Раздел III

НАПРАВЛЕНИЯ КЛАССИЧЕСКОГО ПСИХОАНАЛИЗА

Адлер (Adier) Альфред (1870— 1937) — австрийский психиатр, осно­ватель психологического направления, называющего себя «индивидуальной психологией». После окончания Венс­кого университета работал врачом в Вене. В 1901 г. выступил в печати с ря­дом статей против нападок на «Толко­вание сновидений» Фрейда. За этими выступлениями последовало пригла­шение от Фрейда вступить в руково­димый им кружок, состоящий тогда

всего из 5 членов, включая самого Фрейда и Адлера. Адлер становится членом кружка в 1902 г. Фрейд делает Адлера президентом Венского психоаналитического общества и со­редактором (редактором был Фрейд) психоаналитического журнала «Zeitschrift für Psychoanalyse». В 1907 г. выходит первая психологическая публикация Адлера «Inferiority of Organs». Здесь содержится первая формулировка аддеров-ской теории комплексов. В 1907 г. в кружок вошли К. Юнг и Э. Блейлер. Вскоре начинается расхождение Адлера с Фрейдом. Адлер выступает с критикой сексуальной этио­логии человеческих феноменов, которой противопоставил концепцию мужского протеста. На заседаниях кружка в начале 1911 г. Адлер развернул дискуссию, в ходе которой изложил свои идеи. В этом же году он выходит из кружка Фрейда и основывает свою группу, которая называлась «Общество свободных психоаналитических исследова­ний» (Society for Free Psychoanalitic Research), но уже .на следующий год получила имя «индивидуальная пси­хология». Основал общество и журнал «Zeitschrift fur Individualpsychologie» (1914), с 1914 по 1937 г. — «International Zeitschrischrift fur Individualpsychologie».

В 1912 г. выходит работа «The Neurotic Constitution», кото­рую сам Адлер оценивал как начало индивидуальной пси­хологии. «Этой работой я основал мою индивидуальную Психологию», — говорил он. Во время первой мировой вой-ны служил в австрийской армии в качестве врача. После войны стал интересоваться педагогическими вопросами, Подверг резкой критике систему Венского школьного об- разования.

В 1935 г. эмигрировал в США. Здесь продолжал свою Клиническую практику, читал лекции в Колумбийском университете. Умер в 1937 г. в Шотландии. Группы индивидуальной психологии продолжали действовать в Ан- глии, Швейцарии, Голландии, Франции, Австрии и объеди-нены в «International Association of Individual Psychology» (1922). В США существовало общество индивидуальной пси-хологии, которое имело свой журнал «American Journal of Individual Psychology».

Индивидуальная психология Адлера является одним из направлений классического психоанализа, так как сохраня-от положение об основополагающей роли бессознательной Психики в жизни человека. Выступая против биологизации человека Фрейдом, Адлер выдвигает положение об обуслов­ленности психики человека общественными условиями его существования. Важное значение для практики воспитания в патопсихологии имеет учение Адлера о компенсации и сверхкомпенсации, отрицающее фатальную зависимость Психического развития личности от органического субстрата.

Соч.: Studie fiber die Minder-wertigkeit von Organen. — Munchen, 1907; Uber den nervosen charakter. —Munchen, 1919; Praxis und Theorie der Individualpsychologie. —Munchen, 1927.

Краткий, но систематический обзор работ Адлера содержится в томе, составленном из отрывков его трудов разных лет с комментариями составителей (The individual Psychology on his Alfred Adier. — In: Ansbacher H.L. and R.R. ed.). Systematic presentation in selection on his writings. — N,Y., 1956).

Лит.: Выготский Л.С. Дефект и компенсация. — В кн.: Выготский Л.С. Собр. соч. — Т. 5. — 1983. — С. 34—49; Зец-гарник Б.В. Теории личности в зарубежной психологии. — М, 1982. — С. 14—18; Какабадзе В.Л. Теоретические проблемы глубинной психологии. — Тбилиси, 1982. — С. 121—153;

Лейбин В.М. Психоанализ и философия неофрейдиз-ма, — М., 1977. — С. 135—157. В сборник включена статья «Индивидуальнаяпсихология» (Individualpsychologie. —In: Saире Е. Einfuhrung in die neurer Psychologie 4 und 5 Aufl.

Osterwieck-Harz, 1931), в которой Адлер раскрывает задачи и основные понятия теории индивидуальной психологии, дает рекомендации по воспитанию.

ИНДИВИДУАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Под именем индивидуальной психологии стала ныне широко известна новая отрасль человекознания, осно­ванная автором настоящей статьи. Большое распро­странение она получила благодаря успехам в коррекционной работе с трудновоспитуемыми, педагогически запущенными детьми и в лечении неврозов. Все больше признаются и ее возможности в области профилактики указанных отклонений в душевном развитии, ее воспи­тательное значение. Нет уже, по-видимому, ни одного направления в психологии, которое не считалось бы с важнейшими положениями индивидуальной психологии. Несмотря на критику, которой первоначально подвер­галась эта теория, не было причин для сколько-нибудь существенного изменения ее научных основ.

Свою первую задачу она видит в новом освещении проблемы тела и души. Исходным материалом для ис­следований явились данные биологии и медицинской патологии; было установлено, что ребенок на собствен­ном опыте узнает свойства и возможности своего орга­низма и в условиях длительного переживания чувства собственной неполноценности (Minderwertigkeitsgefuhl) стремится ощутить собственную целостность, способ­ность преодолеть свою природную слабость, трудности в социальных отношениях, стремится испытать чувство полноценности. Соответственно испытываемым трудно­стям и ощущению своей слабости человек испытывает растущее стремление ощутить свою силу (букв, стрем­ление к власти — Streben nach Macht), с которым свя­зана потребность индивида направить развитие прису­щих ему сил и возможностей к некой конечной, смутно представляемой им цели — «совершенству». Те ду­шевные процессы, движения, формы движения и т. п., способности и «дарования», которые мы позднее нахо­дим в человеке, имеют своим источником индивидуаль­ный опыт, творческую силу индивидов, которая в своем сложном и трудном развитии направлена все к той же мнимой конечной цели. Все сказанное дает нам право называть нашу науку индивидуальной психологией.

В ходе индивидуально-неповторимого освоения ре­бенком мира его творческие стремления встречаются с самыми различными препятствиями. Поэтому с первых двух лет жизни, когда ребенок находит собственное «Я» и начинает свое восхождение к соответствующей этому «Я» конечной цели, все душевные феномены представ­ляют собой не реакции, зависящие от степени напряже­ния, которое ребенок испытывает в определенной си­туации, а творческие установки. Именно поэтому решающее значение приобретает не абсолютная значи­мость его телесных органов и соответствующих им фун­кций, а их относительная ценность, их значение для жизни в данном, индивидуально-своеобразном мире. По­скольку у каждого ребенка этот процесс уникален, мы считаем, что в основе закладывающейся у ребенка ду-шевной структуры лежат не объективные значения, а его индивидуальные впечатления, которые из-за огромного множества влияний на детей и их ошибок не могут быть причинно объяснены. Их особенности можно понять, лишь постигая сущность стиля жизни индивида.

При этом особое значение имеют исследования, вскрывающие конечные цели человека. Не говоря уже о том, что мы вообще не должны рассматривать чело-века иначе как целостное существо, действующее целе­сообразно и обдуманно, человеческая жизнь и все его действия предполагают постоянное стремление к од-ной определенной цели. Телеология душевной жизни подчиняется в общем имманентным закономерностям, но в своем индивидуальном своеобразии цели человече­ских действий определяются самим индивидом.

Если бы нам была известна цель личности, о кото­рой мы (очень приблизительно) можем судить лишь по Тому, как индивид преодолевает свои жизненные за­труднения, то мы могли бы понять и объяснить язык душевных феноменов: как и почему возникли те или Иные их особенности, почему в ходе развития были ис­пользованы те или иные врожденные свойства индиви­да, какими должны быть черты его характера, его аффекты, чувства, его логическое мышление, моральный облик, эстетические чувства, чтобы индивид смог до­стичь своей цели. Мы могли бы понять, почему в его развитии наблюдаются отклонения от нормы и на­сколько они велики, если бы смогли узнать, насколько цель индивида отличается от нашей и вообще от целей, предписываемых нормами общественной жизни. Ведь мы можем узнать почерк знакомого композитора в не­известной нам до сих пор мелодии, а в форме завит­ков архитектурного украшения — определенный ар­хитектурный стиль, поскольку часть всегда связана с целым. Определить жизненный путь человека таким образом не всегда столь же просто. Существующая ти­пология ничего не говорит нам об индивидуальных от­клонениях (различиях). Если бы мы могли, исследуя завитки и мелодии человеческой жизни, сделать вывод об исходной цели человека, в целом о его жизненном стиле, тогда мы могли бы почти с такой же надежностью, как в естественных науках, и почти с математической точностью определить место этого человека среди дру­гих людей, показав на деле значение индивидуально-психологических исследований, предсказать, как ин­дивид будет действовать в определенных ситуациях.

По-видимому, индивидуальная психология помо­жет исследователям разрешить эту задачу. Результаты наших исследований, которые можно использовать для выявления целей и жизненного стиля человека, будь то ребенок или взрослый, трудновоспитуемый или невро­тик, основаны на изучении эмпирически найденных фактов, доступных каждому, и которые мы смогли по-иному осветить и систематизировать, руководствуясь нашими теоретическими взглядами и используя соот­ветствующие способы наблюдения. Мы научились ви­деть в любом душевном движении одновременно про­шлое, настоящее и будущее и конечную цель человека, а также исходную форму ситуации, в которой форми­ровалась личность пациента в раннем возрасте. Ду­шевные явления как особый тип процессов жизни пред­ставляют собой движение, всегда направленное к финалу. Если в этом утверждении мы увидим не метафо­ру, а примем его всерьез, то из него следует вывод о том, что под влиянием конечной цели все душевные дви­жения упорядочиваются в единую линию активности (Aktionslinie) и каждое отдельное душевное движение подготавливает акт, следующий за ним. В самом дей­ствии глубоко заложено стремление к завершенности.

Вследствие этого любой шаг на жизненном пути реали­зует общее стремление к целостности, а компенсация имеет задачу сгладить недостатки, достичь высшего уровня развития.

