I. Общая характеристика двух способов мышления

А. В физике

Если кто-нибудь спрашивает, что является наибо­лее характерным различием между.«современной», пост-галилеевской и аристотелевской физикой, то он, как правило, получает следующий ответ, который ока­зал огромное влияние на научные идеалы психолога: физические теории Аристотеля были антропоморфи­ческими и неточными. Наоборот, современная физи­ка — более точная, и теперь чисто математические, фун­кциональные связи заняли место существовавших ранее антропоморфических объяснений. Это сообщило физи­ке ту абстрактность, которая вызывает у современных физиков особую гордость.

Вне всякого сомнения, такой взгляд на развитие фи­зики верен. Но если обращать внимание не столько на стиль разработанных понятий, сколько на их подлин­ные функции как инструментов познания мира, то ока­жется, что эти различия вторичны: они лишь следствие глубоких расхождений в понимании отношений между миром и задачей исследования.

1. Аристотелевские представления

а) Их ценностная характеристика. Отделение физики, как и всех других наук, от универсальной матри­цы философии и практики происходило постепенно. Аристотелевская физика полна представлений, кото­рые теперь рассматриваются не только как специфи­чески биологические, но исключительно как ценност­ные (представления). Она изобилует специфическими нормативными представлениями, взятыми из этики, которые занимают промежуточное положение между ценностными и неценностными представлениями: вы­сшими формами движения являются круговое и пря­молинейное, имеющие место только в небесных дви­жениях звезд; земной же мир наделен движениями низших типов. Сходные ценностные различия суще­ствуют и между причинами: с одной стороны, есть хо­рошие, или, так сказать, разрешенные, силы тела, ко­торые проистекают из его стремления к совершенству, а с другой стороны, силы, приводящие к нарушению и связанные со случайными воздействиями и действи­ями сил других тел.

Такой тип классификации в терминах ценностей играет очень важную роль в средневековой физике. Она объединяет вместе вещи, имеющие очень слабые или незначащие связи, и разделяет вещи, которые объек­тивно связаны близкими и значимыми связями.

Мне кажется очевидным, что этот крайне «антро­поморфический» способ мышления и до сегодняшнего дня играет важную роль в психологии. Подобно разли­чию между земным и небесным, долгое время сущест­вовало столь же оценочное разделение психологиче­ских фактов на «нормальные» и «патологические», и это разделяло феномены, которые имеют фундамен­тальную близость.

Не менее важно то, что оценочные понятия пол­ностью господствуют в теоретическом контексте спе­циальных проблем, во всяком случае, так было до са­мого последнего времени. Так было до тех пор, пока психология не начала исследовать структурные свя­зи (Gestalt) в перцепции, заменив этим понятие «оп­тические иллюзии», которое, вытекая не из пси­хологических, а из эпистемологических категорий, произвольно смешивает все эти «иллюзии» и отделя­ет их от других феноменов психологической оптики. Психология говорит о «заблуждениях» детей, о «прак­тике», о «забывании», классифицируя группы про­цессов в соответствии с ценностью их продукта, а не в соответствии с природой психологических процес­сов. Конечно, психология выходит за пределы клас­сификации только по ценностному основанию, когда она говорит о нарушениях, о более низком или более высоком уровне развития или о качестве выполнения теста. Со всех сторон отмечаются тенденции к изуче­нию важных психологических процессов. Но едва ли можно сомневаться в том, что мы находимся только в начале этой стадии, что те же самые промежуточные представления, лежащие между ценностными и не­ценностными, которые мы видели в физике Аристо­теля, характерны и для таких противопоставлений, как высокий интеллект и слабоумие или желание и воля. Отделение концептуальной структуры психоло­гии от утилитарных понятий педагогики, медицины и этики достигнуто только частично.

Возможно, и я считаю это вероятным, что вспомо­гательные понятия, такие, как «правильное» знание в противоположность «ошибочному», могут впоследствии получить законный смысл. Однако если это произой­дет, то «иллюзия» должна будет характеризоваться не эпистемологически, а биологически.

б) Абстрактная классификация. Когда галилеев-ская и послегалилеевская физика избавилась от раз­личия между небесным и земным и, таким образом, не­вероятно расширила сферу действия естественных законов, это было связано не только с исключением ценностных понятий, но также и с изменением в трак­товке классификации. Для аристотелевской физики принадлежность предмета к данному классу имела ре­шающее значение, потому что для Аристотеля класс определял сущность или сущностную природу объек­та, а следовательно, и его поведение и в позитивном, и в негативном отношениях.

