2. Подлинные трудности и отсутствие закономерности

Вся глубина различий между аристотелевским и галилеевским способами мышления становится ясна, как только мы рассмотрим следствия, происте­кающего из строго галилеевского взгляда на понятие закона в отношении инстинкта как связанного только с индивидуумом «в нем самом». В этом случае инс­тинкт (например материнский) должен длительно действовать непрерывно. Точно так же объяснение негативизма трехлетних детей их природой в случае следования галилеевским понятиям имеет своим след­ствием вывод о том, что все трехлетние дети должны быть негативистами весь день, все двадцать четыре часа.

Общий аристотелевский подход в психологии спо­собен уклониться от этих следствий. Ему достаточно даже для доказательства существования векторов, ко­торые объяснят поведение, опираться на понятие ре­гулярности. Таким способом он избегает необходимо­сти предположения о существовании вектора в каждой ситуации. На основе строгого понятия закономерно­сти можно опровергнуть, например, гипотезу сущест­вования определенного инстинкта путем демонстра­ции его отсутствия в данных конкретных случаях. Система понятий Аристотеля не боится таких опровер­жений, поскольку может ответить на все ссылки на конкретные особые случаи чисто статистическим обоснованием.

В связи с этим данные понятия, конечно, не могут объяснить наступление этого конкретного случая, т. е. не поведение абстрактного «среднего ребенка», но, на­пример, поведение данного ребенка в данный момент.

Следовательно, аристотелевский крен в психоло­гической динамике не только подразумевает ограни­чение объяснения лишь теми случаями, которые про­исходят достаточно часто, чтобы обосновать факт абстрагирования от ситуации, но буквально оставляет любую возможность, имеющуюся в каждом отдельном случае, даже для частых событий.

3. Попытки скорректировать себя: «средняя» ситуация

Подлинные трудности для динамики, которые не­сет с собой аристотелевский способ мышления, т. е. опасность уничтожения объяснительной ценности те­ории путем исключения ситуации, постоянно наблю­даются в современной психологии и ведут к совершен­но необычным гибридным методам и попыткам как-то включить в свои концепции ситуацию. Это становит­ся наиболее ясным, когда вопрос касается попыток ко­личественного определения. Например, когда делают­ся попытки экспериментально сравнить величины различных потребностей у крыс (голод, жажда, поло­вое стремление и материнская любовь), вопрос об этом (который соответствует в физике вопросу, что силь­нее: гравитационная или электродвижущая сила) име­ет смысл только в том случае, если эти векторы при­писаны целиком крысе и считаются практически независимыми от всей конкретной ситуации, от состо­яния крысы и окружающей среды в этот момент. Ко­нечно, такое представление несостоятельно, и иссле­дователь вынужден хотя бы частично отойти от такого способа мышления. Первый шаг в этом направлении состоит в необходимости учитывать состояние по­требности в данный момент относительно их насы­щения: выясняются различные возможные степени ве­личины нескольких потребностей и сравниваются их максимальные величины.

Конечно, таким способом аристотелевская позиция только слегка улучшается. Кривая выражает статистическое среднее из большого количества случаев, которое не является обязательным для отдельного случая; и, кроме того, этот способ мышления использует вектор независимо от структуры ситуации.

Конечно, не отрицается, что ситуация по существу определяет инстинктивное поведение в каждом особом случае, но в отношении вопроса о спонтанном поведе­нии ребенка в детских тестах очевидно, что от закона требуется не больше, чем поведенческое среднее. Та­кой закон применяется к средней ситуации. Забывает­ся, что не существует такой вещи, как «средняя ситуа­ция», а тем более средний ребенок.

Практически ссылка на концепцию «оптимальной» ситуации идет несколько дальше. Но даже здесь конк­ретная структура ситуации остается неопределенной: требуется только максимум результатов в определен­ном направлении.

Однако ни в одном из этих представлений не устра­нены две фундаментальные ошибки аристотелевского способа мышления: векторы, определяющие динамику процесса, все также приписываются изолированному объекту, независимо от всей конкретной ситуации; требования, предъявляемые к валидности психологиче­ских принципов и к пониманию конкретной действитель­ности индивидуального единичного процесса, еще очень недостаточны.

Этот вывод остается правомерным даже в отноше­нии понятий, непосредственно связанных со значени­ем ситуации. Как было отмечено ранее, вопрос, находя­щийся в центре дискуссии о ситуации, это совсем в аристотелевском смысле вопрос о том, в какой степени ситуация может служить помехой (или способствовать). Ситуация даже считается постоянным объектом, и об­суждается вопрос: что важнее, наследственность или окружение? Таким образом, опять на основе понятия о ситуации, взятой абстрактно, проблема динамики рас­сматривается в форме, которая имеет только статисти­ческое историческое значение. Дискуссия о наследст­венности и окружении также показывает, даже в своих частностях, насколько эти понятия разделяют объект и ситуацию и выводят динамику из изолированного объекта самого по себе.

Вероятно, лучше всего роль ситуации во всех этих представлениях может быть показана путем ее соотнесения с определенными изменениями в живописи. Сна­чала в средневековой живописи, в общем, не было ок­ружения, а был только пустой (часто золотой) задний план. Даже когда окружение постепенно появилось, оно обычно состояло из изображения помимо одной лично­сти других людей и объектов. И в лучшем случае кар­тина была совокупностью отдельных людей, каждый из которых имел свое независимое существование.

Только позже в живописи появилось пространст­во: и появилась целая ситуация. Эта ситуация как це­лое стала доминировать, и каждая отдельная часть по­лучает свой смысл только в контексте всей ситуации (например, как у Рембрандта).