Таким образом, процесс компенсации, глубоко ле­жащий в основе всей человеческой жизни, — творчес­кая сила. Она создала человеческую культуру как средство сохранения человеческого рода и формы вы­ражения, и жизненный стиль индивида как реакцию организма на давление внешнего мира, как средства защиты (Sicherungen), как постоянные попытки сба­лансировать действие сил в системе человек — зем-ля — общество — род. Таким образом, конечной целью всех душевных стремлений являются уравновешен­ность, безопасность, приспособление,целостность.

Установление такого баланса сил, или возник­новение дисгармонии, происходит, конечно, не по математическим или физическим законам, а на основе индивидуальных впечатлений, всецело определяющих­ся конечной целью данного индивида. В зависимости от того, в чем индивид, приспосабливаясь к реальнос-ти, находит свою конечную цель, — видит ли он себя — в своих детских фантазиях или при выборе профессии — в роли кучера, лошади, генерала, лечащего врача или спа-сителя человечества, — именно в зависимости от этого он будет ощущать и оценивать достигнутую им позицию. За этими фактическими, «конкретизированными» конеч-ными целями лежит все то же творческое стремление индивида скомпенсировать свои недостатки, при-способиться к реальной жизни и прежде всего прису­щие ему мужество и уверенность в своих силах. Все это обусловливает также поведение индивида, его ми­ровоззрение, его поступки, или, говоря традиционным языком психологии, его характер, темперамент, аффек-ты, чувства, волю, особенности его логического мышле­ния, направленность его внимания и его действий.

В этой системе отношений решающим является ощу-щение собственной ценности или чувство собственной Личности (индивидуальности— Personlichkeitsgefühl), большая или меньшая сила которого побуждает к ре­шению индивидуально понимаемых жизненных задач. В этой целостной системе отношений нет величин, Которые можно было бы вычислить математическим пу

тем. В последующей жизни индивида не. имеют ника­кого значения ни особенности его телесной или духов­ной организации, ни наследственные способности, если они не включаются в формирующийся в первые 3—5 лет жизненный стиль индивида. Так, например, «акус­тическая способность», если считать ее способностью, совершенно не развивается из-за отсутствия надлежа­щего присмотра за ребенком или из-за слишком забот­ливой опеки. По словам биографа, Карл Великий, несмот­ря на все усилия, так и не смог научиться чтению и письму якобы из-за отсутствия прирожденных способ­ностей к ним. Мы теперь отрицаем существование та­ких врожденных способностей, с тех пор как использу­ем методы обучения Песталоцци и др. Если мы будем учитывать индивидуально-психологическую позицию и предшествующее обучение индивида, его постоянную и упорную борьбу с жизненными трудностями, которая начинается очень рано, то вместо безмолвного поклоне­ния гениальному дарованию мы приблизимся к пони­манию его возникновения.

Точно так же ситуация, среда или переживания ре­бенка сами по себе не могут быть причинами поведения. Их значение и действенность зависят от опосредующих душевных процессов. Они ассимилируются ранее при­обретенным жизненным опытом ребенка. Вот почему в глубоко нравственной семье иногда вырастает преступ­ник, а в семье тунеядцев — полезный член общества. Никогда одно и то же событие не переживается двумя разными людьми одинаково, и от жизненного стиля че­ловека зависит, какие уроки он извлечет из пережитого. Конечно, человек никогда не может сделать из жизнен­ных событий абсолютно правильный вывод и неукосни­тельно следовать ему. И вряд ли всегда существуют причины огромного множества человеческих заблужде­ний. Из-за всего этого детерминистический способ ис­следования в учении о душевной жизни невозможен.

Таким образом, всю жизнь и отдельные формы ее выражения пронизывает единая линия активности, ле­жащая в основе индивидуальности. Любое душевное явление всегда означает большее, чем находит в нем здравый смысл. Только в сопоставлении со всей систе­мой отношений можно узнать, означает ли ложь хва­стовство или увертку, является ли пожертвование про-

явлением сострадания или мании величия, соболезно­вание — социального чувства или высокомерия. Ваг-нер и Лист говорят нам о разном одними и теми же созвучиями. Все душевные феномены в целом опреде­ляются стремлением к превосходству, но все несут в себе индивидуальные нюансы этого стремления и того общественного чувства, которое соединяет данного индивида с другими. Последнее, данное человеку от рождения, должно постоянно развиваться в раннем детстве, иначе индивид будет испытывать затруднения в приспособлении к обществу. Делая этот вывод, мы не отдаем дань общественным условностям, как думают некоторые. То, что человечество может достичь своего светлого будущего лишь благодаря развитию социаль­ного чувства, не есть только наше личное желание или убеждение. Мы вовсе не оригинальны, утверждая это. Все религиозные, юридические, государственные, соци­альные институты были созданы главным образом для того, чтобы сделать совместную жизнь легче и лучше, предписав индивидам жить так, как это необходимо для сохранения человеческого рода. Индивидуальная пси-хология стремится к этому же, только она лучше вскры-вает препятствия, встающие на пути развития социаль­ного чувства, и стремится найти методы их обнаружения.

Все значимые приобретения в человеческой жиз-ни обусловлены социальным чувством. Пожалуй, толь­ко одно из них по своему происхождению иное. Это чув­ство неполноценности ребенка, обусловленное его слабостью, которое усиливается и растет, как только ребенок осознает или смутно чувствует собственную бесполезность для общества.

Каждому теперь становится ясно, что любое уси­лие стремления к личной власти задерживает развитие общественного долга. А недоразвитие последнего суще­ственно влияет на душевное развитие ребенка, на его складывающийся стиль жизни, ибо важнейшие психи­ческие функции внутренне связаны с общественным чувством. Язык, разум, нравственность, эстетические чувства для своего формирования и развития требуют связи ребенка с близким человеком. Связь с людьми и их познание являются необходимыми и предваритель­ными условиями жизни человека в обществе. Этим нельзя овладеть теоретически. И так как действительное счастье возможно лишь тогда, когда человек будет отдавать, то человек, живущий для других, будет счас­тливее индивидуалиста, стремящегося к собственному превосходству. Особенно индивидуальная психология подчеркивает то обстоятельство, что у всех духовно несчастных, дурно воспитанных и невротических на­тур в детстве не было условий для развития присущего им социального чувства, и поэтому им также недостает мужества, оптимизма, уверенности в своих силах, име­ющих своим непосредственным источником это чув­ство. Связь с обществом, существование которой не вызывает никаких сомнений, ибо нет ни одного аргу­мента в доказательство противного, может быть приоб­ретена только в совместной игре, в общей работе, в со­вместной жизни, благодаря тому, что человек становится полезным для других, и это порождает устойчивое чув­ство собственной ценности. Развитие общественного чувства происходит в трех основных жизненных сфе­рах: в отношении «Я» к «Ты» — в продуктивной деятель­ности — в любви. В том, как индивид приступает к реше­нию возникающих в этих жизненных сферах проблем, в том, насколько они далеки от него, в том, как индивид уклоняется от их решения, — во всем этом отчетливо выражается жизненный стиль индивида, особенно в тех случаях, когда индивид стоит перед необходимостью немедленного решения.

Существует и противоположный тип людей, кото­рым человечество и все его проблемы кажутся чужими и далекими. Слишком много занимаясь собой и стре­мясь к личной власти, но находясь все же в опреде­ленной зависимости от людей, они считают их чаще всего своими личными врагами, желающими им только худого. Не веря в свою победу и с еще большим страхом ожидая собственного поражения, они в конце концов оказываются в таком положении, что из-за непомерно выросшего тщеславия не видят и не могут избежать своих грядущих положений. Поэтому для нас нет ниче­го удивительного в том, что многие из этих людей испы­тывают растущее чувство неполноценности. Но ничто так не мешает развитию социального чувства, как силь­ное чувство неполноценности.

В целом индивидуальная психология уже может вскрывать те заблуждения и ошибки, которые в период

формирования жизненного стиля у ребенка порожда­ют чувство неполноценности. Эти ошибки, допущенные когда-то в раннем возрасте, могут быть исправлены позднее благодаря глубокому осознанию человеком их последствий. Но этого почти не случается в отдельных трудных случаях у нервных, педагогически запущен-ных или трудновоспитуемых детей. В этих условиях индивидуальная психология должна сочетать свои ме­тоды с присущим ей особым приемом, который, по су­ществу, заключается в неограниченном поощрении. Это означает в первую очередь то, что мы отвергаем суще­ствование природных способностей. Нам кажется, что вce большие человеческие достижения есть результат правильного обучения, упорства и соответствующих упражнений с раннего возраста. Необходимость этих трех факторов не могут опровергнуть никакие доводы. Все возражения против них есть лишь трусливые отго-ворки трусливого чувства неполноценности, попытки уклониться от определения собственной ценности. Или это попытки бесполезных для общества людей как-то оправдать себя, свою отверженность и совершенные ими преступления. Невротические симптомы и заблуж-дения трудновоспитуемых нужны им для того, чтобы затруднить, заблокировать обнаружение этими людь-ми собственной неполноценности. В наших исследо-ваниях на первый план выступило особое значение опы-та, приобретенного ребенком в борьбе с жизненными трудностями уже в раннем возрасте. Из этого был сде-лан кажущийся парадоксальным вывод о том, что чело-век может достичь наибольших результатов не благода-

ря своим «дарованиям », а благодаря постоянной упорной борьбе с возникающими на его пути трудностями.

Индивидуальная психология разрешила также про­блему выявления известных затруднений, которые в первые пять лет жизни и порождают у человека чувство неполноценности. Последнее обусловливает фор­мирование стиля жизни, имеющего тенденцию к откло­нению от нормы. Тем самым открылись возможности для профилактики отклонений от нормы, неврозов, психозов и педагогической запущенности. Именно поэтому эта наука и получила признание у педагогов. Она оказалась и единственным научным методом познания человека, дающим возможность выявить стиль жизни индивида

или толпы (массы) из отдельных душевных движений, воспоминаний, снов, фантазий, бессознательных и со­знательных побуждений. Индивидуальная психология считает неверным широко распространенное утверж­дение о неполноценности ребенка, старика, женщины; с ее точки зрения причины этой недооценки коренятся в некоторых преодолимых предрассудках, свойственных нашей культуре, и недостаточном знании вопроса.

