всё тут содержалось — за его деньги! — в таком идеальном состоянии, будто барин приедет завтрашним утром.

В позапрошлом веке дворец, прилегающие к нему парк и первоклассный коневодческий комплекс процветали. В советские годы утратили былой блеск. Но всё же порядок здесь был, пока его поддерживали сменявшие друг друга новые хозяева — от сельхозинститута и техникума до конезавода. А вот на пересменке тысячелетий для дворца наступили тяжёлые времена. Он на глазах ветшал, разваливался, растаскивался.

Усадьба сегодня

В Волышёве я бывал неоднократно и в последнее время своими глазами мог наблюдать медленное сползание прекрасного архитектурного ансамбля в небытие. Особенно запомнился один приезд. В упоительную листопадную пору. Берёзы, клёны, липы парка пылали золотом меланхолично опадающей листвы. Деревья были такие высокие, что казалось: стоишь в храме с золотым изнутри куполом. От вознесения взора к этому куполу прощально становилось на душе: так созвучна была печаль этого отбывающего в зимнее небытие парка печали тоже отбывающего в небытие, но уже не в сезонное, временное, а навсегда, —  волышёвского дворца. И зловещим символом врезалась в память деталь: обломок фасада с великолепными лепными украшениями завис, еле держится на каком-то обрывке проволоки. Через месяц, через день, а может быть, через мгновение он оборвётся и рассыплется во прах. И такой «осенний лист» невосстановим, невоспроизводим, как это происходит с годичной периодичностью у парковых деревьев в природе. Это — конец. Всё. Навсегда.

Если догорание осенних красок в парке вызывает мысли пусть о печальной, но — о красоте («печаль моя светла»), то медленная агония обращаемой в руины красоты рукотворной селит в душе пустоту безысходности, особо подчёркиваемую следами былой общественной активности: «Наш ударный труд — полям и фермам!», «Флаг трудовой славы поднят в честь…» А рядом следы уже нынешней, антиобщественной активности: «Люда + Серёжа = love. Ха-ха-ха. Боб! Шурик!»

Руины прекрасных усадебных зданий и павильонов исписаны коряво нацарапанными именами — так дикие звери метят когтями и другими, менее эстетичными способами границы своего местопребывания. И всё это рядом с разрушающимся на дворцовом фронтоне гербом графов Строгановых, с незримо витающим в осеннем воздухе их родовым девизом: «Родине добыл богатство, а себе славное имя».

В 30-е годы прошлого века у нас взрывали церкви. Кинокадры сохранили в мгновение ока оседающий в клубы пыли, во прах храм Христа Спасителя, ныне возрождённый в виде изделия-новодела. Храмы возрождаем. Но одновременно происходит нечто страшное, немыслимое — взрыв всего храма отечественной культуры. Только взрыв медленный, длящийся месяцами и годами. Без динамитных зарядов и клубов дыма, пыли и строительного мусора. Но с неумолимой агонией в конце. Так взрывают Волышёво. При полном безмолвии и местных (порховская райадминистрация недавно ликвидировала последнюю жалкую ставку «смотрителя» разрушающегося дворца), и верховных, общероссийских властей.

В этом году составлен список исторических и культурных памятников Псковской области, в реставрацию которых государство вложит свои средства. Порховская крепость туда, слава богу, попала. Но нет в этом списке таких драгоценных культурных гнёзд не только в районном, но и поистине во всероссийском масштабе, как Волышёво, Холомки, Бельское устье.

В Холомках и Бельском устье, например, в начале 20-х годов ХХ века была летняя колония, где спасались от голода обитатели знаменитого «Сумасшедшего корабля» — Петроградского Дома искусств — М. Добужинский, Е. Замятин, М. Зощенко, М. Лозинский, Л. Лунц, О. Мандельштам, В. Милашевский, Б. Попов, Н. Радлов, В. Ходасевич, К. Чуковский и другие. Что оставило след в их стихах, очерках, воспоминаниях, полотнах и гравюрах. Ходасевич так описал эти края в своём «Бельском устье»:

«Здесь даль видна в просторной раме: За речкой луг, за лугом лес. Здесь ливни чёрные столпами Проходят по краям небес.

Здесь радуга высоким сводом Церковный покрывает крест, И каждый праздник по приходам Справляют ярмарки невест.

Здесь аисты, болота, змеи, Крутой песчаный косогор, Простые сельские затеи, Об урожае разговор…»

А усадебный дом в прекрасных иллюстрациях Добужинского к «Евгению Онегину» — это Холомки.

Культурные гнёзда, между прочим, — не образное выражение. Научный термин, введённый в исследовательский обиход выдающимся нашим учёным Пиксановым, благодаря которому отечественное краеведение обрело ранг серьёзной науки.

Да, Порховской крепости повезло. Холомкам и Бельскому устью тоже. Их нынче взял под своё крыло Петербургский политехнический университет. Здесь жил и здесь же похоронен его первый ректор князь А.Г. Гагарин. На этот пост его рекомендовал инициатор создания Политеха в имперской столице Витте. Затем Гагарин, бывший, кстати, не только талантливым организатором и администратором, но настоящим учёным, попал в опалу за то, что во время студенческих волнений встал на сторону студентов. В первые годы после октября 1917-го охранная грамота, выданная Лениным, спасла его имение от разграбления. В эти годы он ездил в соседнее Волышёво читать лекции по математике студентам обосновавшегося в Строгановском дворце сельхозинститута.

Словом, бывшим владениям князя Гагарина повезло и тогда, и сегодня. А вот дворец в Волышёве, если не случится какое-то чудо, приближается к летальному исходу.