Введение. Спортивное дискурсивное пространство: общая характеристика и методология описания

1. Дискурс как объект лингвистического исследования

Термину «дискурс» (фр. discours, англ. discourse, от лат. discursus – «бегание вперёд‑назад; движение, круговорот, беседа, разговор»), введённому в научный обиход американским лингвистом Зеллигом Харрисом в 1952 году в словосочетании «анализ дискурса», была уготована в лингвистике практически та же судьба, что и термину «концепт»: он стал «размытой категорией» [ван Дейк 1989: 46], многозначным и многоплановым феноменом, во многом «зонтиковым термином», который тем не менее обладает наивысшим индексом как по частотности его употребления в гуманитарных (и в том числе лингвистических) исследованиях разного «ранга», так и по количеству попыток его определения.

Думается, прав В.И. Карасик, который, подчёркивая неоднозначность трактовки понятия дискурс в разных отраслях современного языкознания и смежных с ним дисциплин, объясняет это объективной сложностью названного феномена и многоаспектностью подходов к его описанию [Карасик 2004: 226–240].

Более того, именно отсутствие «чёткого и общепризнанного определения «дискурса», охватывающего все случаи его употребления» может быть, по мнению А. Е. Кибрика и П. Б. Паршина, причиной широкой популярности этого термина: «связанные нетривиальными отношениями различные понимания удачно удовлетворяют различные понятийные потребности, модифицируя различные представления о речи, тексте, диалоге, стиле и даже языке» [Кибрик, Паршин URL: http://www.krugosvet.ru/articles/82/1008254/print.htm].

Ю.Е. Прохоров отмечает, что количество частных определений дискурса «чрезвычайно велико и умножается постоянно» [Прохоров 2006: 27]; кроме того, на сегодняшний день в научной литературе существует немало классификаций и обзоров этих определений, обобщения и систематизации разных точек зрения на понятие «дискурс»¹.

А. Е. Кибрик и П.Б. Паршин [Кибрик, Паршин URL: http://www.krugosvet.ru/articles/82/1008254/print.htm] делают попытку обобщить существующие в гуманитарных науках подходы к феномену дискурс, связанные с различными национальными традициями и даже вкладом конкретных авторов, и говорят о «трёх основных классах» употребления настоящего термина: «собственно лингвистическом», когда дискурс так или иначе соотносится с понятиями речь, текст, диалог; «публицистическом» – восходящем к пониманию французских структуралистов и постструктуралистов М. Фуко, А. Греймаса, Ж. Деррида, М.Пешё и др. и коррелирующим с понятиями стиля и индивидуального языка; «философско‑социологическом» – связанном с именем немецкого учёного Ю. Хабермаса, который ввёл этот термин для обозначения «вида речевой коммуникации, предполагающей рациональное критическое рассмотрение ценностей, норм и правил социальной жизни» [Цит. по: Красных 2003: 111].

Впрочем, «осложняющим обстоятельством» для понимания «общей картины употребления термина» является то, что «все три… макропонимания (и их разновидности)» дискурса «взаимодействовали и взаимодействуют друг с другом» [там же].

Последнее замечание кажется нам определяющим, поскольку, на наш взгляд, именно взаимодействие первых двух типов подхода к дискурсу в современных лингвистических исследованиях является наиболее частотным.

Г.Н. Манаенко, обобщая традицию употребления термина «дискурс» в разных теоретических направлениях и лингвистических школах, справедливо констатирует, что названный термин «с самого момента своего появления всеми учёными применялся для исследования и описания явлений, относящихся к речи (в смысле соссюровской дихотомии язык – речь» [Манаенко 2009: 16]².

Французский лингвист П. Серио выделяет восемь значений термина «дискурс», большая часть из которых также коррелирует с феноменом «речь»¹.

Не менее частотным в современных концепциях оказывается представление о дискурсе в его корреляции с понятием «текст».

Впрочем, мы согласны с мнением Г.Н. Манаенко, который заключает, что в многочисленных вариациях представлений о дискурсе как о «связном тексте в совокупности с экстралингвистическими – прагматическими, социокультурными, психологическими и др. факторами; о тексте, взятом в событийном аспекте» [ЛЭС 1990: 136] «происходит элиминация третьего элемента, необходимого для адекватного определения дискурса, – субъекта» и наблюдается подмена как терминов дискурс – текст, так и терминов речь – речевое произведение (текст) [Манаенко 2009: 21].