Мы считаем, что главные условия для появления чувства неполноценности возникают в раннем детстве в трех следующих ситуациях.

К первой большой группе детей с развитым чувством неполноценности относятся дети, родившиеся с физичес­кими недостатками и воспринимающие их как жизнен­ные препятствия. Наступающее позднее улучшение их состояния, когда они находят свой стиль жизни и поэтому по-иному истолковывают и ассимилируют все свои пе­реживания, не изменяет пессимистического отношения к решению жизненных проблем. Преодоление собствен­ных недостатков, в частности дефектов органов чувств, нередко приводит этих людей к овладению определен­ными техническими приемами, которые дают им возмож­ность работать в области искусства. А использование соответствующих инструментов приводит к тому, что необходимость в развитии собственных способностей исчезает. История знает значительное число музыкантов с плохим слухом и художников и поэтов с плохим зрени­ем. Такой же недостаток представляет собой леворукость. Примечательно, что в конечном счете результат этой борьбы за самоопределение зависит от разнообразных факторов, среди которых важнейшую роль играет поощ­рение.

Вторую и, пожалуй, самую большую категорию со­ставляют изнеженные дети (verzartelten Kinder). По­скольку они живут симбиотически, у них не возникает чувства собственной ценности (Weinmann), В опреде­ленный период жизни, когда такому существованию приходит конец, они чувствуют себя изгнанниками из рая. Для них мать, и только мать (или аналогичное лицо) является самым близким и надежным человеком, и поэтому в последующей жизни им всегда недостает первоначальной душевной теплоты, и они никогда не могут найти взаимопонимания с другими людьми.

Такие переживания никогда не возникают у детей, принадлежащих к третьей группе, — у бессердечных детей. Они повсюду видят врагов и ведут себя так, словно находятся во враждебной стране.

Таким образом, главнейшим в воспитании, с нашей точки зрения, является воспитание в детях упорства и самостоятельности, терпения в трудных ситуациях, от­сутствие любого бессмысленного принуждения, всяко­го унижения, насмешек, оскорблений, наказаний. Са­мое главное: ни один ребенок не должен потерять веру в свое будущее.

Юнг (Jung) Карл Густав (1875— 1961) — швейцарский психолог и пси-хиатр, основатель психологического Направления — «аналитической пси­хологии». Закончил медицинский фа­культет университета в Базеле. Его са­мостоятельная деятельность началась в психиатрической клинике в Цюрихе в качестве ассистента Э. Блейлера (1900). В 1905— 1906 гг. началась преподаватель-ская деятельность Юнга в качестве при-

ват-доцента университета в Цюрихе; он читал лекции по пси-хиатрии. В 1906 г. Юнг вводит ассоциативный эксперимент. В 1907 г. посещает 3. Фрейда в Вене. Пытается применить психоанализ для понимания душевных болезней («Uber die fiychologie der Dementia Praecos», 1907). Выступает в Цюри­хе С лекциями о психоанализе для врачей. С 1907 г. сотрудни­чает с Фрейдом. Вместе с 3. Фрейдом в 1909 г. по приглаше­нию Стенли Холла посещает Америку. В 1909—1913 гг. Юнг играет ведущую роль в психоаналитическом движении: был первым президентом Международного психоаналитическо­го общества, редактором психоаналитического журнала "Jahrbuch». В 1910 г. читал лекции в Цюрихском университе­те по введению, в психоанализ. Серьезные теоретические рас­хождения Юнга с Фрейдом начались в 1911 г., а в 1913 г. Юнг выходит из психоаналитического объединения.отказывается от поста редактора «Jahrbuch», от должности приват-доцента в Цюрихском университете. С 1913 по 1919 г. занимается час­тной практикой, мало публикует. В этот период разрабатыва­ет свое учение о коллективном бессознательном, об архети­пах, которое использует в практике психотерапии. В 1916 г. в Цюрихе вокруг Юнга формируется группа сторонников его идей — «психологический клуб». Формой работы клуба были семинары, протоколы которых сохранились. Как врач-психотерапевт, Юнг пользуется большой популярностью — пациенты приезжали к нему из Англии, Америки и других стран. В последующие 20 лет Юнг занимается исключительно психотерапией — в эти же годы пишет свои основные труды. В 1920 г. совершает путешествие в Алжир, Тунис и большую часть Сахары, где с большим интересом знакомится с неев­ропейской культурой. В 1921 г. Юнг пишет «Психологические типы» — труд, который оценивается специалистами не толь­ко как его теория об интро- и экстраверсии, но и как общий взгляд на его теорию бессознательного, а более поздние тру­ды — лишь как разработка мыслей, содержащихся в этой книге. В 1924— 1925 гг. во время поездки в США посетил индей­ское племя пуэбло в Мексике, в 1926 г. был в Кении. В 30-е гг. к Юнгу пришла слава, его влияние растет и распространяется на деятелей культуры и литературы. Юнг обращается к алхи­мии, в которой, как и в опытах медиумов {интерес к ним не оставлял его всю жизнь), видит предшественников психоло­гии бессознательного. С 1933 г. становится президентом вновь организованного Международного психотерапевтического общества. В 1937 г. посетил Индию и Цейлон (теперь Шри-Ланка), интересовался древней индийской философией и ре­лигией. В 1948 г. в Цюрихе открылся Институт Юнга для обу­чения его теории и методам аналитической психологии. Созданная Юнгом аналитическая психология развивает уче­ние Фрейда о бессознательном и является одним из направле­ний классического психоанализа. Попытки Юнга использовать разнообразные философские течения, в том числе восточную философию, мифологию, алхимию, вылились в итоге в произ­вольные метафорические описания (что нашло отражение, например, в названиях архетипов бессознательного), мисти­фицирующие бессознательную психику. Созданный Юнгом вариант ассоциативного эксперимента, его типология личнос­ти получили распространение в психологии, психотерапевти­ческой и психоаналитической практике.

Соч.: PsychologischeTypen (1921, рус. пер.: Психологиче­ские типы. — М., 1924); Einfiihrung in das Wesen der Mythologie. — 1949; Psychologie und Alchemie. — 1944; Der Mensch und seine Symbole. — 1968.

Лит.: Какабадзе В.Л. Теоретические проблемы глубинной психологии. —Тбилиси, 1982. — С. 89—120; ЛейбинВ.М. Пси­хоанализ и философия фрейдизма. —М., 1977. —С. 106—123.

В данное издание вошли отрывки из статьи «Uber die Archetypen des kollektiven Unbewussten» (Jung K.G.

Bewusstes und Unbewusstes. Beitrage zur Psychologie. Frankdurt/M— Hamburg, 1957); из книги «Психологичес­кие типы» (Цюрих, 1929) и книги «Избранные Труды по аналитической психологии» (т. III. Цюрих, 1939). В них опи­сывается введенный Юнгом вариант ассоциативного экс­перимента, раскрываются некоторые основные понятия и Проблемы аналитической психологии — понятие о бессоз­нательной психике и об архетипах бессознательного, уче-ИИе о психологических типах, о личности.

К. Юнг

АНАЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Психоанализ является научным методом, требую­щим известных, чисто технических приемов; благодаря техническим его результатам развилась новая отрасль науки, которой можно дать название — «аналитическая психология».

Ассоциативный эксперимент

Мы пользовались всего 400 различными словами.

Состав их, распределенный грамматически, был таков:

Существительных...................................231

Прилагательных........................................69

Глаголов................82

Предлогов и имен числительных.......18

На число слогов мы не обращали внимания (оно колебалось между 1 и 3). Точно так же не было и рас­пределения по категориям (подобно, например, произве­денному Зоммером). Напротив, старание по возможнос­ти было направлено на то, чтобы не давать подряд слов, похожих по форме или по смыслу, с целью не дать ис­пытуемому лицу после двух-трех реакций ограничить вабя известной областью.

По недосмотру в первой сотне слов оказалось при­близительно 30 слов-раздражителей, легко наводящих на ассоциации временного и пространственного суще­ствования; во второй сотне подобных слов-раздражи­телей было лишь около 20, что и вызвало заметное разли­чие в ассоциациях по сосуществованию между первой и второй сотнями. Выпавшие при этом слова-раздражители указанного свойства были заменены главным образом глаголами. Особое внимание было обращено на то, чтобы совсем исключить более трудные и менее употребительные слова, дабы избегнуть тем ошибок или удлинения времени реакции у испытуемого субъекта вследствие его недостаточной осведомленности. Поэто­му раздражающие слова были по возможности заимст­вованы из повседневного обихода.

Мы расположили опыты в таком порядке: сначала записывалось 200 реакций без всяких дальнейших ус­ловий. Время реакции измерялось хронометром, отме­чающим одну пятую секунды, причем стрелка всегда приводилась в движение в момент произнесения словес­ного акцента и была останавливаема в момент произ­несения реакции. Мы, конечно, не думаем, что этим простым приемом была измерена длительность каких-либо сложных психологических явлений. Нам надо было получить лишь общее представление о среднем и при­близительном времени реакции, это бывает важно во многих случаях и в особенности оказывается полезным при классификации ассоциаций. После 200-й реакции мы немедленно приступали к группировке материала по возможности совместно с самим испытуемым субъек­том. Это всегда удавалось с образованными лицами; с необразованными это, конечно, было невозможно; ибо они лишь в виде исключения обладают какой-нибудь способностью к интроспекции. Тут приходилось ограни­чиваться выяснением связей у особенно странных ассо­циаций. Результаты опыта распадались на первую сот­ню и вторую сотню и записывались отдельно. В течение опыта психическое состояние испытуемого субъекта по возможности подвергалось объективному и субъектив­ному контролю. При наступлении вызванного чем бы то ни было физиологического утомления второй ряд опы­тов откладывался до следующего дня. У образованных лиц утомление, можно сказать, никогда не обнаружива­лось в течение первого опыта, так что в большинстве случаев можно было тотчас же приступить ко второму ряду опытов.