Эта классификация часто принимала вид пар про­тивоположностей, таких, как холодный —теплый, су­хой — мокрый, и по сравнению с современной класси­фикацией носила застывший, абсолютный характер. В современной количественной физике дихотомиче­ские классификации полностью заменены непрерыв­ными последовательностями. Субстанциональные кон­цепции заменены функциональными [1].

Нетрудно выделить аналогичную стадию в разви­тии современной психологии. Разделение на интеллект, память и волю восходит к аристотелевской классифи­кации, а в некоторых областях, как, например, в анали­зе чувств (приятное и неприятное), темпераментов [13] или потребностей, дихотомические классификации типа аристотелевской до сих пор имеют большое зна­чение. Только постепенно эти классификации теряют свою значимость и уступают место понятиям, которые пытаются установить одни и те же законы для всех этих областей и создать общую классификацию на основе функциональных различий.

в) Понятие закона. Классы Аристотеля абстрактно определяются как общая сумма тех характеристик, ко-

торые есть у группы объектов. Это обстоятельство яв­ляется не просто характеристикой аристотелевской ло­гики, но значительно определяет его понятия законо­мерности и случайности, которые кажутся мне столь важными для проблем современной психологии, что требуют более подробного исследования.

Для Аристотеля законны, умозрительно понятны те вещи, которые происходят без исключений. Также, и это он особенно подчеркивает, законны те вещи, которые происходят часто. Из класса умозрительно понятых ис­ключены как простая случайность те события, которые происходят только однажды, индивидуальные события как таковые. Действительно, так как поведение вещи определено ее сущностной природой, и эта природа есть в точности абстрактно определенный класс (т. е. общая сумма общих характеристик целой группы объектов), то отсюда следует, что каждое событие как конкретное событие есть случайность, оно неопределенно. Таким образом, в этих аристотелевских классах пропадают ин­дивидуальные различия.

Действительный источник этих представлений мо­жет быть в том, что для физики Аристотеля не все фи­зические процессы имеют законный характер, при­писанный им постгалилеевской физикой. Молодой физической науке Вселенная, которую она исследова­ла, казалась содержащей столько же хаотичного, сколь­ко и закономерного. Закономерность, понятность фи­зических процессов была очень узко ограничена. Она присутствовала только в некоторых процессах, напри­мер и движениях звезд, но ее ни в коей мере не было в преходящих земных событиях. Как и для других моло­дых наук, для физики все еще было вопросом, подчиня­ются ли физические процессы законам, и если да, то в какой степени. И это обстоятельство очень повлияло на формирование физических представлений, хотя в фи­лософских принципах идея всеобщей закономерности уже существовала. В постгалилеевской физике, с унич­тожением различий между закономерными и случай­ными событиями, отпала необходимость в доказатель­стве закономерности рассматриваемого процесса. Наоборот, аристотелевской физике было необходимо иметь критерий, чтобы решить, является ли данное со­бытие закономерным. Конечно, в качестве такого кри

терия была взята в основном регулярность, с которой подобные события происходили в природе. Только та­кие события, как небесные, регулярность или, по край­ней мере, частоту которых подтверждает история, под­чиняются закону, и только постольку, поскольку они часты и, следовательно, являются больше чем частным событием — они умозрительно понятны. Другими сло­вами, стремление науки понять сложный, хаотический и неясный мир, ее вера в полную расшифровку этого мира были ограничены лишь такими событиями, кото­рые подтверждались в силу повторения в ходе истории, обладая определенной устойчивостью и стабильностью.

В этой связи нельзя забывать, что подчеркивание Аристотелем частоты (как основания для закономерно­сти помимо абсолютной регулярности) представляет, по отношению к его предшественникам, тенденцию к рас­ширению и конкретному применению принципа зако­номерности. «Эмпирик» Аристотель настаивает, что не только регулярное, но и частое является закономерным. Конечно, это только подчеркивает его противопоставле­ние частного, индивидуального закономерному, так как частное событие как таковое находится за границами за­кономерности и в определенном смысле вне проблем на­уки. Закономерность остается ограниченной теми слу­чаями, когда события повторяются и классифицируются (в аристотелевском абстрактном смысле), обнаруживая сущностную природу событий.

Это отношение к проблеме закономерности в при­роде, которое господствовало в средневековой физике и от которого даже такие противники аристотелевской физики, как Дж. Бруно и Ф. Бэкон, отошли только посте­пенно, имело несколько важных следствий.