Нам импонирует мысль М.М. Бахтина, высказанная им еще в конце 20‑х годов, об отграничении «действительной реальности языка‑речи» от языка как системы форм, от текста как отдельного и изолированного речевого произведения и, наконец, от текущего потока речевого произведения как психологических процессов говорения, письма, слушания и чтения» [Там же: 28–29]².

Думается, именно эти воззрения могут быть положены в основу представлений о содержательном своеобразии понятия «дискурс». Если следовать логике рассуждений М.М. Бахтина (еще не употреблявшего соответствующий термин, но увидевшего суть явления), то в этом случае можно, вслед за современными исследователями, констатировать, что дискурс – это «коммуникативно‑прагматическое событие социокультурного характера» [Алефиренко 2002: 104], это своеобразное семантическое единство языковой формы, знаний и коммуникативно‑прагматической ситуации, это социальная деятельность людей, в которой ведущая роль принадлежит когнитивным пространствам общающихся [Алефиренко 2002: 101–102], это «устойчивая, социально и культурно определённая традиция человеческого общения» [Силантьев 2006: 9], наконец, «это система коммуникации» [Шейгал 2004: 12].

Приведенные определения, на наш взгляд, являются в целом справедливыми, поскольку в них отмечены онтологические черты исследуемого понятия, но при этом неоперациональными, то есть чрезвычайно широкими по содержанию (особенно последнее из них) и потому трудно применимыми в условиях описания конкретного типа дискурса.

В.В. Красных, основываясь на воззрениях ван Дейка, А.Е. Кибрика, Ю.Н. Караулова, выработала следующее определение дискурса, в котором подчёркнута двойственная природа данного феномена и детерминированность речемыслительной и текстопорождающей деятельности разного рода внелингвистическими факторами: «дискурс есть вербализованная речемыслительная деятельность, понимаемая как совокупность процесса и результата и обладающая как собственно лингвистическим, так и экстралингвистическим планами» [Красных 2003: 113].

Для нас едва ли не более важным, чем само определение В.В. Красных, оказывается ее комментарий к данной дефиниции: «Дискурс имеет два плана – собственно лингвистический и лингвокогнитивный. Первый связан с языком, манифестирует себя в используемых языковых средствах и проявляется в совокупности порождённых текстов (дискурс как результат). Второй связан с языковым сознанием, обусловливает выбор языковых средств, влияет на порождение (и восприятие) текстов, проявляясь в контексте и пресуппозиции (дискурс как процесс)» [Красных 2003: 114].

Итак, учитывая эти и другие¹ существующие дефиниции термина «дискурс» и разделяя представление о том, что «без опоры» на это понятие «невозможно адекватное разрешение традиционной лингвистической проблематики» [Манаенко 2009: 34], выработаем релевантное нашим представлениям определение дискурса и примем его в качестве рабочего.

Итак, в данном исследовании под дискурсом предлагается понимать процесс тематически обусловленного общения, детерминированного социально‑историческими условиями, специфика которого отражается в совокупности текстов (в широком – семиотическом² – понимании этого термина), характеризуемых концептуальным, речежанровым и прагмастилистическим своеобразием.

Нам близка также позиция Е.И. Шейгал, считающей, что дискурс имеет реальное и потенциальное (виртуальное) измерения. В реальном измерении дискурс – это «поле коммуникативных практик как совокупность дискурсных событий, это текущая речевая деятельность в определенном социальном пространстве, обладающая признаком процессности и связанная с реальной жизнью и реальным временем, а также возникающие в результате этой деятельности речевые произведения (тексты), взятые во взаимодействии лингвистических, паралингвистических и экстралингвистических факторов» [Шейгал 2004: 12–13]. В потенциальном измерении дискурс рассматривается исследователем как «семиотическое пространство, включающее вербальные и невербальные знаки, ориентированные на обслуживание данной коммуникативной сферы, а также тезаурус прецедентных высказываний и текстов. В потенциальное измерение дискурса включаются также представление о типичных моделях речевого поведения и набор речевых действий и жанров, специфических для данного типа коммуникации» [Шейгал 2004: 13].

Таким образом, принятый в нашем исследовании подход к понятию «дискурс» позволяет утверждать, что наиболее показательным и объективирующим специфику того или иного типа дискурса объектом исследования является совокупность текстов, которые продуцируются субъектами дискурса в процессе общения в рамках какой‑либо сферы человеческой деятельности³.