Второй ряд опытов состоялиз 100 реакций, данных при условии внутреннего направленного внимания. Субъект должен был по возможности сосредоточить свое внимание и обратить его на так называемое «явление А» и притом все-таки возможно быстро реагировать, т. е. столь же немедленно, как и при первом опыте. Под яв­лением А мы разумеем сумму тех психологических яв­лений, которые вызываются непосредственно перцеп­цией акустического раздражения. Чтобы проверить, сосредоточился ли испытуемый субъект на своем явле­нии А, его заставляли описывать после каждой реакции то самое, что было ему дано для реакции. По окончании этого опыта результаты его также подвергали подразде­лению. Подобные опыты были возможны только над об­разованными субъектами, и то, к сожалению, с извест­ным выбором, ибо для внимательного, наблюдения за своими собственными, психическими явлениями необходима некоторая психологическая опытность.

Третий ряд опытов всегда происходит лишь на вто­рой день. Он также состоял из 100 реакций и проводился при условии внешненаправленного внимания. Направ­ление внимания устанавливалось при этих опытах сле­дующим образом: испытуемый субъект должен былвтакт ударам метронома наносить на бумагу карандашные штрихи длиной приблизительно в 1 см. Первые 50 реак­ций производились при 60 ударах в минуту, вторые 50 реакций — при 100 ударах. Результаты группировки каж­дой полусотни записывались порознь и для облегчения сравнения рассчитывались процентуально. Для немно­гих испытуемых субъектов такт метронома после 25 ре­акций ускорялся, чтобы исключить слишком быстрое привыкание. В этих случаях такт ускорялся с 60 до 72 и со 100 до 108 в минуту.

Фактор привычки и без того играет слишком боль-шую роль при этих опытах, как это можно было бы. предвидеть и a priori. Многие лица очень быстро привы­кают к этой чисто механической деятельности, при ко­торой во втором ряде опытов меняется только такт. Нелегко установить какое-нибудь другое мешающее раздражение, которое было бы столь же непрерывно и столь же легко регулируемо и при том обходилось бы без привлечения момента словесного представления, особенно же, если оно не должно предъявлять слиш­ком большие требования к уму и воле необразованных испытуемых субъектов.

Отыскивая подходящее мешающее раздражение, мы прежде всего заботились об исключении всего, что могло бы повлиять в смысле возбуждения словесных представлений. Мы думаем, что нам удалось исключить, подобное влияние при помощи выработанного порядка опытов.

В результате этих опытов от каждого испытуемого лица было получено средним числом от 100 до 400 ассо­циаций. После этого мы еще попытались пополнить наш материал в некоторых других направлениях и для этой цели записали ассоциации у некоторых из наших ис­пытуемых, находившихся в состоянии явного утомле­ния. Подобные реакции нам удалось получить у шести испытуемых. У одного испытуемого записаны были так­же ассоциации в состоянии утренней сонливости пос­ле того, как он целиком проспал всю ночь, причем фактор утомления был исключен. У другого испытуе­мого были записаны ассоциации в состоянии сильного неудовольствия (раздражения), но без утомления.

Таким образом, мы получили около 12400 ассоциаций.

***

Реакции на раздражающие слова являются лишь чувственным, отдаленным и несовершенным изображе­нием психической связи. Поэтому, когда мы описываем и подразделяем словесно выраженные связи, мы клас­сифицируем этим не самые ассоциации, алишь их объек­тивные симптомы, из которых психические связи могут быть реконструированы лишь с осторожностью.

***

В наших опытах мы исследуем результаты целого ряда психических процессов: перцепции, апперцепции, интрапсихической ассоциации, словесного оформле­ния и моторного выявления. Каждый из этих актов оставляет в реакции свой след.

Аналитическое рассмотрение данного ряда опытов обнаруживает воздействие комплекса на ассоциатив­ную деятельность. Несмотря на то что, как обычно го­ворится, ассоциация подчинена свободному усмотре­нию и испытуемый субъект может говорить то, что он хочет, однако он все же не говорит, что хочет, но вы­нужден выдавать то, что он ошибочно считает наиболее скрытым. Поэтому реакции его не суть какие-нибудь свободно вызываемые содержания, а лишь симптома-

тические действия (Symptomhandlungen Фрейда), про­изводимые психическим фактором, действующим на­подобие самостоятельного существа. Комплекс, окра­шенный чувством и в данный момент отколовшийся от сознания, производит такое действие, которое посто­янно и успешно конкурирует с намерениями комплек­са «Я»; несмотря на отрицательную и вытесняющую установку последнего действия первого предательски вызывают субъективные реакции и такие ассоциации, о значении которых последний и не подозревает. Под­водим итоги.

1. Из приведенных числовых данных вытекает, что сравнительно большое время реакций почти без исклю­чения бывает вызвано вмешательством сильной эмоци­ональной окраски.

2. Сильные эмоциональные окраски относятся по общему правилу к обширным и лично важным комп­лексам представлений.

3. Реакция может быть ассоциацией, принадлежа­щей к такому комплексу, и иметь на себе эмоциональ­ную окраску этого комплекса без того, чтобы эта окраска была налична в сознании. Констелляция (Ziehen) ассо­циации бывает даже по большей части бессознательна (или «не-» сознательна), причем констеллирующий комплекс играет роль как бы самостоятельного» суще­ства, «второго сознания».

4. Эмоциональная окраска может бессознательно влиять и на следующую реакцию, причем можно наб­людать разнообразные явления:

a) реакция, подверженная влиянию персевериру-ющей эмоциональной окраски, имеет слишком длитель­ное реактивное время;

b) реакция является ассоциацией, относящейся еще к кругу представлений предшествующего комплекса;

c) реакция имеет ненормальный характер, она может быть: 1) расстроена оговоркой или повторением слова-раздражителя; 2) ненормально поверхностна (звуковая реакция).

5. Данные эмоциональные окраски являются боль­шей частью неприятными.

6. Отличительные признаки бессознательно кон-стеллирующего комплекса суть: длительное время ре-акции, странная реакция, ошибка, персеверация, сте

реотипное повторение какого-нибудь реактивного сло­ва (являющегося заместителем комплекса), перевод на чужой язык, сильные выражения, цитаты, оговорки, ассимиляция слова-раздражители (или также неверное понимание слова-раздражителя).

7. Особенно значительную роль играют, по-види­мому, эротическиекомплексы.

Комплексы

Психика как целое не есть нераздельная единица, а совокупность, составные части которой более или менее отделены друг от круга. Хотя эти отделы и свя­заны друг с другом, они относительно независимы один от другого. Их независимость распространяется так далеко, что некоторые из осколков психики очень ред­ко или даже никогда не соединяются с «Я». Я называю подобные осколки автономными комплексами и осно­вываю мою теорию комплексов на их эмпирическом су­ществовании. Согласно этой теории комплекс «Я» сос­тавляет центр нашей индивидуальности. Но комплекс этот лишь один из многих других. Другие же комплексы более или менее соединяются с комплексом «Я» и по­стольку являются сознательными. Но они также могут существовать некоторое время, не соединяясь с ним.

Две точки зрения на психическое

Психологическое всегда нужно рассматривать с двух точек зрения: каузальной и финальной. Я наме­ренно употребляю выражение «финальный», чтобы из­бежать смешения с понятием «телеологический». Тер­мином «финальный» я обозначаю лишь имманентное психологическое целеустремление. Вместо целеустрем­ления (Zielstrebigkeit) можно сказать и внутренняя целесообразность (Zwecksinn), собственно целесмысл. Всем психическим явлениям присущ подобный смысл, до совершенно реактивных включительно (например, эмоциональным реакциям). Так, гнев, вызванный ка­ким-либо оскорблением, целесообразен в смысле мес­ти; выставляемый на вид траур целесообразен в смыс­ле возбуждения сострадания и т. п.

Поскольку мы рассматриваем материалы сновиде­ния с каузальной точки зрения, мы сводим явное его содержание к известным, выявляемым этими материа-

лами, основным стремлениям или мыслям. Последние как таковые, естественно, элементарны и всеобщи.

Пример. Юный больной видит во сне, что стоит в чужом саду и срывает яблоки с дерева, причем осто­рожно оглядывается с целью убедиться, что никто его не замечает.

Материалы сновидения. «Воспоминание о том, как он однажды, будучи еще мальчиком, без позволения сорвал несколько груш в чужом саду.

Угрызения совести, в особенности подчеркнутые сновидением, напоминают ему следующее происше­ствие, имевшее место накануне: он встретил на улице знакомую, но довольно ему безразличную молодую девушку, с которой обменялся несколькими словами. Мимо них прошел один его знакомый; тут он смутился, ощутив нечто похожее на угрызение совести.

Яблоки вызывают наитие (Eingall) о райском ябло­ке, причем он вспоминает, что, собственно говоря, ни­когда не мог понять, почему съедение запрещенного плода могло повлечь за собой такие печальные послед­ствия для наших прародителей. Его всегда приводила в негодование несправедливость бога, который сам соз­дал людей такими, какие они есть, со всяческим их лю­бопытством и алчными вожделениями.

Вспоминая о своем отце, он говорит, что и от него случалось терпеть непонятные ему наказания. Очень строго он был наказан, когда его однажды поймали на том, как он тайком наблюдал за купанием девушек.

Это приводит его к признанию о недавно начатом, но еще не доведенном до естественной развязки любов­ном эпизоде с одной горничной. Накануне сновидения он имел с ней свидание».

Обозревая эти материалы, мы приходим к заключе­нию, что сновидения имеют весьма прозрачное соотно­шение с происшедшим накануне. Срывание яблок и связанные с ним ассоциации обнаруживают, что этой сцене, очевидно, присущ эротический смысл.

По всевозможным другим причинам более чем вероятно, что влияние бывшего накануне свидания отражается и на сновидении. В сновидении юноша срывает райское яблоко, в действительности им еще не сорванное. Остальные ассоциированные к сновидению материалы относятся к другому происшествию, так же

имевшему место накануне, а именно к своеобразному ощущению угрызений совести, охватившему сновидца при разговоре с безразличной ему молодой девушкой, далее, к грехопадению в раю и, наконец, к эротическо­му греху, совершенному им в детстве, за который он строго был наказан отцом. Через все эти ассоциации красной нитью проходит мысль о вине.

Прежде всего мы применим к этим материалам ка­узальный способ рассмотрения Фрейда, другими слова­ми, по его выражению, истолкуем данное сновидение.