Как должно быть ясно из предыдущего текста, эта концепция закономерности носила полностью квази­статистический характер. Закономерность рассматри­валась как эквивалент высшей степени всеобщности, как то, что очень часто происходит одним и тем же об­разом, как высший случай регулярности и, таким обра­зом, как полнейшее противопоставление нечастому или конкретному событию. Статистическое определение понятия закономерности ясно прослеживается еще у Бэкона, когда он с помощью своей таблицы присутст- вия старается решить, является ли данное объединение качеств реальным (сущностным) или случайным. Так, например, он выясняет численную частоту случа­ев, в которых качества теплого и сухого объединены в повседневной жизни. Статистический метод мышления в аристотелевской физике, конечно, менее математи­чески точен, но не менее ясен.

В то же время (и это одно из самых важных следст­вий концепции Аристотеля) регулярность или особенно­сть понимались полностью в исторических терминах.

Полная свобода от исключений, «всегда», которое присутствует также и в последующих концепциях фи­зической закономерности, здесь еще сохраняет свои первоначальные связи с частотой, с которой сходные случаи происходили в действительности, в историче­ском течении событий в обычном мире. Поясним это грубым примером: легкие предметы в обычных усло­виях довольно часто направляются вверх, тяжелые предметы обычно падают вниз. Пламя огня, во всяком случае в условиях, известных Аристотелю, всегда идет вверх. И эти правила частоты с ограничениями на кли­мат, способ существования и прочие факторы, знако­мые Аристотелю, определяют природу и тенденцию, приписываемую каждому классу объектов и приводят в данном примере к заключению, что пламя и легкие тела имеют тенденцию направляться вверх.

Теоретические представления Аристотеля имеют прямую связь с историко-географической структурой и напоминают, как и ценностные концепции, описан­ные выше, мышление первобытных людей и детей.

Когда первобытный человек использует разные слова для обозначения акта «ходьбы» в зависимости от северного или южного направления, или от пола иду­щего, или от того, входит последний в дом или выходит из дома [5], он использует связь с исторической ситу­ацией, которая очень похожа на мнимые абсолютные описания (вверх или вниз) Аристотеля, реальное зна­чение которых представляет собой тип географической характеристики, определение места по отношению к поверхности Земли.

Исходная связь понятий с «действительностью» в смысле данного историко-географического окруже­ния, вероятно, самая важная черта физики Аристоте­ля. И от этого больше, чем от телеологии Аристотеля, зависит тот факт, что его физика в основном имеет ан­тропоморфный характер. И в отдельных положениях теории, и в данных исследования видно, что еще не только не разведены физические и нормативные по­нятия, но и формулировки проблем и понятий, кото­рые мы сегодня бы различали, с одной стороны, как исторические, а с другой —как неисторические, сис­тематические, переплетаются (аналогичная путаница существует на ранних стадиях и других наук, напри­мер в экономике).

Исходя из этих представлений получает новое на­правление также и установка аристотелевской физики по отношению к закономерности. До тех пор пока зако­номерность оставалась ограниченной такими процес­сами, которые регулярно повторялись одним и тем же образом, было видно не только то, что молодой науке не хватает мужества распространить принцип на все фи­зические феномены, но и то, что концепция закономер­ности все еще имеет в основе историческое, временное значение. Акцент был поставлен не на общей валидно-сти, которую современные физики понимают под зако­номерностью, а на событиях в исторически данном ми­ре, которые демонстрировали требуемую стабильность. Высочайшая степень закономерности помимо простой частоты характеризовалась идеей постоянства, вечно­сти. Таким образом, отрезок исторического времени, когда константность сохранялась, был расширен до бесконечности. Общая валидность закона не была еще ясно отделена от вечности процесса. Только постоянст­во или, по крайней мере, частое повторение было дока­зательством более чем единичной действительности. Даже здесь, в идее вечности, которая как будто бы пе­реходит исторические границы, связь с непосредствен­ной исторической действительностью остается очевид­ной, и эта связь была характерна для «эмпирических» понятий и метода Аристотеля.

Не только в физике, но и в других науках, напри­мер в экономике и биологии, можно ясно видеть, как на определенных, ранних стадиях тенденция к эмпириз­му, к собиранию и упорядочиванию фактов несет в се­бе тенденцию к исторической концептуальной струк­туре, чрезмерной переоценке исторического.