Накануне сновидения некое желание осталось неис­полненным. Это желание в сновидении исполняется сим­волически срыванием плода. Почему это исполнение скрыто символической картиной, а не прямо выражено половым вожделением? Фрейд укажет на несомненно проступающий в материалах элемент вины и скажет это навязанная юноше с детства нравственность, которая всегда стремится к подавлению подобных желаний, на­кладывает на естественное вожделение печать чего-то-мучительного и несовместимого. Поэтому-то вытеснен­ный мучительный помысел в состоянии проявиться лишь символически, ибо, так как подобные помыслы с нрав­ственными содержаниями сознания несовместимы, то на особую предполагаемую Фрейдом психическую ин­станцию, обозначаемую им именем цензуры, возложена забота о том, чтобы это желание не переступило порог сознания в разоблаченном виде.

Финальное рассмотрение сновидения, противо­поставляемое мной взглядам Фрейда, отнюдь не отри­цает причин сновидения — на это необходимо в осо­бенности указать, — а лишь дает иное, толкование приводимым в связь со сновидением материалам. Сами факты, т. е, эти именно материалы, остаются без изме­нения, прилагаемый же к ним масштаб — иной. Этот вопрос можно формулировать следующим образом: каково назначение данного сновидения? Какое дей­ствие оно должно произвести?

Я утверждаю следующее: налицо некоторая несоз­наваемая сновидцем склонность, или тенденция, придать эротическому переживанию смысл вины. Характерно, что им дается ассоциация грехопадения, драконовское наказание за которое всегда юноше было непонятно. Эта ассоциация бросает известный свет на причину, почему сновидец не подумал просто: «Я поступаю неправильно ». Он как бы не отдает себе отчета в том, что мог бы отвер­гнуть свои эротические поступки как безнравственные. На самом деле так оно и есть. Сознательно он считает свои поступки нравственно совершенно безразличны­ми — так же поступают и все его приятели, а он и по другим причинам не в состоянии понять, почему это до такой степени раздувается.

Итак, в данном случае следовало бы сказать, что юношадо известной степени необдуманно, загипноти­зированный примером приятелей, поддался эротичес­ким вожделениям, ни разу не вспомнив о том, что человек наделен и нравственной ответственностью, причем нравственность им же создана, и он, таким образом, по своей ли воле или по принуждению, но склоняется перед делом своих рук.

Мы можем в данном сновидении распознать уравно-вешивающую функцию бессознательного, которая выра­жается в том, что человеческие помыслы, наклонности и тенденции, которые в сознательной жизни проявляются слишком слабо, выступают в виде намеков в состоянии сна, из которого процессы сознательные почти совер­шенно выключены.

Что же касается подавшего повод к столь многим спорам символизма сновидений, то оценка его весьма различна в зависимости от прилагаемой к нему ка-узальной или финальной точки зрения.

Фрейдовское каузальное рассматривание исходным пунктом берет вожделение, т. е. вытесненное желание сновидца. Это вожделение всегда сравнительно просто и элементарно и может скрываться под разнообразней-шими покровами. Так, в вышеизложенном примере юноша одинаково мог бы видеть во сне, что отворяет дверь ключом, летит на аэроплане или целует свою мать и т. д. С данной точки зрения все это имело бы то же значение.

С финальной точки зрения образам сновидения всегда присущ своеобразный смысл. Например, если бы нашему юноше вместо срывания яблока приснилось, что он должен отворить дверь ключом, то им были бы выявлены согласно иным образам сновидения и иные по существу своему ассоциативные материалы, кото­рые совершенно по-другому дополнили бы сознательную ситуацию, нежели материалы к срыванию яблока. С этой точки зрения главный смысл следует искать в разнообразии символических материалов, а отнюдь не в их единообразии. Каузальная же точка зрения по самой природе своей всегда ищет установить единооб­разие, т. е. определенный смысл, таким образом, она стремится к семиотике, а не к символике. Для финаль­ного рассмотрения, напротив, всякое изменение кар­тины сновидения есть выражение перемены психоло­гической ситуации. Оно не признает за символами раз и навсегда определенного значения. С этой точки зре­ния важность образов сновидения заключается в них самих, ибо они содержат то значение, ради которого, вообще, возникали в сновидении. Обращаясь к выше­изложенному примеру, мы видим, что с финальной точки зрения символ в сновидении имеет скорее значе­ние притчи — он не заслоняет, а поучает. Так, срыва­ние яблока ясно напоминает элемент вины, одновре­менно заслоняя поступок прародителей.

Архаически-символический способ выражения в сновидении доказывает, что последнее есть образова­ние смешанное: с одной стороны, каузальное, исключи­тельно определяемое прошлым, с другой же, именно своим символизмом оно в большей мере актуально. Последнее, однако, благодаря этому символическому способу выражения, не всегда, видимо, раскрывается лишь тщательным рассмотрением материалов данного сновидения и их соотношения с содержаниями созна­ния. Символический образ выражения сновидений прежде всего обращен вспять, приводя не только к инфантильной жизни данного лица, но и вообще к доисторической эпохе. Образы сновидений воспроиз­водят типические мотивы, допускающие сравнение с мотивами мифологическими.

Подобно тому как человеческое тело хранит следы своего филогенетического развития, хранит их и психи­ка. Поэтому предположение, что способ выражения сно­видения притчами является архаическим остатком древ­ности, вовсе не так невероятно. При этом срывание яблока в данном примере есть один из типичных моти­вов сновидений вообще. Этот же образ является и хоро­шо известным мифологическим мотивом, встречаемым не в одном только библейском эпизоде в раю, но и в многочисленных мифах и сказках всех стран и времен.

Психика с энергетической точки зрения

Мы хотим предоставить понятию «либидо» (libido) действительно подобающее ему значение, аименно значе­ние энергетическое, для того чтобы энергетически пони­мать живое свершение и заменить старое «взаимодей­ствие» абсолютно эквивалентными отношениями. Мы не должны смущаться, если нас упрекнут в витализме. Мы также далеки от веры в специфическую жизненную силу, как и от других метафизических мировоззрений. «Либи-до» — таково должно быть название энергии, которая проявляется в жизненном процессе и субъективно вос­принимается как стремление и желание. Такое воззре­ние вряд ли требует защиты. Таким образом, мы лишь приобщаемся к мощному течению времени, которое стре­мится энергетически понять мир явлений. Пусть удов­летворятся указанием на то, что все, апперцепированное нами, можно понять только как действие сил.

В многообразии явлений природы мы видим воле-ние, либидо в самых разнообразных применениях и образованиях. В стадии детства либидо прежде всего проявляется исключительно в форме инстинкта питания, который обслуживает рост тела. Мало-помалу вместе с последовательным развитием тела открываются новые области применения либидо. Последней важной облас­тью применения ее является сексуальность.

С описательной точки зрения психоанализ видит множественность влечений и среди них в качестве час-тичного явления — сексуальное, кроме того, он призна-ет некоторые либидозные притоки и в несексуальных влечениях.

Иначе с генетической точки зрения. Здесь усматри­вается возникновение множественности влечений из относительного единства, из либидо: от либидо, обслу­живающей функцию размножения, постоянно отделя­ются и присоединяются к новым формам его проявле­ния либидозные притоки.

Структура бессознательного

Согласно моему взгляду, в бессознательном разли­чим ы два отдела. Один из них я называю бессознатель­ным личным. Оно включает все психические содержа­нии, забываемые в течение жизни. Их следы постоянно остаются в бессознательном, даже если их сознательное восприятие становится невозможным. Сверх того, личное бессознательное содержит все подсознатель­ные впечатления и восприятия, которые не заряжены достаточной долей энергии, чтобы достигнуть сознания. Сюда принадлежат те бессознательные комбинации представлений, которые слишком слабы и неотчетли­вы, чтобы стать сознательными. Наконец, личное бес­сознательное включает все психические содержания, совместимые с сознательной установкой. Они пред­ставляются недоступными главным образом вследствие их нравственных, эстетических или интеллектуальных недочетов. Человеку невозможно постоянно чувствовать и думать возвышенно, правильно и правдиво; стараясь поддержать идеальную установку, он автоматически вытесняет все то, что к ней не подходит. Если какая-либо одна функция, например мысль, развита в высо­кой степени и преобладает в сознании, то функция чувства естественно окажется вытесненной и опустит­ся в бессознательное.

Второй отдел бессознательного — так называемое сверхличное, или коллективное, бессознательное. Содержания этого коллективного бессознательного не личные, а коллективные, другими словами, принадле­жат не одному какому-либо лицу, а по меньшей мере целой группе лиц; обыкновенно они суть принадлеж­ность целого народа или, наконец, всего человечества. Содержания коллективного бессознательного не при­обретаются в течение жизни одного человека, они суть прирожденные инстинкты и первобытные формы по­стижения — так называемые архетипы, или идеи. Ре­бенок хотя и не имеет прирожденных представлений, но обладает высокоразвитым мозгом, который имеет возможность определенным образом функциониро­вать. Мозг унаследован нами от предков. Это органи­ческий результат психических и нервных функций всех предков данного субъекта. Таким образом, ребе­нок при вступлении в жизнь уже обладает органом, готовым действовать точно так же, как действовали по­добные ему органы в истекшие века. В мозгу заложе­ны реформированные инстинкты, а также и первобыт­ные типы, или образы, основания, согласно которым издавна образовывались мысли и чувства всего чело- вечества, включающие все громадное богатство мифологических тем. Конечно, не легко доказать налич­ность коллективного бессознательного у нормального человека, однако явные следы мифологических обра-зов можно найти в сновидениях. Существование коллективного бессознательного легче проследить в известных случаях умственного расстройства, в особенности при шизофрении. Тут мы находим иног­да поразительное обилие мифологических образов. У некоторых больных являются символические идеи, которые невозможно объяснить опытом их субъектив­ной жизни, но лишь историей ума всего человечества. В подобных случаях обнаруживается нечто, вроде первобытного мифологического мышления, проявля­ющегося в особых, принадлежащих ему первичных формах, не сходных с нормальным мышлением, при котором постоянно применяется личный опыт.

Личное бессознательное содержит комплексы, принадлежащие субъекту и составляющие неотъемле­мую часть его психической жизни. Если какой-либо комплекс, который должен бы быть соединен с «Я», становится бессознательным благодаря вытесне­нию или уменьшению его потенциальности, то данный субъект испытывает ощущение потери; когда же утра­ченный было комплекс снова становится сознательным благодаря, например, психотерапевтическому лечению, то у его обладателя является прилив психической энер-гии. Неврозы часто исцеляются этим путем. Если же Комплекс коллективного бессознательного соединяет­ся с «Я», данный субъект бывает поражен необычнос­тью его содержания. Оно ощущается им как нечто жуткое, сверхъестественное, нередко опасное. Иногда оно может вызвать и ощущение помощи сверхъесте­ственных сил, наиболее же часто представляется вред­ным, болезненным влиянием, приводящим к настоящей физической болезни или же к психическому отчужде­нию от нормальной жизни. Индивидуальное сознание всегда изменяется в своем характере благодаря соеди­нению с ним содержаний, долженствующих в нормаль­ном порядке оставаться бессознательными. Если врачу удается удалить подобное болезненное соединение из сознания, то больной чувствует себя облегченным от давившей его тяжести. Внезапное вторжение подобных чуждых содержаний часто имеет место в первых ста

днях шизофрении. Больному являются причудливые мысли, все крутом кажется ему изменившимся, лица окружающих чужды и искажены и т. д.

Содержание личного бессознательного представля­ется нам частью собственной психики, содержание же коллективного бессознательного представляется ей чуж­дым, точно привходящим извне. Обратное введение в психику личного комплекса действует нередко облег­чающим и исцеляющим образом, между тем вторжение комплекса коллективного бессознательного часто есть неприятное или даже опасное явление. Подобный комп­лекс представляется обладающим чем-то сверхъестест­венным, другими словами, он сопровождается чувством благоговейного страха. Соответствие этой теории перво­бытным верованиям в души и духов очевидно: души соответствуют комплексам личного бессознательного, духи — комплексам коллективного бессознательного.

Научная точка зрения прозаична, ибо она называет «психологическими комплексами» существа, внушающие благоговейный страх, почитаемые как сверхъестествен­ные и обитающие в тени первобытных лесов. Но, прини­мая во.внимание необыкновенную роль, которую вера в души и духов играла в истории человечества, нельзя-до-вольствоваться простым фактом существования по­добных комплексов, нужно изучать их далее.

Существование комплексов легко доказывается опы­том ассоциаций. Опыт этот весьма несложен: произво­дящий его говорит какое-либо слово испытуемому, кото­рый в ответ должен немедленно произнести первую пришедшую ему на мысль ассоциацию. Время реакции, т. е. промежуток времени между словом-раздражителем и ответом, измеряется хронометром. Можно было бы ожидать, что все простые слова вызовут соответственно краткую реакцию, все же трудные или редко употреб­ляемые слова — более продолжительную. На самом же деле продолжительность времени реакции зависит не столько от этого, сколько от других причин. Весьма про­должительная реакция иногда неожиданно бывает выз­вана совсем простым словом-раздражителем, иногда тот же субъект без запинки отвечает на совершенно необыч­ные слова-раздражители. Тщательное изучение ин­дивидуальной психологии испытуемых субъектов приве- ло меня к заключению, что удлинение времени реакции

обыкновенно вызвано наличностью чувства, ассоцииро­ванного со словом-раздражителем или же с ответом. Само же это чувство всегда вызвано тем, что слово-раз­дражитель «задело» какой-либо комплекс. Долгое время реакции — не единственный симптом, обнаруживающий существование комплекса. Существуют и многие другие симптомы, которые здесь невозможно перечислить.

Комплексы, обнаруживаемые опытом ассоциаций, обыкновенно относятся к обстоятельствам, которые ис­пытуемый субъект предпочел бы скрыть; обстоятель­ства эти нередко носят мучительный характер и даже не сознаются испытуемым субъектом. Когда слово-раздражитель затрагивает комплекс, ассоциаций иног­да не возникает вовсе, иногда же они, напротив, яв­ляются в таком изобилии, что мгновенный выбор невозможен. Отсюда происходит нарушение реакции, обнаруживающееся различными симптомами кроме продления ее времени. Сверх того, если мы, закончив весь ряд опытов, заставим испытуемого субъекта по-вторить данные им? ответы, то заметим, что нормаль­ные реакции запоминаются им; те же, которые нахо­дятся в связи с комплексом, легко забываются.

Исходя из этих фактов можно подвести итог свойств автономных комплексов. Комплекс вызывает известное расстройство умственной реакции, благодаря ему отве-ты замедляются или искажаются; он вызывает непод­ходящую реакцию или изглаживает воспоминание о данном ответе. Комплекс вмешивается в сознание и расстраивает наши намерения, поэтому мы называем его автономным. Производя опыты над нервно- или ду­шевнобольным субъектом, мы видим, что комплекс, рас­страивающий реакцию, принадлежит собственно к глав­ному содержанию психической болезни. Эти комплексы не только расстраивают экспериментальные реакции, но и являются причиной, вызывающей болезненное состояние. Я исследовал некоторые случаи, в которых испытуемый субъект отвечал на известные слова-раз­дражители несвязными и как бы бессмысленными сло­вами, вырывавшимися у него вопреки его сознательным намерениям, точно его устами говорило чуждое ему существо. Подобные слова исходят от бессознательного комплекса. Комплексы, возбуждаемые наружными раз-дражениями, могут вызвать внезапное замешательство, или сильную эмоцию, депрессию, состояние страха и всевозможные душевные расстройства. Действия комп­лексов подобны действиям независимых существ, так что первобытные теории духов превосходно обрисовывают, формулируют такие комплексы.

Эту параллель можно развить и далее. Некоторые комплексы возникают благодаря тяжким переживани­ям, наносящим психические раны, которые не зажива­ют целыми годами. Нередко тяжелое переживание вытесняет известные свойства, необходимые для жиз­ни. Это порождает комплекс в личном бессознательном. Первобытный человек справедливо смотрит на это как на утрату души, ибо при этом действительно исчезает известная часть психики. Многие комплексы возника­ют этим путем.

Но существует еще не менее важный источник комп­лексов. Только что описанный источник понятен без тру­да, ибо относится к сознательной жизни, другой же тё­мен и в нем трудно разобраться, потому что он зависит от восприятий и впечатлений, проистекающих из кол­лективного бессознательного. Данное лицо обыкновенно не сознает, что подобные восприятия вытекают из бес­сознательного: они представляются ему вызванными на­ружными конкретными фактами. Таким образом, он рационализирует внуренние впечатления, природа кото­рых ему неизвестна. На самом же деле эти впечатле­ния есть иррациональные идейные содержания его собственного ума, которых он ранее никогда не созна­вал; они не порождены каким-либо наружным опытом.

Архетипы коллективного бессознательного

Гипотеза коллективного бессознательного относит­ся к тем понятиям, которые сначала кажутся странны­ми, но затем по мере их употребления превращаются чуть ли не в привычные представления, как это про­изошло с понятием бессознательного.

После того как философская идея бессознательно­го, встречающаяся главным образом у Г. Каруса и Эд. фон Гартмана, погибла под наступающей волной материализма и эмпиризма, не оставив после себя зна­чительных следов, она опять мало-помалу всплыла в научной естественно ориентированной медицинской психологии. Сначала понятие бессознательного ограничивалось для обозначения вытесненного и забытого содержания. Уже у Фрейда — хотя это крайне метафо­рично — бессознательное выступает в качестве действу­ющего субъекта и, в сущности, является не чем иным, Как областью именно таких вытесненных и забытых со­держаний, и только благодаря этому имеет практичес­кое значение. Соответственно этому воззрению бессоз­нательное обладает исключительно личной природой, хотя, с другой стороны, уже Фрейд признавал архаичес-ки-мифологический характер бессознательного¹.

До некоторой степени поверхностный слой бес-сознательного, несомненно, является личным. Мы назы-ваем его «личное бессознательное». Оно покоится на более глубоком слое, который не является продуктом личного опыта и приобретения, но врожден человеку. Этот более глубокий слой — так называемое коллек-тивное бессознательное. Я выбрал выражение «кол­лективное», потому что это бессознательное не ин­дивидуальной, а всеобщей природы, т. е. оно в противоположность личной психике обладает одним и тем же содержанием и формами поведения повсюду и у всех индивидов. Другими словами, оно идентично у вcex людей и образует существующую в каждом об­щую душевную основу сверхличной природы.

Существование определенного психического со­держания обнаруживается лишь через осознава-ние этого содержания. Поэтому мы можем говорить о бесознательном лишь постольку, поскольку в состоя­нии показать его содержание. Содержаниями личного бесознательного являются главным образом чувствен-ные комплексы, которые составляют интимность ду-шевной жизни. Содержания же коллективного бессоз­нательного составляют так называемые архетипы. Для наших целей это обозначение точное и полезное, пото­му что оно показывает, что при коллективных бессозна­тельных содержаниях речь идет об архаических, или о первоначальных образах, т. е. о всеобщих образах, су­ществующих с древнейших времен. Выражение «кол­лективные представления», которое Леви Брюль ис-

' В поздних работах Фрейд дифференцировал указанное здесь воззрение: инстинктивную психику он называл «Оно», а термином «сверх-Я» обозначал коллективное сознание, ча­стично осознанное индивидом, частично неосознанное (вы­тесненное).

пользовал для обозначения символических фигур при­митивного мировоззрения, без труда можно отнести к бессознательным содержаниям, потому что оно каса­ется чуть ли не того же самого предмета. В названных примитивных родовых учениях архетипы выступают в особой вариации. Разумеется, они здесь не являются содержаниями бессознательного, а превратились уже в осознанные формулы, которые выучиваются большей частью в форме религиозного учения, являющегося ти­пичным выражением для передачи коллективных, изна­чально происшедших из бессознательного, содержаний.

Другим выражением архетипа являются миф и сказка. Однако здесь речь идет о специфических фор­мах, которые передавались от поколения к поколению с давних времен. Поэтому понятие архетипа примени­мо лишь косвенно к коллективным представлениям, поскольку оно обозначает только те психические содер­жания, которые еще не подвергались никакой созна­тельной обработке и, следовательно, представляют непосредственную душевную данность. В таком пони­мании архетип значительно отличается от историчес­ки ставших и выработанных формул. Как правило, именно на высших ступенях религиозных учений ар­хетипы появляются в оформлении, которое недвусмыс­ленно обнаруживает оценивающее и обсуждающее влияние сознательной обработки. Напротив, их непос­редственный облик, который поражает нас в сновиде­ниях и грезах, имеет много индивидуального, непонят­ного и даже наивного, как например в мифе. Архетип представляет, по существу, бессознательное содержа­ние, которое заменяется в процессе всего становления сознательным и чувственным, и притом в духе того ин­дивидуального сознания, в котором он появляется.

Что понимается под архетипом, достаточно ясно вы­сказано при изложении его связи с мифом, религиоз­ным учением и сказкой. Дело усложняется, если мы попытаемся ответить на вопрос, что такое архетип с психологической точки зрения. То, что мифы в первую очередь являются психическими манифестациями, в которых выступает сущность души, прежде не призна­валось. Примитива мало волновало объективное объяс­нение очевидных вещей, скорее, он имел настоятельную потребность, или, лучше сказать, что душа бессознатель-

но неодолима стремилась ассимилировать весь вне­шний чувственный опыт с событиями своей душевной жизни. Примитиву недостаточно видеть восходящее и заходящее солнце — это внешнее наблюдение должно стать одновременно душевным событием, т. е. солнце в своем превращении должно представлять для него судьбу бога или героя, который, в сущности говоря, не живет нигде, кроме как в душе человека. Все мифологизиро-ванные процессы природы, такие, как лето и зима, фазы луны, период .дождей и т. д., лишь аллегории объектив­ного опыта, они суть символическое выражение внут­ренней и бессознательной драмы души, которая благода­ря проекции, т. е. будучи перенесена на события природы, становится понятной человеческому сознанию.

Примитивный человек поражает субъективностью свoeгo сознания мира. Если согласиться с таким допу­щением, то мы должны соотносить мифы с психическим миром этого человека. Его познание природы выра­жается на языке бессознательных душевных процессов.

В том, что последние бессознательны, лежит при-чина, почему раньше при объяснении мифа не прибе-гали к душе. Просто не знали, что душа содержит все те образы, из которых когда-либо произошли мифы, не знали, что наше бессознательное — это действующий и страдающий субъект, чью драму примитивный чело-век находил по аналогии во всех больших и малых процессах природы.

В процессе моих исследований, посвященных струк­туре бессознательного, я увидел себя вынужденным ус­тановить логическое различие между душой и психикой. Под психикой я понимаю совокупность всех психичес-ких процессов, как сознательных, так и бессознатель­ных. Под душой же я понимаю определенный, отграни­ченный комплекс функций, который лучше всего можно было бы охарактеризовать как «личность». Для более точного описания того, что я разумею при этом, я должен привлечь сюда еще некоторые более отдаленные точки зрения. Так, особенности явления сомнамбулизма (удвое­ние характера, расщепление личности), в исследовании которого наибольшая заслуга принадлежит француз­ским ученым, привели нас к той точке зрения, по кото­рой в одном и том же индивидууме может быть как бы «несколько личностей»...

Несколько более зоркому психологическому наблю­дению удается без особенных затруднений усмотреть наличность хотя бы зачаточных следов расщепления характера даже у нормальных индивидуумов. Достаточ­но, например, внимательно наблюдать за кем-нибудь при различных обстоятельствах, чтобы открыть, как резко меняется его личность при переходе его из одной среды в другую, причем каждый раз выявляется резко очер­ченный и явно отличный от прежнего характер. Пого­ворка «со своими лается, а к чужим ласкается» форму­лирует, отправляясь от повседневного опыта, именно явление такого расщепления личности. Определенная среда требует и определенной установки. Чем дольше и чаще требуется такая соответствующая среде установ­ка, тем скорее она становится привычной. Люди по боль­шей части принуждены вращаться в двух, совершенно различных средах: в домашнем кругу, в семье, и в дело­вой Жизни. Эти две совершенно различные обстановки требуют двух совершенно различных установок, кото­рые обусловливают удвоение характера.

В соответствии с социальными условиями и необхо­димостью социальный характер ориентируется, с од­ной стороны, на ожиданиях и требованиях деловой среды, с другой стороны, на социальных намерениях и стремлениях самого субъекта. Обыкновенно домашний характер слагается согласно душевным запросам и его потребностям в удобстве, например, бывает так, что люди в общественной жизни чрезвычайно энергичные, смелые, упорные, упрямые и беззастенчивые, дома и в семье оказываются добродушными, мягкими, уступчи­выми и слабыми. Который же характер есть истинный, где же настоящая личность?

На этот вопрос часто невозможно бывает ответить. Это краткое рассуждение показывает, что расщепление характера вполне возможно и у нормального индивиду­ума. Поэтому мы с полным правом можем обсуждать вопрос о диссоциации личности и как проблему нор­мальной психологии. По моему мнению, если продол­жить наше исследование, на поставленный вопрос сле­дует отвечать так, что у такого человека вообще нет настоящего характера, что он вообще не индивидуален, а коллективен, т. е. соответствует общим обстоятельст­вам, отвечает общим ожиданиям. Будь он индивидуален,

он имел бы один и тот же характер при всем различии в установках. Он не был бы тождествен с каждой данной установкой и не мог бы, да и не хотел бы, препятствовать тому, чтобы его индивидуальность выражалась так и не иначе как в одном, так и в другом состоянии. В действи­тельности он индивидуален, — как и всякое существо, — но только бессознательно. Своим более или менее пол­ным отождествлением с каждой данной установкой он обманывает, по крайней мере, других, — а часто и само­го себя — относительно того, каков его настоящий ха­рактер, он надевает маску, о которой он знает, что она соответствует, с одной стороны, его собственным наме­рениям, с другой стороны, притязаниям и мнениям его среды, причем преобладает то один, то другой момент. Эту маску, а именно установку, принятую для данного случая; я назвал «персоной» (persona), термин, которым обозначалась маска древнего актера. Того, кто отожде­ствляется с маской, я называю «персональным» («лич-ным» в противоположность «индивидуальному»).

Обе установки вышеприведенного случая суть две коллективные «личности», которые мы просто объеди­ним одним именем, — persona или personae (множест­венное число). Я уже указал выше, что настоящая ин­дивидуальность отлична от них обеих. Итак, «персона» есть комплекс функций, создавшихся на основе приспо­собления или необходимого удобства, но отнюдь не тож-дественных с индивидуальностью. Комплекс функций, составляющий «персону», относится исключительно к объектам.

Внутренняя личность естьтот вид и способ отноше­ния к внутренним психическим процессам, который присущ данному человеку, это есть та внутренняя уста­новка, тот характер, которым он обращен к бессозна-тельному. Внешнюю установку, внешний характер, я обозначаю словом «персона»; внутреннюю установку я обозначаю термином anima — душа. В той мере, в какой установка привычна, она есть более или менее ус­тойчивый комплекс функций, с которым «Я» может бо­лее или менее отождествиться. Язык выражает это пла­стически: когда кто-нибудь в известных положениях имеет известную привычную установку, то обыкновен­но говорят: «Он совсем другой, когдаделаетто или иное». Этим вскрыта самостоятельность комплекса функций при привычной установке. Дело обстоит так, как если бы другая личность овладевала индивидуумом, как если бы «в него вселялся иной дух». Внутренняя установка, душа, требует такой же самостоятельности, которая очень ча­сто соответствует внешней установке. Это один из са­мых трудных аспектов воспитания — изменить «персо­ну», внешнюю установку. Но столь же трудно изменить и душу, потому что обыкновенно ее структура столь же крепко спаяна, как и структура «персоны». Подобно тому как «персона» есть существо, составляющее нередко весь видимый характер человека и в известных случаях неизменно сопутствующее ему в течение всей его жиз­ни, так и душа его есть определенно ограниченное «су­щество», имеющее подчас неизменно устойчивый и са­мостоятельный «характер». Поэтому нередко душа прекрасно поддается характеристике и описанию.

Что касается «характера» души, то по моему опыту можно установить общее основоположение, что она в общем и целом дополняет внешний характер. Опыт по­казывает нам, что душа обыкновенно содержит все те общечеловеческие свойства, которых лишена созна­тельная установка. Тиран, преследуемый тяжелыми снами, мрачными предчувствиями и внутренними стра­хами, является типичной фигурой. С внешней стороны бесцеремонный, жесткий и недоступный, он внутренне поддается каждой тени, подвержен каждому капризу так, как если бы он был самым несамостоятельным су­ществом. Следовательно, душа его содержит те общече­ловеческие свойства определяемости и слабости, кото­рых совершенно лишена его внешняя установка, его «персона». Если «персона» интеллектуальна, то душа, наверное, сентиментальна. Восполняющий характер души относится так же и к половому характеру, в чем я не раз с несомненностью убеждался. Женщина, в вы­сокой степени женственная, обладает мужественной ду­шой, очень мужественный мужчина имеет женственную душу. Эта противоположность возникает вследствие того, что например, мужчина вовсе не вполне и не во всем мужествен, но имеет (в норме) и некоторые жен­ственные черты. Чем мужественнее его внешняя уста­новка, тем более из нее вытравлены все женственные черты, поэтому они проявляются в его душе. Это об- стоятельство объясняет, почему именно очень мужественные мужчины подвержены характерным слабостям: к побуждениям бессознательного они относятся женс­ки-податливо и легко подчиняются их влияниям. На­против, именно самые женственные женщины часто оказываются в известных внутренних вопросах неисп­равимыми, настойчивыми и упрямыми, обнаруживая эти свойства в такой интенсивности, которая встречается только во внешней установке у мужчин. Эти мужские черты, исключенные из внешней установки у женщины, стали у нее свойствами души. Поэтому, если мы говорим у мужчины об anima (душа), то у женщины мы по спра­ведливости должны были бы говорить об animus (дух), чтобы дать женской душе верное имя.

Подобно тому как «персона», выражающая приспо­собление к среде, является по общему правилу сильно определенной и оформленной воздействием среды, так душа оказывается сильно оформленной воздействием бессознательного и его качеств. Как «персона» в перво­бытной среде почти неизбежно принимает первобытные черты, так душа перенимает, с одной стороны, архаи­ческие черты бессознательного, с другой стороны, его символически-проспективный характер. Отсюда возни­кают та «полнота предчувствий» и тот «творческий» характер, которые присущи внутренней установке.

«Я» есть, по моему мнению, комплекс представле­ний, который составляет для меня центр моего поля сознания; который, как мне кажется, обладает в высо­кой степени непрерывностью и тождественностью с самим собой. Поэтому я говорю и о комплексе «Я». Этот Комплекс есть настолько же содержание сознания, насколько и условие сознания, ибо психический элемент осознан мной в той степени, в какой он отнесен к ком­плексу «Я». Однако, поскольку «Я» есть лишь центр моего поля сознания, оно не тождественно с моей пси­хикой в целом, но является лишь комплексом среди других комплексов. Поэтому я различаю «Я» и самость, поскольку «Я» есть лишь субъект моего сознания, са­мость же есть субъект всей моей психики, значит и ее бессознательной сферы. В этом смысле .самость была бы (идеальной) величиной, включающей в себя «Я». Са-мость часто появляется в бессознательных фантазиях В виде вышепоставленной или идеальной личности, на­пример как Фауст у Гёте.

Психологические типы

Наблюдая в моей врачебной практике за нервноболь­ными пациентами, я всегда поражался тем, что наряду с множеством индивидуальных различий в психологии человека существует и целый ряд типических различий; прежде всего мне бросились в глаза два типа, которые я назвал типом интровертированным и типом экстра-вертированным.

Наблюдая за течением человеческой жизни, мы за­мечаем, что судьба одного человека более обусловлена объектами его интереса, тогда как судьба другого более обусловлена его собственной внутренней жизнью, его собственной личностью. Каждый из нас неизбежно уклоняется несколько в ту или другую сторону, поэто­му вполне естественно и то, что мы всегда склонны понимать все в смысле собственного типа.

Со стороны может, конечно, показаться, что проще всего было бы описать два конкретных случая, расчле­нить их и поставить рядом. Но дело в том, что каждому присущи оба механизма, как механизм экстраверсии, так и механизм интроверсии, и лишь относительное преобладание того или другого составляет тип. Чтобы придать картине должный рельеф, пришлось бы поэто­му сильно ретушировать ее, а это свелось бы к более или менее благочестивому обману. К этому присоединя­ется еще и чрезвычайная сложность психологической реакции человека; эта реакция столь сложна и много­образна, что я вряд ли способен абсолютно верно изоб­разить ее. Поэтому я ограничусь изложением принци­пов, выведенных из множества единичных фактов, которые мне приходилось наблюдать. Надеюсь, что эти мои разумения явятся поясняющим вкладом в разре­шение проблемы, которая всегда вела и до сих пор еще ведет к недоразумению и раздору не только на почве аналитической психологии, но и в других областях науки, а в особенности в личных отношениях людей между собой. Из этого с очевидностью вытекает, поче­му существование двух различных типов является фак­том, в сущности, уже издавна известным, и, по наб­людению знатоков человеческой души и рефлексии, глубоких мыслителей, фактом, интуитивно постигнутым Гёте и образно воспринятым им как общий принцип

систолы и диастолы. Механизм интроверсии и экстра­версии облекается в самые разнообразные названия и понятия, в каждом данном случае соответствующие индивидуальной точке зрения наблюдателя. Несмотря на разнообразие формулировок, мы постоянно видим один и тот же общий принцип в основном понимании вопроса, а именно в одном случае движение интереса направлено на объект, а в другом случае оно отвраща­ется от объекта и направляется на субъект и на его собственные психологические процессы. В первом случае объект действует на тенденции субъекта подоб­но магниту, объект притягивает их и тем в высокой степени обусловливает субъект. Более того, объект даже отчуждает субъект от самого себя, изменяя качества его и приравнивая его к объекту, и это до такой степени, что может показаться, будто объект имеет высшее и в Конечном итоге решающее значение для субъекта и будто абсолютное назначение и особый смысл жизни и судьбы заключаются именно в полном отказе субъекта от себя самого и отдаче себя объекту. Во втором же случае субъект есть и пребывает центром всех интере-сов; может показаться, будто в конечном итоге вся жизненная энергия ищет субъекта и устремляется к нему, тем самым постоянно отстраняя объект и не до-пуская, чтобы на долю его выпало слишком могущест-венное влияние, и кажется в таком случае, будто вся энергия отливает от объекта и субъект становится маг-нитом, стремящимся притянуть объект.

Такое противоположное отношение к объекту очень трудно определить и описать в удобопонятной и ясной форме; мы при этом рискуем дойти до совершенно па­радоксальных формулировок, которые могут скорее затемнить, нежели разъяснить вопрос. В самых общих чертах можно было бы сказать, что интровертированная точка зрения есть та, которая всегда и при всех обстоятельствах стремится ставить «Я» и субъективный психологический процесс над объектом или, по край­ней мере, утвердить его по отношению к объекту. Из этого вытекает, что такая установка придает субъекту более высокую ценность, нежели объекту. Следователь­но, уровень ценности объекта всегда будет ниже уровня ценности субъекта, объект, таким образом, имеет лишь второстепенное значение, можно даже сказать, что он подчас является лишь внешним обективным знаком для субъективного содержания, так сказать, воплощением идеи, причем существенным всегда ос­тается идея, или же объект является предметом какого-либо чувства, причем, однако, главную роль играет переживание чувства, а не сам объект в его реальной индивидуальности. Экстравертированная точка зрения, напротив, подчиняет субъект объекту, причем на долю объекта приходится наивысшая ценность; субъект же в таком случае пользуется лишь второстепенным зна­чением, и субъективный процесс иногда даже мешает или является лишним придатком объективных сверше­ний. Несомненно и ясно, что психология, исходящая из таких двух противоположных точек зрения, должна расколоться на две части, по ориентированию диамет­рально противоположные. Представители одного ори­ентирования видят все под углом зрения своего соб­ственного понимания, представители другого —• под углом зрения объективных свершений.

Эти противоположные установки представляют собой не что иное, как противоположные механизмы: в одном случае диастолическое расширение, выход из себя, приближение к объекту и захват его, в другом слу­чае — систолическое сжатие, концентрирование и освобождение энергии от объектов. Каждому человеку свойственны оба механизма, а соединение их является выражением его естественного жизненного ритма; и наверное не случайность, что Гёте образно выразил этот ритм понятием сердечной деятельности. Ритмическая смена обеих форм психической деятельности должна была бы соответствовать нормальному течению жиз­ни. Однако сложные внешние условия, в которых мы живем, равно как и еще более сложные условия нашего индивидуального психического предрасположения, редко допускают вполне гармоничное течение психи­ческой жизненной деятельности. Внешние обстоятель­ства и внутреннее предрасположение весьма часто поощряют один механизм в ущерб другому. Естествен­но, что это влечет за собой перевес в сторону одного механизма. Если такое состояние по какой-либо причи­не становится хроническим, то получается тип, иными словами, привычная установка, в которой один меха­низм постоянно преобладает, хотя никогда не в состо-

янии вполне подавить другой, по той причине, что и этот другой механизм составляет безусловную принадлеж­ность психической жизненной деятельности. Поэтому никогда и не может быть чистого типа в том смысле, чтобы в нем царил исключительно только один меха­низм при полной атрофии другого. Типическая установ­ка не что иное, как лишь относительное преобладание одного из механизмов.

Констатирование таких двух явлений, как интро-версия и экстраверсия, дало нам прежде всего возмож­ность разделить психологические индивидуумы на две группы. Такая группировка носит, однако, столь повер­хностный и общий характер, что дает нам возможность лишь самого общего различения. Более внимательное исследование представителей индивидуальной психо­логии, принадлежащих к одной из двух групп, тотчас же показывает нам громадное различие между отдель­ными индивидуумами, хотя и принадлежащими к од-ной и той же группе. Поэтому нам придется сделать еще один шаг в нашем исследовании для того, чтобы опре­делить, в чем именно заключается различие между индивидуумами, принадлежащими к одной определен­ной группе. Опыт убедил меня в том, что индивидуумов можно, в общем, распределить не только по их универ­сальному различию на экстра- и интровертированных, но и по их отдельным психологическим основным фун­кциям. Внешние обстоятельства и внутреннее предрас­положение вызывают не только преобладание экстра-версии или интроверсии, но способствуют, кроме того, преобладанию в индивидууме одной из основных фун­кций над другими. Опираясь на опыт, я назвал основ-ными психологическими функциями, т. е. такими, кото­рые отличаются от других как по роду, так и по существу, следующие функции: мышление, эмоции, ощущение и интуиция. Если одна из этих функций привычно преоб­ладает над другими, то создается соответственный тип. Поэтому и типы я разделяю на: мыслительный, или интеллектуальный, эмоциональный, или сентименталь­ный, ощущающий, или сензитивный, и интуитивный. Каждый из этих. типов, кроме того, может быть интровертированным или экстравертированным, смотря по иго отношению к объекту в том смысле, как было описано выше.

Индивидуация

Понятие «индивидуация» играет в нашей психо­логии немаловажную роль. Индивидуация есть про­цесс образования и обособления единичных существ, строго говоря, она есть развитие психологического ин­дивидуума как существа, отличного от общности, от коллективной психологии. Поэтому индивидуация есть процесс, дифференциации, имеющий целью развитие индивидуальной личности. Индивидуация является естественно необходимой, поскольку задержка инди-видуации посредством преимущественной или исклю­чительной жизни по коллективным нормам означает нанесение ущерба индивидуальной жизнедеятельно­сти. Индивидуальность уже дана физически и физио­логически, и соответственно этому она выражается и психологически. Поэтому существенно задерживать развитие индивидуальности — значит искусственно калечить ее.

Индивидуация ни при каких обстоятельствах не мо­жет быть единственной целью психологического воспи­тания. Прежде чем делать индивидуацию целью, надо достигнуть другой цели воспитания, а именно приспо­собления к минимуму коллективных норм, необходимо­му для существования: растение, предназначенное для наиболее полного развития своих особенностей, долж­но прежде всего иметь возможность расти в той почве, в которую его посадили. Индивидуация есть процесс выделения и дифференцирования из общего, процесс выявления особенного, но не искусственно создавае­мой особенности, а особенности, заложенной уже а priori в наклонностях существа.